***
На поясе визиря были закреплены ножны с ятаганом, который он был готов при первой необходимости обнажить, в левой руке он держал карту подземелий, а в правой — масляную лампу на тонкой железной цепи. Он шёл впереди, внимательно проверяя углы и внимательно вглядываясь в темноту. Визирь догадывался, что главный вход в Иншалост будет патрулироваться чернокнижниками, но за то время, пока они спускались, стражей-культистов они не встретили. От земляных коридоров, ведущих с каждым поворотом всё глубже в пещеры подземелья, веяло ветхой историей этого места. Каменное покрытие стен отдавало холодом, облупленная древняя мозаика в некоторых местах переливалась в мягком пламени из подвешенных на цепях железных чашах, и Ибрагим узнавал запах этих треклятых подземелий — в тот день, когда их с Хюррем Султан в город Культа завела крипта Влахерна, он его хорошо запомнил. Ибрагим Паша в очередной раз за свою жизнь думал о том, что на дух не выносил беременных женщин. Он наблюдал за всеми беременностями Хюррем, наблюдал за беременностями Хатидже, даже помнил Махидевран Султан, когда та носила в своём чреве шехзаде Мустафу. И каждый раз они вели себя просто отвратительно, вызывая у него приступы раздражения и стыда. Суетливые, слишком чувствительные, пугливые, нерациональные, нагружающие его рацио ненужными переживаниями и усложнениями. Нурбану-хатун, как и предполагалось, не стала исключением. Ибрагим в очередной раз помянул шайтана и вопросил у небес, почему они прикрепили к нему балласт в лице этой женщины тогда, когда он впервые решил поступить по совести и исправить свои ошибки. Этот Раймунд, по всей видимости, испытывал нежные чувства к венецианской рабыне. Ибрагим про себя хмыкнул, это его радовало — он не потерпел, если пришлось бы нянчиться с беременной хатун в одиночку. Раймунд нёс на руках Нурбану-хатун, чьи схватки временно прекратились, и она пребывала в сознании, окружив шею француза тонкими руками. Кожей затылка визирь чувствовал пронзительный взгляд рабыни, и первое время ему удавалось это игнорировать. Пока он не почувствовал, что шея начала уже натурально температурить от её взгляда. — Нурбану-хатун, ты прожжёшь в моей шее дырку, — прорычал Ибрагим сквозь зубы. — И не делай вид, что в обмороке — я слышу даже отсюда твоё гневное сопение. Со стороны венецианки прозвучало сиплое фырканье. Было что-то непередаваемо странное в сложившихся обстоятельствах. Много лет Ибрагим был Визирь-и-Азамом этого огромного государства, и жители Империи все без исключения лебезили и трепетали перед ним; часть глупцов избирала путь вражды с ним, но большей части всё равно давно нет в живых. Он без малейшей доли сомнения воспринимал раболепское отношение наложниц Повелителя и других шехзаде к себе как нечто совершенно естественное. Но сейчас ситуация коренным образом изменилась: он больше не был Визирь-и-Азамом, да и в целом от Империи османов осталось фактически лишь название, которым кичиться в разговорах было признаком невеликого ума. Поэтому сейчас он не мог гневно приказать Нурбану-хатун проявлять к нему такое же уважение, как и раньше. Сейчас они фактически были на равных — простыми людьми, которые оказались жертвами Культа, Корпуса, обстоятельств. И Ибрагим чувствовал себя неловко и уязвимо из-за этого, пусть и признаться себе в этом, конечно же, под страхом смерти не смог бы. Вместо этого он собирался выстроить вокруг себя огромную ледяную цитадель из сарказма и желчи — во имя того, чтобы никоим образом не почувствовать себя тем старым Паргалы, на которого все смотрели свысока и с насмешкой, когда он был простым греческим рабом, из жалости и дружбы государя ставшим хранителем его покоев. Эти времена Ибрагим жаждал стереть из памяти. Он ненавидел старого, уязвлённого Паргалы, который иногда просыпался в нём. Ведь как сладок был тот день, когда он на глазах у завистливых пашей Дивана получил печать Визирь-и-Азама из рук Повелителя, надел огромный тюрбан и кафтан и вышел к своим недругам с высоко поднятой головой. В тот день он даже передвигаться стал по-иному, держа корпус прямо, подбородок выше нужного, позволяя рукам фривольно болтаться вдоль пояса, словно бы он лениво и величаво передвигался под стать своему новому статусу. Потому что мог. И как Ибрагим страстно мечтал забыть другой день, когда печать у него государь временно отобрал в назидание не прыгать выше своей головы. Тогда же он возжелал изготовить мраморное изваяние со своим изображением? Ибрагим такие вещи любил. Любил всё, что могло подтвердить в чужих глазах его значимость — ведь без этих подтверждений он как будто и сам не верил в своё положение. Ведь что это за величие, которое может кто-то отобрать, просто потребовав вернуть маленькую печатку? На чём оно основано? Оно — просто пшик, пустота. То ли дело Хюррем. Нарожала детей, получила свободу и никях. Это были вещи, которые у неё государь впредь не мог так просто отобрать, не запятнав своё имя и имя своей драгоценной династии. Ибрагим ей завидовал так, как не завидовал в этой жизни никому. Он бы мечтал получить свободу от султана Сулеймана. Ведь именно это бы и служило подтверждением его искренней дружбы и братских чувств, а не пресловутое помилование в особо острые моменты. Этим он лишь унижал его, сам того не ведая. Ибрагим почувствовал, как на душе у него заскребли кошки. — Я могу сама пойти, мне уже лучше… — прозвучало слабое блеяние позади Ибрагима Паши. — Без движения мне и моему ребёнку будет только хуже. — Вы уверены, мадам? — Да. Спасибо, Раймунд. Визирь закатил глаза. Без движения будет только хуже, как же. Едва только услышав, как на холодный земляной пол ступила нога венецианки, Ибрагим предсказал, что надоедливое создание решило сползти с рук ручного француза, только чтобы поравняться с ним и поклевать ему мозги. Эта часть подземелий была более обжита, определённо. Здесь не было кромешной темноты и глухих тоннельных коридоров. Толстые колонны, выдерживая высокий потолок, исполосанный сталактитами, были окутаны мхом и зарослями ветвистых плющей, и верхнюю часть некоторых украшали древние каменные статуи птиц с раскрытыми клювами. Из клювов вытекала вода, создавая довольно приятную глазу композицию. — И? — агрессивно прошипел Ибрагим. — Что «и», паша? — беззаботно переспросила Сесилья. Ей с трудом удавалось держать его темп, но в настойчивости венецианке было не занимать. — Начинай свою тираду, Нурбану-хатун. Ты ведь за этим слезла с уютных рук своего благодетельного защитника, — он освещал себе дорогу лампой и, увидев, как резко над ним пролетела летучая мышь, нагнулся и смачно выругался. — С какого моего греха начнём? С того, как я вероломно обманул Хюррем Султан и отдал её в руки врагам, или ещё раньше, с греха моего рождения? — Я не собираюсь обсуждать ваши грехи. Мне всего лишь любопытно, почему вы решили прийти сюда и забрать Хюррем Султан, если вы же и виноваты в её заточении? — Почему я вообще обязан отчитываться тебе о своих решениях, поясни-ка, будь любезна? — Не обязаны. Я просто интересуюсь. Вы можете не отвечать, и тогда я додумаю сама. — Можешь додумывать, что тебе заблагорассудится, мне всё равно, — ответил он холодно и завернул за ещё один угол, сверившись с картой; голос его стал тише. — Так или иначе, как я уже говорил, ты всё равно не поймёшь. — Вы считаете свои мотивы настолько исключительными? — жестоко хмыкнула Нурбану, так и потешаясь над визирем. — Думается мне, всё гораздо прозаичнее. — Нурбану-хатун, не зарывайся. — Хюррем Султан всегда говорила, что с вами тяжело разговаривать. — Как мне теперь жить с этим, — ядовито процедил визирь, прибавляя шагу и усложняя Нурбану попытки догнать его. Он никогда и ни с кем не умел говорить начистоту, искренне. Не научили его этому. Ему становилось некомфортно, когда даже собственная супруга не раз предпринимала попытки сесть рядом и поговорить с ним. Хатидже, конечно же, руководствовалась лучшими побуждениями, но он так никогда и не мог ей открыться. Только жаловаться умел ей — то на Хюррем, то на других пашей. Правда, его чаяний хрупкая султанша не разделяла, только делала вид, потому что думала, что именно так должна себя вести примерная жена. Только всё не то. Никто его не понимал, ни с кем он не мог поговорить так, чтобы найти для себя самого ответы. И поэтому он закрылся от мира и погрузился в государственные интриги, где и выплёскивал весь яд. Единственное, в чём Ибрагим себе признавался, это то, что он был крайне неудовлетворён своей жизнью. Тем, где он оказался, к чему пришёл. Он ничего не мог с этим сделать, ни с кем не мог это обсудить — и это делало его ещё более озлобленным. — Мадам, прошу вас, позвольте я всё же помогу вам, — прозвучало сзади. От заискивающего тона француза у Ибрагима заболели уши. — Вас почти месяц держали взаперти, ваши мышцы ещё недостаточно окрепли. И в любой момент могут начаться новые схватки… — Хватит носиться с ней, как курица-наседка, юноша, — раздражённо бросил Ибрагим через плечо. — Нурбану-хатун воспитана дворцом: она и полумёртвой даст фору многим городским хатун. Прозвучало это почти как комплимент, и Ибрагим тотчас замолк, задумавшись. Судя по воцарившемуся молчанию сзади, услышанное шокировало его спутников. Нурбану держали взаперти почти месяц в цитадели Оздемира? — За что этот больной упырь держал тебя целый месяц в Кырмызы Кале? — визирь постарался, чтобы голос его прозвучал не так заинтересованно. Дорога, судя по карте, вывела их к узлу, переплетающему несколько дорог. До Иншалоста оставалось не так много. Пройдя один поворот и зайдя за приоткрытую дверь, они оказались в широкой пещере. Прямо в центр с потолка пробивался свет, который окрашивал гуляющий туман в голубоватый цвет. Свет падал на первую широкую ступень небольшой каменной лестницы, которая вела к новому проходу, расположившемуся между тремя заросшими колоннами. — За то же, за что и других — за колдовство, — бросила Нурбану, которой явно было неприятно вспоминать дни, проведённые в заточении. — Тех, кого Оздемир осудил за колдовство, он тут же сжигал или подвергал страшным физическим мучениям, пока те сами не испускали дух. Ты же выглядишь более-менее целой, — он окинул её многозначительным взглядом, чёрные глаза сузились, заметив бурые раны на кончиках пальцев венецианки. — Кроме этого. Нурбану взглянула на свои руки и поморщилась. — Это я сама. Расцарапывала стенки ящика, в котором меня держали. Ибрагим не успел скрыть своё удивление. — Каком ещё ящике? Что за бред? — Так Оздемир собрался сделать меня более сговорчивой, — пожала плечами венецианка, поджав губы и стараясь делать свой голос холоднее. Ибрагим мог признать, что ей в целом неплохо удавалось держать себя в руках. Неудивительно. Все слёзы, стоны и крики уже были пройденным этапом. Он даже почти зауважал её. Хюррем тоже такой была, если подумать — стоически выдерживала все покушения на себя: сожжение лица, отравления и прочие ухищрения глупых наложниц. Она выплакивала все слёзы, тряслась, как осиновый лист, но потом с высоко поднятой головой становилась сильнее. Такое он не мог не уважать. Глядя на Нурбану-хатун, нетрудно было догадаться, кто её воспитал. — Он не казнил тебя сразу и подвергал психологическим пыткам — почему? Чего он от тебя хотел? — Он хотел моего ребёнка, а не меня, — женщина инстинктивно прикоснулась к животу и, нащупав пальцами разрез, оставшийся от кинжала охотника, сжала ткань. Ибрагим проследил за этим жестом. — Он хотел дождаться родов, а потом забрать его. А вот это уже было интересно. — Хотел сделать из него… своего наследника, — слова дались ей с трудом, и Нурбану промочила слюной сухое горло. Ибрагим поражённо впитывал каждое её слово. — Хотел «очистить его от скверны». Он знает, что я проклята. — Подробнее? — надавил Ибрагим. Ответ сразу не прозвучал, словно венецианка соображала, стоило ли ей посвящать его в эту тайну. Брови визиря напряжённо встали домиком, губы сошлись в тонкую линию — так он всегда делал, когда приходилось выдавливать из упрямых людей по слову. — Говори, Нурбану-хатун, ну же, мы не на прогулке. — Несколько месяцев назад, когда всё началось, на меня наслали сон-проклятие. В нём меня сжигали и клеймили. После этого остались реальные ожоги и шрам, который оказался тем самым клеймом. Это… что-то вроде проклятия. Мне сказали, что морок отразился на моём ребёнке, и я… могу почувствовать его нарастающую силу. Я слышала голос своего ребёнка. — Из живота? — переспросил Ибрагим. Он смотрел на Нурбану, идущую рядом, и моргал реже естественного. — Ты слышала, как плод в твоём чреве разговаривал с тобой? Ты уверена, что не помутилась рассудком, пока тебя в ящике держали? Впрочем, кого он обманывал, строя из себя скептика. В проклятие, связавшее их души с Хюррем и позволяющее ей жить за счёт его жизненной силы, он ведь поверил. Видя её бестелесное тело перед собой так, словно она была живой, он ведь поверил. — Уверена, — сухо и холодно отрезала Нурбану, не глядя на визиря. — Я едва не убила этого ублюдка. Мой сын сказал мне это сделать. Визирь мотнул головой. — И там была Михримах… — голос Нурбану-хатун наполнился мертвенным холодом, и это удивило Ибрагима едва ли не больше, чем всё, что он услышал доселе. — Она прибыла в Корпус в качестве супруги Оздемира. Защищала его на глазах у других охотников, поддерживала его идеи. Свет от лампы причудливо игрался с тенями на лице хмурой венецианки, заложив чёрные круги под её глазами, что наполнило её взгляд какой-то глухой тьмой. — И она не защитила меня. Отказалась от меня. Она предала меня ради своей династии. Твоё государство — это я! И почему Ибрагим вспомнил об этом именно сейчас? Тошнота мгновенно подкатила к горлу от слов, которые Хатидже много лет назад калёным железом прожгла в его подсознании. Возможно, поэтому Ибрагим с таким ядом произнёс: — Династия для них важнее каких-то рабов, вроде нас. Прозвучало это настолько отстранённо от вышеупомянутой династии, что даже Нурбану на секунду отвлеклась от своей злости на Михримах и во все глаза уставилась на опального визиря. Заметив выражение её лица краем глаза, он шумно выдохнул: — И тем не менее я сомневаюсь в таком безразличии к тебе Михримах Султан. Она ведёт свою игру. — Откуда вы знаете? — моментально спросила Нурбану с обидой в голосе. Всё-таки беременным женщинам недоставало логики и рациональности, он не ошибся. Вместо ответа Ибрагим продемонстрировал ей карту в своей правой руке. — А что, по-твоему, я тут делаю вместо того, чтобы давать имена крысам в своей темнице и ждать казни? Если бы Михримах и впрямь прониклась идеями этого сумасшедшего садиста, то вряд ли бы отпустила меня с едой, лампадой и картой подземелий Культа на все четыре стороны. Мне любопытно, впрочем, как ей удалось стащить их из-под носа других культистов. Нурбану всё же хватило смекалки понять, что Ибрагим был в курсе истинной сущности Михримах Султан. — Значит, вы знаете о том, что она стала ведьмой. — Такого гонора я у своей дражайшей племянницы не видел даже в её переходном возрасте, когда она требовала у меня отдать ей Малкочоглу Бали-бея в её полное распоряжение. В этом она похожа на свою мать в её молодые годы. Кажется, женской проницательности и тут Нурбану-хатун хватило, чтобы заметить, что Ибрагим чаще нужного вспоминал Хюррем Султан. Ему, разумеется, было глубоко наплевать, что она собиралась там себе додумать из-за этого, но всё же он бы этого не желал. Ему хватало Хюррем Султан с её вечным напоминанием о его единственной слабости. Хватит думать об этом. Послушный разум ему подкинул ещё один вопрос, который его периодически мучал. — Скажи-ка мне, Нурбану-хатун, что это за девица была рядом с шехзаде Мехмедом? С султаном Мехмедом, если быть точнее, — поправил он с сарказмом. — Я догадываюсь, что она не простая наложница, прибывшая из Амасьи. Скрывать это она и впрямь смысла больше не видела. — Она предвестница с донских земель. Её семью убили культисты, только ей и её брату удалось сбежать, — спокойно объясняла Нурбану. На её лбу проступили морщины, она чуть согнулась в спине и обняла руками живот. Визирю было не сподручно ей помогать, потому он с раздражением кивнул Раймунду, которого дважды просить не нужно было: солдат мгновенно оказался рядом с хатун и придержал её за локти. — Снова начинается… — когда боль её немного отпустила, она продышалась и продолжила: — Шехзаде привели её из Антальи, где их держали в плену. — Что значит «предвестница»? — Она так назвала себя, — Нурбану стиснула зубы, запрокинула голову и выдохнула через сомкнутые челюсти. — Предвестники имеют иммунитет к колдовству, судя по её словам. Однажды она сумела защитить шехзаде Мехмеда, шехзаде Селима и меня, когда в Топкапы снова проникли культисты. Он спинным мозгом чувствовал, что девчонка не была простой наложницей. Дело ли было во взгляде, от которого у него мурашки бегали по коже и который точно не был свойственен покорным рабыням. Интуиция снова его не обманула. Ибрагим фыркнул и сверил их местоположение с картой, поднеся лампу ближе к пергаменту. Судя по всему, они находились на прямом пути к Иншалосту. — Ещё одна пещера впереди — за ней тоннели приведут нас к городу, — пояснил визирь. Пройдя к арке, преграждавшей им путь, он огляделся и разглядел за зарослями деревянный рычаг. Повернув его, он дождался, когда железная решётка поднимется наверх, и зашёл внутрь. Перед ними раскинулась последняя пещера, чуть темнее тех, которые они миновали. Здесь потолки были ещё выше, но никакой свет не проникал внутрь — освещали глубокую тьму только подвесные чаши с пламенем. Под ними располагался подземный источник, который образовал широкое чистое озеро. Поток воды вёл из озера обратно вглубь пещер, которые Ибрагим, благодаря карте, успешно сумел обойти — там заблудиться и попасться на глаза патрулям было проще всего. Хриплые стоны Нурбану стали громче. На лбу её проступила испарина, она задышала интенсивнее. — Тихо, хатун! — шикнул на неё Ибрагим, зажав ей рот. Внимательный орлиный взгляд визиря заметил, как в темноте внизу, под выступом, где они находились, прошла группа из нескольких человек. — Замрите… Нурбану нервно кивнула, и Ибрагим убрал от её рта ладонь. Убрав лампу за спину, чтобы свет ни в коем случае не привлёк к ним внимания. — Только я понадеялся, что все культисты передохли к нашему приходу… — шёпотом процедил он сквозь зубы, напряжённо наблюдая за действиями врагов. Визирь присел на корточки и осторожно подобрался к краю выступа. Чёрный плащ, любезно выданный всё той же Михримах Султан, позволил ему полностью слиться с тенями. — Восемь человек. Проклятье, много. Он предполагал худший сценарий, и так и получилось: в группе было четверо женщин-ведьм и четверо юношей-чернокнижников, и все они остановились у озера. Девушки бросили на землю кучу тряпок, приготовившись к масштабной стирке, судя по всему. С того места, где притаился Ибрагим, были слышны лишь глухие обрывки фраз и эхо. Нурбану позади всеми силами пыталась унять стоны боли, но чем меньше она кричала, тем больнее ей было. — Мадам, не теряйте сознание… — Раймунд легонько потрепал Нурбану по лицу, не давая ей отключаться. — Месье, что будем делать? Месье? — Замолчи. Я думаю, — прорычал тихо Ибрагим, судорожно прикидывая, как ему следовало поступить. Он опытным глазом внимательно разглядывал собравшихся. Постирать, судя по всему, предстояло много вещей, и заняты этим собирались быть только женщины — четверо мужчин сопровождали их в качестве охранения, по всей видимости. Озеро располагалось так, что ведьмы, занимаясь стиркой, были повёрнуты к убежищу Ибрагима спиной. Но это не касалось остальных адептов. Один из них лихо кокетничал с одной из ведьм, прислонившись к широкой заросшей колонне. Второй и третий разговаривали о чём-то своём, слоняясь вокруг озера и создавая видимость патрулирования. Но вот четвёртый… Ибрагим пригнулся, пальцами натянув капюшон так, чтобы спрятать лицо поглубже, когда увидел прямой взгляд культиста. В тени он не должен был его увидеть. Но, видимо, чернокнижникам была свойственная обострённая интуиция. Культист размеренным, но уверенным шагом направился к узкой каменной лестнице, выбитой прямо в скале по обе стороны от уступа. — Проклятье… — пробормотал про себя гневно Ибрагим, заняв почти лежачее положение на уступе. Одной ладонью он упёрся в землю, а второй нащупал ножны ятагана и тихонько потянул клинок на себя, стараясь не издать ни звука. — Отойдите подальше, спрячьтесь и не шевелитесь. Ещё одним положительным моментом в сложившейся ситуации было то, что венецианку сопровождал не какой-то безмозглый юнец, а солдат. Солдаты умели подчиняться приказам тогда, когда нужно было. Раймунд без труда распознал слова визиря, несмотря на едва разборчивый шёпот, коротко кивнул и, окружив Нурбану руками, оттащил её ещё дальше в тени тоннеля. Ибрагим удостоверился, что тьма скрыла его спутников, и снова повернулся. Культист замер на пороге лестницы, когда его окликнули собратья, чтобы что-то спросить. С едва слышным скрежетом ятаган покинул свои ножны, и теперь Ибрагим крепко сжимал своё оружие в руках. Карту он спрятал в карман, затем повернулся и задул фитиль в лампе. Ибрагим понимал, что, убей он этого любопытного адепта, у них остались бы считанные минуты, чтобы незамеченными пробраться к той огромной двери, из которой вышли культисты. В противном случае остальные хватятся пропавшего собрата — и им не выжить. С другой стороны… зоркий Ибрагим заметил, что массивные двустворчатые двери в Иншалост были закрыты с помощью проклятого колдовства, и культисты воспользовались фиолетовыми кристаллами, чтобы те открылись. Об этих кристаллах, которые к тому же помогали культистам находить правильный путь в бескрайних подземельях под Стамбулом, Ибрагим уже слышал от Оздемира и мальчишки Юсуфа. Именно такой кристалл глупый юнец и умудрился ведь потерять. Так что всё складывалось правильно: не выйти сюда культисты, Ибрагиму бы пришлось искать по карте обходные пути. Они были, но вряд ли для ребёнка Нурбану-хатун было безопасно родиться в грязи и сырости. Он всё ещё страшился даже подумать о том, как он станет принимать у хатун роды. Одна только мысль об этом бросала его в холодный пот. Вот появилась и ещё одна очень убедительная и веская причина поскорее вытащить Хюррем Султан из Иншалоста, чтобы своей подопечной занялась именно она. Ибрагим тешил себя надеждой лицезреть перекошенное лицо султанши, когда он даст отмашку французскому солдату передать из рук в руки рожающую венецианку, мол, отдал в целости и сохранности — дальше как-нибудь сами. Но чутьё подсказывало ему, что не будет всё так просто. Культист был без капюшона и без обычного для их формы плаща, а потому Ибрагим мог как следует рассмотреть его. Ещё совсем зелёный, рассматривал он место, где прятался визирь, со всей серьёзностью и осознанностью, как будто каждой костью чувствовал, что там прятался враг — но что-то мешало ему туда пойти и проверить. Позови он остальных проверить пустоту на уступе, а там бы ничего не оказалось — посчитали бы трусом. Но самому идти ему не хотелось. Ибрагим мог его понять: чутьё воина, присущее опытному сераскеру, не раз подсказывало ему, куда и когда не следовало совать свой нос, чтобы не умереть. Мальчишка, возможно, точно так же чувствовал, что на уступе его не ожидало бы ничего хорошего. Но проверить всё же решил. Кристалл Ибрагиму был необходим, а посему он удобнее перехватил кинжал под своим плащом, выпрямился во весь рост и притаился в тенях. Он собирался спрятаться за стеной и в нужный момент перехватить юнца, прежде чем он сумел бы воспользоваться своими грязными колдовскими уловками или, чего хуже, позвать на помощь. Не хватало им погибнуть ещё до захода в Иншалост. Ибрагим прошёл слишком большой путь, чтобы умереть так нелепо. Проклятая венецианка всхлипнула громче нужного, прежде чем Раймунд успел зажать ей рот. Ибрагим тысячу раз послал её в преисподнюю, когда на секунду отвлёкся — и этот момент стоил ему инициативы первого удара. Удивление культиста мгновенно смешалось со страхом, и он, заметив ятаган в руках нарушителя, не обнажил собственный клинок, а воспользовался замешательством Ибрагима, чтобы ударить того в нос прицельным ударом, дезориентировать и выбить оружие из его рук. Визирь не растерялся и, резко ударив чернокнижника в ответ ногой по голени, заставил того согнуться и за последовавшим ударом в живот окончательно упасть на колени. Поняв, что тот набирал воздуха в грудь, чтобы повернуться и позвать на помощь, Ибрагим мгновенно поднял его на ноги, прижал всем телом к ледяной стене и одной рукой зажал тому рот, а другой — сжал горло. — Молчи, ублюдок, не то убью. Чернокнижник мгновенно перестал предпринимать попытки вырваться, и в этой покорности Ибрагим разглядел принятие. Теперь ему просто надо было ловким жестом сорвать пурпурный кристалл с шеи гяура и свернуть тому шею, пока тот к колдовству своему распроклятому не обратился. Ситуация складывалась наилучшим образом. И Ибрагим надавил тому на горло, предполагая заставить того потерять сознание от перекрытого кислорода. Вот только глаза культиста с зажатым ртом совсем не отсвечивали страхом. А ведь он был загнан в угол и собирался вот-вот умереть. Нечестивец внимательно смотрел в глаза Ибрагиму, и в уголках его собственных визирь заметил крохотные морщинки, словно бы тот потешался над ним. Визирь помрачнел. — Чего смеёшься, упырь? Наблюдать за тем, как смешинка в глазах чернокнижника медленно сменялась недоумением, а затем и страхом, было бы слаще всего, если бы и сам Ибрагим не испытал схожего удивления. Что могло вызвать такую реакцию? — Не дайте ему околдовать вас!.. — сипло, едва слышно прохрипела чуть поодаль Нурбану-хатун. В этот раз Ибрагим не совершил ошибки, отвлекшись на неё. Вместо этого он хмуро надавил на шею культисту сильнее, пока лицо того не стало темнее мрака самой пещеры. Глаза культисты закрылись, тот издал гортанный всхлип и обмяк. Ибрагим дал тому бесшумно сползти спиной по стенке и сорвал кристалл, поблёскивавший мягким пурпурным цветом в его ладони. — Поднимай её, — приказал негромко Ибрагим. Раймунд послушно поднял венецианку на руки, пока та корчилась от боли, то ли из последних сил отсрочивая неизбежные роды, то ли просто действуя ему на нервы, не в состоянии хоть немного потерпеть и помолчать. — Как же больно!.. Ребёнок… он идёт!.. — прохрипела Нурбану, открывая и закрывая рот, как рыбка, пытаясь совладать с горевшими лёгкими. — Пусть обождёт, — мрачно прошипел визирь, наклоняясь к культисту и не без удовольствия сворачивая ему шею. Услышав правильный хруст, он брезгливо вытер руки о ткань плаща. — Что за грязные фокусы он собирался на мне применить? Нурбану что-то нечленораздельно пробормотала. — Чётче, Нурбану-хатун, — он провёл ладонью вниз. — И тише. — Псионику, — не без труда проговорила она, откинув голову на плечо Раймунда. Она глубоко вдохнула и трижды отрывисто выдохнула. — Овладение разумом. Культист и впрямь выглядел так, будто что-то собирался с ним сделать и не получилось. Вопрос — почему. Внутреннее чутьё подсказывало Ибрагиму, что это была очень хорошая новость. — Я ничего не почувствовал, — задумчиво пробормотал он, продолжая рассматривать кристалл в своей руке. — Я… не дойду… — в полубреду произнесла венецианка. — У меня спину разрывает на части, ребёнок вот-вот выйдет… — Будь всё проклято, какого дьявола так не вовремя? — Это не от неё зависит, — в защиту роженицы процедил Раймунд. Ибрагим смерил его неприязненным взглядом. — Я к её плоду обращался, а не к ней. И не к тебе. — Мадам не сможет передвигаться, не привлекши к себе внимания. Хорошая новость о том, что колдовство не подействовало на Ибрагима, обязана была смениться какой-то отвратительной — он даже не сомневался в этом. Получается, Нурбану-хатун должна была остаться здесь, пока он не вернётся за ней под ручку с Хюррем Султан, так? Что за чертовщина? В какую реальность он попал? Нервно бросив свою сумку в Раймунда, который неловко поймал её одной рукой, визирь хмуро приказал: — Сиди здесь и охраняй хатун, пока я не вернусь с Хюррем Султан. Проследи, чтобы она не умерла напрасной смертью. Впрочем, если и ты умрёшь, то, глядишь, и в Рай попадёшь — весь день носишься с ней, как ангел-хранитель. Не дождавшись ответа, Ибрагим направился обратно. Времени у него было катастрофически мало. Культиста должны были хватиться, и он не мог этого допустить — под удар сразу бы попали его спутники. Он понимал, что оставлять нечестивцев в живых было чревато их гибелью. К тому же, он собирался вернуться тем же протоптанным путём обратно, но уже с Хюррем Султан, если Аллах собирался быть к нему милостивым и ниспослал бы ему удачи. Визирь осторожно ступил на каменные ступени, наблюдая во все глаза за остальными культистами. Ведьмы продолжали стирать свои тряпки, и остальные занимались теми же делами, что и несколькими минутами ранее. Ибрагим чувствовал мерзкий и липкий страх, что прошил его позвонки влажными поцелуями. Это были не обычные воины, с которыми он сражался много лет и был лучшим. Даже рыжий ублюдок-ассасин говорил на понятном Ибрагиму языке — на языке крови и железа. А от этих гяуров можно было ожидать всего. Но ведь то колдовство на него не подействовало, и культист заметно занервничал. Ибрагиму вспомнились слова Нурбану о той девке Наде, которая обладала каким-то семейным иммунитетом к этому грязному колдовству. О своём таком таланте он даже не думал — визирь до сих пор помнил, как в его голову вторглась однажды Ксана. Да и он всё ещё мог нутром чувствовать, как билось сердце Хюррем даже на таком расстоянии. Значит, он оставался уязвим к колдовству. Но эта псионика, как её назвала Нурбану-хатун… Он подвергся её воздействию лишь раз, он в этом не сомневался — это ощущение чего-то инородного в своей голове и сопутствующее отсутствие контроля над своими чувствами и действиями ни с чем было не перепутать. Но второй — возможно ли, что он обретал какую-то неуязвимость к такому воздействию? Ибрагим надеялся, что логика и ум его не подводили. С другой стороны, у него и выбора-то не было: он должен был избавиться от возможных врагов. Ибрагим помнил из докладов своих шпионов и солдат, изучавших действия Культа в Стамбуле, что ворожеи и прочая нечисть не могли виртуозно разбрасываться своим колдовством — оно требовало хорошего сосредоточения и практики. Именно поэтому Культ и так ревностно охранял своё убежище: застань их врасплох — и чернокнижники будут уязвимы. Они ведь не солдаты, а простые люди. К тому же, кто-то Ибрагиму рассказывал, что, отдав свою душу дьяволу, они прониклись этим грязным искусством, но взамен отдали значительную часть своей физической силы. Не все, но большинство. Кто-то справлялся с такими побочными эффектами и вновь учил свои мышцы быть сильными и крепкими, как у простых людей. Тихо спустившись вниз и минуя участки, освещаемые огнём, Ибрагим притаился за колонной. В правой руке он держал ятаган, а левой — достал из сапога длинный и острый, как бритва, кинжал. Его выковали по особому заказу Ибрагима — кинжал должен был повторить по форме азиатский короткий меч вакидзаси. Визирь всегда был искусен в боевом танце, которому он так долго учился, пока был в походе в восточных землях континента. Тачи и вакидзаси, короткий и очень короткий однолезвийные азиатские мечи, которыми орудовали искуснейшие самураи, были смертоносны в своей манёвренности — и сейчас Ибрагим был счастлив, что однажды так много времени потратил, чтобы научиться этому. Ибрагим даже помнил, как Повелитель скептически отнёсся к тому, что его Великий Визирь перенимал военные техники других культур и ставил их выше собственных. Но когда он предложил Ибрагиму схватку на мечах, чтобы выяснить, кто был прав, то проиграл и признал вслед за этим полезность данной техники. Даже потребовал дать ему несколько уроков. До этого не дошло, правда. Ибрагим мысленно помолился Всевышнему, дабы тот защитил его, и ступил в тени, чтобы незаметно обойти своих врагов и нанести сокрушительный удар, воспользовавшись эффектом неожиданности. — Здесь кто-то есть! — вскочила с колен одна из ведьм. Вот и эффект неожиданности. Кажется, он подошёл слишком близко. Ибрагим, недолго думая, откинул капюшон с головы и кинулся на двух культистов, которые ходили в паре и о чём-то доселе трепались. Пока они вынимали свои клинки, Ибрагим кинулся на одного из них и со свистом, очертив в воздухе полукруг, рассёк кинжалом глотку чернокнижнику. Правый, рассвирепев, отбежал, взялся за собственный кинжал, висевший на поясе, и с оглушительным рёвом вонзил его в плечо визирю. Тот мгновенно выпустил из левой руки кинжал. В следующий миг чернокнижник схватил его за другое плечо и попытался завести руку за спину, чтобы заблокировать любые движения. Зашипев от боли, Ибрагим упал на одно колено. — Позовите остальных! — взвизгнула одна из ведьм у озера. — Марьям! — Бегу!.. — пискнула вторая. Едва не запнувшись о полы собственной юбки, она поднялась с камня и, придерживая ткань, понеслась в сторону дверей в Иншалост. Нет! Он не мог этого допустить. К дьяволу боль! Зарычав не своим голосом, чтобы отвлечься от жгучей боли в плече, визирь стиснул челюсти и, вобрав в мышцы всю существующую силу, вырвался из хватки культиста. Вытащил из плеча окровавленный кинжал чернокнижника и, превозмогая боль, прицелился и кинул его в бегущую ведьму. Как хорошо, что Ибрагим всегда был лучшим в метании ножей. Это уже спасало жизнь и падишаху, и Хатидже Султан. Ведьма Марьям, издав сиплый всхлип, упала навзничь на землю. — Марьям!!! — заревела третья ведьма, кинувшись к подруге. — Ублюдок! Я убью тебя! — четвёртая напряглась всеми мышцами и вылупилась на визиря во все глаза. Но Ибрагиму было не до неё. Теперь позади него было сразу двое врагов — культист, чьему другу он перерезал глотку, и культист, который кокетничал с ведьмой. Судя по цвету лица последнего, в котором переливались сатанинская ярость и мертвенная бледность, флиртовал он именно с той ведьмой, в спину которой Ибрагим швырнул кинжал. Это и усложняло, и упрощало ему задачу: гнев делал культиста сильнее физически, но затуманенное яростью сознание лишало его так необходимой в бою холодной головы. Разъярённый культист со звериным рёвом бросился на визиря, не видя ничего перед собой, и попытался всадить кинжал ему в спину. Ибрагим успел откатиться в сторону и предпринять попытку подняться на ноги. Второй культист с силой пнул его в живот носком сапога. Откашлявшись, Ибрагим мгновенно сориентировался и схватил свободной рукой ногу нерадивого вояки. Потеряв равновесие, чернокнижник упал на спину. Драться с двумя было гораздо сложнее. Внезапно Ибрагим почувствовал невероятную слабость и апатию. Повернув голову, он сквозь невесть откуда взявшуюся пелену увидел, как с кроваво-красными глазами на него смотрела одна из ведьм. Из всей дымной пелены он мог видеть только два алых огонька вместо глазниц, и визирь понял, что на него пытались воздействовать с помощью проклятого колдовства. Но он был бы не Ибрагимом Пашой, если бы этого хватило для того, чтобы сломать его. Тяжело поднявшись, он, игнорируя боль в плече, сцепился с горе-любовником. — Что ты делаешь, Лета? Какая, к дьяволу, эмпатия?! Возьми его разум под контроль! — ведьма трясла за плечо свою подругу, чьи глаза горели алым цветом. Так вот откуда слабость. Эмпатией они пытались манипулировать его эмоциями. Ибрагим напрягся ещё больше, лишь бы не позволять поддаться на это. — Он не поддаётся, Хлои! — процедила сквозь зубы она. — Марьям ранена, беги в Иншалост, ну же! Возьми Сциллу с собой! Позовите на помощь, скорее!.. Проклятье! Ибрагим, отчаянно сопротивляющийся проклятию, не без труда ударил локтем в лицо одного из культистов, после чего ударил того по рукам, выбив меч, поднял его и, зайдя тому за спину, всадил лезвие между рёбер. Ведьма Хлои нервно глядела то на подругу, то на яростно бьющегося с врагами визиря. После её взгляд упал на Сциллу, которая склонилась над раненой Марьям. — Она мертва! — заверещала Сцилла, приложив окровавленные руки к влажным глазам. — Он убил её, убил! — Сцилла, вставай, нам нужно позвать на помощь! — девушка оббежала сражающихся, чтобы схватить подругу за ткань платья на плечах и попытаться поднять с земли. Та билась в истерике, но ума послушаться ей хватило. Подняв подругу, Хлои потащила её в сторону дверей, как Сцилла резко остановилась. — Что ты делаешь?! Бежим скорее! — Вот тебе, ублюдок! — не помня себя от ярости, ведьма покопалась в мешочке на поясе и достала хрупкий сосудик с какой-то жидкостью. Швырнув его в визиря, она услышала шипение. Ибрагим заорал от невыносимой боли. Тонкое стекло, ударившись об визиря, разбилось, и жидкость обожгла его, мгновенно разъевши ткань плаща, доспех и пробравшись под кожу, образовав огромный волдырь. Краем затуманенного глаза увидев, как на него замахнулся культист, он инстинктивно уклонился и, ударив того по голени, заставил упасть. Следующий удар Ибрагима стал для чернокнижника фатальным. — Бежим! Бежим, Сцилла! Лета! Лета!!! — не помня себя от страха, Хлои потащила за собой подругу, махая рукой последней выжившей подруге. Промедление стало ошибкой глупых колдуний. Визирь уверенным шагом направился к ведьмам. Их колдовство не действовало на его разум, если не считать фокусов с ослаблением. Не отрывая глаз, с которых спала патока, он поднял с земли свой ятаган. Его левое плечо кровоточило, лишая его сил, а правое ребро на спине жгло, будто к нему приложили раскалённое железо. Но он всё равно шёл. Это были не первые битвы, в которых он побеждал, ступая на краю гибели. Ибрагим перешёл на бег, и ведьмы понеслись ещё быстрее. Пока Хлои пыталась обхватить пальцами маятником прыгающий на груди фиолетовый кристалл, чтобы воспользоваться им и открыть двери в Иншалост, визирь нагнал Сциллу и рукоятью кинжала ударил ту по голове. Потеряв сознание, ведьма упала на землю. Взвизгнув, Хлои нервно попыталась вставить кристалл в механизм, чтобы тот открыл двери, как Ибрагим в следующую же секунду схватил её за платье на спине и, развернув к себе, ударил по лицу. Тяжело дыша, словно раненый медведь, он повернулся лицом к мертвенно-бледной Лете. Ведьма неверяще смотрела в сторону трупов своих собратьев-чернокнижников и сестёр-ведьм, захлёбываясь скорбью и ненавистью к убийце. — Вы уязвимее, чем я думал, — прошипел сквозь пульсирующую боль Ибрагим. Сил держать меч ему всё ещё хватало. Он направился к ведьме, которая молча стояла, не в силах сдерживать слёзы, которые сами собой лились из воспалённых глаз. Ибрагим переступил через труп Марьям, оставляя за собой кровавый шлейф. — И не смотри так, ведьма, — продолжил визирь, когда сократил расстояние между собой и Летой. — Думая о том, что я убил парочку твоих друзей, вспомни, что вы погубили целый город. — Убей меня, хорош трепаться, — процедила с ненавистью ведьма. — Сначала ты мне кое-что скажешь. Лета достала из-за пояса кинжал и обнажила его перед глазами визиря. Тот выгнул бровь, взглянув на оружие ведьмы. — Увиденное не дало тебе пищи к размышлению? Думаешь, этим ножиком ты сможешь меня хотя бы поцарапать? Ведьма приставила нож к собственному горлу и уже надсекла себе кожу, с вызовом глядя в глаза убийце своих друзей, как Ибрагим с рыком вцепился в её руку. Сила хрупкой женщины не шла в сравнение с силой опытного воина, даже раненого, и нож оказался в руках Ибрагима. — Я же сказал: не умрёшь, пока не скажешь мне кое-что. Подруг я твоих не убью. Черноволосая ведьма на вид была чуть старше тридцати, хотя взгляд у неё был довольно умудрённой опытом дамы. Ибрагим мог предположить, что на деле женщина перед ним была старше тех лет, на которые выглядела. — Чего тебе надо от меня? — Где держат вашу пленницу, Хюррем Султан? Скажи мне точное место, и я оставлю тебя и твоих подруг в живых. Губы Леты дрожали от едва сдерживаемой истерики и ненависти, по щекам текли слёзы. Воспалённые серые глаза неприязненно глядели на визиря, после чего взгляд её смягчился и наполнился состраданием, когда она взглянула в сторону бессознательных подруг у ворот Иншалоста. — В главной ратуше, Чертоге. В башне магистерских покоев. — Не так сложно, правда? — Не так сложно, — согласилась она, опустив голову и смерив Ибрагима взглядом, полным ядовитой насмешки. — Если учесть, что умрёшь через пять-шесть часов. — Что ты несёшь? Вместо ответа Лета кивнула на прожжённое таинственной жидкостью ребро визиря. Тот проследил за взглядом ведьмы. Значит, это был яд, как он и предположил в ту самую секунду, как почувствовал вспышку невыносимой боли. Ощерившись, визирь обхватил пальцами горло колдуньи и притянул к себе. — Противоядие. Где оно? — хрип Леты смешался со злорадным смехом, и визирь проорал ей в лицо: — ГДЕ ОНО?! Но ведьма продолжался смеяться, не собираясь ему, очевидно, ничего говорить. Рассвирепевший Ибрагим, потеряв всякое терпение, швырнул женщину об колонну, и та, ощутимо ударившись затылком, потеряла сознание и сползла по камню. Ибрагим развязал тесёмки и стащил с себя продырявленный плащ, бросив его в сторону. — Вы в порядке, месье? — донеслось сверху, и Ибрагим увидел озабоченное лицо Раймунда. Ибрагим оставил вопрос без ответа и хмуро пошёл в сторону дверей в Иншалост. У него было слишком отвратительное настроение, чтобы разговаривать. И ему было слишком больно. Нужно было скорее вытащить отсюда распроклятую Хюррем и заставить её в лепёшку расшибиться, но отыскать ему противоядие. И нужно было обработать рану, пока в ту не попала какая-нибудь зараза. Причин поторапливаться стало ещё больше. Добравшись до входа, визирь хмуро оглядел металлический механизм, выгравированный в форме всё той же головы птицы, похожей на орла. Осмотрев фиолетовый кристалл в своей руке, он вставил его в пасть птицы, нащупав отверстие и вложив в него кристалл, идеально вписавшийся в заданную форму. Глаза птицы зажглись тем же оттенком, что и кристалл, после чего двери начали с тихим шумом открываться. Времени у него было в обрез. Оказавшись внутри, он едва удержался, чтобы не ахнуть. Ратуша Культа простиралась своими ветхими башнями прямо до сумасшедшего по своей высоте потолка подземелья. Иншалост был одной большой пещерой, с разной высотой ландшафта. Ратуша располагалась на возвышенности, и именно к ней, к счастью, вывели главные ворота, через которые вошёл Ибрагим. Остальная часть города — видимо, жилые дома и прочие культистские здания — располагалась далее, в низине, окружённая подземными источниками и небольшим водопадом. Потолок, весь в сталактитах, поддерживался многочисленными колоннами, часть из которых уже была тщательно потрёпана временем. На вид Иншалосту было, без прикрас, не менее тысячи лет. Как долго владыки Константинополя не знали о таком огромном городе прямо под собой? Или знали? Свет с поверхности никак не пробивался в Иншалост, и единственным освещением были многочисленные чаши с огнём, расставленные на железных постаментах. Ибрагим заметил, что над ратушей Иншалоста, которую ведьма назвала Чертогом, прямо в скале была вырезана уже знакомая фигура орла. Ибрагим выгнул бровь. Что-то в этом вызывало в его голове диссонанс, но объяснить он его себе не мог. Кто-то неподалёку прошмыгнул из ратуши, и Ибрагим тотчас спрятался в тенях. Он уже догадался, что слишком близко к культистам подходить не стоило — обладали они каким-то колдовским чутьём на людей. Подобраться к ним со спины в любом случае не вышло бы, а потому визирь предпочёл бы добраться до Хюррем, не встревая в драку. У ратуши никого не оказалось. Безлюдность площади его удивила: судя по докладам его людей, культистов в Стамбул прибыло немало, не говоря об их множественных последователях. Тут же, под землёй, казалось обратное — словно город вымер. По левую часть от Чертога, ближе к городу, Ибрагим заметил масштабный и более новый по виду храм. И вот уже около него он рассмотрел человек шесть-семь, нервно шатающихся между помещением и улицей, шушукающимися друг с другом и возвращающимися после этого обратно. Пока они были заняты, ему это было на руку. Возможно, Чертог не был местом жилища для простых культистов. Ибрагим не хотел бы встретиться внутри с Сандро или его подручной ведьмой, если они были сейчас в Иншалосте. Впрочем, с этой парочкой у него оставались свои счёты. Тело визиря охватила слабость, но не такая, которую он испытал под воздействием колдовства ведьмы Леты. Раны жгло всё ощутимее, и Ибрагим чувствовал, как возбуждение от битвы, доселе притуплявшее боль, отступало. Сгорбившись, он прислонился к стенке, когда оказался внутри. Башен у Чертога было две, но левая, судя по виду снаружи, была разрушена временем и заброшена. К тому же, у него всё ещё в кармане была карта, которой он не побрезговал воспользоваться. На обратной стороне карты подземелий он обнаружил план ратуши Чертога. Витиеватые коридоры и несколько винтовых лестниц, которые он проходил, уже почти себя не помня. Испарина покрыла его лоб, шею и спину. Становилось всё тяжелее держать в руках ятаган. Эта часть ратуши выглядела полузаброшенной, судя по виду комнат, которые он проходил. Лишь дважды он заметил издалека двух ведьм, которые несли в руках какие-то корзинки и увлечённо друг с другом разговаривали. Он успел увидеть их раньше, чем они — его почувствовать, и спрятался за стеной. Ведьмы шли по дороге от лестницы, и Ибрагим проследовал по их маршруту. Какая ирония, доходящая до абсурда, подумал про себя Ибрагим. Раненый, он взбирался на башню, откуда собирался вытащить не кого иного, как Хюррем Султан. Если бы Сандро умел превращаться в огромную огнедышащую рептилию, то всё вышло бы как в детских сказках. Оказавшись на этаже, где располагались магистерские покои, Ибрагим услышал вдалеке неразборчивые голоса. Один из них он мог узнать из тысячи других. — Хюррем, — пробормотал он, почувствовав нечто вроде радости от исполненной задумки. Он нашёл её. Невзирая на весь этот ад вокруг, он добрался до самого сердца Культа и нашёл её. Самодовольство его можно было черпать ковшом в тот момент. Добравшись до двери в её комнату, он надавил на неё и распахнул. В крохотной пыльной комнатке, где стояли только кровать и стол с тазом для умывания, он обнаружил одну из ведьм, которая, увидев его, тотчас ощерилась и достала из-за спины пузырёк с жидкостью. Ибрагим инстинктивно подался назад, опасливо посмотрев на руки ведьмы. — Не подходи, чужак! — она выставила перед собой ладонь с сосудом. Ибрагим даже знать не хотел, было ли то, что держала в руках ведьма, тем же ядом, которым его отравила Сцилла. И снова то же самое. Колдунья замерла, и в её сосредоточенном, наполненном злостью, взгляде он распознал попытку применить всё то же колдовство управления разумом. Но, поняв, что тот не поддавался, эта ведьма точно так же перепугалась ещё больше: в тёмных глазах заблестел страх, плечи её задрожали. За спиной худенькой колдуньи он сначала не заметил Хюррем Султан и только в следующую секунду понял причину этого: султанша сидела на полу, окружённая цепями, и за юбкой культистки её не было видно. Её держали на привязи, как собаку. Ибрагим потемнел от гнева и сделал шаг в сторону ведьмы. — Не подходи, сказала! — в голосе её зазвенел страх. Визирь был прав: застигнутые врасплох, культисты были действительно слабы. Колдунья замахнулась. Она не торопилась бросать: понимала, что, если увернётся, он достанет её и убьёт. Визирь сделал ещё один шаг. Перепуганная ведьма дёрнулась, чтобы всё-таки бросить яд в незнакомца, но не успела: руки Хюррем вместе с ней самой взлетели и окружили железными цепями горло надсмотрщицы. Захрипев, она от неожиданности выпустила из рук пузырёк с ядом, и тот упал на пол, разбившись с уже знакомым шипением. Хюррем всегда умела навлекать на себя несчастья. И неплохо из них выпутываться. Ведьма брыкалась, и Хюррем, затянув узел из цепей на её шее потуже, пихнула её всем корпусом вперёд, из-за чего колдунья потеряла равновесие и упала на пол вместе с пленницей. Ибрагим во все глаза наблюдал за перекошенным от ненависти лицом и не мог разглядеть в нём и призрачного намёка на лицо той Хюррем, которую знал. Султанша, вечно портившая ему жизнь одним своим существованием, его самый близкий враг. Его семья, если вспомнить. В своих видениях он помнил, что она была чуть более бледной, чем обычно, но в голубых глазах так или иначе он мог увидеть узнаваемый блеск хитрости и лукавства, который ни у кого другого не наблюдал за всю свою жизнь. Щёки её всегда были розовые, горели жизнью, а огненно-рыжие волосы, уложенные в причёску, всегда как будто преднамеренно хлестали его по плечам, когда она проходила мимо. Она держалась горделиво, мечтая, чтобы шлейф её великолепия был заметен даже сквозь стены. И что теперь было перед ним? На полу, удушая свою надзирательницу, скрипя дрожащими зубами, эта Хюррем Султан была призраком самой себя. Исхудавшая, с черными синяками под глазами, она резким движением отбросила от себя цепи, которыми удушила ведьму, и глубоко, нервно выдохнула. Она как будто даже не видела его. Только бездумно смотрела в затылок умершей ведьме, опустив руки, на которых Ибрагим заметил тёмно-лиловые кровоподтёки от наручей, на колени. А её волосы, обычно пышущие пламенем, которые он так ненавидел? Их тронула седина, а от огненного цвета осталась лишь блеклая морковная рыжина. Оглушённый, он смотрел на результат своей мести и не мог справиться с чувством удушливой вины, которая неожиданно нахлынула на него, как волна. — Хюррем? — он обратился к ней и даже не сразу понял, каким сиплым был его голос. Он протянул к ней руку, чтобы убедиться, что она была из плоти и крови. Его чуть подрагивающий палец коснулся её плеча и уткнулся прямо в кость. Она слишком исхудала. Его сердце защемило. Одно дело — убить. И совсем другое — обречь на такое. Хмурый, как туча, он вздрогнул, когда белое лицо султанши повернулось к нему. В голубых глазах совсем не было жизни. — Ибрагим? — едва слышно прошептала Хюррем. Веки её подрагивали, словно последние силы, которые она истратила на то, чтобы накинуться на ведьму, окончательно иссякли. — Снова эта галлюцинация… Султанша спрятала лицо в ладонях, спина её выгнулась колесом. — Вставай, Хюррем, я не галлюцинация. Я пришёл, чтобы забрать тебя. Тихий смешок донёсся за ладонями женщины. — Какая ирония… сам сюда посадил, сам и вытащишь? Моё сознание издевается надо мной. — Хюррем Султан! — его голос наполнился металлом, и Ибрагим левой рукой схватил женщину за плечо и рывком поднял на ноги. Почувствовав реальное прикосновение к своему телу, султанша мгновенно обрела осознанный взгляд. — У меня нет времени размусоливать. Нам необходимо выбираться отсюда! Пока Ибрагим судорожно разбирался с кандалами на её запястьях, она нервно разглядывала лицо визиря, всё в кровоподтёках, уставшее и измотанное. И такое же бледное, как у неё, словно из его вен выкачали кровь. — Но… но как это возможно? Как ты оказался здесь? И что с твоим плечом? — увидев рану от кинжала на левом плече визиря, Хюррем поморщилась. — Потом, всё потом. Уходим! — закончив с её наручами, он потянул женщину за собой и развернулся к ней спиной, заставив лицезреть ещё одну рану на спине. — Аллах, помоги! — ахнула она, но темп не сбавила. — Это ожог! — Неужели? А я думал, меня комар укусил, — произнёс он с прежним ядом в голосе. Оглядев коридор на предмет других культистов, он снова потянул за руку султаншу. — Со мной Нурбану-хатун. У неё роды вот-вот начнутся. Или уже начались, бездна его знает… Мы должны поторопиться, чтобы ты могла помочь ей. — А Нурбану что тут делает?! — сердце султанши забилось, как сумасшедшее. — Аллах всемогущий, что происходит… Она совершенно ничего не понимала. Этот день ничем не отличался для неё от предыдущих: всё то же ощущение вытекающей из её тела жизни, всё те же культисты, которых она могла видеть в окно своей комнаты. Всё те же надзирательницы-ведьмы. И тут внезапно врывается Ибрагим Паша и вытаскивает её оттуда. Если она умерла, то тогда такие реальные галлюцинации были вполне объяснимы. Но ощущения от того, как он сжимал её предплечье, почти бережно обходя саднящие до скрипа зубов запястья, были слишком реальными, она не могла поверить в то, что ей это мерещилось на том свете. Проклятье позволило обоим чувствовать себя ощутимо лучше от присутствия второго. Словно жизненные силы, поделённые на двоих, позволяли легче переносить изнеможение и болезненность ран. — Подожди, — она осторожно вырвалась и забежала в комнату, которую они пробежали. — Что опять? — Это их кладовая, — Хюррем шустрым взглядом осмотрела многочисленные полки на пыльных шкафах. — Надо взять чего-то обеззараживающего для тебя и Нурбану… А ещё набрать чистых тряпок. По мере того, как султанша находила необходимые ей вещи — или отдалённо похожие, — она бросала их в руки визиря, а после подошла и обвязала всё тканью, образовав кулёк. — Как давно у неё отошли воды? — тихо шепнула она ему, когда они спустились прежним путём. — Хюррем Султан, я что, похож на повитуху, чтобы время засекать, когда там у хатун воды отошли? — но, выплеснув гнев, он всё же ответил: — Может, около часа назад. — Плохо. Ей больно? — Не приятно уж точно. — Тогда и впрямь поторопимся. — А похоже, что мы на прогулке? — Не язви, а то на дым сбегутся культисты. Каждая их перепалка позволяла ему дышать несколько менее болезненно. Словно кислород лучше попадал в его кровь, и жгучая боль в ранах несколько отступала. Ибрагим понимал, что должен был продержаться. Он уже вытащил её, ведь так? Значит, Аллах благословил их. А значит, всё должно было получиться. Он уже и так заплатил большую цену за её спасение. Ибрагим не сказал ей о словах колдуньи. Яд должен был убить его через несколько часов. Визирь чувствовал, как боль становилась всё ощутимее в месте, куда его ужалил таинственный яд, но не испытывал отчаяния от мысли о смерти. Разумеется, она его пугала — никто не хотел умирать. Но почему-то он в глубине души испытывал некое облегчение. В конце концов, что ему оставалось? Империи больше не было, султан был фактически мёртв, его печать отобрана, супруга сбежала, и Хюррем он вытащил, искупив свою вину. К чему ему вообще нужно было стремиться? Он помнил, как отправился однажды в поход, собравшись умереть на войне. Это были схожие ощущения. — Нужно заняться твоим ожогом, — внезапно произнесла Хюррем, которая, как выяснилось, уже какое-то время внимательно рассматривала рану на его ребре. — Ты что-нибудь чувствуешь, помимо боли? Жар? Тошноту? — Всё это я всегда чувствую, когда вижу тебя, поэтому сложно судить. — Судя по желчи в твоём голосе, яд пока не начал действовать. — Откуда ты знаешь, что это яд? — Я пробыла тут слишком долго, — голос султанши стал мрачнее, словно она в очередной раз одним только тоном напомнила ему о его вине. — И многое научилась определять. И часть ядов, которыми пользуются ведьмы, чтобы защитить себя, знаю. Поэтому я прихватила кое-что из кладовой. Может, удастся как-то тебе помочь. Ибрагим совсем не ожидал таких слов. — Откуда такая забота обо мне, султанша? Ты, надеюсь, не забыла, что это я виноват в твоём заточении тут? — Но ты, жертвуя собой, пришёл, чтобы искупить свою вину, — объяснила она спокойно. — Ты отомстил мне за смерть своего сына, а этими твоими мучениями я отомстила тебе. Мы квиты. А поскольку я не хочу, чтобы ты так нелепо умер — и, не дай Аллах, на моих руках, — то я хочу тебе помочь. И не забывай о нашем проклятии, которое странным образом нас связало. Я не знаю всей его формулы, а проверять, умру ли я, если умрёшь ты, желанием не горю. Он не нашёлся, как бы съязвить, и просто промолчал. На обратном пути до главного входа в Иншалост их никто не потревожил. Они шли в тени вдоль стен и при случае прятались за сталагмитами. — У культистов обострённая интуиция, — пояснила Хюррем, когда они с Ибрагимом преднамеренно отошли как можно дальше от проходящего чернокнижника. — Особенно у ведьм. — Я уже понял, — сухо ответил визирь, когда достал из кармана знакомый кристалл и вновь воткнул его в пасть птицы на дверях. — Откуда у тебя кристалл? — Догадайся с двух раз. Думать над пояснением не пришлось: когда двери отодвинулись, и они с пашой оказались за пределами города, Хюррем на глаза тотчас попались две по-прежнему бессознательные ведьмы. — Ты убил их? — Нет. Там, у озера, ещё одна валяется. Давай, иди к Нурбану-хатун, — он указал пальцем на каменную лестницу, которая вела к отвесной скале. — С ней там охранение, но он вроде свой. А я пока закрою двери и спрячу тела. Хюррем непросто было свободно передвигаться на плоской поверхности — и поднятие даже по нескольким ступеням стоило ей траты большого количества сил. У неё кружилась голова, и она едва чувствовала конечности. Но в груди её расцвело такое счастье, что она не могла думать о слабости в своём умирающем теле. Услышав, видимо, голос вернувшегося визиря, Раймунд показался у лестницы. — Вы — Хюррем Султан? — Да… — султанша тяжело дышала. Прислонившись к стене, она чуть сгорбилась и снова сфокусировала взгляд на французе. — Послушай… надо её спустить сюда, к воде. Роды начались? — Нет, она снова потеряла сознание, но из мадам… вытекла какая-то желеобразная жидкость. Значит, слизистая пробка отходила. Хюррем махнула рукой в сторону озера. Расположиться предстояло как можно дальше от возможных нежеланных гостей. — Неси её туда. Подальше. Нурбану была бледной, как полотно, когда Раймунд бережно уложил её на ткань, расстеленную Хюррем прямо на земле. Вдвоём они подготовили всё для принятия родов в неординарных условиях и ждали, когда Нурбану проснётся. Крепко стиснув челюсти, Ибрагим перенёс тела убитых и бессознательных культистов в одно место и связал их верёвкой, которую предусмотрительная султанша захватила с собой из кладовой Чертога. Закончив, визирь упал на землю, прислонившись спиной к холодному камню, согнул одну ногу в колене и опёрся о него локтем. Издал изнеможённый вздох и косым взглядом принялся наблюдать за тем, как вертелась не менее уставшая и измотанная султанша над Нурбану-хатун. Венецианка от болевого шока и впрямь потеряла сознание и выглядела немногим лучше их обоих. Они расположились у озера, но поодаль от того места, где бы их могли запросто обнаружить. За скалами оказалось тёмное углубление, где они могли развести огонь для стерилизации сопутствующих инструментов. Небольшим костром занялся капитан Раймунд. Он, словно послушная собачонка, исполнял все указания султанши, и это раздражало Ибрагима, который даже отвернулся, поджав губы. Хюррем погладила Нурбану по чёрным волосам и убрала со лба прилипшие пряди. — Вы близки с мадам? — поинтересовался Раймунд, опустившись на колени напротив султанши. — Я воспитывала её с двенадцати лет. Она мне как дочь. — У мадам изранено сердце, — помолчав, произнёс Раймунд, чей взгляд наполнился трогательной нежностью при виде Нурбану. — Я понял это, когда увидел её в посольстве Его Высочества. Услышав о посольстве, Хюррем побледнела. Ей вспомнились слова Михримах о предателе, который собирался по указке Ксаны втереться в доверие к её сыновьям. Она повернулась к Ибрагиму, который упорно делал вид, что совсем не подслушивал ничьих разговоров. — Ты знаешь что-нибудь о моих детях? Как они? — Не так много, — нехотя ответил Ибрагим, не открывая глаз. На лбу его проступил пот от сдерживаемой боли, но он старательно игнорировал её. — Я видел твоего сына, шехзаде Баязида. Кажется, у него проблемы, но, уверен, он справится. Метко он пристрелил того гада, — визирь криво улыбнулся. — Принц вступил в Братство ассасинов, — пояснил султанше француз. — Это орден убийц, возглавляемый месье Франсуа де Шерали, другом короля Франциска. — Что принц делает в Стамбуле? Он предложил помощь? — Именно так, — кивнул капитан. — Предложил вашей семье сбежать во Францию. Ибрагим приоткрыл один глаз и взглянул на лицо Хюррем. — Зачем это вашему принцу? — она сощурилась с подозрением, словно нутром чувствовала ловушку. — В чём его выгода завладеть доверием моих детей? И визирь довольно ухмыльнулся. Вот теперь он узнавал Хюррем, узнавал её интеллект, так похожий на его собственный. Разумеется. Только идиот или наивный ребёнок не догадался бы, что наследники монаршего семейства даже из самых изощрённых политических мотивов не стали бы соваться в чужую столицу, которая ещё и до кучи разворошена кровавой войной. Если бы эти дети сразу попросили его о помощи, он бы посоветовал им держаться от принца Генриха подальше. Но разве к нему бы хоть кто-то обратился? Раймунд что-то пытался пересказывать султанше, но остановился, услышав смешок визиря, больше смахивающий на откашливание. Ибрагим и впрямь зашёлся в страшном кашле, пока не прикрыл рот рукой и не лицезрел после кровавые сгустки на ладони. — Кровь? — спросила Хюррем тоном, не подразумевающим вопрос, а скорее утверждение. — Нет, — он со злостью вытер ладонь о штаны и снова откинул голову на холодный камень, стараясь не замечать пронзительного взгляда султанши. — Раймунд, последите за ней, — Хюррем одарила капитана привычной султанской улыбкой и поднялась с места, чтобы сесть рядом с визирем. Ибрагим и не думал обращать на неё внимания, когда не почувствовал шипение на своей ране в левом плече, вырвавшее из его глотки гортанный стон. Хюррем без предупреждения вылила на его рану алкоголь. Смерив султаншу прожигающим взглядом, он встретился с её самым холодным выражением лица. — Я могла бы прижечь рану, но пожалела тебя. Будешь делать такое лицо — передумаю. Он стиснул зубы и зашипел сквозь челюсти. Боль была адская, пронзительная, разъедающая — Ибрагиму казалось, будто его мышцы и сухожилия рвали и поливали кислотой. Хюррем скрупулёзно обрабатывала рану, а когда вытащила из неё куски прилипшей ткани, визирь инстинктивно схватил её за руку. Но слова, впрочем, проглотил. Он бы проклял себя, если бы попросил её быть осторожнее с ним. Никогда. Только не её. — Яд начинает действовать, раз ты кашляешь кровью, — мрачно пробормотала она, привычно сдвинув брови. Когда боль немного отпустила, Ибрагим задышал через открытый рот, чуть повернув голову, и смотрел на её лицо. Она была всё такой же бледной, но чем больше находилась вне стен Иншалоста, тем более узнаваемым становилось её лицо. — Мне надо напоить тебя кое-чем. Это должно замедлить действие яда и уменьшить боль. Хюррем, оставаясь на коленях, подползла ближе к костру и поднесла к огню маленькую чашу с длинной ручкой, стараясь не обжечься. — И что там? — поинтересовался слабым голосом Ибрагим. — Болиголов, немного аконита и белладонна, — бесстрастным голосом ответила она. Ибрагим моргнул. — Три вида яда? — Да. — Очень смешно. — Мне — нет. Это очень сильное обезболивающее в нужных дозах, если смешать с нужными травами. Подслушала у ведьм. Подогрев воду, она влила в чашу понемногу из нескольких пиал, которые захватила с собой. — В ядах ты всегда и сама разбиралась, не скромничай, — огрызнулся опальный визирь, напоминая о былых подвигах рыжеволосой колдуньи. — Может, это ведьмам стоило у тебя поучиться. Очередную колкость она пропустила мимо ушей, полностью погрузившись в приготовление зелья. Хюррем не слукавила: судя по её сосредоточенному виду, она и впрямь знала, что делала. Неудивительно: столько времени проведя с ведьмами, чему-нибудь да научишься неизбежно, сидя в четырёх стенах на цепи, как собака. Ибрагим невольно перевёл взгляд на запястья Хюррем. Наверняка они всё ещё саднили, принося ей неудобства. — Как там Михримах? Он не удержался от смешка: вопрос прозвучал так неестественно, словно султанша изо всех сил старалась скрыть из подтекста тот факт, что собственная дочь стала ведьмой. — Твоя дочь отличилась, — он поёрзал спиной на камне, попытавшись принять более устойчивое положение, но задел ожог и снова поморщился. — За то время, что мы с тобой «не виделись», она успела посадить меня в темницу, пригрозить скорейшей расправой, а потом самовольно организовать мой побег, вручить карты Иншалоста, сумку с провизией и разве что не помахать на прощание платком. Ах да, и выйти замуж за Оздемира. И, насколько я слышал, начать рьяно поддерживать его в делах его форменной инквизиции. Хюррем Султан недоумённо посмотрела на визиря. Её глаза нервно забегали по сторонам, и вода, закипевшая в чаше, от её невнимательности попала ей на саднящие запястья. Зашипев, она чуть не уронила своё варево. Ибрагим инстинктивно дёрнулся, чтобы ей помочь, но вовремя сдержался, пристыдив себя едва ли не вслух. — Да. Я тоже удивился. — Она снова пытается прыгнуть выше головы, — в голосе несчастной матери смешались надрыв, горечь, волнение и злость. — Снова играет с огнём… — В этом она вся в вас, султанша, — съехидничал Ибрагим, сымитировав самый серьёзный тон. — Это ведь ты её так воспитала. — При чём тут я? Он закатил глаза. — Удивлю тебя, должно быть, но сокрушаться из-за характера детей и их поступков попросту глупо. Ведь это мы их так воспитали. Начинать надо с себя. — Хочешь сказать, это я виновата?— она смерила его взглядом, полным негодования и обиды. — А на кого Михримах смотрела все свои двадцать два года? — на лице Ибрагима проступила брезгливая гримаса. — На чьих интригах взросла? Кто внушал ей всё детство, что она — великая султанша, и все люди перед ней — сплошная грязь? Что она всемогуща, раз является «дочерью владыки мира»? Султанша сидела на коленях, стиснув зубы и чуть ощерившись. Ручка чаши сжималась в её руке так, что тряслась. — У ребёнка должна быть своя голова, — тихо процедила Хюррем, отведя глаза. — Ей ты об этом забыла сказать, очевидно, — скрипуче парировал визирь. — Не ты ли пресекала всю её самодеятельность, держа в своей тени, словно послушную ручную собачонку? Ей было, видимо, невыносимо слушать правду. — Прикуси язык, Ибрагим. — Не неси околесицу, Хюррем, — заметив, как она хмуро отвернулась, он чуть наклонил голову и горько усмехнулся. — Какой абсурд, если подумать. Опальный Визирь-и-Азам, сбежавший из темницы Топкапы, сидит в подземельях с новой Валиде Султан, с которой полжизни воевал. Такое мне даже в кошмарах не снилось, хотя ты была там частым гостем. Часть после «с новой Валиде Султан» Хюррем пропустила мимо ушей. Новость оглушила её, и она едва не выронила чашу из рук. Медленно повернувшись, она продемонстрировала визирю лицо, от которого отхлынула вся кровь. С лица Ибрагима даже улыбка сползла. — Мехмед стал султаном? — Мустафа мёртв, — слова о смерти обожаемого племянника дались Ибрагиму с трудом, и он проигнорировал спазм в груди. — После него старшим наследником стал Мехмед. Его назначили регентом, поэтому логично, что… — А что Сулейман? — она затихла. — Неужели он… — Не знаю, — покачал головой визирь, решив быть честным в вопросе, важном для них обоих. Ибрагим внимательно наблюдал за выражением лица султанши, пытаясь что-то для себя понять: то ли убедиться, что новость о возможной смерти султана огорчит её больше, чем обрадует новость о становлении сына падишахом; то ли определить истинные чувства Хюррем к Повелителю. Не сказать, что он в них когда-либо сомневался, но всё же желание поиспытывать её не отпускало. — Но я не думаю, что Повелитель мёртв. Не похоже, чтобы твои дети носили настоящий траур. Исходя из того, что государя поразило проклятье, насланное Ксаной, они решили это скрыть. Но долгое время Повелителя удерживать вдали от чужих глаз не удалось бы — и они решили инсценировать его смерть. — Дай Аллах. — Проклятье могут и не снять. — Для меня главное, что он дышит. — Дышит, возможно, лишь оболочка государя. А он сам и его душа могут быть мертвы. Хюррем сжала чашу крепче так, что костяшки побелели. — Я не хочу в это верить. — Ты так сильно его любишь? — внезапно спросил Ибрагим, чем обескуражил Хюррем. Она взглянула на него, как на умалишённого. — Что за глупый вопрос? Резонный вопрос. Но Ибрагим себя уже проклинал за длинный язык. Должно быть, это боль провоцировала болтливость, иначе это он никак объяснить не мог. В итоге он просто глумливо замолчал, как бы признавая, что вопрос задал в высшей степени глупый. Хюррем ещё с несколько мгновений тупо разглядывала лицо визиря, пытаясь понять, что с ним такое происходило, после чего вновь приземлилась рядом с ним, чтобы вложить в руки чашу. — Вроде остыло. Выпей. Медленными глотками. И вот, — она протянула ещё одну чашу. — Запей сразу обильным питьём. Ибрагим принял из её рук зелья и послушно всё выпил. Лишь разочек мрачно взглянул на Хюррем, скрыв половину лица за чашей, как бы прозрачно намекая ей не прожигать в нём дырку. Отдав ей чаши, он угрюмо отвернулся. — Развернись, я должна ещё и ожог обработать. Варево должно быстро подействовать, так что можно начинать. Он молча изобразил вселенскую усталость и повернулся к Хюррем другой стороной. Пришлось лишить себя опоры для спины и держаться за счёт подрагивающих от изнеможения и отравления рук. Он согнулся и зашипел, позволив султанше осмотреть его правое ребро на спине. — Скверно выглядит. А теперь замри. Этот яд может распространяться дальше по коже. Мне придётся снять верхний слой кожи, так что потерпи. Он и так уже приготовился к худшему. Но стоило отдать должное Хюррем: эта дьявольская смесь из трёх видов яда действительно начинала действовать — чудовищная боль полегоньку притуплялась. И даже боль в желудке и печени его не тревожила — это не шло в сравнение с тем, что он чувствовал несколькими минутами ранее. — Ты когда-нибудь задумывался над тем, что было бы, если мой сын был старшим наследником с самого начала? Ибрагим пожалел, что она не видела, с каким удовольствием он закатил глаза. — А ты когда-нибудь задумывалась над тем, что было бы, родись ты черепахой? — Я серьёзно. — И я не шучу. Султанша вздохнула, бросив взгляд на Нурбану, и продолжила осторожно отодвигать засохшую отравленную кожу. Последние схватки Сесильи должны были, судя по её опыту, вот-вот начаться, и венецианка пребывала в полубессознательном состоянии, чтобы набраться сил. — Мне любопытно, — продолжала она, отвлекая Ибрагима от болей своими разговорами, — ты бы точно так же меня ненавидел? — Хюррем Султан, что за душещипательные беседы? Они будут способствовать более скорому заживлению моих ран или что? Хюррем закатила глаза, точь-в-точь повторив жест Визирь-и-Азама. — Ох, брось играть лицом, паша, я даже сквозь твой затылок его вижу. Ты отродясь со мной не разговаривал искренне. Да и я тоже. Вернее сказать… мы оба были уверены, что выплёскиваем друг на друга всю взаправдашнюю желчь, но в действительности… — В действительности что, позволь перебью? — Ибрагим стремительно терял терпение. Или же Хюррем, как и всегда, бесстрашно заходила на тонкий лёд в обсуждении их отношений, и ему это не нравилось. Впрочем, сложно сказать, что ему не нравилось больше: сам факт поступи по этому тонкому льду — или то, что она могла о таких вещах говорить спокойно, а он нет. Будто он тут ребёнок какой-то. — Вот о том и речь, — она укоризненно ткнула его спину пальцем, чем вызвала бурную ярость в жилах визиря. — В действительности, это выглядит неискренне. Ты кривишь губы, перебиваешь, метаешь стрелы сарказма во все стороны, словно защищаешься от меня. — Что за идиотизм. Я не защищаюсь от тебя, — процедил он почти рыча — и взаправду зарычал от боли, когда она чуть резче дёрнула кожу. — Чем больше ты так говоришь, тем больше подтверждаешь мои слова, — Хюррем напряжённо рассматривала ожог, не позволяя себе отвлекаться. — Я позволю себе повторить вопрос: что было бы, если мой сын был старшим наследником, а я — старшей икбал падишаха? Если бы… не было Махидевран и Мустафы. Ты бы всё равно со мной враждовал? — Хватит говорить так, как будто я бешеный пёс, который, только тебя увидев, целью жизни перед собой поставил кусать себя за лодыжки. Ты не центр мира. — Я помню, как ты мне много лет назад сказал, что я тебе всецело и полностью безразлична, — на её лице проступила призрачная ностальгия. — Помнишь? Тогда на меня свалили убийство, которого я не совершала, и выслали в Старый дворец. И ты приехал за мной. Сказал, что я тебе безразлична, но приехал. — Помню, — ядовито произнёс он почти ласково. — А ещё помню, что говорил правду. Я делал это ради Повелителя, а не ради тебя. — Ты мужчина, — ухмыльнулась Хюррем и преднамеренно потянула ещё немного кожи, чтобы боль отрезвила визиря, который совсем заврался за свою жизнь. — А вы, мужчины, быстро забываете женщин, тем более рабынь. У Повелителя было бы много других женщин и после меня, и ты это знал. — Он относился к тебе по-особому. — Может, в этом и была твоя проблема? Она поймала его в ловушку. А он, дурак, даже не заметил. — Ты ревновал. — Хватит, — тут же прошипел он. Вопросы ревности для него были строжайшим табу. — То, что мы враждовали, не только моя вина, но и твоя. — Не отрицаю, — согласилась она. — Но разве это я всюду встревала между тобой и Сулейманом, стремясь во что бы то ни стало ограничить ваше обще… Не договорив это, Хюррем внезапно замолчала. Взгляд её, доселе пронзительно вперенный в визиря, внезапно чуть затуманился и отвёлся в сторону, как будто ей голову прострелила какая-то шальная мысль. Повернув голову и пронаблюдав за её реакцией, Ибрагим приподнял подбородок, поджал губы и затем шумно выдохнул через нос. — Теперь ты понимаешь. А она понимала. Она ведь тоже вела себя похожим образом: всячески препятствовала тому, чтобы Ибрагим и Сулейман так много проводили времени рядом друг с другом. Хюррем резко подняла на него глаза. Через её чуть приоткрытый рот со свистом втянулся воздух. — А Махидевран? Ты и её общение с Повелителем так стремился ограничить, пока меня не было? — Аллах всемилостивый, дай мне терпения. Ты с кем себя сравнила? Со старшей султаншей? То, что она должна была много времени проводить с Повелителем, — самая что ни на есть естественная вещь. — Брешешь, — с отсвечивающим сарказмом протянула она, словно и ожидала точно такого ответа. — Что-что? — визирь чуть не задохнулся от такой наглости. — Ты пытался разделить меня с Повелителем, потому что он относился ко мне по-особому. Но Махидевран с Повелителем ты не пытался разделять, потому что он не относился к ней по-особому? Последуй своему совету и не неси околесицу, Ибрагим, — она надавила окровавленной левой рукой на его плечо, нахмурившись. — И меня раздражает, что ты говоришь об отношениях Махидевран и Повелителя, словно весь мир единогласно посчитал их естественными. Но так считаешь только ты. Что за бред? В каком мире ты живёшь? И она сорвала кожу. Оставалось совсем немного, но из горла визиря это вырвало болевой стон, который тут же смешался с гудящим рычанием. — Хюррем Султан… — Грудная клетка визиря грозно поднималась и опускалась, словно он бил копытом землю перед прыжком на неё. — Я не закончила, — безапелляционно прошипела султанша, блеснув голубыми глазами, в которых сверкала праведная ярость. — Я не хотела быть тебе врагом во дворце. Никогда. Я начала считать тебя врагом тогда, когда ты, решив потеснить меня из сердца Повелителя, начал лезть в наши дела: то наложницу новую подбросишь ему, то Махидевран защитишь, когда она в очередной раз убить меня хотела. Потом ты и лично начал меня обижать. Хотя мои отношения с падишахом тебя никогда никоим образом не касались… — У тебя помутнение рассудка, султанша. Ты совершенно не так всё видела. Или ты забыла, сколько раз я покрывал тебя? — Это было в самом начале, когда я только забеременела. — А потом ты начала наглеть, всё логично, — пожал плечами Ибрагим, хотя было заметно, как те подрагивали. Он всеми силами старался выглядеть, будто он выше этого. Выше их склок. Пытался заставить себя говорить об их вражде с такой же лёгкостью, как она, хотя Хюррем было невдомёк, насколько больно было говорить о вещах, столь личных для него — и совершенно не личных для неё. — Ни капли логики не вижу, — она придвинулась ближе, почти касаясь грудью его спины, чтобы вложить в слова больше давно накопленной злости, но не кричать. — В первый год ты защищал меня, хотя Повелитель и тогда уже проводил меньше времени с Махидевран и больше со мной. Что, тогда количество общения женщин падишаха с ним самим устраивало твои глупые выдуманные весы? А что потом-то изменилось? Я родила сына — и всё? Весы сломались, и ты решил меня со свету изжить? Сердцебиение грохотало в его ушах, когда он, повернувшись, заметил, как покрылся испариной её бледный лоб, как нездорово блестели голубые глаза в опасной близости от его собственных, как опускалась и поднималась её круглая грудь в такт его собственной, касаясь его спины. Он даже мог слышать собственное тяжёлое дыхание. И её, ударяющееся о его влажную шею. Он всегда в такие минуты был бессилен перед ней. Вернее, перед своим телом, которому было безразлично, в каких там официально враждебных отношениях они состояли. Ибрагим молился, чтобы Хюррем не воскресила в своей памяти то, что, благодаря колдовству, знала Ксана и использовала тогда. И зачем он это вспомнил, идиот. Сердце болезненно защемило. Не заметив, как позорно он проглотил комок в горле, Ибрагим покрылся красными пятнами и резко отвернулся, разорвав зрительный контакт с Хюррем. Проиграл, даже не поняв этого. Приняв это, султанша продолжила своё дело. Обработав место ожога антисептиком, она нанесла обеззараживающую мазь, после чего вылила из какого-то сосуда несколько капель на открытую рану. Та зашипела. Ибрагим мог почувствовать, как странным образом отпускала боль, будто рана сама собой начала затягиваться. Он всё ещё мог почувствовать, как сильно резонировали его эмоции, когда он чувствовал её рядом с собой. Эту рыжеволосую ведьму, которая обратила его существование в проклятущий ад. А отвернулся он, потому что перед глазами встал тот самый день, который он мечтал стереть из памяти. И ведь получилось же. Почти. Если только отбросить тот факт, что ладони его вспотели, когда память напомнила, как он сжимал ими её плечи и талию, покрытую влагой от пара хаммама. — Хватит об этом, — он ожидал, что голос не будет таким сиплым, словно он обжёг горло спиртом. — Всё это давно в прошлом, довольно. Он попытался подняться, но Хюррем его остановила, вцепившись в плечи, и опустила обратно, заставив повернуться к себе лицом. — Я забыла поблагодарить тебя. Что за дикая хатун. Что за безумная женщина. — Не стоит. Как и ты, я тоже не горел желанием проверять, умру ли, если ты внезапно тут испустишь дух, — он помолчал, но что-то внутри заставило его выразить хоть немного своих истинных чувств. Аккуратно, чтобы, если что, можно было тотчас наплести ей чего похуже. — Меня ослепил гнев, когда мне предложили убить тебя. Столько лет вражды могли закончиться так просто, и на меня бы никто не подумал. Я совершил ошибку. Признаю это. Рука Хюррем безвольно сползла с его разгорячённой спины и упала на ткань юбки. Взгляд её наполнился тенью. — И ты увидел, чего это стоило всем нам, всей Империи, — глухо пробормотала она, мрачно сведя брови. — Боль, которую ты причинил Повелителю, разрушила всё государство — вложило его в руки врагам. — Да. — Но ведь Повелитель сейчас… больше не тот, кем был раньше, верно? — Верно. Тяжесть реальности снова невыносимым грузом опустилась на их плечи. — И ты хочешь искупить вину перед государем, которого… — она подавила всхлип и сжала руки в кулаки, сдерживая слёзы, — которого нет?.. — И не только, — осторожно добавил он. Увидев взгляд, полный удивления, он немного растерялся. — Я не думаю, что ты заслужила такое. Секунд двадцать они просто смотрели друг на друга, не отводя взгляд и не моргая, словно в этой немой баталии расставляли все точки над «и». — Ты же понимаешь, что моим спасением не искупаешь своей вины? Ибрагим отвёл глаза, продолжая угрюмо молчать. Но с учётом, что будь он не согласен, то вывалил бы на Хюррем целый поток грязного сарказма, такой жест можно было считать за согласие. — И ты понимаешь, что тебе придётся ответить за это? — Не волнуйтесь, Хюррем Султан: ваши дети в лице Михримах Султан и шехзаде Баязида Хазретлери уже пообещали мне оба мучительную смерть. — Я говорю не о моих детях, — покачала головой Хюррем. Ибрагим привычно свёл брови на переносице и приподнял подбородок, чтобы выстроить защиту и выдержать её прямой взгляд. — Я говорю о том, что ты ответишь за это передо мной. Слова, подразумевавшие его расправу, прозвучали с такой интимной сокровенностью, что сердце его сделало кульбит, а глаза наполнились насмешкой. Дружелюбной насмешкой. — Ты знаешь, где меня найти. Нурбану позади них тихо зашипела и тут же выгнулась дугой, издав влажный крик. — Схватки начались, она рожает! — Хюррем тотчас засуетилась. — Раймунд, приподними её, она должна полусидеть! — Да, мадам, — капитан тотчас оказался позади Нурбану, помогая ей приподняться. Венецианка, осмысленно взглянув на Хюррем Султан, не поверила своим глазам. — Мадре… Господь всемогущий, мадре! Он спас вас!.. — она задышала глубоко и быстро, словно её лёгкие обжигал воздух и она стремилась их остудить. — Да, Нурбану, всё хорошо, я рядом. Всё будет хорошо… — она задрала её платье, оголяя ноги. — Сейчас ты будешь дышать вместе со мной, и тебе станет легче, хорошо? Просто тужься, и ребёнок всё сделает за тебя. Муки рождения ребёнка Ибрагим никогда воочию не наблюдал. Только слышал истошные вопли Хатидже, когда она рожала Мехмеда. Тогда он нарисовал себе в голове довольно жуткую картину, но даже и представить себе не мог, насколько это было тяжело. Даже боль от собственного ножевого ранения и отравления ядом не казалась такой мучительной. Нурбану ещё и старалась громко не кричать, чтобы эхо никоим образом не донеслось до Иншалоста. — Ибрагим, подай мне ту тряпку! — Хюррем замахала рукой в сторону запасов, которые она уложила рядом с собой, но которые ей, видимо, несподручно было взять самой. Визирь занервничал. Он совершенно не был готов к такому. — Какую? — Да любую, главное, чтобы чистая была! Он суетливо перебрал тряпки, отборно ругаясь про себя и не обращая внимания на грозные призывы Хюррем поторапливаться, и вложил ей в руку самое чистое из того, что нашёл. Остальная ткань совсем не внушала доверия. — Давай, девочка моя, — она улыбнулась венецианке и удерживала этим её внимание на себе. — Глубокий вдох, — султанша тоже вдохнула полной грудью и ладонью провела по району груди, — а теперь задержи дыхание, прижми подбородок к груди и тужься изо всех сил. Да, вот так, хорошо… А теперь плавно выдохни. Роженица мучилась ещё какое-то время, и Ибрагим мог только догадываться, как невыносимо тяжело мучиться от судорожных болей в горящих мышцах несколько часов подряд. — Шейка матки открылась… — довольно протянула Хюррем, заглядывая под платье Нурбану. Раймунд, на чьей груди расположилась Нурбану, чтобы принять полусидящее положение, был белый, как простыня, на которой лежала роженица. Ибрагим мог представить, что тот был счастлив, что не пришлось быть на месте Хюррем и наблюдать за всем действом оттуда, из-под платья. Нет, разумеется, этот француз, может, и хотел бы там оказаться. Да только явно не в подобной ситуации. — Ибрагим! — снова резко обратилась к нему Хюррем. А он только сумел отвлечься от неприятных мыслей. — Дай мне антисептик, живее! Угрюмо протянув ей нужное, он снова отвернулся. Теперь он понимал во всех отношениях, почему таинство родов называлось таинством и почему мужчины в качестве зрителей были так нежелательны. Смотреть на такое было крайне некомфортно. — Головка показалась, Нурбану! Давай, милая, тужься ещё! Уже недолго! Там, под платьем, наверное, всё было ещё страшнее, чем ему казалось оттуда, за спиной Хюррем. — Подготовь нож, Ибрагим, раскали его и отдай мне. Мне нужно будет скоро перерезать пуповину. — Если мы вернёмся в Топкапы целыми и невредимыми, можешь смело увольнять всех повитух, — проворчал он и, взяв свой кинжал, предварительно уже очищенный от крови, поднёс его к огню. — Так и поступлю, — отмахнулась Хюррем, снова спрятавшись под юбкой у Нурбану. Тут она издала прерывистый вздох. — Головка наполовину вышла! Теперь тужься, но чуть меньше — и дыши чаще. Через нос вдох, через рот выдох... Нурбану откинула голову на плечо Раймунда. К лицу её прилипли мокрые чёрные пряди, густые брови причудливым образом изогнулись в гримасе боли. Одной рукой она упиралась в землю, а другой схватилась за протянутую ладонь капитана, крепко её сжав. Судя по лицу француза, сжимала роженица изо всех сил, но тот мужественно терпел. Ибрагим с брезгливым видом мотнул головой, представив, что было бы, не окажись тут этого влюблённого юноши. Если бы он оказался на месте этого Раймунда, он бы с ума сошёл быстрее, чем Нурбану-хатун родила. Если так подумать, Хюррем пережила такое не один раз, а целых шесть, включая шехзаде Абдуллу. И у неё даже хватало сил воевать с соперницами во дворце. И даже на него силы находила. А он так и не смог с ней справиться за всю свою жизнь. С одной-единственной хатун. — …замер? Ибрагим! Он как будто куда-то провалился и вздрогнул, услышав, как голос Хюррем стал резче и громче, словно он вынырнул из воды. Приготовив стерильный кинжал, он пригляделся и увидел на её руках крохотного мальчика, измазанного в кровяных сгустках и околоплодных водах. Нурбану, не помня себя, что-то нечленораздельно бормотала на руках у Раймунда. — Почему он не плачет? — Видимо, слизь во рту. — Как у Мехмеда было? — он взглянул в её напряжённое лицо. — Да. Она была явно не в настроении разговаривать с ним и полностью сосредоточилась на том, чтобы прочистить малышу дыхательные пути. Она окунула руку в чашу с кипячёной водой и просунула пальцы в крохотный ротик новорождённого. — Мой малыш… Как он, мадре? Дайте мне его… дайте мне его, умоляю… Но Хюррем не ответила. Она никого не слышала, только пристально смотрела в какую-то точку и очень осторожно нащупывала слизистую пробку в горле ребёнка. Вынув оную, она облегчённо вздохнула и выкинула её прочь. Сморщив маленький лобик, малыш заверещал. — Слава Аллаху, — прошептала Хюррем, любовно разглядывая новорождённого. — Мой внук… Ибрагим не сумел сдержать полуулыбки. Как бы там ни было, а сцена оказалась довольно трогательной. Пока Хюррем занималась тем, что обрабатывала пуповину, прежде чем её перерезать, Ибрагим занимался тем, что бросал в костёр использованные тряпки. Так или иначе, а задерживаться они тут не могли — этот вынужденный привал был продиктован неспособностью Нурбану-хатун передвигаться. Да и им нужна была вода из озера. Закончив с импровизированной повязкой на пуповине, Хюррем передала Нурбану на грудь новорождённого. Венецианка мгновенно забыла обо всех своих тревогах: измождённое лицо светилось счастьем. Глаза женщины почти слипались, но она держалась из последних сил, лишь бы подольше полюбоваться на столь долгожданное дитя. — Как вы с Селимом решили его назвать? — полюбопытствовала счастливая бабушка, рассматривая названную дочь и её сына. Улыбка Нурбану спала, но взгляда она не подняла. — Я решила назвать его Матео, — неожиданный ответ прозвучал так холодно, что Хюррем поёжилась больше от тона, чем от удивления. — Как так? Что между вами произошло? — Султанши мои, давайте поторапливаться, — со всей любезностью встрял Ибрагим Паша, поднимаясь на ноги. — Раз мы закончили с деторождением, нам нужно как можно скорее двигаться дальше. Нас могут обнаружить в любой момент. Хюррем, смерив Сесилью внимательным мрачным взглядом, забрала у неё из рук внука и кивнула Раймунду, чтобы тот взял её на руки. Ибрагим потушил костёр, и они покинули своё убежище. — Куда мы идём? — поинтересовалась Хюррем. Матео на её руках спал, самым милым образом посапывая. — Вы с капитаном пойдёте на поверхность, а я отправлюсь за Когтем Шабаша, — пояснил он с самым непринуждённым видом. Султанша округлила глаза от ужаса. — Ты решил убить нас обоих? — придерживая Матео правой рукой, левой она схватила Ибрагима за предплечье, заставив взглянуть на себя. — Тебя может убить яд. Мне напомнить тебе твои же слова? Если ты умрёшь — или тебя там убьют — умру и я. — И что теперь? За мной увяжешься? — У меня нет другого выбора. Брови Ибрагима дёрнулись, но не от раздражения. Он краем глаза посмотрел на её лицо и не увидел там какого-то отчаяния или гнева. Казалось бы, она должна была вложить в свои слова весь свой яд, всё своё нежелание идти с ним. И всё-таки прозвучало это совсем иначе. А ведь он мог почувствовать её эмоции, если бы сильно захотел. Они ведь резонировали с его собственными. Поднапрячься — и он сумел бы влезть к ней в голову, влезть к ней в сердце. Узнать всё, что хотел бы узнать. Вопросов бы никаких не осталось. — Надеюсь, я не пожалею во второй раз, что пошла за тобой, — уже тише добавила султанша. Он открыл было рот, но тут же его закрыл, потому что их путь за поворотом преградила женщина. Черноволосая, высокая и стройная, в белоснежной робе, она из-под тонких, насмешливо выгнутых бровей наблюдала за нежеланными гостями своих подземелий. — Каллисто… — прошептала Хюррем, узнав в чернокнижнице матрону Храма адептов. А она её хорошо знала. Весь Иншалост преклонялся перед мудростью и могуществом женщины, воспитавшей верховную ведьму Ксану и правую руку магистра, энтропанта Ишкибала. Она почти всегда так тонко и лукаво улыбалась, хотя грязно-зелёные глаза её никогда не смеялись. В глухой тишине, нарушаемой лишь звуком падающих с потолка капель, голос Каллисто показался зловещим: — Вы пощадили моих сестёр, Ибрагим Паша. Как великодушно с вашей стороны. Ощерившийся визирь с ужасом почувствовал, как его спину прострелил невесть откуда взявшийся страх. Он был совершенно иррационален и наверняка навеян этой колдуньей. — Что до вас, дорогая Хюррем Султан… Чернокнижница медленно зашагала к беглецам. Не без труда он разорвал зрительный контакт с женщиной и повернул голову, чтобы посмотреть на реакцию Хюррем. Та прижала к сердцу шехзаде Матео и с выражением щенячьего страха взирала на Каллисто. Она и впрямь её боялась. Ибрагим давно не видел такого страха на её лице. Чем ближе к ним приближалась Каллисто, тем более парализованными они себя ощущали. Ибрагим мог почувствовать всю ту силу, что шла от этой чернокнижницы — она не шла ни в какое сравнение с тем, что он мог испытать, сражаясь с другими культистами. Она подавляла его волю, внушала ужас и заглушала инстинкты — и он страшился этих эмоций. Оказавшись напротив Хюррем, Каллисто с огромной осторожностью забрала из её рук младенца. — Ну, наконец-то… — прошептала она в лицо мальчику, который, словно услышав её голос, перестал сопеть и сморщил лобик. Парализованная, султанша покрылась потом, и только её губы задрожали, когда она лицезрела, как её внука забрала колдунья. Раймунд и Нурбану, точно так же неспособные шевелиться, напряглись всем телом. По щекам венецианки потекли слёзы. Ибрагим догадывался, какая страшная буря царила в душе этой бедной хатун: пережила заточение, вырвалась на свободу, перенесла такие тяжёлые роды и, лишь едва увидев своего долгожданного сына, потеряла его. Глаза старшей чернокнижницы вперились в беглецов. — Мне стоит похвалить вас за смекалку, — надменно хмыкнула она. — Проникнуть сюда и сбежать под самым нашим носом не так-то просто. Собиралась ли она теперь отдать их на растерзание Культу? Отомстить за всё, что с её людьми сделали османские охотники? Ибрагим судорожно придумывал план бегства, не собираясь умирать прямо здесь. Внезапно Каллисто тихонько рассмеялась себе под нос. — Прекратите дрожать. Я не убью вас, — снисходительным тоном прошелестела чернокнижница. — Это бы противоречило нашей договорённости с принцессой Михримах. Хюррем перестала дышать, плечи её ссутулились. — Так что ступайте, — Каллисто поправила тряпку, в которую был завёрнут ребёнок. — Нам предстоит много дел, мой хороший. Продолжая что-то тихо ворковать, чернокнижница неспешно, словно гуляя, направилась прочь от их дороги и вскоре исчезла. В следующий миг сила, парализовавшая их тела, отступила. Нурбану зашлась оглушительным рыданием, и Раймунд, опустившись с ней на землю, крепко обнял её. Хюррем пошатнулась на ватных ногах, но Ибрагим поддержал её. — Господи… — только и прошептала она. — Сколько ещё будет продолжаться это проклятье? Он и сам хотел бы найти ответ на этот вопрос.Глава двадцать шестая. Иншалост
27 июля 2019 г. в 00:59
Снова то же самое. И от раза к разу крови становилось всё больше, пока, наконец, уши Ксаны не начало закладывать от бесконечных воплей и стонов агонии. Иншалост и без того держался столько времени на удивительной преданности немногочисленных адептов, талантливых колдуний и чернокнижников. Но всему был свой предел. Ярые фанатики их дела требовали духовной пищи и, не находя её после длительных убеждений, что «всё под контролем», начинали стремительно терять в своей уверенности.
Ксана и Сандро виртуозно протащили культистов через половину Европы, хитростью и колдовством разворошили Рим и стащили древний манускрипт о потерянных артефактах Первородного прямо из-под носа духовенства — и споткнулись перед финишной чертой.
Адепты, чей взор переставал быть застелен слепой верой, теряли и в своём могуществе в том числе. Они отворачивались от Колдовства — а оно подобное не терпело, терзая рассудок и тело своего раба. Культисты всё чаще попадались в лапы охотникам, всё чаще погибали прямо на исполнении заданий, жертвуя собой, дабы местоположение Иншалоста не было рассекречено, и получали смертельные раны.
Их ряды сильно поредели. Ксана была уверена в своей выдержке, пока сегодня она окончательно не разошлась по швам. Ведьма слонялась между ранеными в зале Храма адептов, по пути судорожно вытирая зловонную, пахнущую железом, кровь о юбку, и едва успевала соображать, что ей нужно было сделать с каждым раненым.
— Ксана! — окликнула её одна из ведьм, и верховная бросила быстрый взгляд в её сторону. — Тут ещё раненых принести!
Просто невозможно. Храм и без того был забит полумёртвыми чернокнижниками — и их уже становилось больше, чем тех, кто мог бы им помочь.
— Их некуда положить! — договорила ведьма.
— Проклятье!.. — выругалась Ксана, зажимая рану стонущего адепта. Тот водил глазами по потолку, находясь почти в бессознательном состоянии. — Уложи их на пол, возьми тряпки в шкафу!
Быстро закивав, молодая ведьма понеслась в сторону указанных шкафов. Главная зала Храма, ранее предназначенная для уроков, ритуалов и молитв, превратилась в лечебницу. Из-за постоянных рейдов Корпуса и налётов шпионов Братства, Ксана и её культисты потеряли возможность поступательно двигаться по этапам своего плана. Она только и занималась зашиванием ран своих адептов и поддержанием жизни в умирающем Культе. Они всё ещё оставались достаточно мощной силой, но адепты теперь всё больше боялись казать нос из Иншалоста, и убедительно повлиять на них было очень трудно.
Только чудо могло им помочь, когда весь план полетел в Бездну, а их почти загнали в угол.
— Сестра-верховная… — Ксану схватила за юбку платья одна из раненых ведьм, лежавшая в неестественной позе на столе. Тело её сдавливали мучительные судороги с уменьшающимися интервалами. Ногти её были вырваны, волосы наполовину сожжены, а из плеча торчала отравленная стрела. — Верховная, не оставляй меня…
— Да, Миелин, — сердце Ксаны сжалось, и она обхватила ладонь своей подопечной руками. Эта ведьма была одной из долгожителей Культа: Ксана узнала её сразу же, как Ишкибал привёл её и Алехандро в их клан. Тогда она была ещё ученицей, не связанной ни с кем ханом. — Прошу тебя, не говори, потерпи… Какой тут яд? — она нервно оглядела стрелу. — Если я её вытащу, ты потерпишь?
Миелин с трудом кивнула и зажмурилась. В следующий миг Ксана, стиснув зубы, вырвала стрелу из плоти. Младшая ведьма зашлась в пронзительном крике и до хруста сжала ладонь Ксаны. Верховная рассмотрела наконечник, после чего перевела напряжённый взор на рану, источавшую кровь и какую-то грязно-зелёную жидкость.
Чилибуха.
Ублюдки. Выбрать медленно убивающий яд, который ещё и приносит невыносимую боль. И против которого нет противоядия. Лицо Ксаны скривилось в агонии, и она опустила дрожащий подбородок. Непрошенные слёзы увлажнили её воспалённые глаза и обожгли щёки, перемазанные запёкшейся кровью.
— Ксана, я вижу его… — прошептала Миелин, глаза её распахнулись, белки стали ещё желтее. Верховная издала надрывный всхлип. — Я вижу Первородного… Я же тебе говорила, что у него есть крылья…
— Ксана! Здесь нужна помощь! — окликнул её один из адептов с левой стороны. Спина ведьмы напряглась.
Оставшиеся двадцать-тридцать адептов беспорядочно лежали вдоль столов, шкафов, на полу, вдоль стены, а вокруг них в какой-то чёрно-белой палитре носились ведьмы. Пронзительный визг смешался с болезненным воем в отвратительную какофонию, и откуда-то справа донеслось:
— Верховная! Он погиб! Дементий погиб!
— От чего? — обратился к голосившему ещё какой-то адепт.
— Чилибуха!
— Тут тоже она! — пытаясь вставить обратно выгнутую под неправильным углом руку раненого, чернокнижник осмотрел рану, из которой текла всё та же зелёная жидкость.
— У нас же нет противоядия…
Миелин что-то проговорила, после чего на полуслове её тело пронзила самая болезненная судорога, от которой спина ведьмы выгнулась дугой, а изо рта выплеснулась кровь, смешанная со рвотой. Часть попала на белую рубашку верховной, и та лишь с оглушительным ужасом пронаблюдала, как глаза Миелин спустя пару долгих мгновений остекленели. Ксана могла как-то по-безумному услышать, как громко капнула кровь из её рта на стол на фоне этой глухой какофонии из душераздирающих криков.
У Миелин остался сын в Риме. От какого-то священника, кажется. Она собиралась вернуться к нему, как только обожаемая верховная вместе с магистром получили бы вожделенный Коготь.
Грудь Ксаны разорвало рыданием, которое она сдерживала несколько месяцев за глухой каменной стеной безразличия и хладнокровия. Всё ещё держа в окровавленных руках ладонь Миелин, верховная скрючилась напополам перед деревянным столом, где лежала её любимая подопечная, и разразилась криком. Её юбка пропиталась кровью в красной луже, и уши заложило от криков.
Вокруг было слишком много крови её людей. Слишком много для её выдержки. Слишком много для её уверенности. Слишком много для её желания это продолжать. Она была их верховной, она воспитала почти каждую из этих молодых ведьм — а с Миелин она была связана ханом. И та боль, что испытывала её подопечная, проносилась через мышцы и кости верховной глухими, но болезненными толчками, словно ей засовывали невидимый нож в печень.
Раздавая сухие указания и крича так, что срывая горло, между ранеными сновала Каллисто, матрона Храма. Останавливаясь то около одной жертвы, то около другой, она поднимала их за затылок и вливала в горло токсичные исцеляющие зелья, которые заставляли тело сшивать мышцы и ткани — и эта боль, переплетаясь с болью от отравления или оторванных, обугленных конечностей, некоторых убивала спустя несколько минут. До кого-то Каллисто не добегала, поскольку те окончательно захлёбывались в собственной крови ещё до того, как им успевали помочь.
Увидев Ксану, Каллисто тут же рванула к ней. Подобравшись к верховной, матрона схватила её за платье и грубо потянула на себя, заставляя встать на ноги.
— Ксана! Ксана, бездна тебя задери, возьми себя в руки!
Перекошенное от рыданий лицо ведьмы было красным, всё в крови и опухшее от слёз. Воспалённые глаза с безумным блеском водили по лицу матроны, не в силах сфокусироваться на ней. Последовала хлёсткая пощёчина.
— Рыдать будем после, — она тяжело дышала, сжимая и разжимая плечи верховной, водя по ним до предплечий и обратно, словно растирая холодную кожу, пронося мурашки. — Обнимемся и напьёмся. А теперь за дело! Ну же, Ксана!
— Я не могу… — бормотала она, голос её осел и казался низким и грубым.
— Можешь! — зарычала Каллисто, кивая в сторону раненых. — Твои сопли не зашьют их раны, Ксана. Давай, ты их верховная — за каждую потерянную жизнь ты будешь себя проклинать до последнего вздоха, ну же! Возьми себя в руки!
Взгляд опытной Каллисто тотчас оторвался от Ксаны и пробежался по зале, оценивая, кому ещё срочно требовалась помощь. Ещё раз жёстко встряхнув верховную, она закатала повыше рукава своей белой робы, которая от чёрных ошмётков горелой плоти и крови потеряла в своём цвете, и бросилась на помощь одному из адептов.
Ксана поморщилась от мерзкого ощущения мокроты на своих бёдрах и коленях и опустила взгляд, лицезрев сплошное кровавое месиво на своей юбке. Голова её закружилась от стресса и духоты, и она до боли вонзила длинные ногти в ладони.
Нужно было взять себя в руки, Каллисто была права. Каллисто всегда была права. И верховная, сдерживая физическую дрожь, затолкала свои чувства глубоко и далеко в сердце, стараясь не обращать внимания на то, как сильно её трясло. Она встала напротив одного из чернокнижников, оценила нанесённый вред и окружила его грудную клетку руками. Увидев перепуганный взгляд культиста, она поджала губы.
— Дай… дай мне снотворное, верховная…
— Оно закончилось, — процедила Ксана и всунула соратнику в зубы деревянную дощечку. — Стисни покрепче, я вправлю тебе рёбра.
Ведьма зажмурилась и попыталась очистить своё сознание, рисуя перед внутренним зрением чёрный экран и превращая какофонию вокруг в глухую тишину. Только так она могла колдовать, только так могла воззвать к имевшимся у себя знаниям об энтропии. Здесь могло ей помочь только влияние на материю, но шанс сосредоточиться был крайне мал.
Глубокие порезы на груди культиста покрылись корочкой, и он, почувствовав инородное колдовское воздействие на своё тело, до хруста стиснул дощечку между челюстями.
Колдовство, влияющее на простую материю вокруг, будь то дерево, огонь в чаше или лёд на стекле, забирало энергию чародея, но в небольшой степени — и опытные чернокнижники-энтропанты могли с лёгкостью избегать побочных эффектов. Ксана же не обладала талантами в энтропии, отдавая всепоглощающее предпочтению ремеслу настоящих ведьм — разделу проклятий. Эфиалтия с её вторжением в сны, ясновидение и зельеварение были тем, в чём она была сильна. Но в таком стрессе она бы не успела создать по десятку токсичных зелий для каждого раненого, учитывая, что количество пострадавших было числом подвижным, и потому ей приходилось пользоваться тем, в чём она была слабее всего и что лишало её энергии быстрее обычного. Стресс лишал её уверенности и хладнокровия, а это были разрушительные спутники для грамотного творения колдовства.
Но никто, кроме Ксаны, не смог бы с таким справиться ввиду отсутствия нужной мощи. Выбора у неё не было.
Ублюдок Ишкибал был бы здесь как нельзя кстати.
Чернокнижник потерял сознание, и она убрала от него руки. Грудь его тяжело поднималась, но он был жив. Кости должны были начать срастаться. Верховная вытерла пот со лба и почувствовала удушье в груди, от которого её заклонило в сон. Чувство реальности притупилось, и она облокотилась на деревянный стол.
Ещё какое-то время в сумбурных и беспорядочных попытках спасти оставшихся раненых. В конечном счёте из двадцати шести раненых около восьми умерло на месте, за дюжиной ещё наблюдали адептки и другие ведьмы, а пятеро оставались на грани между жизнью и смертью — и нужно было понять, кто мог дожить до утра.
Ксана на негнущихся ногах ввалилась в свою лабораторию, которая по совместительству ей служила и спальней. Сандро в дни своего присутствия болезненно желал, чтобы любимая сестра спала в обнимку с ним на одной кровати, но в другие дни, когда его не было в Иншалосте, она проводила дни и ночи в своём гнёздышке.
В конце концов, именно Алехандро со своим сумасшедшим желанием оградить её от всего мира половину жизни держал её взаперти. Теперь она попросту не ощущала себя комфортно где бы то ни было, кроме своего собственного уголка. И ненавидела по той же причине, когда кто-то трогал её вещи или пересекал без спроса порог её лаборатории.
Женщина сбросила с себя тяжёлую верхнюю робу, оставшись в белой просторной рубашке и чёрной юбке. Пушистые и вьющиеся волосы, доселе убранные в тугой хвост, Ксана распустила, поморщившись от глухой боли в затылке. Она была вся на нервах, передвигалась какими-то резкими движениями и, добравшись до кубка с вином, с каким-то остервенением его осушила.
Алкалоиды, бывшие неотъемлемой частью любого зелья, в которых Ксана была так искусна, верховной приходилось употреблять чаще нужного, и они крайне пагубно за столько лет отразились на её здоровье. Внешность ей помогало поддерживать колдовство, но даже оно не творило таких чудес. Из-за поражённой печени пьянела она быстрее нужного, а потому предпочитала работать сразу же, как только глотала нужный яд, но сейчас она хотела просто напиться.
В груди толкнулась боль, как бы робко спрашивая, можно ли было ей обрушиться на Ксану со всеми остальными подавленными в Храме чувствами.
И верховная со всхлипом бросила кубок в стену.
Из её лаборатории по ощущениям выкачали весь воздух. Ксана опустилась на пол, обняв колени руками, как делала в детстве, когда её избивали в доме Альбицци. Тогда она мечтала исчезнуть в тенях собственной комнаты, лишь бы о её существовании позабыли. Лишь бы не слышать грозные проклятия супруги своего биологического отца, которая обещала ей всевозможные страдания за то, что она вновь сглазила кого-то из членов её семьи. И эти тяжёлые минуты, до момента, когда дверь в кладовую распахнётся — и на неё воззрят разъярённые глаза мачехи, тянулись бесконечно.И сейчас Ксана, как тогда, переживала всё те же ощущения вспотевших ладоней и дрожащих губ.
В какой момент план пошёл под откос? В какой момент всё сломалось и разрушилось? И более того… Когда случилась точка невозврата?
Когда из ниоткуда взялся слаженный в своей беспощадности Корпус охотников на культистов? Когда каким-то чудом сбежал Мефисто, брат Соловья? Когда объявилась мелкая богомерзкая принцесса, которая запудрила Ишкибалу мозги? Когда он предал их Культ? Когда они с Сандро не смогли удержать альянс с русским Йоргом, потому что в городе объявился Данила Захарьин-Юрьев и в стычке перебил половину людей их единственного союзника?
Или когда туз в её рукаве — очаровательный в своей трогательности союз с Генрихом Валуа, которому Ксана приходилась первой любовью, — оказался порван Катериной?
Как она вообще могла оказаться там, где встретились Ксана, её культисты и Генрих, который привёл прямо ей в руки принца Селима? Медичи застала своего благоверного мужа на месте преступления, и Ксане с парой выживших культистов просто чудом удалось сбежать. Селима Культу не удалось забрать, и Генриха она безвозвратно потеряла.
Не говоря о том, что кронпринц, под давлением отца и жены, мог запросто выдать пару секретов Ксаны, которые могли многого стоить её клану…
И Катерина выглядела так уверенно, так надменно. Она даже не торопилась поскорее избавиться от неё, возможно даже преднамеренно отпустила её живой, чтобы перед сном облизать мысль о проигрыше Ксаны. Принцесса Франции лично прибыла в Стамбул, чтобы наблюдать падение Ксаны. Она действительно была так уверена в себе, словно точно знала о том, что её супруг спутался с той, кого во Флоренции много лет назад прокляли горожане.
Значит, ей кто-то сказал. А значит, в Культе был предатель. Она чувствовала это каждым своим нервом. Потребовав от своих солдат схватить принца за государственную измену и отправив его к королю Франциску на ковёр, Катерина бросила Ксане такой высокомерный и насмешливый взгляд, что оторопевшая от такой наглости ведьма едва не прокляла принцессу прямо там. И только верные адепты успели утащить с собой предводительницу.
Теперь Ксана боялась, что Генрих расколется, оказавшись в Париже… Надо было предпринять что-то, чтобы заставить его замолчать.
Но сначала — найти предателя любым способом. Знать бы, где искать.
Бесцеремонно открыв дверь, в лаборатории показалась Каллисто. Ксана резко обернулась на дверь и, увидев матрону Храма, успокоилась. Только ей, наверное, было дозволено пересекать личное пространство верховной ведьмы. И Алехандро, несомненно. Впрочем, он бы и не спрашивал никогда.
Каллисто была старше Ишкибала где-то на двадцать лет, судя по всему, но колдовство сохраняло видимость её молодости. Впрочем, организм было невозможно обмануть, и Ксана знала, что этот эффект был лишь иллюзией. Из всех людей, которые были в ослабленном Культе тогда, когда они с Алехандро пришли, теплее всех к ней относилась именно Каллисто. Она взрастила её силу, она утешала её в дни, когда кошмары терзали её сознание, когда сила выходила из-под контроля.
Фактически, она заменила ей мать, которую Ксана никогда не знала. А со стороны казалось, будто они сёстры-ровесники. Обе темноволосые, уззгогубые, широколобые, светлоглазые — только у одной они были голубые, а у другой — зелёные. Даже худобой и ростом они были похожи.
Увидев в противоположной части лаборатории разлитое вино и валявшийся у шкафа кубок, Каллисто хмыкнула.
— Я думала, мы вместе выпьем. Ты в порядке?
— Да, — сухо ответила Ксана, закрывая глаза.
— Тогда почему ты сидишь в позе эмбриона? — Каллисто встала над верховной, скептически выгнув бровь.
Ксана подняла на неё глаза.
— Потому что дела наши в бездне, Каллисто, — Ксана втянула носом воздух и сощурилась. — Ты пахнешь по-другому.
— Я с ног до головы обмазана кровью, грязью, рвотой и парой кровоостанавливающих зелий. И кое-где вот тут у меня даже капельки яда. Так что очевидно, что сиренью мне не благоухать.
— Нет, — Ксана резко поднялась с места и осмотрела в упор матрону. Странное чувство защекотало её нервы. — Ты пахнешь мужчиной.
Лоб матроны напрягся, но в лице она не потеряла.
— И не адептами, — предупредила её оправдание верховная ведьма. — Неужели ты… нашла себе кого-то?
Каллисто шумно вздохнула и отвернулась от ведьмы, прошагав вглубь лаборатории.
— Война не слишком располагает к заведению семьи.
— Почему? Разве она не сплачивает? Люди напряжены, и у них нет времени надумывать себе проблемы. Они просто сходятся и всё.
Матрона Храма как-то странно улыбнулась. Подошла к шкафчику и достала оттуда чистый кубок.
— Я слишком стара для этого, — старшая чернокнижница налила себе в кубок вина и пригубила его. — Но хватит об этом. Что ты имела в виду, говоря, что наши дела в бездне?
Лицо верховной снова помрачнело. Каллисто ей напомнила о новости, которая послужила предпоследней каплей в чаше выдержки Ксаны, когда она вернулась от Генриха с остатками своих людей.
— На это лучше взглянуть своими глазами, — отчеканила она и, взяв со стола кинжал, направилась к двери.
Тишину Чертога изрезали гулкие шаги двух женщин, что направлялись в самую мрачную и запретную для чужих глаз часть ратуши. Путь к ней пролегал через множественные коридоры, которые вели на самый нижний ярус. Освещённый чашами пламени коридор вывел Каллисто и Ксану к огромной круглой двери, на которой был выгравирован лик Мола Фиса. Предположительно, его первыми последователями.
Образ форменного божества чернокнижников, неуловимого, необъятного и непонятного, как призрачный эфир, было нанесено на круглую каменную дверь смесью меди и железа. Каллисто Первородного никогда так себе не представляла: худощавое божество с абсолютно чёрными глазами и белками в какой-то угловатой позе и распростёртыми руками принимал дань своих последователей — их душу и разум. Белые волосы, словно мягкие щупальца, окружали его стан, касались чёрных длинных одеяний и облепляли его руку, которая словно протягивала помощь, но на деле лишь требовала дани.
Мола Фис не был понятен даже самым долгоживущим последователям чернокнижия: одним он представлялся богом, другим — дьяволом, кто-то считал его чем-то вроде космического соглядатая, но всё это было далеко от его истинной сущности. Каллисто рассматривала чёрные белки Первородного и каким-то нутром чувствовала, что это «божество» являло собой отражение всех человеческих страстей, столь сильных по своей природе, что только оставалось радоваться невежеству смертных.
Эта часть ратуши служила им форменным хранилищем для тайн, к которым никому нельзя было прикасаться. Многое из того, что всё ещё хранилось за этой дверью, было неприкосновенно даже для нынешних лидеров Культа.
Наконец Ксана нарушила молчание, решив поведать о причине их прихода в хранилище. Услышав это, матрона побледнела.
— Проникновение? — переспросила с придыханием Каллисто, вмиг потерявшая в своём хладнокровии. — Но это невозможно! Никто, кроме тебя, меня, Сандро и Ишкибала, не может попасть за эту дверь из-за заклятия крови!
Ксана стиснула зубы и повернулась, чтобы смерить чернокнижницу пронзительным взглядом. Каллисто только делает вид, что не понимает, кто мог бы предать их, но осознание ярко блестит за зелёными глазами.
Что ж, Ксана собиралась подвести её к этой мысли.
— Двое наших адептов были найдены мёртвыми на границе Иншалоста. Удушенные колдовством. После выяснилось, что наша принцесса исчезла. Ты догадываешься, что это значит.
Матрона опустила глаза, забегав взглядом по каменному полу. Между её бровей залегла глубокая тень.
— Это глупости… Зачем ему вламываться сюда и что-то красть? Зачем предавать нас? Ишкибал не печётся в этой жизни ни о чём, кроме Культа.
Речь шла о его проклятии. Фактически, энтропанту были чужды любые амбиции и любые эмоции, если они не касались Культа, смысла его жизни. Но Ксана и Каллисто обе хорошо понимали всю суть его проклятия.
— По всей видимости, принцесса заставила его печься о чём-то большем, помимо Культа.
И она с полуприкрытыми веками взглянула на матрону. Выдержав тяжесть паузы осознания, Каллисто поперхнулась вздохом.
— Ты думаешь… — она прикрыла глаза и раздражённо выдохнула через нос. Зелёные глаза наполнились алчным гневом. — Бездна… Этот идиот не усмирил её.
Ксана скупо кивнула, отвернувшись. Какая-то мелкая сошка в лице изнеженной принцессы умело водила за нос самых могущественных ведьм Культа. Признать такое было смерти подобно.
— Но даже связь хана не сможет сломать его проклятие, — упрямо давила Каллисто, сжав руки в кулаки, прикусывая губы. — Это попросту невозможно.
Ксана молча смотрела на матрону.
— Это было только твоё предположение. Разве нет? Мы ведь обе знаем, что на Ишкибала наложено не проклятие.
Озабоченное выражение Каллисто внезапно покрылось инеем. Чернокнижница приподняла подбородок, внимательно глядя в лицо своей ученицы, пытаясь в нём что-то прочесть — возможно, угрозу; возможно, какую-то разгадку для себя. Но ничего не обнаружила.
Ксана надсекла себе кожу на ладони кинжалом, приблизилась к двери и обагрила место, где была выгравирована рука Мола Фиса. Впитав колдовство в крови верховной ведьмы, глаза Первородного зажглись алым цветом, после чего зачарованная дверь с тяжёлым металлическим звуком начала медленно отодвигаться в сторону.
Прожигая взглядом худощавую спину верховной, Каллисто услышала:
— Мы знаем очень мало о колдовстве, Каллисто, — голос Ксаны стал несколько тише и прохладнее; казалось, будто она зачитывает пролог к какой-то сказке на ночь. — Сотни лет следования за его удивительным миром дало нам лишь прикоснуться к его знаниям, а он и не спешит с нами ими делиться, занимает позицию соглядатая. Он развлекается с нами… Мы думали столько лет, что ничто не вернёт Ишкибалу эмоций, что он никогда не сорвёт поводок, но, возможно, мы совершили ошибку из примитивного невежества? И чего нам эта ошибка теперь стоит? — Ксана нахмурилась, как туча, прокручивая в голове прошлые события и выстраивая их в логическую цепочку. Затем она заговорила, как будто размышляя сама с собой. — Исчезновение принцессы, затем появление Катерины… Этот ублюдок решил играть против нас. Он сбежал в Московию, привёл в город этого грязного боярина и столкнул его с Йоргом лбами. Мы потеряли ещё одного союзника.
Сандро слишком быстро потерял доверие влиятельного наследника Палеологов, когда не сумел достать по уговору бастарда Данилы Захарьина-Юрьева. А когда стараниями Ишкибала Данила и Йорг встретились, людям Феодория Палеолога эта яростная стычка стоила немалых потерь. Опальный княжич предположил, что Данила прибыл в Стамбул, чтобы повидаться со своим потерянным бастардом — что означало бы личное предательство Культа. Разъярённый Палеолог пообещал расплаты за такое.
Дров в огонь подкидывало и то, что Ксана, узнав о том, что Ишкибал отправился в Московию, дважды отправляла по несколько безымянных убийц избавиться от него. Ни один отряд не вернулся. Никаких записок, в которых Ишкибал бы клялся отомстить своим бывшим союзникам, ничего.
Таким образом часы начали тикать с удвоенной скоростью.
Каллисто поравнялась с Ксаной и вошла в хранилище. Осмотрев пыльные полки и несколько столов с фолиантами и манускриптами, она сдержала чих, прикрыв рот рукой.
Откашлявшись, она спросила:
— Так что он украл? Гримуары для своей принцессы?
Ксана стояла, скрестив руки на груди, и неотрывно прожигала взглядом Каллисто.
— Гримуары? — прозвучал саркастический смешок. — Всё гораздо хуже, Каллисто. Заметки к переводу манускрипта. Всю информацию о местонахождении артефакта… А также карты всех наших подземелий. Карты нашего дома. И всё это в качестве приданого теперь находится в руках тех наших врагов, к которым этот ублюдок приполз на коленях.
Страх давно пробрался под кожу Ксаны, которая едва сдерживала себя, чтобы снова не впасть в истерический припадок, как в Храме. Она всегда умела держать себя в руках, подавляя любые эмоции, но когда те наконец прорывались — то прорывались смертельной лавиной.
— И что об этом думает Сандро? — спросила Каллисто.
— Не знаю, — раздражённо всплеснула руками Ксана, шумно выдохнув. — Он не слушает меня. Всё, что его интересует, — это заполучение Когтя любой ценой.
— Даже ценой нашего Культа, — Каллисто, понаблюдав за лицом Ксаны, озвучила самую страшную мысль, в которой верховная даже себе не признавалась.
Как и ожидалось, она вздрогнула от услышанного.
— Всё полетело к бездне в объятия уже давно. Но он этого как будто не замечает.
— Где он сейчас? На рейде? Или на переговорах?
Ксана замолчала.
— Он здесь, — её отчётливый ответ разрезал повисшую тишину.
Каллисто в ответ только непонимающе моргнула. Разумеется, три дюжины его культистов орали на всё убежище от агонии после очередного нападения охотников и янычар, верховная ведьма и матрона из последних сил пытались спасти хотя бы половину, а магистр этого Культа что, спал у себя в комнате?
Ксана всё это прочла в поражённом виде матроны.
— Я не знаю, чем он занимается, но меня он категорически не пускает в свою лабораторию. Он устроил себе под Чертогом нечто вроде мертвецкой, где… изучает трупы наших собратьев.
— Он занимается некромантией?
— Да, я знаю, что некромантия — всего лишь миф, и вернуть жизнь в умершее тело попросту невозможно и противоречит всем законам природы, — Ксана подняла ладонь, но тут же сжала её в кулак, прикрыв веки. — И всё же, как я уже говорила, о колдовстве мы знаем слишком мало… А то, чем он занимается, я не могу назвать иначе.
— И давно у него этот интерес?
— Откуда мне знать? Теперь мне кажется, что я никогда и не знала собственного брата. Он всегда давал мне знать ровно столько, сколько ему было нужно. Никогда не говорил по душам, никогда не просил помощи. Может, я и не нужна ему по-настоящему.
Каллисто положила обе ладони на плечи Ксаны, наставительно погладив их. Улыбка матроны была натянутой, словно она пыталась приободрить свою ученицу, но понимала, что слова и ужимки были лишними и недейственными.
— Сандро говорил тебе, почему так отчаянно желает получить Коготь? — спросила старшая чернокнижница, когда заметила, что пауза затянулась, а на лице Ксаны начало проступать странное выражение недоверия, коего раньше за ней не замечалось.
— Он всем это говорил? — с сарказмом протянула ведьма, отходя от Каллисто, чтобы закрыть за собой хранилище и покинуть это место. — Объединить кланы наших сородичей в одно целое, прекратить междоусобицы, централизовать усилия по изучению колдовства, сделать так, чтобы нас не преследовали.
— Тогда довольно странно, что вслед за этим желанием он даже не навещает своих раненых подопечных, — заметила Каллисто, следуя за Ксаной. — Его мало интересуют люди.
— Он идеалист, а я — практик, только и всего. Его заботит Культ не меньше, чем нас с тобой, просто… подход у него иной.
— Неужели? — хмыкнула Каллисто. — Что ж, как скажешь.
— И как это понимать? — ведьма обернулась через плечо. — Что за «как скажешь» после всего, что ты наговорила?
— А что не так?
— Это всё равно, что десять минут убеждать, что Земля крутится вокруг Солнца, а в конце на моё сухое «не верю» сказать «как скажешь».
— Я тебя ни в чём не пытаюсь убедить, Ксана.
— Весь твой вид говорит об обратном, — она остановилась и прямо посмотрела чернокнижнице в глаза. Каллисто хорошо знала этот взгляд. — Говори без обиняков. Ты сомневаешься в нашем магистре?
Старшая чернокнижница отвела взгляд и скрестила руки на груди. Она всем своим видом демонстрировала ложную неуверенность и собиралась «прощупать» истинные мысли Ксаны.
Она могла сейчас остановить её и смотреть так обвинительно, потому что действительно хотела распознать предательские мысли наставницы.
Или же потому что и сама так думала, но не могла открыто это выразить.
— Ты избрала слишком сильное слово, дорогая, — осторожно заметила Каллисто. — Я бы сказала, что меня тревожит его состояние. Сначала сбежал малыш Мефисто, потом его сестрица, Соловей, оказалась спрятана прямо у нас под носом, но вне досягаемости, наши ряды начали стремительно редеть из-за невесть откуда взявшегося Корпуса Охотников… так теперь ещё и Ишкибал, получается, нас предал. И после этого он сидит в мертвецкой и опыты проводит над нашими мёртвыми товарищами? — Каллисто покрутила перстень на своем указательном пальце, внимательно глядя в глаза Ксане. — Только не говори мне, что тебя это не волнует.
— Конечно, волнует, — сдалась Ксана с обречённым видом. — Но я растеряна. Не знаю, что мне делать.
Конечно, Каллисто понимала, о чём шла речь. Любимый «брат» оставил обожаемую сестру одну разбираться со всеми проблемами, а та оказалась к этому совершенно неприспособленна. Они ведь всегда всё делали вместе: вместе управляли Культом, вместе строили планы, вместе принимали решения, вместе разбирались с последствиями. Ксана была тенью магистра Сандро, а когда тот позволил ей выйти на свет — она растерялась.
Старшая чернокнижница преодолела разделявшее их расстояние и мягко приобняла ведьму.
— Ты справишься, дорогая. Ты — глава нашего Ковена, и в отсутствие магистра всем управляешь именно ты.
Плечи Ксаны легонько задрожали, и она просунула руки подмышки матроны, обнимая её спину, словно бы та действительно приходилась ей матерью. Ксана облизнула губы, пытаясь справиться с тем давлением, которое испытывала из-за собственного рацио.
— Мы в опасности, Каллисто… Я… совершила ещё одну огромную ошибку, которая может стоить всем нам жизни.
Объятий они не расцепили.
— Что ты натворила? — голос её был по-матерински мягким.
— Помнишь Генри? Сына короля Франциска.
— Конечно.
— Долгое время я поддерживала с ним связь, — зашептала Ксана в каштановые волосы чернокнижницы и осторожно обвела взглядом пространство, где они стояли. Она бы точно не хотела, чтобы их кто-то услышал даже из усмирённых. — Он втёрся в доверие к османам по моей просьбе. Один из их принцев, тот, который рыжеволосый, должен был оказаться тут, в Иншалосте.
Каллисто улыбнулась и погладила Ксану по спине, словно успокаивая.
— Продолжай.
— Но именно тогда, когда он должен был передать мне принца, из ниоткуда возникла она… — губа ведьмы неприязненно дрогнула.
— Кто?
— Катерина, — Ксана отстранилась, чтобы лицезреть напряжённое лицо матроны. — Его супруга. Она убила нескольких моих адептов и забрала принца. Обоих принцев.
Руки Каллисто опустились по линии предплечий Ксаны. Грязно-зелёные глаза блестели искренним беспокойством.
— И ты теперь волнуешься, что он может что-то о нас рассказать?
— Да.
— И он многое может рассказать?
Ксана протолкнула комок в горле и кивнула.
— Шерали и так преследует нас много лет, желая отомстить за смерть Феликса. А теперь он и вовсе дышит нам в затылок. Катерина — его любимая ученица. И если она пригрозит Генри гневом его отца, то он расколется. Кэт сообщит обо всём Братству, и оно обрушится на нас смертоносной бурей.
— Тогда почему ты не воспользовалась колдовством, чтобы завладеть его разумом и быть уверенной в его преданности? — Каллисто приподняла подбородок подопечной указательным пальцем.
— Колдовство неизбежно лишило бы его собственного мнения, смекалки и изворотливости, — объяснила ведьма. — А страстность первой любви, что он ко мне испытывает, гораздо надёжнее любого внушённого чарами чувства.
— Тогда это действительно проблема. Он и вправду может расколоться под давлением отца и этой Медичи, — покачала головой Каллисто, чуть подумав. — И что же ты теперь собираешься делать?
— Я должна заставить его молчать, — голос верховной обратился в лёд, глаза её сощурились. — Другого выбора у меня нет.
— Ты могла бы отправить ему весточку, понятную только ему одному, — улыбнулась одним краешком губ матрона. — Сандро наверняка и не догадывается о твоей связи с Генри, верно?
— Знал бы — Франция давно лишилась бы ещё одного дофина, — мрачно усмехнулась ведьма. — И он не должен об этом узнать, пока я со всем не разберусь.
— Ты можешь мне доверять, — Каллисто с улыбкой погладила волосы верховной.
— Я знаю. Из всех людей я могу доверять только тебе. Но я не знаю, с чего начать. Не хочу совершить ещё одну непоправимую ошибку.
Верховная никогда и не перед кем не демонстрировала столько сомнения в своих действиях, как перед Каллисто. Она доверяла той, кто взрастила из сумасбродной самодуры, уверенной в своей непогрешимости и бессмертности, умную верховную ведьму Ковена, которая научилась жить в тени и направлять мысли названного брата тогда, когда это ей необходимо было.
Манипулировать её научили. Манипулируя, Ксана порой демонстрировала чудеса смекалки и остроумия, но, оказавшись повёрнутой лицом к проблемам, стушёвывалась и не знала, что ей делать. Становилась легко управляемой кем-то другим.
— Ксана, — Каллисто погладила скулы верховной подушечками пальцев и улыбнулась ей, завладев её полным вниманием, — ты умная девочка, самая умная в Иншалосте, моя гордость. Ты поступишь правильно, что бы ни предприняла.
Сила Колдовства была разрушительна в своём изначальном проявлении, и только лишь сомнения и рассредоточенность человеческого сознания могли ограничивать его.
Существовали могущественные проклятия, которые могли бы в критический момент защитить Иншалост.
— Я хочу защитить наш Культ от опасности, которая наступает нам на пятки. Иншалост должен быть во всеоружии… Но одна я не справлюсь: для использования такого сильного колдовства понадобится очень много энергии. Очень.
Они обе хорошо понимали, что в Культе, помимо них, было только два человека с силой, которая могла бы помочь защитить город от возможного вторжения Братства или охотников.
Но Ишкибал предал их. А значит, оставался только один человек.
И Ксана поражённо опустила плечи.
— Сандро не согласится. Не позволит мне так рисковать. Такое может иссушить и его, и меня.
— А ради Культа он не пожертвует ни собой, ни тобой, — подытожила Каллисто тихим голосом, как бы ненавязчиво вшивая свою мысль в общий поток речи Ксаны.
— Всё, что его волнует, — это Коготь. Без него он не уйдёт из города. И я не смогу его покинуть. Но сейчас всё поставлено на карту… Мне нужно как следует об этом подумать.
Верховная с задумчивым видом зашагала дальше по пути на верхние этажи крепости.
— Думай, Ксана, думай, — туманно пробормотала ей в спину Каллисто.
— Но сперва… я должна заняться нашим старым другом.
Когда они снова вернулись в лабораторию верховной, Ксана полностью погрузилась в свою затею использовать сильный яд, чтобы погрузить себя в ясновидящий сон и отыскать Ишкибала, понять, что он задумал. Если ей повезёт, она увидит момент, когда его разум будет ослаблен достаточно, чтобы можно было в него вторгнуться. В противном случае могущественный энтропант неизбежно ощутит присутствие инородного колдовства, а это могло окончательно подвести черту. В конце концов, её предыдущие попытки убить его не позволили бы ему подумать о том, что это Культ прислал наёмников по его душу.
— Что будем делать с Соловьём?
Верховная помрачнела, это чувствовалось в каждом её жесте, пока она со сдвинутыми бровями рассматривала свои чаши и колбочки, что-то из них подливая в чугунный котелок.
— Если наше предположение верно, что подтверждают действия Ишкибала и приезд сюда этого русского боярина, то Соловей родилась обычной смертной, — не отвлекаясь от своего занятия, объяснила Ксана. — И Ишкибал наверняка узнал, каким образом её кровь смешала то, что в теории невозможно было смешать. Иначе зачем ему приводить в Стамбул её отца.
— Думаешь, он их свёл взамен на раскрытие её секрета?
— Не думаю. Я в этом уверена.
— Мы тоже должны это выяснить, — Каллисто поравнялась с Ксаной. — Ты понимаешь, насколько это важно. Не менее важно, чем заполучение Когтя.
Ксана усмехнулась, но когда увидела блестящие диким блеском глаза Каллисто, то улыбка её медленно спала с лица.
— Младенцы обладают огромной силой ввиду неразвитости своего разума, который ограничивает их, — продолжала менторским тоном Каллисто. — Если простые дети могут стать такими, как малышка Соловей, то каких могущественных чародеев, иммунных к предвестию и чужому колдовству, мы сможем воссоздать однажды? Какую силу в них сумеем заключить из того, что нам уже недоступно волею Первородного?
Ксана отвернулась, вперив взгляд в содержимое котелка, над которым поднимался ядовитого цвета дым. Оставался последний заветный ингредиент, экстракт которого верховная держала в своей ладони.
— Теперь я понимаю, почему ты так озабочена своим экспериментом, Каллисто, — она бросила тривильерскую ягоду в котелок, и едкий дым спустя пару мгновений окрасился в бурый цвет.
Перемешав густое варево, ведьма перенесла по тяжёлым цепям котелок в сторону дистиллята. Действия ведьмы были посекундно отточены до совершенства. Наконец она перелила часть сотворённого яда в кубок и залила его отмеренным количеством вина для большего дурмана. Прикосновения и ненавязчивые шепотки ведьмы заклинали каждый ингредиент должной долей колдовства.
Наконец верховная опрокинула в себя ровно половину содержимого кубка, за чем спустя пару мгновений последовали первые признаки интоксикации. Ведьма поморщилась, согнулась в спине и приложила пальцы к саднящему и горящему горлу.
Каллисто проследила за тем, как Ксана поставила кубок с остатками яда на столик около своей деревянной бадьи, которая уже предусмотрительно была наполнена водой. Кажется, верховная и впрямь уже давно решила предпринять попытку заглянуть в жизнь Ишкибала.
— Сновидение, вторгающееся в его голову, может покалечить тебя, — покачала головой Каллисто, помогая Ксане забраться в ванную. Яд тривильерской ягоды, как известно, вызывал мучительные судороги по всему телу, и присутствие в воде могло уменьшить боль. — Это же Ишкибал, он силён и опасен.
— Я тоже.
Глаза Ксаны закрылись, руки она свесила вдоль бортиков бадьи, одежда её намокла, и колдовство унесло её сознание прочь от реальности. Каллисто с интересом пронаблюдала за этим, обошла несколько раз бадью, после чего взгляд её зацепился за несколько кристаллов, висевших на серебряных цепочках над рабочим столом верховной ведьмы. Подойдя ближе, она увидела, как те мерцали ярко-фиолетовым цветом.
— Кажется, у нас гости.
Примечания:
**Арты к главе:**
**Каллисто и Ксана:** https://vk.com/lola_shego?w=wall-41095995_6074
**Ибрагим и Хюррем:** https://vk.com/lola_shego?w=wall-41095995_6070
**Юбилейное ибремовское видео:** https://youtu.be/45bCZCJBElM