Демоны порока

За семь часов до трагедии

      Наложницы не успели даже открыть перед своей госпожой двери или как следует удивиться, как та резко толкнула ладонями дерево, чуть не распихав служанок-привратниц, и ураганом влетела внутрь. После чего весь её запал потух, и она застыла, будто замороженная, тяжело дыша.       — Валиде! — нагнав свою мать, Мехмед положил руку ей на плечо. — Вам не стоит...       — Где Михримах, Мехмед? Куда она исчезла? — перебив его, спросила Хюррем холодно. — Где моя дочь?       Когда Хюррем потеряла сознание, её положили в свои старые покои, которые до исчезновения принадлежали ей по праву и которые некоторое время занимала Михримах. Узнав от слуг, что Михримах эту ночь провела в покоях Нурбану, рыжая кадина тотчас понеслась туда, когда поняла, что та исчезла после стычки с Лукашем. Совершенно бесследно.       — Не могла же Михримах сквозь землю провалиться! — Хюррем сжала руки в кулаки. Повернувшись, она увидела и Ишкибала, которого под локти вели стражники. Подлетев к нему, она грозно зашипела на него: — Ты, нечестивый проклятый шайтан! Что ты знаешь об этом? Где моя дочь?!       Мехмед напряжённо переводил взгляд со своей встревоженной не на шутку матери на беловолосого чернокнижника, который, впрочем, выглядел — удивительно — не слишком безмятежно. Его брови были сведены на переносице, и взгляд его то и дело окружал комнату Нурбану.       — Я не знаю.       — Ах, не знаешь?! Ты не знаешь, значит... — Дрожащие губы Хюррем изогнулись в нервной ухмылке, она легонько хмыкнула и затем резко сдавила его подбородок ладонью. — Проклятый бес, ты её ментор! Ты должен знать всё, ты запудрил моей девочке мозги! Она впустила тебя во дворец, она доверяет тебе! Так как ты можешь не знать, где она?!       — Валиде... — видя, что мать слишком сильно нервничает, Мехмед сделал к ней шаг.       — Я не чувствую её во дворце, — ответил Ишкибал, смело встречая взгляд Хюррем. — Очевидно, твоя дочурка своевольна не только с тобой.       — Как она могла покинуть дворец так, чтобы её никто не заметил?! — взмахнула руками рыжая султанша и тотчас пошатнулась от недомогания.       — Валиде! — султан поддержал Хюррем за плечи. — Я говорил, что вам не стоило так резко покидать постель, вы ещё недостаточно окрепли.       Погладив виски, она выставила ладонь.       — Я хорошо себя чувствую, Мехмед. И ещё лучше я буду себя чувствовать, когда увижу свою дочь. Ей нужно многое мне объяснить! Слишком многое, чтобы я не стала на неё злиться! Но если ей угрожает опасность...       Но самого Мехмеда исчезновение сестры волновало несколько меньше, чем странное состояние своей валиде. Он внимательно вглядывался в обеспокоенное лицо Хюррем, замечая в нём очевидные признаки усталости и пережитых потрясений... Но взгляд её был живой. Ещё день назад из неё как будто вытекла вся жизнь после известия о гибели Селима, она долгое время не могла толком подняться с постели из-за поедающего её чувства скорби, а теперь...       Но язык не поворачивался спросить её об этом, подобное было бы слишком жестоким и бессердечным с его стороны. Наконец рядом вырос Ибрагим Паша, который поклонился и отчитался о том, что никто из стражей дворца (и без того запуганных после массовой казни) не видел, как исполняющая обязанности Валиде Султан покинула дворец. Охрана была усилена, муха бы не пролетела незамеченной.       — Если Михримах Султан не хочет, чтобы её нашли, здесь мы бессильны, — пожал плечами Великий Визирь. Встретившись глазами с султаном, он легонько кивнул головой, чтобы показать необходимость сказать что-то лично ему. — Повелитель... Исчезло не только тело Нурбану-хатун. Тело шехзаде Селима тоже исчезло.       — О чём вы шепчетесь? — возмутилась Хюррем. — Если это касается Михримах, то я хочу знать всё!       — Ничего необычного, госпожа. Я сказал Повелителю, что тело Селим-бея исчезло.       Ишкибал резко повернул голову к беседовавшим, моментально вытянувшись в лице. Такого даже он не ожидал. Мехмед же почувствовал, что его как будто прошило молнией по всему телу. В один момент в голове всё застыло, а затем взорвалось фейерверками.       — Кто такой Селим-бей? — спросила Хюррем. — Кто-то из бостанджи?       — Именно, госпожа, — учтиво склонил голову визирь, внимательно наблюдая за реакцией Хюррем.       — Почему это настолько важно, что ты об этом говоришь?       — Он... был одним из казнённых Повелителем стражей. Ответственным за то, что враги так близко к нам подобрались. Не стоит волноваться, госпожа, возможно, его тело забрали по просьбе семьи.       Паша врал настолько виртуозно и легко, что Мехмеду было уже трудно сдерживать эмоции. К счастью, Хюррем была слишком поглощена мыслями о Михримах, а потому осталась равнодушна к этому известию, уперев руки в боки и развернувшись, чтобы ещё раз осмотреть комнату ныне покойной Нурбану. Ибрагим этим воспользовался, чтобы приблизиться к султану — знал, что вопросов будет много.       — Как это понимать? Что значит "тело Селима исчезло", паша? — в ужасе процедил Мехмед. — Его похоронили в моём присутствии!       — Тело подменили, Повелитель.       — Как это возможно?! — повысив голос, Мехмед тут же стушевался, подумав, что валиде могла его услышать. Тяжело вздохнув, он зашипел: — Откуда ты это знаешь? Как ты мог это скрыть?       — Михримах Султан сказала мне этим утром, Повелитель. Я не мог даже представить, что она заберёт тело шехзаде с собой... Она лишь уведомила, что оно было подменено ещё до погребения.       Падишах приоткрыл рот, будто вмиг утратив дар речи. Он выглядел опустошённым, как будто ему перекрыли дыхание. Вмиг он осознал, что тело его младшего брата не было передано в объятия земли, а значит и душа не обрела покоя. Сердце его сжалось, и лицо исказилось мукой.       — Михримах... — выдавил сквозь зубы Мехмед, сжав руки в кулаки. — За то, что она сотворила такое с Селимом... Я ей этого никогда не прощу. Моя сестра такого бы никогда не сделала. На такое кощунство, на такое... чудовищное, безжалостное действо способна только ведьма.       Ибрагим только скорбно выдохнул. Почувствовав прилив гнева и досады, которые не мог демонстрировать перед матерью, Мехмед резко развернулся и вышел из покоев Нурбану, попутно приказав и потащить за ним Ишкибала для допроса с пристрастием. Ибрагим проводил его взглядом и кивком приказал наложницам-привратницам остаться снаружи. Затем приблизился к Хюррем, чтобы заглянуть ей в лицо. Он не мог никому сказать о том, что задумала Михримах Султан, как бы много боли это ни причиняло её семье.       Это был тот единственный раз, когда он готов был признать наконец, что его племянница была копией не только Хюррем, но и своего отца, султана Сулеймана. И понимание последнего пробудило в нём уважение. Она была готова пойти на очень рискованный шаг ради своей семьи.       — Почему она сбежала? — тихо прошептала Хюррем, обращаясь, видимо, к Ибрагиму. — И куда? Оставив этого беловолосого шайтана здесь, в заключении... Ах, Аллах... Как она может так со мной поступать? Она раз за разом разбивает мне сердце.       — Не могу знать. Наша султанша... своевольный человек. Если она что-то задумала, её не остановить, — он изобразил хитрую улыбку. — Как и тебя, Хюррем Султан.       Зажмурившись и помассировав виски, она помотала головой. Но руки не отняла, словно это создавало какой-то барьер вокруг неё.       — Я ничего не помню... с того дня, как мы выбрались из подземной сокровищницы. После того... сплошная темнота. А как пытаюсь что-то вспомнить, мою голову как будто обуревает пламя. И боль доходит до межреберья.       — Прошло две недели, ты была изнеможена после заточения. Чтобы восстановиться, тебе пришлось много пить лекарств, которые тебе давали, — объяснил Ибрагим спокойно. — Ты не помнишь наш вчерашний разговор? Около Меджидийе?       Он должен был проверить. Смерть сына раздавила и опустошила её тогда, обострив все её страхи, погрузив в настоящую воронку угнетённости и скорби. И когда он утешил её, то почувствовал лёгкость. Тогда ему показалось, что с души его упал огромный булыжник, и они будто смогли по-настоящему отринуть свои старые обиды и понять друг друга.       "Я не могу смотреть на тебя, не чувствуя, как огонь пожирает моё сердце. Душа Сулеймана мертва, но я… чувствую, что предаю его. Это невыносимо..."       Но теперь, когда она словно переродилась за эту ночь, всё стало снова туманным — и это чувство вызывало у него ощущение смятения.       Хюррем попыталась что-то вспомнить, на лбу её прорисовались морщинки, но изо рта её снова вырвался раздосадованный вздох.       — Какие-то очень далёкие картинки, запахи... Но когда я пытаюсь за них ухватиться, мне как будто становится тяжело дышать, — Хюррем положила руку на грудь. — У меня почему-то болит сердце, я чувствую тоску и утрату... — И затем вопросительно взглянула на Ибрагима. — А что-то произошло? Сюмбюль-ага сказал, что в Меджидийе был пожар? Кто-то ещё погиб, кроме Нурбану?       — К сожалению, двое поляков погибло, муж и жена. Повелитель решил устроить ужин в честь наших польских гостей, — Ибрагим с важным видом свёл руки за спиной, — и в честь моего назначения на пост Визирь-и-Азама. Увы, торжество обратилось похоронами. Ты тоже была там, мы немного поговорили, затем ворвалась выжившая из ума Нурбану-хатун, начался пожар, от задымления тебе стало плохо, и ты потеряла сознание.       — Нурбану... Аллах, как такое возможно... Что же так отравило её мысли?       Возможно, Хюррем нахмурилась, потому что его заранее заготовленная легенда прозвучала слишком механически. Или, быть может, дело было в том, что её всё ещё мучили головные боли — последствия от страшного дара и проклятия, которым её "наградила" Михримах Султан.       — Я не могу вспомнить... Как Нурбану попала в руки к культистам? — она закрыла глаза и медленно закрутила головой, но лишь с шипением втянула в себя воздух, когда поняла, что память не подчинялась ей.       Ибрагим вспомнил предостережение Михримах о том, что из памяти Хюррем сотрётся не только Селим, но и то, что было с ним связано. Видимо, сейчас она не могла вспомнить шехзаде Матео. Поскольку разговоры об этом всё равно бы добрались до неё, Ибрагим предпочёл продолжить и дальше плести паутину лжи.       — Нурбану-хатун родила в подземельях ребёнка от шехзаде Баязида. Его назвали Матео. Каллисто забрала его.       Подложная память, словно кусочек мозаики, слилась с остальными воспоминаниями Хюррем, и морщины на её лбу разгладились.       — Да... Теперь вспоминаю. Я принимала роды, и потом пришла эта ведьма Каллисто. Аллах... — вздохнула Хюррем печально. — Бедная моя девочка. Я могу представить, как разбилось её сердце...       Внезапно взгляд Хюррем за что-то зацепился, и она быстрым шагом приблизилась к постели Нурбану. У изголовья на подушке лежала свёрнутая записка. Взяв её в руки, она тотчас впилась глазами в письмена и затем обессиленно опустилась на кровать, уставившись пустым взглядом в стену.       — Что там? — спросил визирь.       Вместо ответа Хюррем просто вяло протянула ему клочок бумаги. Затем уперлась локтями в колени и спрятала лицо в ладонях.       "Моя валиде. У меня не хватило смелости взглянуть вам в лицо. Есть то, чего я не могу вам сказать, и то, что вы никогда не сможете принять, и это причиняет мне боль. Если вам будет легче проклясть меня или окончательно отречься... Я не стану вас винить. Мой муж, Оздемир Паша, уже давно выше, чем глава охотников в глазах наших подданных. Он для них посланник Всевышнего, они поверят любому его слову. И уже верят, ждут малейшего повода, чтобы пойти на наш дворец с факелами, ведь Оздемир настроил весь город против меня. Лишь вопрос времени, когда палачи придут, чтобы отправить вашу непокорную дочь на костёр. Не обманывайтесь его бездействию. Он уже сейчас следит за каждым вашим шагом. Но прошу вас, не пытайтесь его убить ядом или подосланными убийцами... Тогда вы лишь подтвердите подозрения людей в том, что наша семья заодно с культистами. Оздемир это знает. Оттого он и возгордился.       Я не могу подвергать больше опасности ни вас, мама, ни кого-либо ещё. Пожалуйста, спрячьтесь как можно дальше. Простите меня. И прощайте..."       Визирь нахмурился. В отличие от Хюррем, он прекрасно понимал, к чему были сказаны эти слова, и большая часть их была совершенно справедлива. Хюррем обратила внимание наверняка лишь на основной посыл: Оздемир представлял опасность для её любимой несчастной дочери, а потому её нужно было спасти, ведь Хюррем Султан никогда не сбежит и не оставит своих детей в опасности. Очевидные методы убийства она тотчас отбросила в сторону, чтобы её валиде не пыталась идти истоптанными дорожками.       Сложив пергамент вдвое, Ибрагим выжидающе посмотрел на Хюррем сверху вниз. Возможно, он ожидал увидеть её слёзы, как прошедшим вечером, и готовился подобрать правильные слова, однако...       Как оказалось, она не плакала. Пальцы Хюррем медленно сползли вниз по лицу, и она сложила их шпилем у губ. Глаза были отёкшие и воспалённые, как будто на мокром месте, и всё же она не закатила истерику. Затем султанша резко поднялась с постели.       — Я не позволю этому валашскому выродку, который пытался убить меня и захватить трон, принадлежавший Сулейману и моему сыну, угрожать ещё и моей дочери, — прошипела решительно Хюррем. Волосы её были растрёпаны после лежания в постели — видимо, она моментально понеслась искать Михримах, как только проснулась, — и она раздражённо пригладила их на макушке. Затем вонзилась взглядом в Ибрагима. — Что ты узнал о нём? Какие у него слабые стороны? Я должна знать о нём абсолютно всё!       Ибрагим даже не успел скрыть довольное выражение лица. Губы его раскрылись прежде, чем он успел себя остановить:       — Наконец передо мной та Хюррем Султан, которую я знаю, — с гордостью похвалил он её и тут же посерьёзнел, ответив на её вопрос. — Михримах Султан сказала всё верно. Валаха поддерживает весь Стамбул, люди боготворят его и желают видеть на троне... Что бы мы ни сделали с ним, все тотчас подумают на нас и уничтожат. Никакая армия не выдержит натиска всей озлобленной толпы горожан. Можно сказать, у него нет слабых сторон, султанша.       — У всех они есть, Ибрагим, — фыркнула Хюррем и подошла к окну, чтобы сосредоточиться. — Он уже мнит себя султаном — значит, он тщеславен и алчен. Наверняка он думает, что победил. Поэтому он должен был где-то оступиться... Необходимо лишь найти эту уязвимую точку.       Хюррем закусила ноготь и сощурила глаза. Она была настолько поглощена мыслительным процессом, что не могла увидеть, с каким удовольствием на неё смотрел Ибрагим, стоявший за её спиной. Подавив ухмылку, паша встал рядом с ней и отодвинул пальцем шторку. За окном можно было увидеть очертания просыпающегося Стамбула; город готовился прожить свой последний спокойный день.       — Положим, я был бы на его месте, султанша, как бы ты поступила? — увидев, как Хюррем скосила на него раздражённый взгляд, он хмыкнул. — Полагаю, тебе так будет проще придумывать изощрённый план, как его уничтожить.       Хюррем вздохнула и растерла пальцы, как всегда делала, когда нервничала и находилась в раздумьях. Голубые глаза задумчиво сощурились.       — Я знала о тебе всё. А об Оздемире знаю лишь то, что он из Валахии. О врагах нужно знать больше, чем о друзьях.       — Что ж, про него известно немногое. Помимо его потенциальных связей с Каллисто, которые пока невозможно доказать, он садист и мужеложец.       — Что? — Лицо её вытянулось в удивлении и возмущении. — Как благоверный народ Стамбула может закрывать на это глаза? Неужели и слухов никаких не ходит, Аллаха ради? Что за нелепица!       — А об этом знают лишь те, кто смог сбежать от него, — Ибрагим сложил руки на груди. — Полагаю, даже ближайший круг Оздемира если и знает об этих мерзостях, то не рискнёт даже рта раскрыть. Рядом с ним ублюдки под стать ему. Насильники и убийцы.       — Тогда откуда ты это узнал?       — Младший брат той славянки, Нади-хатун, был одной из его жертв. Мальчика... долгое время мучали.       Издав изнеможённый выдох, Хюррем закрыла глаза ладонью. Ибрагим увидел, как легонько задрожал её подбородок       — Я поняла, паша, что бояться адской преисподней за все совершённые грехи мне просто бессмысленно, — монотонным голосом произнесла султанша, понуро посмотрев на выглядывающее из-за облаков зимнее солнце. — Ад и рай уже здесь, вокруг нас. Такие ужасы... на такое способен только дьявол во плоти.       Потяжелевшие веки Ибрагима на вздохе опустились, когда он вспомнил роковые слова Михримах о том, что жизнь Хюррем могла скоро оборваться по её вине. А поскольку её душа была запятнана колдовством, как и в его случае, она будет обречена вечно скитаться в холодной пустоте беспространства.       — Даже если ад существует, госпожа, не думай, что там ты сможешь отделаться от своих старых врагов, — ухмыльнулся он.       Хюррем вздрогнула и, не удержавшись, всё-таки посмотрела ему в глаза. Обычно чёрные и мрачные глаза сейчас были удивительно спокойны — даже скорее покойны. Будто Ибрагим знал что-то о загробной жизни, чего точно не знала она. Но поскольку это был абсурд, она посчитала, что он так неловко пытался отвлечь её от философских мыслей.       — Ты говорил "Надя-хатун"? — вспомнив о Фирузе, вместо которой ей долгое время подсовывали рабыню по имени Надя, Хюррем поёжилась и неприязненно оскалилась. — Ненавижу это имя. Кто она?       Ибрагим не удержался от усмешки, поняв реакцию своей бывшей соперницы.       — Это наложница Повелителя... — когда Хюррем инстинктивно повернулась с горящими глазами, он чуть запрокинул голову и издал смешок. — Нашего Мехмед-хана, разумеется. Вернее, рабыня она лишь формально. Она одна из предвестниц, которые прибыли сюда, чтобы помочь нам с осадой. Они невосприимчивы к колдовству. И ещё... Хатун беременна от Мехмеда. Лекари уже осведомлены, а значит скоро и весь дворец будет знать.       Хюррем шумно вздохнула и опёрлась руками на подоконник.       — Сколько всего произошло, пока меня здесь не было... Мой львёнок Мехмед стал султаном в такое непростое время, Михримах управляла гаремом, Баязид...       Сердце Ибрагима пропустило удар, когда Хюррем пропустила одно из имён и сделала паузу.       — Надеюсь, Джихангир в безопасности?       — Да, он жив и здоров, я получил несколько дней назад донесение.       — Как только Культ сравняют с землёй, я немедленно отправлюсь за моим младшим львёнком... Представить не могу, как ему там тяжело без меня, от одной мысли сердце болит. — Она снова прижала руку к груди, и Ибрагим понял, что слова её были отнюдь не метафорой. — Но для начала я огненной бурей обрушусь на этого валашского шакала! Если он хоть волосок дёрнет с головы моей дочери...       — Этого не случится. Однако... Любовь народа к нему слишком слепая и безоговорочная, чтобы можно было так запросто изменить о нём мнение только с помощью слухов, как ты обычно привыкла делать, госпожа. Понадобится время...       — У нас нет его, — отрезала Хюррем, забегав глазами по городским крышам за окном. — Необходимо избавиться от него как можно скорее. Михримах не сможет долго прятаться от него! Если бы у нас был пленный культист, можно было бы использовать его колдовство, чтобы убить Оздемира... Тогда все посчитали бы, что Культ стоит за его смертью.       — Но у нас такого нет, — странным голосом ответил Ибрагим. — Кроме Ишкибала, но все знают, что он на цепи у султана.       — Он мог бы принять иной облик.       — Малейшая ошибка будет стоить ему маскировки, и тогда весь дворец сравняют с землёй, чтобы отомстить за своего спасителя. Нет, султанша, нам нужно быть хитрее.       Пожевав губы в задумчивости, Хюррем сдвинула глаза на Ибрагима и прищурилась.       — Я знаю этот взгляд, паша. Говори, что ты задумал.       — Лучше чародейства остаётся старое доброе коварство, султанша. Кажется... настала пора пролить кровь на этот мрамор.       Хюррем моментально оживилась и развернулась полубоком к визирю.       — Ты имеешь в виду дворец? Ты хочешь... — Тон её был сомневающийся, пока вдруг голубые глаза не распахнулись. — Неужели?..       — Именно. Ты верно догадалась, — улыбка Ибрагима стала шире. — Я думал об этом и ранее, однако... Полагаю, без тебя этот план попросту будет обречён на провал. Без твоего участия Оздемир не заглотит наживку.       — Я? Почему я?       — В городе уже распространились новости о твоём чудесном "воскрешении". Все знают, что ты была похищена и терзаема культистами. И теперь все уверены в твоей невинности. В глазах горожан ты теперь не только меценат и "рыжая жади", но и настоящая мученица. — Ибрагим вдруг осёкся, отвёл глаза к потолку и громко усмехнулся своим словам. — Кто бы мог подумать, что меня будет устраивать такое положение дел или что я своими руками буду ему способствовать.       Хюррем задумчиво побарабанила пальцами по подоконнику.       — Думаешь, кто-то поверит в то, что мы собираемся внушить людям? В их глазах Оздемир почти святой.       — Чем чудовищнее ложь, тем охотнее в неё верят, Хюррем Султан, — поучительно ответил Ибрагим и добавил уже с неким придыханием, хитро прищурившись: — Но не мне ведь тебе об этом рассказывать, верно? Думаю, в этом городе ты умеешь лгать виртуознее всех. Если не в целой империи.       — Мне посчитать это за выражение твоей обиды за все прошедшие годы? — скучливо парировала она. — Или за восхищение?       — Я ещё не уверен, — ухмыльнулся он, и между ними на какое-то время воцарилась странная тишина.       Ему казалось, что она воспользуется моментом, чтобы уйти, но Хюррем продолжала стоять на месте и смотреть в окно. И если бы не бегающий взгляд, он бы подумал, что она всё ещё осмысляет их едва родившийся план. Вернее, так думала Хюррем Султан, не имея представления о том, что собиралась сыграть по нотам, продиктованным недавно её собственной сбежавшей дочерью. Однако она как будто ждала чего-то.       Ибрагим вспомнил то, что они пережили вместе в подземельях, и ему стало внезапно жгуче интересно, помнила ли она что-то из того. Медленно сократив между ними расстояние, он попытался заглянуть ей в глаза, почувствовав, как в горле забился пульс, и она резко отступила на шаг от него. Это было настолько инстинктивно, что Ибрагим тотчас застыл и сипло вздохнул.       Однако, что удивительно, Хюррем не успела скрыть свою реакцию, и визирь мог заметить призрачную тень растерянности на её лице. Он помнил, что она ему сказала до своего проклятия. Что всё считала ошибкой, наваждением, навеянным радостью от спасения. Помнится, так же Ибрагим оправдывал и свою связь с Нигяр-калфой. Только противоположным чувством — болью от потери ребёнка и желанием утолить своё эго после оскорбления, нанесённого Хатидже. Нигяр заглядывала ему в рот, вожделела и превозносила его, словно бога Аполлона, а он ощущал себя настоящим господином, свободным человеком. Но едва её любовь окрепла до зависимости, а эта связь чуть не лишила его всего, чего он успел добиться, сердце его моментально охладело.       Ибрагим Паша привык силой или хитростью брать то, что хотел. Чтобы получить печать и власть, ему требовалось лишь научиться подыгрывать Хатидже Султан. Чтобы получить удовлетворение для тела и своего эго, требовалось лишь создать для Нигяр иллюзию, что она особенная — выше самой султанши. Он чувствовал власть над этими женщинами, и это успокаивало его внутренних демонов... некоторое время.       Но силой взять Хюррем он никогда бы не смог. Ни властью, ни влиянием, ни сладкими речами — она видела его насквозь. Презирала его неудовлетворённую алчность и понимала лучше, чем он понимал себя. Однако он не мог в толк взять, в чём была причина этого: в том, что и она завлекала людей схожими с его методами? Или мыслила, как он?       Взгляд султанши сместился чуть левее и по кругу обвёл покои Нурбану, затем постепенно наполнился печалью. Визирь неотрывно наблюдал за ней.       — Не думай об этом, — вдруг сказал Ибрагим первое, что пришло ему на ум. Хюррем хмуро сдвинула брови. — Она умерла быстро и, возможно, безболезненно. Каллисто наверняка угрожала Нурбану жизнью её сына, поэтому ей пришлось подчиниться. Но если бы Михримах Султан не убила её, то пострадали бы все.       — Ни одна мать не стала бы осуждать её поступок... Упокой её душу Аллах. Бедный Баязид...       — Аминь, госпожа, — равнодушно ответил Ибрагим. Жизнь Нурбану была ему совершенно безразлична.       Хюррем вздохнула и нацепила на лицо привычную маску спокойствия. Затем встретилась взглядами с Ибрагимом и кивнула на выход из покоев. Пока Хюррем зашагала впереди него, визирь поневоле приглядывался к каждому её жесту. Возможно... Михримах Султан была по-своему права: несмотря на жестокость её решения, Хюррем вновь обрела волю и решимость, которую утратила после известия о гибели сына. Тогда её поглотил страх за остальных своих детей, которые собирались на войну, и это сломало её. Он помнил этот мёртвый, абсолютно пустой взгляд, словно перед ним стояла оболочка той Хюррем, которую он знал. Она передвигалась, как тень, а сейчас он мог узнать эту размашистую и уверенную походку, прямую спину и высоко поднятый подбородок. Будто феникс, она восстала из мёртвых.       Ему не терпелось вместе с ней поставить на колени Оздемира. Его ум и её хитрость могли бы снова вернуть мир и порядок в Стамбул — как только исчезнет этот валашский выродок. И всё же...       Несмотря на их формальный сговор против Оздемира, дистанцию между ними она выстроила гораздо прочнее, чем ту, которую можно было бы выстроить с помощью угроз или проклятий.

***

За пять часов до трагедии

      Она ничего не помнит. Ничего не было. В ней нет ненависти к тебе.       Сколько бы Баязид ни убеждал себя в этом, как и в том, что обязан был наконец встретиться лицом к лицу с матерью, улыбнуться ей, обнять её и утешить... Ноги врастали в землю. Он решил спрятаться ото всех в самом неожиданном месте и сидеть начищать лезвие своего ятагана, чтобы найти для себя успокоение.       — Я понимаю, что ты безмерно переживал за меня... — ворчливо начала хозяйка комнаты, — но всё-таки прийти, чтобы навестить меня, а затем сесть спиной и молча полировать меч — это, по меньшей мере, невежливо.       Будущей роженице — теперь о беременности Турхан из-за происшествия было известно всему дворцу — выделили целую отдельную часть лазарета, которую, по велению султана, закрыли на десять замков и теперь охраняла целая дюжина стражей. Здесь Баязид мог не волноваться о том, что его найдут. По крайней мере, быстро.       Поняв, что ответа не будет, Фема тяжело вздохнула и скрестила руки на груди.       — Что у тебя случилось?       — Тебе разве Лукаш не растрепал? — медленно отозвался Баязид, искоса посмотрев на предвестницу. Несмотря на бодрый голос и вовремя полученное лечение от отравления, выглядела она всё ещё бледной. — Я думал, уже все знают.       — О чём ты говоришь. Судя по тому, что эти лбы мне сказали... — Фема неприязненно кивнула на дверь и начала пародировать голос привратника: — "Кроме семьи Повелителя, сюда всем заходить "ясак". И всё. Просто "ясак". Замечательно. Вокруг война, а я здесь как затворница.       — Мехмед просто за тебя переживает. Носи ты моего ребёнка в военное время, я бы тебя закрыл в сундуке с кучей цепей.       — Что ж, тогда мне повезло, — съязвила она и развела руки в сторону. — А толку? Сколько бы он ни пытался меня защитить, в любой момент может случиться выкидыш. Что угодно. Я не знаю, что плод может выкинуть.       — Не называй так пренебрежительно будущего шехзаде.       — Буду называть, как хочу.       Баязид скрипнул зубами, но вместо привычного крика или осуждения решил всё-таки объяснить свою реакцию.       — Беспокойство Мехмеда объяснимо. Его разведчики вернулись околдованными Сандро. Он превратил их в гулей.       — Не знаю таких, — нахмурила лоб Турхан, вставая напротив окна так, чтобы наконец перестать смотреть на спину шехзаде. — Но Сандро — псиопант, это какое-то воздействие на разум? Что они сделали?       — Он превратил их в плотоядных живых упырей из наших легенд. Видимо... Он сумел достичь какой-то новой ступени в своём колдовстве. Эти гули были посланы, чтобы убить Мехмеда и Ишкибала.       Руки Турхан резко ослабели и упали вдоль туловища. Глаза стали огромными, как два блюдца, и наполнились ужасом.       — Что?.. Как... — она начала заикаться, постепенно укладывая эту страшную мысль в голове. — Как так? Мехмед? Как он?       — С ним всё хорошо. И, к сожалению, с Ишкибалом тоже. Одного он убил, а второго — Михримах. Но дело не в этом... — Он сверкнул глазами на Фему, заставив ту затаить дыхание. — Сандро через них передал нам требование: Коготь Шабаша, твоя жизнь и жизнь дитя в твоей утробе. Тогда они уйдут.       Фема инстинктивно положила руку на всё ещё плоский живот и побледнела так, что стала похожа цветом на известь. Принять такую мысль было чудовищно жутко, и ей захотелось сесть, чтобы не лишиться равновесия. Первые секунды она молчала, приоткрыв рот, и затем лицо её начало приобретать тёмный оттенок, губы задрожали.       — Мало ему было всего, что он у меня отнял, теперь ему захотелось моего ребёнка? — Она яростно ударила кулаком по деревянной опоре для тюлевого балдахина и закусила десну. — Вот ублюдок...       Подскочив с места, она бросилась к дверям. Те оказались закрыты с внешней стороны, и осознание того, что она по-настоящему затворница, вывело Надю из себя. Охваченная злостью и страхом за ребёнка, она начала колотить в дверь и требовать выпустить её.       — Мне нужно поговорить с Повелителем! Немедленно выпустите меня! — Повернувшись к даже не шелохнувшемуся Баязиду, она взмахнула руками. — Сделай что-нибудь, я не могу здесь оставаться!       — Перестань, Фема, Мехмед прав, — Баязид устало растёр ладонью лоб. — Мы больше не можем рисковать жизнями нашей семьи, а ты носишь будущего шехзаде. Шехзаде Матео уже в плену, и один Аллах ведает, как его там терзают... Возможно, когда мы вытащим его оттуда, он будет уже не человеком.       — Он и моя плоть и кровь! Пока вы будете сражаться, я не смогу его защитить в четырёх стенах! Не стану прятаться, как трусиха!       — Фема... — начал повышать голос Баязид.       — Знаешь, что сказал лекарь? — сощурила влажные от злости глаза Надя. — Что травили меня давно. В самом сердце дворца. Если меня и моего ребёнка вы можете защищать только так, лучше я буду делать это сама!       Спорить с ней было бесполезно. Развернувшись к дверям, Фема схватилась за ручки и начала отчаянно дёргать на себя двери, пока наконец те не поддались. Надя не успела отойти — по инерции двери распахнулись в сторону коридора, и она чуть не налетела на того, кто стоял за ними.       — Проклятье! — процедила Надя и резко вскинула голову, чтобы посмотреть на гостью лазарета. Увидев рыжие волосы, сухие и блеклые от плохого питания и долгого отсутствия солнечного света, предвестница застыла.       — Баязид... шехзаде, — исправилась Надя сконфуженно, — здесь... твоя валиде.       Баязид, доселе поглощённый своими мыслями, резко побледнел и повернулся. Хюррем хмуро осмотрела Фему с ног до головы и затем перевела взгляд на сына. Выражение её лица несколько смягчилось.       — Мой храбрый шехзаде. Наконец-то я вижу тебя так близко. Мне показалось, ты избегаешь меня.       Баязид настолько растерялся, что не успел спрятать выражение стыда на лице. Ятаган, который он начищал, упал рядом с ним, и этот лязг заставил его вздрогнуть и неловко нагнуться за оружием. Убирая лезвие в ножны, он начал судорожно придумывать, что сказать матери.       — Простите, валиде. Я не избегал вас.       — Вот как? Увидев меня у Меджидийе, ты будто испугался, — проницательно заметила Хюррем и пожелала бы дальше добиваться от сына объяснения, как рядом мельтешившая копна золотых волос отвлекла её. Султанша раздражённо сдвинула брови. — Полагаю, это ты Надя?       Величественный, несмотря на заметную усталость, вид "той самой рыжей госпожи Хюррем Хасеки Султан" обрушился на Фему слишком быстро, чтобы она сумела как-то морально к этой встрече подготовиться. В конце концов, она была матерью не только Мехмеда, но и матерью государства. Хоть ей самой и довелось вырасти в семье, где невестами на выданье были женщины, тем не менее она слышала множество историй о том, как свекрови ненавидели своих невесток.       От этих мыслей кровь стыла в жилах. Потому что вид этой прекрасной и могущественной женщины действительно внушал тот трепет, о котором все говорили. С другой стороны, Надя ничего дурного сделать и не успела. Кроме того, чтобы чуть не врезаться в возможную свекровь.       — Да, султанша, моё имя — Надя, — ответила предвестница немного заплетающимся языком и поспешила проявить вежливость. — Извините меня за то, что я налетела на вас... Рада, что вы наконец поправились. Я уже давно хотела встретиться с вами, очень много Повелитель о вас рассказывал, вы настоящая легенда во дворце...       Хюррем выставила руку, и Надя зажмурилась. Что она протараторила — и главное зачем?       За свою жизнь Хюррем Султан уже выслушала достаточно лживой лести, а потому этот поток речи её совершенно не впечатлил. Кадина выгнула бровь и спокойно отодвинула выставленной ладонью Фему за плечо, чтобы подойти к опешившему сыну.       — Баязид, что ты делаешь наедине с беременной наложницей своего брата? Как это понимать?       — Валиде, всё не так, как вы подумали, — попытался успокоить её шехзаде. — Надя — мой друг. И она, и я, и брат Мехмед, — мы через многое прошли все вместе.       — Нурбану умерла, Баязид. Она была матерью твоего похищенного наследника — шехзаде! — и сейчас ты сидишь наедине с женщиной своего брата? Вижу, вы совсем позабыли о морали, пока меня не было. А ты, — она повернула голову к Турхан, — наивна, если думаешь, что родить ребёнка от султана достаточно для того, чтобы поток льстивых заискиваний смог обеспечить тебе выживание здесь.       "В общем-то, провал", подумалось Наде. Но вместо оправданий она вдруг задумчиво поджала губы и обречённо вздохнула.       — Да, вы правы... То, что я в очередной раз в лазарете, хотя в гареме всего пару месяцев, — тому наилучшее подтверждение. То крысу какую подсунут в кровать, и та покусает до зуда и высыпаний, то подставят перед Повелителем, якобы я изменяю ему, то травят, чтобы убить... Борьба с культистами ненамного сложнее, чем тривиальное выживание здесь.       Когда Надя рискнула посмотреть на Хюррем, та уже стояла с широко распахнутыми глазами. Затем султанша медленно повернулась к Баязиду. Тот понял этот взгляд.       — Лекари говорят, что Надю травили несколько недель по меньшей мере. Но с целью убить не её — а ребёнка.       — Таких уже столь много? — выгнула бровь Хюррем, вернув своё внимание Наде. — Желающих твоей смерти?       — Думаю, проще посчитать тех, кто моей смерти не желает, госпожа. Однако навряд ли это нечто из ряда вон выходящее для жизни под этими сводами. Я почти никому не доверяю.       Рыжая кадина скрестила руки на груди.       — Если во дворце тот, кто посмел покуситься на будущего наследника престола, он должен быть брошен в Босфор как можно скорее. Когда мой сын уйдёт на войну, этот дворец должен стать самым безопасным местом.       — Я займусь расследованием этого дела, валиде, — Баязид предпринял попытку использовать это как предлог, чтобы уйти. Но Хюррем остановила его, положив руку на плечо.       — Что тебя тревожит, сынок?       Баязид быстро взял себя в руки и отвёл взгляд.       — Кроме того, что я должен подготовить свой отряд и заняться планом наступления, ничего. — Прозвучало чуть грубее, чем обычно, и это исказило немного лицо его матери, отчего Баязид поспешил смягчиться: — Простите, мама. Мои мысли заняты войной.       Тревожность некоторое время не покидала её, Хюррем ощупывала плечи сына, растерянно пытаясь поймать его блуждающий взгляд, пока наконец не окружила его шею руками и не прижалась к нему.       — Больше всего меня радует видеть, как вырос ты, мой маленький строптивый лев, — дождавшись, когда Баязид робко заключит мать в объятия, Хюррем стиснула руки покрепче, закрыв увлажнившиеся глаза и погладив сына по затылку. — Вижу, что ты наконец возмужал. Перестал быть импульсивным и научился думать о других людях... Я горжусь тобой, Баязид, и для меня огромное счастье знать, что в моё отсутствие ты был главной опорой для своего старшего брата. Ведь Джихангира рядом нет, и вы друг у друга одни...       — Но... — машинально начала Надя и тут же осеклась, увидев пугающий, полный глубокого ужаса взгляд Баязида, вперенный в себя. Глаза были так широко распахнуты, что вид этих серых белков и испуга в зрачках по-настоящему пугал. Этот взгляд умолял её замолчать.       К счастью, Хюррем Султан не заметила заминки.       — Что же Михримах опять задумала? В какую же беду она себя впутает, Аллаха ради? — вздохнула она, продолжая обнимать сына, который начал подрагивать. — Скажи мне, если тебе что-то известно, сынок. Михримах тебе всегда доверяла свои тайны.       — Мне ничего не известно, валиде, — сухо отрезал он.       — Баязид... Не скрывай от матери ничего, — настойчиво попросила она.       Крепкие объятия валиде должны были подействовать убедительно, но Баязид отреагировал противоположным образом. Ничего больше не сказав, он разорвал их объятия, схватил свои ножны с ятаганом и устремился прочь из лазарета. Надя в смятении переводила взгляд с дверей, куда вылетел Баязид, на оторопевшую Хюррем Султан.       — Что ты хотела сказать, хатун? — вдруг спросила рыжая кадина. — Ты сказала "но". Что ты имела в виду? Баязид сразу изменился.       Надя вздрогнула, не ожидав такого резкого давления, но не отвела взгляд.       — Ничего.       — Не лги. Вижу, ты неглупая. Поэтому тебе хватит ума не лгать мне, потому что я вижу, когда мне врут.       — Я хотела просто... упомянуть заслуги Михримах Султан, — забормотала Надя, стараясь звучать уверенно. — Она тоже поддерживала Повелителя.       Хюррем начала делать медленные шаги к светловолосой предвестнице.       — Значит, вы с Михримах дружны, раз ты её защищать вздумала? — насмешливо выгнула бровь она. — Насколько я помню, она свысока смотрела на всех наложниц Мехмеда, к которым он быстро остывал. А ты, значит, считаешь, что ты особенная?       — Я не имела это в виду.       — Ты появилась здесь как ценный ресурс, и из-за войны мой сын обратил на тебя внимание. Так получилось. Но он влюбчивый и чувствительный мальчик, так не мни теперь, что ты султанша трёх континентов. Если захочешь, я даже позволю тебе уйти, когда ты благополучно разродишься.       — Я не оставлю своего сына одного в чужой стране. Вы бы оставили?       — Не дерзи мне, хатун, — Хюррем сощурилась и угрожающе покачала пальцем перед лицом девушки. — У меня дочь пропала, и вечером двое моих сыновей отправятся на войну, с которой могут не вернуться... У меня сейчас крайне мало терпения. Воспользуйся моим предложением и исчезни, когда — и дай то Аллах — придёт момент. Наследник трона в твоей утробе не принадлежит тебе, забудь об этом.       — К своему сожалению, госпожа, и с неисчерпаемым к вам уважением... — с подчёркнутой вежливостью начала Турхан, сверкнув голубыми глазами. — Я вынуждена отклонить ваше предложение.       — Ты назвала шехзаде в своей утробе плодом, я своими ушами это слышала. Ты не хочешь это дитя! Так почему ты отказываешься? — Хюррем попыталась нависнуть над Турхан, что выходило непросто, учитывая, что они были почти одного роста, и предвестница держалась стойко. — Тебя уже травили, а будет только хуже — и здесь ты всегда будешь считаться рабыней, хотя в действительности вольна в любой момент уйти. Ты не будешь в сердце Мехмеда одна — детей у владыки мира должно быть много ради будущего династии. Он может выбросить тебя из своего сердца, если появится какая-нибудь персидская змея или испанская инфанта! — Хюррем перевела дыхание. — Ты будешь страдать, Надья-хатун, тебе никогда не будет покоя.       Фема чувствовала это давление и, невзирая на дрожь в конечностях, сжала руки в кулаки. Что спорить: Хюррем Султан была права. Всё, что она перечислила, могло иметь место. А могло и не иметь. Мехмед мог быть верен ей почти всю жизнь, как покойный султан Сулейман-хан, а мог забыть после рождения ребёнка. И это лишь на словах звучало легко. Мол, наслаждайся роскошью и достатком, воспитывай сына и горя не знай. Надя знала, что гордость не позволила бы ей чувствовать себя выброшенной и использованной.       Она смотрела в глаза этой прекрасной женщины и видела в них не только огромную силу, но и такую же огромную муку и трагедию. Ей довелось пережить невероятно много. Фема чувствовала от неё флёр странного колдовства и вспомнила ужас в глазах Баязида. Что происходило после того, как Нурбану выпустила в комнату ядовитый дым, она совершенно не помнила. Но Хюррем Султан не упомянула покойного принца Селима, чья смерть разрушила её до основания. Как будто она этого не помнила.       Обида и негодование отпустили Надю, и она почувствовала затопляющую волну сочувствия, что и отразилось в её взгляде.       — Да, вы правы.       — Тогда воспользуйся моим предложением, — несколько смягчилась Хюррем.       — Благодаря вам я наконец поняла, почему моя душа была в смятении. Потому что я не хочу уезжать, — мягко улыбнулась в лицо султанши Фема. — Но не только из-за... ребёнка, — ей словно было трудно выговаривать это слово. — Я поняла, что Мехмед мне очень дорог. Не только как "падишах трёх континентов", но и как мужчина. Мы были вместе в самый сложный период наших жизней, и ему не было дела ни до условностей гарема, ни до своих наложниц. Оттого и ненависть рабынь ко мне.       — Если война закончится, его сердце переменится, — Хюррем раздражённо зажмурилась. — Сердце мужчины... очень переменчиво.       — Во дворце легенды слагают о вашей любви с покойным султаном, — заметила кокетливо Надя, покрутив пальцем пояс своего халата.       — Наша история с Сулейманом — дивное исключение из правил, — легко призналась Хюррем. — И тебе неведомо, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы всё было именно так, как говорится в этих "легендах". — В памяти султанши что-то вспыхнуло, срезонировав с болью в глазах. — Сулейман... должен был всегда знать, что я его тень. Он мог создать видимость равенства между нами, позволял приблизиться к этой черте... и тут же жестоко наказывал, если грань была пройдена. Иногда это приносило боль, потому что он знал, что в любой момент может превратить всю мою жизнь в бесконечную зиму одним своим равнодушным взглядом. Знание этого... этой тонкой грани между любовью и смертью меня терзало всю жизнь.       — Зато сейчас вы наконец спокойны. Смерти не случилось, вы всё ещё живы, — интуитивно подытожила Надя и замолчала, увидев, как округлились глаза Хюррем, смотревшие куда-то в стену. Но в них не было злости.       Скорее, разочарование. Действительно, ведь жизнь её не закончилась со смертью Сулеймана. Она носила в декольте пузырёк с ядом, зная, что жизнь её кончится с его кончиной — но когда эти дни настали, ничего не изменилось. Она почувствовала, что какая-то её часть тоже умерла вместе с ним — все эти годы, проведённые с ним в ласке, и те же годы, проведённые из-за него в агонии. Их оказалось ровно поровну. Он любил — она возрождалась, он отворачивался — она потухала, он издалека наблюдал — она тосковала, он манил — она бежала. И так по кругу. Таковы законы гарема. И с его смертью она ощутила не только горечь и тоску, но и облегчение. Был мёртв не только Сулейман — с ним умерла целая эпоха, погибли её злейшие недруги. Всё колоссально изменилось.       Хюррем приложила руку к груди, ощутив чудовищную пустоту, и ей захотелось заплакать. Глаза защипало, и она отвернулась, чтобы Надя не видела её слёзы. Погладив лицо похолодевшими от волнения пальцами, Хюррем подумала какое-то время и выпустила из лёгких воздух с измученным видом. У неё всё ещё в голове не укладывалось, как всё могло докатиться до такого хаоса. Но всё-таки не стоило отвлекаться от главной задачи: уничтожить валашского пса, угрожающего её семье.       Хюррем Султан спрятала лицо в ладонях, массируя пальцами виски, и посмотрела на Надю сквозь пальцы. Турхан начала прокручивать в голове возможные упрёки из её уст, но Хюррем, посмотрев на неё ещё какое-то время, сказала уже мягче:       — Мне сказали, что твой брат был в заточении Оздемира. Это так?       — Всё верно, — кивнула Турхан.       — Где я могу его найти? Он всё ещё во дворце?       — Найдите Зофияну, она должна быть с моим братом. — Надя немного поколебалась. — Но, госпожа...       — Слушаю.       — Прошу вас, не травмируйте его ещё больше. Он пережил рабство и насилие. Я не думаю, что он знает больше, чем кто-либо ещё...       Хюррем повернулась к ней со скептическим видом.       — Я должна знать о внутреннем устройстве логова, где поселился этот зверь. Кто ещё мне может помочь, если не тот, кто видел его изнутри?       — Может, я смогу вам как-то помочь? — увидев, как султанша начала закатывать глаза, Надя поспешила объясниться с большим жаром: — Я не стану вам обузой!       — Хатун...       — Я себя уже хорошо чувствую!       — Чем ты мне можешь помочь? Кроме информации, толку от тебя не будет никакого.       — Я полукровка и знаю немного из того, что умеют культисты. Это как раз то, что хочет сделать Каллисто с шехзаде Матео.       Внезапно Хюррем в полной мере осознала, с кем разговаривала. Инстинкт заставил её отшатнуться от предвестницы на несколько шагов.       — Так ты наполовину ведьма? — ахнула она, свирепо сведя брови. — Мой сын связался с ведьмой? О, Аллах, дай мне сил и терпения!       — Я не такая, как они...       — Мне стоит прямо сейчас позвать стражу, дождаться твоих родов и выкинуть из дворца! Если не хуже! Как ребёнок ведьмы может быть моим внуком?       За Хюррем Султан говорила паника и лютейший страх перед колдовством, причинившим ей столько боли. В глазах её было больше страха и отчаяния, чем злости.       — Послушайте меня! — попросила Фема, выставив ладони в примирительном жесте. — Я не ведьма! Я такая с младенчества! То, как из меня сделали полукровку, сотворили и с шехзаде Матео! Я... могу погружать в кошмарные сны и, быть может, что-то ещё, не знаю. Эта сторона противна мне не меньше, чем вам, но, клянусь, я не ведьма!       — Как тебе вообще можно верить? — прошипела, качая головой, Хюррем. — Даже моя собственная дочь, спутавшись с колдовством, стала совсем другой! Колдовство извращает, превращает человека в монстра! Оно разрушило до основания мою семью, наше государство! Оно убило Сулеймана, оно...       Хюррем Султан захлебнулась собственными словами, глаза её распахнулись, и она снова схватилась за сердце, пошатнувшись. Надя моментально оказалась рядом с ней, предприняв попытку помочь ей, но Хюррем ударила её по руке и осела на кушетку, тяжело дыша.       — Что будет, если люди узнают, что наследники моего сына имеют связи с колдовством...       — Колдовство не передаётся по крови, — возразила Фема и замолчала, увидев разъярённый взгляд Хюррем.       — Думаешь, людям будет до этого дело? Если хоть что-то... хоть малейшая деталь о тебе вскроется... Всему будет положен конец. Это будет конец для моего сына, для всей нашей семьи! Как только ты родишь, ты должна будешь исчезнуть, — отчеканила твёрдо Хюррем. — Теперь это не моё великодушное предложение, а приказ, хатун. Мы сделаем так, что ты умрёшь из-за родовой горячки.       — Султанша, послушайте меня, пожалуйста! — настойчиво пыталась воззвать к здравому смыслу Хюррем Фема.       — Ибрагим Паша говорил мне, что ты предвестница, что ты невосприимчива к колдовству... Я даже знаю, что ты спасла моего сына. И именно поэтому я ещё не позвала стражу, когда должна это сделать. Считай это жестом моей благодарности. Но никогда — и я об этом позабочусь — колдовство не будет пятнать мою семью. Никогда.       Хюррем поднялась с кушетки и решительно направилась к дверям, как вдруг Надя, отчаявшись, схватила её за руку. Хюррем повернула голову и вонзилась в неё злющим взглядом, вдыхая поглубже кислород, чтобы отругать её за такую наглость, но неистовость в голубых глазах предвестницы купила той секунду замешательства Хюррем.       — Я знаю, что вы видите во мне неотёсанную дикарку, которая приворожила колдовством вашего сына, чтобы возвыситься и стать султаншей, — слова, произносимые Турхан, были той настолько противны, что даже лицо её исказилось в неприязни. — Клянусь, я бы думала так же на вашем месте, если бы дело касалось моего сына. Я всё понимаю. Но я не властна над моим прошлым. Ублюдок Ишкибал — этот мерзкий чернокнижник — сжёг мою деревню, убил на моих глазах всю мою семью, не оставил ничего! И теперь он разгуливает здесь, живой и здоровый! Я ненавижу колдовство не меньше вас, султанша. Колдовство извратило вашу дочь и убило мужа, а мне не оставило ничего. Когда я узнала о своей двойственной сущности, мне стало противно от самой себя... и противно до сих пор. Но я не ведьма. Я не проклинаю никого. Не жгу дворцы и деревни. Не травлю беременных, — отрезала она, сжимая руку Хюррем и оппонируя ей прямым непоколебимым взглядом. — Единственный человек, которого я бы убила своими руками и даже не попросила бы прощения за этот грех — это чёртов Ишкибал. Вот это в любой момент! И Оздемира — этого садиста и ублюдка, измучившего моего бедного брата! А ведь он даже не колдун, госпожа. Колдовство не делает из ангела демона, оно лишь вытаскивает наружу истинную сущность человека. Я люблю вашего сына и защищу его или его семью — если потребуется, своей жизнью. Потому что только так я смогу очистить свою совесть. Никто по сей день не догадался, что во мне течёт порченая кровь, значит, и не узнает!       Закончив свою тираду, Надя приоткрыла рот, тяжело дыша. Щёки её пылали пунцовым жаром, глаза всё так же горели, и очнувшаяся предвестница наконец отняла свою подрагивающую руку от ладони госпожи. Её шумное дыхание билось о лицо Хюррем Султан, и такой гнев можно было пощупать пальцами. Рыжая кадина внимательно осматривала лицо девушки перед собой, будто пытаясь уловить ложь или лукавство. Но в этих жестах, этом говоре и этом жаре узнавала лишь саму себя в далёкой цветущей молодости.       Не сказать, что вся эта тирада показалось Хюррем убедительной. Было нечто другое, что впечатлило её по-настоящему, но она решила оставить эти мысли при себе. Показать своё появившееся расположение Хюррем решила лишь слабым кивком и немного смягчившимся взглядом. Однако Наде этого было недостаточно.       — Я спрошу вас ещё раз: вы позволите мне помочь вам? Мне невыносимо будет находиться здесь, когда все будут воевать.       — Во дворце для тебя самое безопасное место.       — Меня травили долгое время, несмотря на то, что я нахожусь "в самом безопасном месте", — возразила Турхан. — Повелитель меня на войну с ним не отпустит. Теперь я буду начеку вдвойне. Я смогу защитить вас от колдовства, если подтвердится, что Оздемир как-то связан с Каллисто... Госпожа, эта ведьма не ожидает вашего вмешательства, и это даст шанс обхитрить этого ублюдка, который мучал моего брата! Ради этого я готова на всё!       Видя праведный гнев в глазах Нади, Хюррем вздохнула.       — Даже если я попрошу тебя использовать колдовство, которое ты ненавидишь?       Надя остолбенела с открытым ртом, и султанша посмеялась над её реакцией.       — А ты говоришь, что на всё готова. Впрочем, если бы ты сразу без раздумий согласилась, я бы решила, что всё сказанное тобой ранее — наглая ложь.       — Вы расскажете мне, что задумали сделать с ним?       — У нас с Ибрагимом Пашой есть некоторый план, как обратить любовь народа к Оздемиру в неприязнь.       — Хотите обнародовать его связи с Культом? — Надя подняла брови. — И каким же образом? Оздемир очень осторожен. Даже если он знает, что Каллисто — колдунья, то никогда ничем себя не выдаст.       — Это и не нужно, — Хюррем сложила руки на груди. — Достаточно будет заставить людей подумать об этом. Ибрагим Паша хочет спровоцировать Оздемира захватить дворец.       Фема задохнулась, услышав эти слова.       — Что? Каким образом? Он ведь сегодня отправляется вместе с Мехмедом... то есть с Повелителем на осаду.       Хюррем заметила оговорку покрасневшей Нади и бросила на неё недовольный взгляд.       — По приказу Мехмеда Ибрагим Паша остаётся во дворце. Я же отправлюсь в город, чтобы люди меня увидели, а затем навестить Оздемира. Затем Ибрагим якобы отправится на выручку к Мехмеду, и мы обставим всё так, чтобы Оздемир подумал, будто дворец остался незащищённым. Он отправится в Топкапы и попытается захватить власть силой, пока его собственный падишах будет сражаться с Культом. Если Спаситель Стамбула выберет власть вместо уничтожения ненавистных колдовских тварей, это будет лучшим доказательством впоследствии, что он был заодно с ними.       Звучало логично и последовательно, меньшего от Хюррем Султан и не ожидалось.       — Из того, что я успела услышать во дворце, ясно одно: вы никогда не проигрывали, — задумчиво резюмировала Надя. — Однако же... Как я могу вам с этим помочь?       — Полагаю, ты добавишь трагизма в нужный момент, поскольку ты беременна ребёнком Повелителя.       — И всё? — с прищуром уточнила Надя, чувствуя подвох. — Значит, вы хотите добровольно сдаться в плен к Оздемиру?       — Если потребуется использовать колдовство, боюсь, тебе придётся поступиться своей к нему неприязнью. В противном случае, случится худшее: и погибнем мы все.       Этот план не учитывал слишком много случайностей, из-за которых всё могло пойти прахом. Но султанша выглядела вполне уверенно, и Феме ничего не оставалось, кроме как покорно пожать плечами и кивнуть.       — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вам помочь.       — Вот и славно, — притворно улыбнулась Хюррем и погладила Надю по плечу; от этого прикосновения по коже предвестницы побежали мурашки. — Если будешь полезной, хатун, возможно, ты мне и понравишься. А пока... Пожалуй, нужно заняться тем глупцом, который возомнил, будто может угрожать жизни моего будущего внука, — ощерилась Хюррем и приложила палец к губам в задумчивом жесте. — Если Культу нужны младенцы, убивать твоё дитя они бы не стали. Значит, убийца — это кто-то из дворца... Вот что мы сделаем. Я скажу Сюмбюлю-аге, чтобы лично контролировал всё, что ты ешь. Готовить для тебя отныне будет только Шекер-ага. Пока я здесь, моему будущему внуку больше никакая опасность не будет угрожать. Я больше этого не позволю. Так что будь спокойна, Надья-хатун...       Произношение этого имени навевали неприятные воспоминания, и лицо Хюррем исказилось в неприятной гримасе.       — Хм... Всё-таки я ненавижу это имя.       — Повелитель назвал меня Турхан, — как бы невзначай добавила Фема, наблюдая за красочной реакцией на лице Хюррем.       — Ты ведь не мусульманка.       — Это решение должно было добавить больше веса моему положению в глазах наложниц.       — Да, — с фальшивым придыханием согласилась Хюррем. — И перейти от отравленных мехов к отравленной пище. Наложницы становятся всё менее изобретательными, — запричитала Хюррем и решительно направилась к выходу, чтобы уже около открывшихся дверей посмотреть на Надю с напускным раздражением: — Что ты стоишь? Пойдём же. Посмотрим, как применить твои умения.

***

             Баязиду не нужно было спрашивать дорогу у стражей, чтобы отыскать своего закадычного друга. Дорогу ему указало эхо от хлёстких ударов плети, которые доносились из дальней сырой камеры. С совершенно невозмутимым лицом поляк от души бил пленника стёганым кнутом с шипами, приспособленным для изощрённых пыток. Толкнув деревянную дверь, Баязид оказался внутри камеры, куда падал единственный свет через крошечное окошко под потолком, откуда свисали цепи с кандалами, в которые были заключены запястья пленника.       — Заходи, пан. Нечего стоять там. Пропустишь. — Удар. — Самое. — Ещё удар. — Интересное.       Во все стороны хлестала с хлюпающим звуком кровь, и, если бы не белоснежные волосы, измазанные кровью, Баязид бы никогда не узнал в тощем пленнике Ишкибала. На скелетоподобном культисте живого места не было, он вялой тушкой свисал на цепях, даже не предпринимая попыток язвить или хорохориться.       — Тебе не кажется, что ты переборщил? — хмуро спросил Баязид, брезгливо оглядывая чернокнижника.       — Не убью я его. Не сейчас... — дёрнув плетью так, чтобы стряхнуть капли крови, Лукаш затем поднёс к себе рукоять и сложил втрое длинные плети, чтобы удержать их в кулаке. — Эта тварь у меня быстро не сдохнет.       — Ты мне нужен, Лукаш. Есть кое-какое дело.       — В этот раз без меня, пан. Мне нужно быть с моей роднёй, чтобы потренировать их перед осадой. Но пока прошу меня извинить, ваше высочество, — Лукаш заискивающе посмотрел на стол, где лежали остальные ожидающие его орудия пыток. — У меня есть занятие поинтереснее.       — Если ты мне не поможешь, всё сопротивление твоей родни окажется бесполезно. И та трёпка, которую тебе задала Михримах, покажется им всем мелочью.       Лукаш прошёл мимо шехзаде, задев того плечом, и положил плеть на стол. Затем начал с невероятным интересом разглядывать остальные приспособления для выбивания информации.       — Лукаш, чёрт возьми!       — К слову о чёрте и мелочи... Быть может, я и зря играю в благодетельного, — задумчиво пробормотал поляк и положил "кошку-девятихвостку" на стол, чтобы затем вытащить из ножен роскошную саблю. — Пожалуй, я порублю больше голов культистов, если моя совесть будет наконец чиста. Отрублю башку этому зверю саблей Милоша. Это тебе за мою семью, ублюдок!       Баязид даже не успел ничего понять, как доселе неторопливый Лукаш вдруг резко бросился с саблей наперевес на бессознательного Ишкибала. Когда лезвие блеснуло в слабом свете камеры, брызнула новая кровь.       Лукаш раздражённо сузил глаза и посмотрел сначала на то, куда врезалась его сабля, затем на лицо Баязида.       — Пан, будь так любезен, отойди, — сверкнул зубами поляк, откинув волосы с лица; на русых усах подсыхала кровь, и выглядело это жутко.       — Михримах тебе об этом и говорила, — с шипением втянув в себя воздух, выдавил Баязид, морщась от боли в руке. По запястью потекла кровь, но пальцы с лезвия сабли он убирать не собирался. — Умерь свой гнев, Лукаш! Я по себе знаю, как это непросто, но именно в таком состоянии я и убил своего брата, позволив Шерали обвести меня вокруг пальца! Так что, пожалуйста, чёрт возьми, успокойся!       — А ты знаешь, — не отводя глаз, прошипел Лукаш, — что моя старуха отправляет на войну даже девочек? У Милоша и Бланки осталась дочь, Ядвига. Так и её эта сварливая карга отправляет на убой! Приехали даже мои сёстры, Сауле и Яниса... и их дети тоже идут туда, ты соображаешь вообще? Мы сдохнем там, Баязид, — процедил он прямо в лицо шехзаде. — Так что мне чхать уже на всё. Я убью эту собаку прямо здесь!       — Нет! — собрав всю силу в кулак, Баязид воспрепятствовал движению сабли. — Ещё не всё потеряно, слышишь меня? Ты теперь за старшего в клане, так сделай что-нибудь!       — Что я сделаю?! — взорвался Лукаш, цедя каждое слово через плотно стиснутые челюсти. — Если они пойдут на осаду, то умрут! Если не пойдут и мы проиграем, то тоже умрут! Если эти твари получат Коготь, рано или поздно они истребят всех предвестников!       — Да! Я понимаю!       — Что ты там понимаешь?! — Лукаша уже всего трясло. — Я чувствую невероятный долг перед ними, невероятную вину! Но я обалдуй, пьяница и дебошир, куда мне кланом управлять?! Я только острить умею да башки рубить! Как мне девок своих защищать?! Эта старуха всем управляет, ей начхать на всех!       — Так возглавь этот чёртов клан! Защити свою семью! Хватит убегать от ответственности и бесконечно ныть, Лукаш! Усвой урок, успокойся и научись действовать, как настоящий предвестник, а не как "обалдуй, пьяница и дебошир"!       Левая ладонь Баязида пульсировала от хлещущей крови, а правая рука Лукаша, обожжённая в схватке с Михримах, горела огнём от напряжения; у обоих в горле застряла желчь, которую хотелось выплеснуть наружу. Лукаш и Баязид так были поглощены своим спором, что не заметили, как пленник с лёгким хриплым стоном пришёл в себя.       — О, кусок культистского дерьма пришёл в себя, — выплюнул Лукаш, изобразив фальшивую улыбку. — Доброе утро, соня, как тебе спалось?       — О, польский соболёнок, — в тон ему ответил Ишкибал. — Давно ты здесь? Когда я задремал, кажется, меня допрашивал сам его величество...       Глаза Баязида округлились, и он резко посмотрел на друга.       — Так это Мехмед сделал?       Лукаш наконец убрал саблю в сторону, стерев кровь друга с лезвия, и фыркнул.       — Я очухался только недавно. Да и вряд ли я бы остановился.       — Мехмед... — вздохнул устало Баязид, злобно сверкнув глазами на Ишкибала. — Что он хотел узнать?       — Твой братец предполагает, что я как-то причастен к побегу моей принцессы. Глупейшая затея, учитывая, что я бы отправился вслед за ней, ведь без неё мне бы тотчас устроили эту приятную беседу за чашкой горячей крови.       — Не остри, выродок, или я за себя не отвечаю! — процедил поляк, яростно надвинувшись на энтропанта, как его остановил толчок в грудь от Баязида.       — Успокойся, Лукаш. Валиде была бы недовольна, если бы ему не устроили допрос с пристрастием после исчезновения Михримах.       — М-да, это что-то вроде обязательного ритуала, — кивнул Ишкибал, сплёвывая кровь под ноги ассасину и предвестнику. — Кхе... Я ни в коем разе не в обиде, не волнуйтесь.       — Так ты действительно понятия не имеешь, куда могла уйти Михримах?       — Я не меньше заинтересован в том, чтобы посадить принцессу на цепь, чтоб не рыпалась... И, пожалуй, это не метафора. — Неудобное движение доставило Ишкибалу жгучую боль, и он сморщился. — Если учесть, что она забрала тело венецианки и второго принца с собой, возвращаться она не собирается... К тому же, и Коготь она прихватила с собой. Малютка что-то задумала. Что-то очень серьёзное.       — Ты сможешь её найти? — нахмурился Баязид.       — Разумеется, — кивнул Ишкибал. — Связь ментора и подопечного исконно и была придумана для этого. Ну, помимо того, чтобы контролировать и обуздывать.       Подумав какое-то время, Баязид вышел из камеры и подозвал стража с ключами от кандалов Ишкибала. Лукаш крепко стиснул зубы, наблюдая за тем, как освобождают убийцу его семьи, и тяжело вздохнул, подавляя гнев.       Энтропант растёр лиловые от кровоподтёков запястья и хитро посмотрел на Лукаша.       — Надеюсь, тебе не надо напоминать, что во время осады целиться нужно не в меня, а в гулей Сандро? Желательно, в сердце. Напоминаю на случай, если ты всё ещё тот маленький впечатлительный "Луки-Лу", так ведь тебя называли в детстве?       Воздух между энтропантом и предвестником снова накалился до летящих во все стороны искр.       — Ах ты! — зарычал Лукаш.       Но в этот раз отрезвляющий удар в челюсть Ишкибалу пришёлся сбоку, от Баязида. Голову энтропанта отклонило в сторону от мощного удара, и он ударился виском об каменную стену камеры. В следующий миг к его горлу было приставлено лезвие скрытого клинка из наруча Баязида. Лукаш ошалело уставился на шехзаде и только сейчас осознал, что на нём была броня ассасина.       — Пока ты нужен для поисков моей сестры, ты будешь жить, — уведомил он ледяным голосом, прижав лезвие к горлу чернокнижника. — Но если ты не будешь держать язык за зубами, я не обещаю, что ты будешь одновременно и живым, и целёхоньким. Стража! — В камере показались янычары. — Уведите его. Вымойте, перевяжите и подготовьте к осаде. Если скажет хоть одно слово, можете завязать ему рот.       — Как прикажете, шехзаде.       Когда стражи ушли, Баязид сосредоточился на боли в своей левой ладони и, оторвав кусок ткани от своей рубашки, начал на скорую руку перебинтовывать.       — Возвращаясь к тому, с чего мы начали... — нарочито вяло начал Лукаш, скрестив руки на груди. — Осада через несколько часов, чего ты там удумал да ещё и с моим участием?       Баязид сжал больную руку в кулак, чтобы удостовериться, что перевязка не мешала движениям, и хмуро кивнул в сторону выхода, показывая следовать за ним. По пути он кратко ввёл Лукаша в курс дела относительно разделившегося на два лагеря Братства, сказав, что с момента разговора с Дэгейром, Айрис и Нелассаром ему впервые наконец прислали весточку.       — Да ты шутишь! Эта кучка выряженных недоумков всё-таки отринула Шерали? — удивился Лукаш.       — Тише говори! — шикнул на него Баязид. — Ещё ничего не предрешено. Нелассар хочет устроить сомневающимся членам Братства встречу со мной. Если я смогу их убедить, тогда они пойдут за остальными членами Руки, то есть за мной, Нелассаром и Айрис. Это значительно ослабит ту часть Братства, которая на стороне Шерали и Оздемира.       — Забавная получается ситуация, — оценил Лукаш и пнул веточку под своими ногами. — Ну, если не учитывать, конечно, что ради какого-то чванливого османского принца они собираются отречься от Кредо, которое боготворят.       — Шерали уже давно не следует этому Кредо. Он предал всех, включая собственное Братство. Им нужен честный лидер.       — То есть ты?       — Может и я, — уклончиво ответил Баязид и остановился, когда понял, что Лукаш уже на улице отстал от него на несколько шагов. — Ну что ещё?       — Так это что получается? Ты собираешься удрать из Стамбула с этими ассасинами, если мы каким-то чужом сегодня выживем? — сдвинув брови на переносице, поинтересовался предвестник. — А как же насиженное местечко во дворце?       Баязид закатил глаза, но ничего не ответил.       — Вот же чертовщина... — пробормотал с грустной улыбкой Лукаш, откидывая со лба прядь русых волос, мокрых от белого снега. — А только я начал свыкаться с мыслью, что мне придётся вернуться в чёртов Краков и возглавить клан... Ладно, так мне, говоришь, надо с тобой отправиться?       — Верно, — кивнул шехзаде.       — Ну добро. Прогуляемся. И какое место встречи?       — Именно по этой причине я тебя и прошу пойти со мной... — Баязид приблизился к Лукашу и хмуро прошептал: — Там, где я убил Салация.       Соболиные брови поляка сдвинулись, и он наконец стал выглядеть серьёзно.       — Ты думаешь, это ловушка?       — Нелассару можно верить, но он слишком праведный и верный Братству, а Шерали — его отец. Он сказал, что убьёт меня, если я трону его отца у него на глазах.       — Это означает, что ты можешь его убить, если Нелассара рядом не будет? Любопытное условие.       — Верно. К тому же, этот ублюдок Раймунд... Он играл на несколько сторон сразу и знал о нашем плане. Нелассара и Айрис и без того назвали предателями, и если Раймунд проболтался о нашем плане Шерали, то их уже нет в живых.       — Разве ты не говорил, что этот женоподобный птенец больше всех ратовал за твой план?       — Это чёртов Раймунд, — выдавил Баязид. — Его даже Айрис с Нелассаром опасались: никогда не понятно, что у него на уме. Он даже мёртвым опасен. Так что нужно быть начеку.       — Добро-добро, не учи старика, — отмахнулся Лукаш, нагнав шехзаде и направившись вместе с ним к выходу из дворца.

***

За три часа до трагедии

             Несмотря на умелые руки наложниц, с особой любовью и тщательностью вымывших свою госпожу, Хюррем Султан вышла из хаммама совершенно разбитая да ещё и с головной болью. Алое платье плотно обтягивало ещё влажное тело, вымытые и вычесанные волосы мягкими волнами спадали на худые плечи. Подле неё семенил Сюмбюль-ага с небольшим футляром в форме цилиндра, который тот нёс перед собой, словно драгоценность, поддерживая указательными пальцами по обе стороны.       — Султанша, какое же всё-таки счастье видеть вас живой и здоровой... Ах, Аллах, я думал, что этот дворец больше никогда не увидит солнца... Я так счастлив! — причитал Сюмбюль и застыл, увидев в конце коридора фигуру, приближающуюся к ним размашистой походкой. — Бисмилляхи Рахмани Рахим...       — Госпожа! — раздалось торжественное приветствие Ибрагима.       Но запал его тотчас потух, когда он увидел хмурое, как туча, лицо Хюррем да ещё и выставленную перед своим лицом ладонь.       — Если ты собираешься упрашивать меня покинуть дворец, не трать понапрасну дыхание, — сурово прошелестела она. — Я уже сказала сыну, что никуда не еду.       Она уже успела наслушаться увещеваний своего главного евнуха до хаммама, когда тот передал ей указ Повелителя. Мехмед через слугу — даже не лично — приказал своей валиде уехать прочь из дворца. Этим внезапным решением он мог разрушить её план, но у Хюррем слишком болела голова, чтобы сейчас идти разбираться со своим ребёнком.       Вдруг из-за угла показался ещё один желающий побеседовать с Хюррем Султан. Это был очень красивый светловолосый юноша, стройный, высокий и больше походивший на барышню тонкими чертами лица. Видно было, что он нервничал, но выпрямленная спина и нарочито мрачный взгляд говорили о том, что он не потерпел бы несерьёзного к себе отношения.       — Как ты сюда проник, юноша? — сдвинул брови Ибрагим, половиной тела закрывая Хюррем. — Это гарем! Тебе запрещено здесь находиться.       — Я уже неоднократно приходил сюда, — буркнул гость и посмотрел на султаншу за спиной Ибрагима. — Султанша, я только хотел сказать вам, что согласен.       — Что за дерзость? Ты...       — Я поняла. Благодарю. Ты можешь идти, — мягко ответила султанша, игнорируя выпад Ибрагима.       Юноша пригладил светлые волнистые волосы и, вздёрнув нос, ушел обратно. Хюррем выгнула бровь, показывая, что ожидает дальнейших объяснений.       — Это я попросил Повелителя издать такой указ, — вдруг огорошил её визирь со вздохом. — Пусть валашский выродок будет ещё больше уверен, что дворец будет пуст. В противном случае, он бы не клюнул на нашу уловку.       Хюррем закатила глаза и издала усталый выдох.       — Да, ты прав... Это бы усложнило наше дело, — прозвучал вялый ответ.       Кажется, ей докучала скорее собственная несообразительность. Возможно, сказывалась чудовищная головная боль, которая заполнила собой едва-едва поутихшую сердечную.       Ибрагима вдруг начало невероятно бесить это растерянное выражение на лице сирийца. Сюмбюль с крайне странным выражением лица что-то бормотал себе под нос — должно быть, что-то из своих молитв — и переводил взгляд с визиря на султаншу и обратно. Визирю чрезвычайно вдруг захотелось поддеть евнуха, явно оторопевшего от их вполне дружелюбной беседы с рыжей жади, но его внимание привлёк позолоченный футляр с печатью, который Сюмбюль нёс в своих руках, будто хрустальную вазу.       — Ты кому-то написала письмо? — спросил он прямо у Хюррем.       — Оздемиру, — спокойно ответила та, скосив взгляд на Сюмбюля. Тот дёрнулся, трижды поклонился и унёсся прочь, чтобы поскорее выполнить поручение госпожи — не преминув уже на повороте ещё раз повернуться и помянуть шайтана, видя эту странную картину. — Написала, что хочу встретиться с ним как можно скорее и поговорить о своей исчезнувшей дочери.       — Хм... Что ж, это вполне разумная причина.       Хюррем погладила лоб, будто это могло помочь утихомирить мигрень, и сипло вздохнула.       — Но для начала нужно удостовериться, что на этой встрече будет достаточно свидетелей.       — Я уже об этом позаботился, — успокоил её Ибрагим и вдруг замешкался. Свирепо взглянув на подобравшихся наложниц султанши, он добился того, чтобы те отошли, и мягко потянул Хюррем на себя, чтобы услышала его только она. — Но ты не пойдёшь туда в одиночку. — Заметив, как озлобилось её лицо, он приблизился к ней с похожим выражением. — Я сам выведу его на чистую воду. Повелитель через несколько часов уже будет в лагере у входа в подземелье. Оздемир должен последовать за ним, и как только он прибудет на место, начнётся наступление на подгород... Если мы задержим его достаточно и спровоцируем не присоединяться к Повелителю, то одного этого будет достаточно, чтобы казнить его за измену. В конце концов, я — Визирь-и-Азам...       — Не спеши, — оборвала его тираду Хюррем. — У меня есть другая идея. И я реализую её самостоятельно. Ты не вмешивайся.       Попытка уйти, разумеется, провалилась. Оторопь Ибрагима быстро испарилась, и он резко схватил её за локоть.       — Как это понимать? Что ты задумала? У нас уже есть план, если ты забыла.       Кадина отдёрнула руку и уже открыла было рот, чтобы высказать ему всё, что она о нём думает, как лишние глаза свидетельниц происходящего образумили её. Хюррем глубоко вздохнула и утихомирила злость.       — Нет никаких "нас", паша, — шёпотом процедила она. — Ты помог устроить встречу с Оздемиром и скажешь решающее слово на суде — и на этом всё! Если ты вздумаешь прийти на нашу встречу и помешать мне, то клянусь, паша, ты пожалеешь об этом!       Он понял, что она ушла, только тогда, когда по лицу его хлёстко шлёпнули рыжие локоны, а в нос ударил запах ароматических масел — тех, которыми пользовалась исключительно она. Когда Ибрагим пришёл в себя, недоумение сменилось злостью, и он с рычанием бросил на каменный пол склянку. Та вдребезги разбилась, оставив вместо себя лишь лужу плотной жидкости светло-персикового цвета. Снадобье, которое оставила ему Михримах Султан, предусмотревшая головные и сердечные боли матери.              Едва Хюррем переступила порог покоев, наложницы тут же были отосланы прочь — госпожа пожелала остаться наедине со своими мыслями. Служанки Михримах и одновременно её бывшие няньки, Эсма и Назлы, обеспокоенно наблюдали за госпожой из-за ширмы своей небольшой комнатки, где обычно ночевали. Их любимая госпожа вернулась с того света, но стоило ли этому радоваться?       — Ты слышала приказ Сюмбюля-аги? — прошептала Эсма. — Голову тотчас отрубят тому, кто хоть заикнётся о покойном шехзаде Селиме... Весь дворец гудит.       — Госпожа ничего не помнит о нём. Должно быть, эта боль потери выжгла шехзаде из её воспоминаний. Я даже не представляю, как долго эта тайна будет храниться... да и тайна ли. Неужели и могилу шехзаде уберут из тюрбе? Повелитель на такое решится?       — Наш Мехмед уже давно не тот добрый и ласковый шехзаде, каким мы его нянчили, Назлы...       — И наша Михримах Султан не такая, — добавила Назлы, трагично опустив брови. — Она сбежала, подтвердив все те ужасные слухи... Аллах... Как же так могло выйти. Как наша маленькая султанша могла... — выговорить это ужасное слово джарийе не удалось, и она проглотила его.       В этот раз Эсма даже спорить не стала, только пожевала губы и печально вздохнула. Теперь только глупец не понимал, что слухи были правдивы: Михримах Султан Хазретлери, исполнявшая обязанности Валиде Султан, супруга Спасителя Стамбула и сестра самого падишаха... была ведьмой.       В двери постучали, и Назлы тотчас тихим шустрым шагом понеслась к ним, чтобы открыть и выслушать гостя. Это был один из евнухов, который занимался личными поручениями Хюррем Султан и исполнял обязанности её почтового голубя. Жестом руки показав наклониться к нему, евнух зашептал на ухо Назлы важную информацию. Брови рабыни понимающе сдвинулись. Евнух тотчас исчез, едва передав сообщение.       Назлы закрыла двери и с решительным видом направилась к дивану, где сидела Хюррем Султан. Сгорбившись в спине колесом, их могущественная госпожа растирала ладонью лоб, уперевшись локтями в колени. Глаза её были закрыты, губы плотно поджаты — Назлы за столько лет службы научилась определять крайнюю степень беспокойства своей госпожи. Осторожно привлекая её внимание, Назлы покашляла.       — Султанша... Мы привезли того, кого вы приказали.       Спина султанши тотчас выпрямилась, и она тяжело выпустила воздух из лёгких, расклеив не без труда свинцовые и опухшие веки. Назлы поневоле вздрогнула, заметив, что глаза султанши были блестящими от слёз. Бросив усталый взгляд на Назлы, она взмахнула рукой.       — Распорядись принести ему еду и одежду. И... сообщите Андрею, что он здесь.       Назлы крайне удивилась, услышав имя младшего брата Турхан-хатун. Юноша был крайне замкнут, грубоват и нелюдим, открытого общения со своей сестрой избегал, но слуги замечали, что он периодически просто тенью следовал за ней, наблюдая издалека.       — Как прикажете, султанша, — Назлы поклонилась и, повернувшись, увидела Турхан-хатун.       — Остаётся только ждать, — устало пробормотала Хюррем. Надя встала напротив неё, и султанша ленивым жестом указала на место рядом с собой. — Ты сделала то, о чём я тебя просила?       Предвестница кивнула и осторожно приземлилась рядом с госпожой.       — Ты хорошо питаешься? Мой внук должен родиться здоровым.       — Я чувствую, что это будет девочка, — уныло отозвалась Турхан. — Мне бы этого хотелось. В таком случае, наверное, её жизнь сложится лучше, чем у наследника престола.       Вдруг Хюррем слабо усмехнулась.       — Вижу, Мехмед с тобой и впрямь разоткровенничался.       — О чём вы?       — Он говорил мне то же самое. Он всегда был против этой братоубийственной войны за власть, а потому мечтал о дочке, чтобы та не несла тот же груз, что и он. Мой сын всегда был слишком добрым и доверчивым... Я всегда так переживала за его жизнь, страшилась, что враги убьют его, потому что покойный султан любил его больше всех и видел в нём истинного наследника престола... Но Аллаху было угодно, чтобы достойнейший занял трон, и так и случилось. Благодаря этому то, что я пережила в Иншалосте, меркнет в моей памяти, ведь все мои дети выжили в этой войне...       Внезапно Хюррем поморщилась, лоб её прошило морщинами боли, и она приложила ладонь к груди.       — Вам плохо? — озаботилась Надя, осторожно положив руку на плечо султанше.       — У меня иногда так болит сердце, — призналась она. — Внезапно может перехватить дыхание, и мне как будто хочется плакать. Но причину я не понимаю.       В этот раз Надя понимала, о чём речь. Назлы и Эсма рассказали ей о приказе султана Мехмеда. Михримах прокляла собственную мать, лишив её памяти о сыне. Неизвестно, как ей удалось сломать законы колдовства — наверняка без помощи Когтя Шабаша не обошлось, — но факт оставался фактом. Одному богу известно, какую цену за это пришлось заплатить бедной султанше. К тому же, непонятно, могла ли память вернуться, если ей что-то в один день напомнит о её погибшем ребёнке.       Немного осмелев, Надя погладила несчастную женщину по плечу.       — Наверное, вы переживаете за своих детей, госпожа, — предложила самую очевидную причину её слёз Фема. — Но всё будет хорошо.       Хюррем устало помотала головой.       — Это не похоже на волнение. У меня будто от сердца оторвали кусок. Ещё и этот ребёнок... — султанша спрятала лицо в ладонях и растёрла его. Затем медленно поднялась с дивана и строго посмотрела на предвестницу. — Ступай помоги своему брату. И помни о том, что я тебе сказала.       Турхан кивнула со скорбным выражением на лице и поднялась вслед за султаншей, запахнув полы халата. Проводив спину госпожи взглядом, она вздохнула и вышла из покоев через другую дверь, чтобы прямо на выходе столкнуться с тем, кого меньше всего хотела видеть сейчас.       — Мой месяц, как ты? — обеспокоенно пролепетал Тодор, проведя рукой по светлым локонам Нади.       Та поморщилась, будто увидела нечто мерзкое, и отклонила голову.       — Что ты здесь делаешь, дядя? Отправляйся к нашим родичам и помоги им подготовиться к осаде.       — Не стоит так переживать, милая, — ласково ответил поляк, по-лисьи улыбнувшись. — Гибель Милоша и Бланки заставила их наконец отнестись к этому серьёзно. Они привезли с собой доспехи и достойное оружие, культисты будут уничтожены, не сомневайся. Сильнее нашего с тобой клана нет никого и ничего!       Надя закатила глаза от самонадеянности дяди, которая была ещё и необоснованной, учитывая его полную бесталанность в их деле, и обогнула его, чтобы пойти дальше, бросив напоследок язвительное:       — Тогда тебе следует обвеситься этим всем, чтобы тебе вдруг не вырвали твои роскошные чёрные локоны, дядя. Зрелище будет не из приятных.       — А я остаюсь здесь с тобой, мой месяц, — спокойно ответил Тодор, и эти слова заставили Надю замереть и медленно повернуться к Гладышевичу. Тот скрестил руки на груди с колючей ухмылкой. — Это повеление Астрид.       — Да что ты с ней сделал? Как ей запудрил голову? Чем ты ей угрожаешь, раз она отправляет всю свою семью на войну, а тебя оставляет здесь?       — Она просто очень беспокоится за тебя... — Тодор плавной походкой приблизился к племяннице, которая инстинктивно сделала шаг назад. Очертив контуры её тела взглядом, Гладышевич прошелестел: — Когда я узнал, что тебя отравили, мой месяц, я пришёл в такую ярость, что не смог усидеть на месте... Но не бойся. Пока я буду рядом с тобой, ничто и никто тебе не посмеет угрожать.       Почему-то от этих слов Надю всю прошило неприязненными мурашками.       — Держись от меня подальше!       — Кто же тогда защитит тебя? — выгнул бровь Тодор, заискивающе улыбаясь. — Без меня ты будешь беззащитна в этом огромном дворце. Ты и плод в твоей утробе... — он невесомым движением окружил ладонью линию живота племянницы. — Мы всё ещё можем сбежать подальше отсюда, мой нежный месяц, и ты всегда будешь в безопасности рядом со мной. Сейчас этот султанишка уйдёт на войну, и, если богу будет угодно, он не вернётся.       — Что ты говоришь! — прошипела Надя, опасно ощерившись. — Как ты можешь...       — Т-ш-ш... — он положил палец на губы Фемы, и та резко клацнула челюстями, чуть не ополовинив ему палец. — Мой возлюбленный ангел кусается... Но подумай сама. Если этот мальчишка исчезнет, ничто не станет удерживать тебя здесь... Мы вернёмся домой, и всё будет хорошо.       — Я не собираюсь возвращаться, — выплюнула Надя. — И довольно об этом! Убирайся с глаз моих!       — Это говоришь не ты, — он резко приблизился к ней, и его раздавленный вид по-настоящему испугал её. Тодор схватил её за плечи и сжал. — Они не дадут тебе здесь жизни, ты умрёшь! Подумай, мой месяц, тебя едва не отравили! Что ещё должно случиться, чтобы ты поняла, что тебе нужно вернуться со мной домой!..       — Турхан-хатун! — раздался пронзительный неприятный голос позади Тодора.       Надя посмотрела за спину своему дяде, лицо которого исказилось яростью от того, что кто-то посмел прервать их, и увидела свою соперницу. Та несла поднос с изящным кувшином и несколькими золотыми армуду. Тодор выдавил из себя проклятие и капризно замахал рукой.       — Исчезни, похотливая мерзавка, чтоб глаза мои тебя не видели!       — К счастью, эфенди, я не ваша рабыня, — процедила вежливо Севен-хатун, кивнув на Надю, — я пришла к этой светлейшей ханым-эфенди. Турхан-хатун! Сюмбюль-ага приказал мне принести тебе целебный отвар.       Тодор чуть не поперхнулся от ярости. Закрыв своим телом Надю, он зашипел на девицу:       — Как ты, тварь, посмела даже взглянуть на неё после того, как пыталась убить её! Если тебе дорога твоя жизнь, исчезни!       — Я? Зачем мне травить её? — подняла брови Севен, приближаясь к беседующим.       — Ты хочешь стать здесь госпожой вместо моего месяца... Поэтому ты хотела убить её? Ты жадная, бесстыжая и жестокая гусыня! Проваливай немедленно!       Надя хмуро переводила взгляд со своего дяди на соперницу, которая даже не скрывала своей неприязни к ней. Трудно было понять, кто из них обоих был ей неприятен больше. Севен тем временем оказалась подле них, изобразила пренебрежительно короткий реверанс и кивнула на свой поднос.       — Это вам, "госпожа".       — Мой месяц это пить не станет! Пей сама!       — Как угодно.       Наложница с равнодушным видом налила из кувшина отвар в армуду и отпила немного, после чего с вызовом посмотрела на прищурившегося Тодора.       — Вряд ли Хюррем Султан отнесётся столь же терпимо к вам, эфенди, если я скажу, что вы находитесь рядом с фавориткой Повелителя. С вами может что-нибудь ненароком случиться, будет страшное горе...       Прошив наложницу полным ненависти взглядом, Тодор фыркнул и, ласково попрощавшись с Надей, шустро ретировался.       — Если ждёшь от меня благодарностей...       — Не жду, — отрезала равнодушно Севен. — Ты мне всё ещё противна. И даже то, как ты дышишь, вызывает у меня отвращение.       — Неужели? И зачем тогда ты пришла? — скрестила руки на груди Фема, бросив взгляд на поднос. — Я же знаю, что по приказу Хюррем Султан никто мне не может передавать еду и питьё, кроме Сюмбюля-аги.       — Ты мне противна, — повторила Севен, подняв один уголок губ, — но на капельку меньше, чем этот лжец... Вот тебе мой совет. Остерегайся его, Турхан-хатун.       С этими словами наложница проследовала дальше по коридору.       — Остерегаться, потому что он по моей просьбе тогда преподал тебе урок? — съехидничала Фема. — Или ты так пытаешься втереться ко мне в доверие, чтобы снова попытаться отравить?       — Думай, как тебе хочется, выскочка, — выплюнула Севен, бросив колючий взгляд на соперницу из-за плеча. — Надеюсь, у тебя родится двуглавый змей, и тебя вышвырнут отсюда как грязную ведьму!       Надя раздражённо вдохнула и, приведя мысли в порядок, направилась дальше своей дорогой. Было ли это благородство Севен-хатун, или она снова пыталась подобраться к ней, чтобы закончить начатое... Тодор дал ей надежду и выбросил, как ненужную тряпку, но чтобы раздавать своей ненавистной сопернице какие-то советы... Фема тряхнула головой. Нельзя было отвлекаться.       Ей нужно было помочь Андрею, но одна мысль о новой встрече с братом терзала её. Ведь из-за того, что она не вмешалась — не настояла тогда на том, чтобы вышвырнуть Ишкибала или и вовсе убить, — погибли Милош и Бланка. И пусть ни она, ни Андрей не имели к ним какой-то сильной привязанности, потому что впервые их встретили, это не отменяло того, что снова из-за проклятого Ишкибала погибли их родные.       Внутри неё что-то скрутилось в узел, и Надя прогнулась в спине, схватившись за живот. К горлу подступила тошнота, голова закружилась, и предвестница схватилась другой рукой за стену, чтобы удержать равновесие. Она не раз видела, как вынашивали детей её мать и тётки, но срок был ещё слишком маленький, чтобы её тошнило.       Но когда она наклонилась, из ворота её халата вдруг выпала какая-то подвеска.       — Это ещё что? — удивилась Надя, взяв обоими пальцами кулон в форме двух половинок солнца и луны, подвешенный на серебряной цепочке.       В её шкатулке с драгоценностями никогда не было такого украшения. Но что более важно: такую же подвеску она видела у Михримах. Иной бы подумал, что она украла кулон у пропавшей султанши. От греха подальше Надя расстегнула замочек сзади на шее и сняла украшение, положив его в карман. Она не помнила, как оно оказалось на ней, но намеревалась подумать об этом чуть позже.       

***

      У Сюмбюля глаза были на мокром месте, когда его госпожа взмахом ладони приказала ему оставаться за пределами комнаты и не идти за ней. Прекраснейшая и могущественная из всех живших султанш облачилась в чёрное парчовое платье с роскошным венецианским воротником из кружева. Медленно спустившись по лестнице, Хюррем оказалась в небольшой комнатке. Чилахане всегда было местом, которое Повелитель трёх континентов мог считать единственным, где никто не смел его тревожить. Место для его молитв, ставшее его домом и практически могилой.       Хюррем перестала сдерживать себя и позволила необъятной скорби отразиться на её лице. Когда она осторожно отворила дверь, она знала, что слёзы потекут быстрее, чем она сможет остановить их. Она знала, что её мужа тут не будет, но будто чувствовала его, слышала голос, ощущала присутствие... Чувствовала, как ему тут было плохо, одиноко, как он сидел в том углу и привычно пересчитывал бусины на своих чётках.       Ноги её подкосились, и она упала на подушки, где сидел раньше Сулейман. Хюррем приподняла голову, осматривая тёмную и тесную келью, попыталась глубоко вздохнуть, но горло тут же сдавило спазмом, в носу защипало, и она заплакала, чувствуя невыносимую тяжесть на душе. Рядом, под деревянным столом, она увидела чётки Сулеймана. Сгорбившись и согнув колени, она взяла чётки в руки, прижала их к груди и опустила голову.       — Прости меня, Сулейман... — запричитала дрожащим голосом Хюррем. — Я предала тебя, твою память... Прости меня... Аллах наказывает меня за то, что я позволила себе...       Она не могла простить себя за то, что поддалась Ибрагиму в подземелье. За то, что позволила счастью от собственного спасения и возможности скоро увидеть своих детей взять верх над её преданностью. Ей было невероятно стыдно, но ещё больше чувство вины её грызло за то, что она понимала, что отнюдь не Ибрагим был единолично виноват в том, что случилось.       Она знала, что он чувствовал тогда, и позволила этим эмоциям проникнуть внутрь себя. В том была его вина, бесспорно: в какой-то степени он воспользовался тем, что они могли чувствовать то, что испытывал другой, потому ей не было стыдно именно за это. Ей было стыдно за другое: эти чувства бы не проникли в неё без её собственной воли.       Хюррем сжалась в комочек. Она всеми силами пыталась выбросить эти воспоминания, но они жгли напалмом. В её памяти было множество размытых моментов и тёмных пятен... и это тревожило её, даже гневило. Хотелось заставить своё сознание продраться сквозь эту странную патоку, вспомнить желанное — и забыть нежеланное.       Пока он страдал здесь, лишённый личности и памяти, словно брошенный ребёнок в теле взрослого, она позволяла себе желать другого мужчину. Чувствовать странную радость от того, что они смогли забыть о своих разногласиях... Своими собственными речами наставлять Ибрагима избавиться от своей ненависти. Сделать к ней шаг.       Ведь отталкивай она его и провоцируй дальше, ничего бы этого не было. Но она хотела вытащить его истинные чувства наружу — но зачем? И как ей дальше жить с этим? Хуже всего было то, что где-то на подсознательном уровне она слышала тонкий противный голосок, который оправдывал её.       Изабелла, Фирузе-хатун... Сулейман читал ей прекрасные стихи и возвышал её, чтобы потом вдруг резко отпустить свои объятия и взглянуть на то, как она падает в пучину отчаяния. Она никогда раньше так не думала. Всегда считала, что она может быть лишь его тенью — и это самое большее, что она могла получить. Он освободил её, женился за ней, дал ей трёх замечательных шехзаде и султаншу... Но теперь, оглядываясь назад, она чувствовала больше стыд, чем тоску или скорбь.       Почему, почему она испытывала облегчение? Как она вообще могла такое чувствовать? От этих ужасных мыслей у неё разрывалось сердце. Как только её совесть позволяла этим мыслям вообще существовать в её голове?       — Султанша... как вы? — до её ушей донёсся робкий-робкий голосок Сюмбюля-аги, с огромной жалостью смотревшего на свою госпожу.       Та стёрла слёзы с глаз и сипло вздохнула.       — Не печальтесь, госпожа... За Повелителем был самый лучший уход... И сейчас он ни в чём не нуждается. Последние часы он думал о вас... ваша смерть раздавила его.       Она знала, что он просто неловко пытался утешить её, как мог, но реакцию это вызвало противоположную. Лицо Хюррем перекосило от горя, горло снова перехватило, и она спрятала от Сюмбюля свои красные щёки и бегающий взгляд. Затем крепче сжала чётки Сулеймана дрожащими пальцами и поднялась с подушек, опередив попытку своего слуги помочь.       — Я ведь попросила меня не тревожить.       — Повелитель уезжает, госпожа... — с трогательной заботой сообщил Сюмбюль. — Я должен был сообщить вам.       — Не знаю, как посмотрю ему в глаза с мыслью, что, быть может, вижу его в последний раз... — Хюррем до боли сжала бусины. — О, Аллах, защити моих детей...       — Всевышний будет оберегать их, госпожа... Как же иначе? Он не допустит, чтобы вы снова так страдали.       Сюмбюль всё пытался заглянуть в воспалённые глаза султанши, но она отчаянно избегала его взгляда.       — Ответ от Оздемира пришёл?       — Да, госпожа... Он готов встретить вас в ближайшие часы, пока не отправится вслед за Повелителем в лагерь.       — Хорошо. Подготовь мою карету и сообщи Фахрие, чтобы привела... его.       — Конечно, госпожа. Я тотчас распоряжусь.       Как она добралась до парадного зала, где с султаном обычно прощалась его семья, Хюррем Султан помнила смутно. Руки и ноги были ватные, холодные от волнения, и в груди так больно ухало сердце, что кровь к голове едва поступала — она чувствовала ужасное головокружение. Небо и земля кренились влево-вправо, и даже живот скручивало в узел от волнения. Когда внутри на неё воззрились несколько пар глаз, Хюррем почувствовала, как в её собственных глазах темнеет. Всё стало каким-то вялым, медленным, словно само время пыталось замедлить свой ход ради неё. Она разглядела доспехи Сулеймана, которые в знак уважения к памяти отца надел Мехмед на свою первую священную войну, и выглядывавшую из-за полов чёрного плаща рукоять ятагана с навершием в виде головы льва — меч, также принадлежавший его отцу.       И Ибрагима Пашу, привычно стоявшего за спиной государя с непроницаемым лицом.       — Валиде... — произнёс мягко Повелитель, когда мать подошла к нему.       — Где Баязид? Почему он не пришёл?       Мехмед бросил мимолётный взгляд на своего визиря, который лишь неоднозначно покачал головой, и неуверенно улыбнулся.       — Ему тяжело прощаться с вами. Простите его за это, валиде.       — Сейчас не то время, чтобы держать обиды... Береги его, Мехмед.       — Да, валиде. Не тревожьтесь.       — Ты всё-таки отрастил волосы, не послушал меня... Я только сейчас это заметила... Ты так вырос, Мехмед... — прошептала Хюррем, убирая длинную волнистую прядку бронзовых волос сыну за ухо; тот печально сдвинул брови на переносице. — Я всегда мечтала увидеть этот день... и одновременно боялась его больше всего.       Мягкие руки сына, обтянутые перчатками, поймали её ладонь и приблизили к губам. Он трогательно поцеловал её ледяную кожу, обеспокоенно глядя в глаза матери, и задержался, прежде чем сжать её пальцы и отпустить. Но Хюррем не сдержалась и почти накинулась на шею сына, сжимая его изо всей силы и снова роняя горячие слёзы.       — Пожалуйста, сынок... Только не умирай... Вернись домой живым и здоровым.       — Обещаю, валиде, — он заключил её в крепкие объятия. — Я обязательно вернусь. Империя моего отца снова станет великой.       В очередной раз за короткое время стирая слёзы с щёк, Хюррем отступила назад, где её поддержала Хатидже, видя, как у той подкашиваются колени. Переживая за раненую голову тётушки, Мехмед не дал ей наклониться, чтобы поцеловать свою руку, и сам подошёл к ней, целуя в лоб.       — Благословите меня, тётушка.       — Благословляю, мой сильный лев. Я ни секунды в тебе не сомневаюсь, — она со слезами на глазах поцеловала его в ответ в щёку, как делала в детстве, и слабо улыбнулась тому, как тот засмущался. — Пусть твой меч будет острым, а щит — крепким. Иншаллах.       — Аминь... — Мехмед затем сдвинул взгляд на свою возлюбленную, и в голубых глазах падишаха проступило смятение.       Им ведь так и не удалось поговорить по душам с момента их ссоры в дворцовом саду. Ему казалось, она всё ещё была обижена на него, а потому просто протянул ей свою руку. Надя вздохнула и окружила его ладонь пальцами и прижалась губами, а затем и лбом к тыльной стороне. Немного поколебавшись, Мехмед коснулся щеки своей возлюбленной, и она в ответ снова подняла руки и крепко сжала его ладонь. Хюррем посмотрела на сына и возможную невестку и не удержалась от едва заметной улыбки. Затем поневоле скосила взгляд на Ибрагима, который, кажется, всё это время и не сводил с неё взгляда. Даже то, что она заметила это, не смутило его: он продолжал неотрывно буравить её чёрными глазами.       — Храни вас Аллах, — попрощался с ними Мехмед и, повернувшись к дяде, положил руку ему на плечо. — Вверяю вам свою семью и дворец, паша.       — Не извольте беспокоиться, Повелитель, — поклонился учтиво Великий Визирь.       Окинув всех своих родичей прощальным взглядом, он развернулся и больше не оборачивался. Глаза его отныне были холодными, поступь — решительной, и он приказал своему сердцу не испытывать ничего, кроме решимости победить. По пути он объединился с главой своей разведки, Адилем, затем на улице встретился с Алешем и всем польским кланом. Среди них, как и обещалось, были даже женщины-предвестницы, облачённые в боевые доспехи. Во взглядах их была лютость, безоговорочное желание отомстить за погибших Милоша и Бланку всему культистскому.       Казалось, весь дворец застыл, когда его владыка с войском покинули его. Наложницы прилипли к окнам, слуги шёпотом или молча молились Всевышнему. Корпуса бостанджи и янычар на площади принесли клятву перед падишахом ни секунды не колебаться и принести империи долгожданную победу над этой нечистью. Их ятаганы взмыли в воздух, и они торжественно воспели имя своего господина, когда тот проходил под их скрещенными клинками, словно под навесом.       Наблюдая за этим в окно, Хюррем снова сжала в руках чётки Сулеймана и отвернулась, когда поняла, что может не удержаться и начать инстинктивно кричать сыну, умоляя того остаться. Хатидже тоже провожала фигуру Алеша печальным взглядом, крепко стискивая прутья решётки на окне, пока заспинная накидка с вышитым золотом гербом его клана не исчезла за каменными стенами.       — Ты готова, Хюррем? — вздохнула Хатидже, когда та пошла к выходу. — Кареты поданы, мы можем уехать в мой дворец, там будет безопаснее, пока Мехмед не вернётся.       — Езжайте, султанша, — ответила Хюррем, не встречаясь с той взглядами. — Я останусь здесь. Мне ещё нужно кое-что сделать. Кое-что... очень важное.       Хатидже обеспокоенно нахмурилась, напрягшись всем телом.       — Что ты задумала, Хюррем? Мехмед приказал...       — Я знаю. Поезжайте одна. Я... присоединюсь к вам немного позднее.       Опустив руки вдоль туловища, взволнованная не на шутку Хатидже беспомощно смотрела вслед своей невестке. Рядом с ней встала Турхан, прекрасно понимавшая, что собирается делать Хюррем Султан.       — Я думаю, вам действительно стоит уехать, султанша, — мрачно посоветовала Надя.       — А ты? — Хатидже недоверчиво посмотрела на племянницу Алеша.       — Я должна быть во дворце под охраной, которую оставил Повелитель.       — Нет, так дело не пойдёт! Я тоже в таком случае не уеду, если вы обе будете здесь... Аллах, что снова задумала Хюррем? Ты что-нибудь знаешь?       Надя только отрицательно покачала головой и, поёжившись, предложила султанше вернуться обратно в гарем, чтобы быть под защитой дворцовой стражи. Когда обе султанши оказались в покоях Валиде, Хатидже попросила служанок принести Коран, надела на голову платок и села на подушку, чтобы помолиться за победу своих близких. Надя стояла у окна, обняв себя руками, и взволнованно смотрела на тёмный горизонт.       — Сядь, тоже помолись, — Хатидже хлопнула по подушкам рядом с собой. — Я по себе знаю, хатун, что бесконечные треволнения будут только поедать тебя изнутри. Молись тому, в кого веришь, и отвлекись.       Надя вздохнула и последовала совету султанши. Её удивляло, что мусульманка пригласила помолиться христианку вместе с ней. Когда Надя взяла протянутый Назлы платок, она надела его на голову и сконфуженно посмотрела на Хатидже с раскрытой священной книгой перед собой. Та поняла этот взгляд и, будто ждав его, протянула ей небольшую книжечку в уже потрёпанном переплёте. Это был молитвослов.       — Откуда...       — Алеш уронил, — улыбнулась Хатидже. — Не знаю, специально или нет, но вот она и пригодилась. Что ты так смотришь? Если ты не слышала, я позволила твоему дяде и его другу, Штефану, сделать из своего дворца лечебницу для всех нуждающихся — независимо от того, какой они веры.       — Спасибо... — выдавила из себя робко Надя и подумала, как продолжить разговор, ведь с Хатидже Султан они толком не общались до этого. — Если честно, я редко молюсь.       — Я тоже, — призналась в ответ султанша, со вздохом прикрывая веки. Надя заметила, как она нервно теребила уже порядком измятые юбки своего платья; её пальцы мелко подрагивали. — Но это лучше, чем сидеть и переживать. А теперь давай немного помолчим.

***

За сорок минут до трагедии

      Хюррем уже давно замечала, что природа как будто вторила горечи жителей Стамбула. Султан Мехмед-хан со своим войском отправился в военный лагерь, чтобы в считанные часы начать наступление на подземный город и встретиться с самым опасным противником, которого видела османская армия за всё время своего существования. Уже теплело, и теперь на город опустилась страшная буря. Уже давно царствовали сумерки, но из-за тёмно-фиолетовых грозовых туч казалось, будто наступила ночь. Пока карета Хюррем раскачивалась на попадавшихся на дороге камнях, она сидела с закрытыми глазами и пыталась унять дрожь в коленях.       Сюмбюль сидел впереди неё, то и дело тревожно оглядываясь в оба окошка в карете и покусывая перстень на указательном пальце. Госпожа строго запретила ему с собой разговаривать, чтобы не отвлекать от раздумий, и старший евнух старательно подавлял желание пропищать своей султанше что-то вразумительное, остановить её. Ведь он знал, что она собиралась встретиться с Оздемиром в Алой цитадели — то есть фактически отправиться в пещеру льва. Совсем одной, вооружённой лишь своим острым умом и хитростью, и окружённой небольшой группой сопровождающих стражников, которые были больше для вида, чем для настоящей защиты.       Когда извозчик остановился, Сюмбюль чуть не схватился за сердце, потому что дверь кареты вдруг резко распахнулась, и на султаншу с евнухом воззрился охотник с полностью закрытым лицом. Даже глаза его были прикрыты полупрозрачной тканью, через которую видел только он, а глаз его невозможно было разглядеть. Меры против колдуний, нет сомнений.       Охотник нагловато осмотрел карету, будто султанша могла спрятать там беса, и сухо кивнул.       — Выходите.       — Как ты так с султаншей разговариваешь?       Охотник напряжённо посмотрел на Сюмбюля — так, что тот побледнел, — и повторил с нажимом невероятно холодно:       — Выходите, я сказал.       Хюррем не стала устраивать истерик и дождалась, когда трясущийся Сюмбюль выйдет из кареты, чтобы протянуть своей госпоже ладонь и помочь спуститься на мокрую землю. Хюррем глубоко вздохнула и посмотрела назад, на ещё одну карету. Дверцу открыл ещё один стражник и, осмотрев всё, кивнул своему соплеменнику. Из кареты неловко, без чьей-либо помощи, спустился мальчик лет шести. Порог повозки был высоким для него, и охотник лишь пренебрежительно глядел на то, как тот падает с небольшой ступеньки, потому что ему не хватает роста.       — Бесстыдник! — зашипел Сюмбюль и дёрнулся к карете, чтобы помочь мальчику, как резко остановился и взвизгнул, почувствовав холодный кончик грозной глефы у своего горла.       — Не шевелиться, — процедил охотник "без лица".       — Сюмбюль, отойди, — попросила Хюррем.       Евнух послушался, и охотник убрал оружие.       — Идёте одна. Никакого сопровождения. Прикажите своим стражам сдать оружие и остаться здесь.       — С-султанша... — пропищал Сюмбюль, который весь похолодел от ужаса. Он никак не мог ожидать настолько ужасного приёма.       — Хорошо. Перчем-ага!       К султанше тотчас подошёл глава охраны Валиде Султан.       — Слушаю, госпожа.       — Делайте всё, как скажут эти люди. Я пойду туда одна. И последи за Сюмбюлем-агой. Не хочу, чтобы у него сердце прихватило.       Поколебавшись, янычар неохотно кивнул и отступил на шаг, потянув на себя старшего евнуха. Тот в ужасе закрыл рот рукой, когда увидел, как султанша взяла за крошечную ладошку ребёнка и повела за собой в огромную крепость. Но он даже не мог пискнуть, видя, как на него смотрит целая орава вооружённых до зубов охотников... нет, бандитов, ей-богу! Они не были похожи на бравых воинов.       — Непохоже, чтобы они были готовы выступать на войну... Слишком спокойные, — поделился своими подозрениями Перчем-ага на ухо евнуху, чтоб никто больше не услышал.       Тот в ответ только зашептал молитву на арабском, закрыв половину лица ладонью.       — Всевышний... не дай нам лишиться нашей госпожи, едва мы обрели её вновь... Сохрани её...       Хюррем и ребёнка сопроводили стражи вплоть до входа в главный донжон цитадели. Никто даже не предложил ей зонт, чтобы укрыть от дождя. Но она всё терпела, стиснув зубы. Это должно было стоить всего унижения, что она испытала, и всех лишений, что пережила.       Крутая лестница, окружённая по краям железными чанами с пылающим огнём, полукругом окружала башню и вела к парадным воротам. Ступая по ней, султанша чувствовала, будто поднимается в храм к тому, кто возомнил себя каким-то божеством. Ребёнок с трудом переставлял ноги, еле поспевая за султаншей, чья хватка была крепкая и не позволяла ему отставать.       — Я устал, госпожа... — пробормотал виновато ребёнок, спотыкаясь. — Лестница очень длинная...       — Терпи.       — А где моя няня?       — Увидишь её потом. Сначала ты должен пообщаться с одним эфенди. Ты помнишь, что тебе сказал Андрей-бей? — спросила она с нажимом.       Мальчик кивнул. Маленький золотой тюрбан на его голове промок, и свободной рукой он постоянно его поправлял, будто тот давил ему на голову.       — И что ты запомнил?       — Если будет страшно, нужно помнить, что всё это как будто игра... — неуверенно ответил мальчик. — Что бей-эфенди хочет посмотреть, сгожусь ли я ему в ученики...       — Да, всё верно.       — Но, госпожа, охотники страшные! Похожи на шайтанов! — задрожал ребёнок, пальцы его перестали сжимать ладонь султанши. — Я не хочу становиться им!       Хватка Хюррем усилилась, и она остановилась на каменном лестничном марше, чтобы поставить ребёнка перед собой и, опустившись на корточки, посмотреть ему в глаза.       — Послушай. Если ты этого не сделаешь так, как надо, однажды за тобой придут те, кто гораздо страшнее этих злобных шайтанов. Ты же не трусливый маленький бей?       Поджав губы, черноглазый ребёнок стёр слёзы с щёк и заправил такую же чёрную прядку волос за тюрбан. Затем кивнул. Лицо его казалось болезненным из-за нездорового румянца, но Хюррем это списала на волнение.       — Тогда пойдём.       Когда они наконец поднялись на самый верх лестницы, двери как раз распахнулись, и стражи низко склонили головы перед своим мессией. Метин Оздемир величественной походкой вышел из башни в сопровождении худощавого юноши, державшего над его головой зонтик.       — Здравствуйте, Валиде Султан, — широко улыбнулся он и приблизился к султанше, протянув ладонь. — Я невероятно счастлив видеть ваш светлый лик. Позволите поцеловать вашу руку?       Хюррем сухо кивнула и протянула ладонь, обтянутую перчаткой.       — Ну, полно. Вы меня раните... — Баш-авджи приложил руку к сердцу с обиженной гримасой и кивнул одному из стражей, сопровождающих Хюррем.       Тот моментально снял с руки госпожи перчатку, не обращая внимания на ужас и негодование на её лице. Затем Метин грубо сжал обнажённую ладонь госпожи обеими руками и прижался мокрыми губами к тыльной стороне. Хюррем скривилась, подавляя рвотный позыв.       — Как замечательно, что вы живы и здоровы. Ах... А вот и наш маленький эфенди?       Ребёнок, не выдержав этого тяжёлого проникающего взгляда, спрятался за чёрной юбкой Хюррем и затрясся. Оздемир улыбнулся и опустился на корточки перед ним.       — Не бойся меня, юный эфенди. Я — Оздемир Паша. А тебя как зовут?       — К-Кадер... — выдавил из себя испуганно ребёнок.       — Кадер... — охотник попробовал это имя на вкус и с довольной миной прижал ладонь к горячей от волнения щеке ребёнка. — "Судьба", значит... Наша встреча и впрямь судьба, а, Кадер-бей? — он мрачно рассмеялся и посмотрел снизу вверх на лицо Хюррем. — Пройдёмте, Валиде Султан. Я покажу вам своё скромное жилище.       Оздемир протянул руку, и Хюррем пришлось подтолкнуть мальчика к баш-авджи. Тот крепко сжал ладошку ребёнка, который глаз с него не сводил, и повёл их обоих внутрь крепости. Уже внутри Хюррем начала привычно озираться по сторонам, словно ожидая стрелков, притаившихся за множественными роскошными колоннами высотой в три этажа. Но кроме выстроенных в ряд по обе стороны от длинного красного ковра охотников в масках — ни души. Оздемир скромником не был: парадные ворота не вели сразу в его "тронный зал", а проводили через два зала, обустроенных не хуже, чем у самого султана в Топкапы.       Всё было в золоте.       Кажется, страх Кадера потихоньку отступал, потому что чем больше он видел, крутя головой во все стороны, тем веселее становилось его лицо.       — А я правда здесь буду жить? — спросил он уже бодрее.       — Конечно, маленький бей. У тебя даже будет своя комната.       — Как здорово! А вы мне её покажете? Я там буду тренироваться, чтобы стать охотником?       — Конечно, покажу... Но не сразу. Там сначала нужно закончить приготовления. Надир! — он позвал одного из охотников, плащ которого был алым, как кровь.       Андрей говорил, что ближайший круг Оздемира состоял из нескольких капитанов — самых жестоких людей из всей Империи. В корпус стекались многие, но выживали или оставались лишь самые жестокие, самые озлобленные, самые дисциплинированные, из которых тяжелейшие психологические и физические тренировки выжигали все остатки сострадания и человечности.       — Слушаю, командир, — поклонился Надир.       — Кадер промок. Я не хочу, чтобы он заболел. Прикажи его переодеть, а потом приведи в главный зал. И быстрее. Я ждать не люблю.       — Как прикажете. Иди за мной, — он вонзился ледяным взглядом в задрожавшего Кадера, даже не взяв того за руку и не побеспокоясь, что ребёнок может отстать и потеряться.       Когда они остались одни, Оздемир ладонью указал на другой проход. Хюррем недоверчиво сощурилась и посмотрела в противоположную сторону, куда увели Кадера.       — Что ж, Валиде Султан, я, признаться, был как громом поражён, когда прочитал ваше письмо... Мне показалось, когда мы встретились в сокровищнице, что вы с Ибрагимом Пашой были... довольно близки. Как союзники, разумеется.       — Вам ли не знать, по чьей вине я туда попала, — равнодушно отозвалась Хюррем, шаг в шаг следуя за охотником. — Чтобы выжить, пришлось подыграть ему.       — Конечно-конечно, — хмыкнул баш-авджи.       — Куда мы идём? — спросила она угрюмо, когда они вышли из ярко освещаемого факелами коридора, который ей смутно напоминал Золотой путь в Топкапы, и повернули в более мрачное место.       — Я бы хотел, чтобы вы не тревожились, оставляя мне на попечение Кадера, поэтому я подумал и решил... — Оздемир остановился напротив огромной железной двери и, сняв с шеи ключ, открыл её. — Показать вам, где он будет жить.       И как только за ними захлопнулась железная дверь, хорошо изолировавшая ранее любой звук, Хюррем застыла в ужасе, потому что её оглушил крик, полный страха и боли. Злорадство, которое Оздемир не мог скрыть, открывая дверь, должно было её насторожить, но она считала, что у неё железные нервы и ничто её не выбьет из колеи.       Она чуть не упала, когда поняла, что прямо после двери шла ещё одна небольшая лестница, которую она не заметила, потому что её взгляд был прикован к большому круглому залу, в котором единственным источником света были три факела по левую, правую и заднюю стороны огромного железного стула. Или трона. Вокруг были камеры с решётками от потолка до каменного пола, но из-за темноты ничего не было видно. Но в воздухе стоял смрад самого очевидного и мерзкого происхождения, и слышались пронзительные крики и стоны.       Оздемир любезно поддержал её за локоть и попросил быть осторожнее. Хюррем даже рот не могла закрыть от ужаса.       Поганый Мирцеус сделал вид, что изумлён реакцией госпожи. Озабоченно посмотрев на её сероватое лицо, он покачал головой и спустился по ступеням вниз, чтобы пройти к своему трону и вальяжно сесть на него.       — Вот здесь я провожу свои самые приятные часы, — с придыханием произнёс он. — Я воспитываю этих юных эфенди. Хм... Что же это? — он озадаченно посмотрел в одну из камер. — Кажется, Дамир решил уступить нашему новому воспитаннику свою камеру. Подойдите сюда, госпожа, — он поманил её пальцем, снимая с железной подставки справа от себя факел. — Наверное, вам это должно понравиться.       — Нет... — одними губами прошептала она, не слыша свой голос из-за оглушительно грохочущего в ушах пульса.       — Ах, отчего же? Вы ведь сами привели сюда Кадера. Давайте-давайте, не стесняйтесь.       Будучи изысканно вежливым в общении, он грубо схватил Хюррем за плечо и поволок к камере, где должен был быть Демир. Увидев тело мёртвого ребёнка, она сначала задохнулась от ужаса, а затем истошно завопила. Весь в гематомах, худощавый, измучанный, он лежал на боку с закованными в кандалы руками, которые больше походили на скелет. Хюррем представила, в каких мучениях умирал этот ребёнок, и отвернулась, сдавив рот пальцами, чтобы сдержать рвотный позыв.       Оздемир не удержался от смешка и подтолкнул Хюррем к соседней камере. Она увидела совершенно одичавшие от ненависти глаза и костлявые грязные пальцы, сжимающие прутья клетки. Казалось, юноша вот-вот по команде накинется на неё и попытается укусить. Охотник повёл султаншу дальше и так заставил её осмотреть каждую камеру, следя за тем, чтобы глаза её были открыты всё это время. Эти истерзанные дети навсегда запечатлелись под её веками. В их глазах не было ничего, кроме ненависти, боли и страха. Она понимала, что для них, скорее всего, всё было кончено, даже если они выберутся отсюда.       Насилием и издевательствами он уничтожил в них людей.       — Почему... Почему ты это делаешь с детьми, чёртов зверь? — понимая, что вопрос чудовищно наивный, она не сдержалась и задала его.       — Потому что их легче всего напугать, госпожа. А страх — это лучший способ сделать их послушными. Они попадают ко мне с самого раннего детства и сидят здесь несколько лет. Зал круглый, как вы заметили, и так они даже могут общаться. Смотреть друг на друга... Учиться друг у друга. Они смотрят на то, что я с ними делаю, и обучаются дисциплине, смирению и любви ко мне.       Поняв, на какую участь она обрекала маленького Кадера, Хюррем сжала в кулак со всей силы своё платье на груди и стиснула до скрипа зубы, подавляя крик. Она подозревала, что такой садист, как он, будет делать. Но ожидала, что до физического насилия он не успеет дойти, ведь малыш был ещё совсем мал, а она успеет вызволить его. Андрей говорил, что его интересовали юноши не младше тринадцати.       Хюррем затрясло, когда на её сгорбленную спину опустилась тяжёлая ладонь Оздемира.       — Отдать мне сына своего злейшего врага — невероятно изящное решение, султанша... Это такая великолепная месть. Я многое о вас знаю, но не мог даже предположить, что вы способны на такую жестокость... Признаться, я сомневался, узнав об этом из вашего письма, но, увидев мальчика, перестал. Кадер так похож на Ибрагима Пашу, что это волнует мою кровь ещё больше.       "Ублюдок... Дьявол во плоти... Да ниспошлёт Аллах тебе самую страшную и мучительную смерть за всё, что ты сделал..."       — Не беспокойтесь, — прошептал он ей на ухо мерзким похотливым голосом. — Я сделаю с Кадером всё, что вы бы мечтали сделать с Ибрагимом Пашой...       — Чудовище... — одними губами прошептала Хюррем, и Оздемир с улыбкой погладил её по спине, как ребёнка.       — Во всех смыслах... Я ведь знаю, что, несмотря на ненависть, вы желаете его. Ай-ай-ай, какая порочная и плохая султанша... — запричитал он с притворным сожалением, сместив ладонь со спины женщины на плечо, сжимая и понуждая выпрямиться. — Интересно, что бы подумал покойный Повелитель?       В глазах потемнело, и Хюррем схватилась за стену.       — Мне всё равно, — дрожащим голосом прошипела она. — Только исполни свою часть нашего уговора.       — Я всегда держу своё слово, госпожа. Как же иначе прививать дисциплину и послушание? Мой отец всегда учил меня отвечать за свои слова... Знаете, он оставил мне огромный шрам на голове, потому что бил кочергой всегда в одно и то же место. А ещё этой же кочергой, только раскалённой, однажды мне клеймо поставил. Я такое же ставлю на этих маленьких эфенди, чтобы помнили, кому принадлежит их любовь и послушание.       В свете факелов Оздемир увидел мокрые щёки султанши и сдавил её плечо.       — И не хныкай при Кадере, иначе его пребывание здесь в первый же день станет крайне невыносимым, — грубо процедил он и снова растянул губы в улыбке. — Пойдёмте, султанша. Думаю, маленького эфенди уже привели в главный зал. Мне хочется подарить вам кое-что в знак нашей дружбы.       По щекам беззвучно текли слёзы, и Хюррем яростно стирала их, понимая, что не в том положении, чтобы испытывать терпение этого чудовища. Она делала всё это ради своей семьи.       — Интересно, как же Ибрагим Паша не знал о том, что у него есть сын? Я знал об его интрижке с дворцовой калфой, но мне докладывали, что ребёнок родился мёртвым. У него даже была могила. — Не услышав никакого ответа, Метин прищурился с насмешливым видом. — Неужели наша трепетная лань Хатидже Султан так поступила со своим супругом? Скрыла от него, что ребёнок жив?       — Я не обязана тебе отвечать на эти бесполезные вопросы, Оздемир, — процедила она неприязненно. — Когда мы придём в зал, ты при всех признаешь официально, что моя дочь не является ведьмой. Издашь соответствующий указ. А затем отправишься на осаду и поможешь моему сыну.       "И умрёшь там в самых невыносимых муках, дай Аллах..."       — Конечно, султанша, конечно. Вы не будете разочарованы.       Уже в главном зале Хюррем увидела своего воспитанника, который, завидев её, бросился к султанше. Мальчика и впрямь переодели, облачив в чёрно-красный кафтан, расшитый золотом. Цвета цитадели. Мрак и кровь.       — Госпожа! Госпожа! Тут очень всё красиво! Спасибо, что привели меня сюда!       Сердце Хюррем будто сдавило тисками, и она наморщила лоб и закусила щёку, чтобы попытаться успокоиться и сдержать плач. Опустившись на корточки, она посмотрела в блестящие от восторга глаза мальчишки.       — Ты помнишь, что я тебе говорила, Кадер? — она показательно скосила взгляд назад, на Оздемира, чтобы мальчик понял.       — Да! Слушаться Оздемира-эфенди и быть старательным! Чтобы я мог потом защищать вас от нечисти, госпожа! Вы будете мной гордиться, обещаю! Спасибо!       Он действительно запомнил наставления Андрея, какими бы жестокими в своей сути они ни были. Хюррем ощутила, как ей не хватает воздуха, сжала пальчики Кадера сильнее и затем впервые за всю жизнь крепко обняла его. Она никогда не испытывала привязанности к этому мальчику — где-то даже специально, — но сегодня внезапно ощутила, как ей невыносимо больно его отпускать.       Тем временем в зал стекались гости Оздемира — капитаны его личной стражи и командующие отрядами охотников. В этот раз они были облачены в военные доспехи и в руках держали свои шлемы, готовые надеть их, схватиться за оружие и выступить в любой момент.       Оздемир обошёл их и положил сзади руки на плечи Кадера. Хюррем поднялась с корточек и вонзилась тяжёлым взглядом в баш-авджи. Тот с ухмылкой кивнул ей и повернулся ко всем присутствующим. Пришли не только солдаты Корпуса Охотников, но и кадии, крупные торговцы. Все пришли под предлогом лично помолиться и благословить священный поход Спасителя Стамбула на подгород.       — Благодарю от всего сердца, что вы пришли сюда, чтобы проводить меня и моих воинов в наш, возможно, последний джихад, — громко, с торжественными нотками крикнул Оздемир. — Даже сама Хюррем Султан, благословлённая и спасённая самим Всевышним из рук культистов, соблаговолила прийти сюда. Наша Валиде Султан... — он с огромной приязнью взглянул на Хюррем, — выжила, потому что она правоверная и могущественная женщина. Словно мать всех правоверных, словно жена самого пророка Мухаммеда, мир ему и благословение, она прошла через весь этот мрак, чтобы прийти сюда и всем нам, друзья мои, дать надежду. Надежду на то, что мы, с помощью Аллаха, выжжем эту нечисть с наших земель. Стамбул снова станет священным городом!       — Да здравствует Хюррем Султан! — закричал один из гостей крепости.       Тут же зал загудел от улюлюканий и восхвалений.       — Долгих лет жизни Хюррем Султан! Долгих лет жизни Оздемиру Паше!       Хюррем с ужасом почувствовала, как на глаза снова начали наворачиваться слёзы. Она мечтала, чтобы валашский выродок уже поскорее приступил к делу.       Входные двери в зал снова с оглушительным лязгом распахнулись, и гудение толпы постепенно затихло, когда все повернулись и разглядели нового гостя Алой цитадели.       — Ибрагим Паша... — прошептала Хюррем, брови её сдвинулись в гневе, и она снова задрожала. — Зачем ты пришёл...       Оздемир сдвинул на её лицо изучающий взгляд.       — Кажется, наш старый-новый Визирь-и-Азам Хазретлери так и не научился послушанию и смирению, — шепнул он ей цинично.       Ибрагим медленно оглядел убранство Алой цитадели, хотя уже видел эти залы ранее, и тяжёлой походкой двинулся к хозяину крепости и его гостье. Увидев ребёнка, которого за плечи придерживал подле себя Оздемир, он тотчас сдвинул прожигающе холодный взгляд на Хюррем.       — Что это значит, Валиде Султан Хазретлери? — учтивым тоном поинтересовался визирь, склонив голову с прищуром. — Вместо того, чтобы, следуя приказу Повелителя, быть во дворце под охраной, вы отправляетесь сюда. Неужели ради того, чтобы благословить нашего баш-авджи на священный джихад?       — Паша... Не ожидал вас встретить сегодня, но так даже лучше. Проходите, пожалуйста. Вам здесь всегда рады.       — Не разыгрывай комедию перед толпой, Оздемир, — процедил Ибрагим. — Отвечай! Почему ты не отправляешься в лагерь Повелителя? Или ты отказываешься участвовать в осаде? Я не вижу, чтобы твои солдаты были готовы к выступлению.       Позади Ибрагима встали вооружённые янычары в чёрных доспехах. Хюррем заметила, что их мечи были обагрены кровью. Сердце замерло при мысли, что там остался Сюмбюль-ага и мог как-то пострадать. Оставалось надеяться, что Перчем-ага защитил его.       — Паша, я не думаю, что именно это сейчас вас должно волновать, — миролюбиво улыбнулся Оздемир. — И гнев вам свой стоит направлять не на меня.       — Вот как? — издевательски выплюнул Ибрагим, изобразив честное изумление, и бросил мимолётный взгляд на Хюррем. — Я должен злиться на Валиде Султан, что она решила довериться такому чудовищу и лжецу, как ты? Ты на глазах у благородных жителей Стамбула предаёшь Повелителя. Признайся, неверный, что ты и не собирался идти на войну!       Тоненький голосок разорвал тишину.       — Госпожа просто привела меня в корпус на обучение! — вступился за охотника и султаншу ребёнок, воинственно сдвинув брови. — Как ты смеешь обвинять их?       — Ты привела этому жестокому волку на скормление крошечную овечку, султанша? — Лицо Ибрагима изменилось, постепенно темнея. — И ради чего? Чтобы подкупить его таким бесчеловечным способом?       Выражение лица Хюррем было трудно понять из-за чёрной вуали, закрывавшей её лицо до уровня глаз. Поджав дрожащие губы, она сделала свой взгляд предельно холодным и надменным.       — Знай своё место, паша, — приказала она. — Кто ты такой, чтобы я отчитывалась перед тобой?       Ибрагим тем временем встал в десяти шагах от Оздемира и Хюррем, и теперь султанша могла разглядеть огромное разочарование на его лице. В чёрных глазах капля за каплей проявлялась привычная ей неприязнь, которую он ей демонстрировал не так часто, обычно прикрываясь напускной насмешкой. Свою ненависть он ей показывал только тогда, когда не мог скрыть, как сильно она рвала ему душу одним своим существованием.       — Простите, султанша, я просто не могу удержаться... — вздохнул Оздемир, жалостливо посмотрев на визиря. — Мой отец погиб, когда мне было совсем немного лет, и я слишком хорошо знаю, какого это — быть разлучённым со своим единственным родителем...       Сердце Хюррем окончательно заледенело. Ей захотелось отвернуться и схватиться хоть за какую-то опору. Ибрагим неотрывно смотрел в лицо садисту и выродку, чувствуя, как у него чешутся руки размозжить ему череп прямо здесь и покончить со всем.       Тяжело дыша через нос, он прошипел низким голосом:       — Что ты несёшь? При чём тут твой отец?       Оздемир издевательски улыбнулся и опустил взгляд на Кадера. Затем погладил его по плечам и легонько подтолкнул к гостю.       — Иди поздоровайся со своим папой, Кадер. — Увидев, что ребёнок не сделал ни единого шага, Оздемир покачал головой и вернул внимание оторопевшему, неподвижному Ибрагиму. — Тогда сделай первый шаг ты, Паша Хазретлери. Это всё-таки твой сын.       Хюррем пошатнулась, но всё же удержала равновесие. Она ни в коем случае не могла показать, как ей больно было это видеть. Весь мир вдруг потемнел и сузился до них двоих. До Ибрагима, который смотрел на Кадера и не мог поверить своим глазам, и Хюррем, которая не выдержала и отвернулась, заметив, как начали сдвигаться на неё его зрачки.       Она была не готова увидеть в них то, что там было.       Тем временем Оздемир всем сердцем переживал о том, что ни отец, ни сын не сдвинулись с места. Со вздохом он кивнул Надиру, и тот подошёл к командиру.       — Хм... Какая досада. Что ж, Надир, отведи Кадера... в его комнату. — Он блеснул глазами на бледную Хюррем, с особенным выражением выделив последнее слово.       — Какая комната?.. — После сброшенного оцепенения наступила следующая реакция: чистого, неизбывного гнева. Не помня себя, он бросился за Надиром, рыча по-звериному: — Нет! Стой! Кадер! Сынок!!! Не смей, остановись!!!       Не успел Ибрагим даже приблизиться на шаг к Оздемиру, как его тут же скрутили подоспевшие головорезы баш-авджи. Лицо Ибрагима стало красным и наполнилось такой страшной болью, что, кажется, он сам не знал, что был способен на такие чувства. Но он не сомневался, что видел именно своего сына от несчастной калфы: такие же миндалевидные чёрные глазки и такой же курносый нос, как у Нигяр, овал лица, губы, даже взгляд — всё было от их плоти и крови.       Его единственный сын, его единственный наследник, его, Ибрагима, от простой женщины, не принадлежащий проклятой Династии...       Сейчас шёл во тьму, из которой он не выйдет больше человеком.       Ибрагим заорал не своим голосом и заплакал, не сдерживая эмоций, а когда увидел размытый силуэт Хюррем, бросился к ней, как одичалый зверь.       — Ведьма! Я ненавижу тебя! Я убью тебя, слышишь?! Убью!!!       Хюррем смотрела в сторону, не чувствуя ни рук, ни ног. Ей хотелось умереть здесь и сейчас.       — Ты чудовище, Оздемир! — ревел он, срывая голос, отчаянно пытаясь докричаться до других свидетелей. — Одумайтесь! Он истерзает его! Он мучает детей! Ваших детей!       Стражей Ибрагима практически сразу же убили охотники, но она уже не слышала ни криков толпы, ни яростных кличей янычар, ни проклятий Ибрагима. Всё было ради её семьи.       — Делай то, что обещал, Оздемир.       — Ах, да... Михримах Султан, ваша драгоценная дочурка и моя прелестная жена... Знаете, госпожа, я ведь равнодушен к женщинам. Но ваша дочь... Сумела произвести впечатление даже на меня.       — Делай. Что. Обещал... — замогильным тоном выдавила Хюррем. Ей захотелось опуститься до убийства прямо здесь и сейчас.       Оздемир ухмыльнулся и набрал воздуха в грудь.       — Друзья мои, прежде чем священный джихад начнётся... — он скосил укоризненный взгляд на Ибрагима. — А наш Визирь-и-Азам ошибается: он непременно начнётся, и я обязательно приму в нём непосредственное участие... Но прежде я бы хотел развеять ещё один ужасный миф... который, признаться, долгое время терзал и меня. Наверное, вы уже слышали, что мою супругу, Михримах Султан Хазретлери, подозревали в связях с Культом.       Толпа утвердительно загудела.       — Так вот я хочу успокоить вас, правоверные жители Стамбула! Наша Михримах Султан невиновна! Моя драгоценная супруга... — Оздемир закрыл глаза от восторга, что испытывал и едва сдерживал. — Самая чистая и прекрасная женщина из всех, что я видел... Я счастлив называться её мужем. Наши враги пытались стравить нас, лукаво внушить нам ненависть и недоверие друг к другу, чтобы разделить нас, ослабить и уничтожить! Но им не удалось! Моя супруга не испугалась слухов и сделала всё, чтобы уничтожить все сомнения, что во мне гнездились, будто ядовитые змеи!       Толпа свидетелей задумчиво перешёптывалась, но гул затих, и их взгляды приковались к фигуре на втором ярусе зала, которая, кажется, уже давно наблюдала за происходящим. Шея Хюррем вмиг стала каменной по ощущениям, и ей стоило огромного труда повернуть голову.       Мягко улыбаясь, Михримах оторвала ладонь от щеки и отстранилась от перил, на которые лениво опиралась локтями. Затем неторопливо направилась к винтовой лестнице и через некоторое время оказалась внизу, встав за спиной у мужа. Михримах, облачённая полностью в синее, под цвет собственных глаз, платье, бросила неприязненный взгляд на Ибрагима Пашу через чёрную вуаль.       — Око за око, предатель, — губы её изогнулись в усмешке.       Ибрагим процедил проклятие сквозь зубы: кричать уже не было сил, и он просто начал бездумно вырываться, пока один из стражей не ударил его по затылку рукоятью своего меча.       Оздемир с досадой вздохнул и положил руку на плечо своей жене, ласково ей улыбнувшись.       — Я счастлив, что ты будешь рядом со мной, когда начнётся джихад, возлюбленная моя супруга.       Михримах взяла его ладонь в свою и погладила пальцы, заглядывая прямо в глаза.       — Уничтожь каждого культистского упыря. В память о моём отце.       — Чего бы это ни стоило? — уточнил он.       — Да, — выдохнула Михримах. — Чего бы это ни стоило.       Наконец она обратила внимание на мать, которая медленно осела на пол, больше не сдерживая эмоций.       — Как... Как ты здесь... Михримах... — шептала она в каком-то безумии, переводя взгляд с Ибрагима на Оздемира и свою дочь.       — Я же сказала вам в письме, валиде, — равнодушно пожала плечами Михримах. — Сказала, что больше не могу жить в страхе. Я должна была встретиться лицом к лицу со своим мужем и объясниться с ним... Я знала, что он мне поверит, — султанша в поисках поддержки снова встретилась взглядами со своим супругом. — Потому что у него доброе сердце.       — Да. Мои сомнения и впрямь растаяли, будто их и не было. Признаться, у меня были сомнения и в вас, Валиде Султан наша... Но благодаря вашей дочери и протянутой вами руке дружбы, я пересмотрел своё отношение. Поэтому... думаю, самое время увидеть это. Или же... — он над чем-то задумался и замешкался. — Нет, я должен принести при всём городе извинения перед моей супругой.       Он предложил ладонь своей жене.       — Михримах?       Та с готовностью приняла его руку, и они зашагали между завороженно расходящейся перед ними толпой в сторону огромного балкона башни, вид с которого открывался на весь западный Стамбул. Словно заколдованные, свидетели затопали вслед за своими спасителями, грозясь обрушить под своим весом балкон. Один из охотников грубо схватил Хюррем Султан за плечо и поволок за остальными.       Уже оказавшись в углу балкона, Хюррем вяло посмотрела вдаль. Неподалёку, за бухтой Золотого Рога, в заснеженных полях она увидела размытые следы от оставленного Мехмедом лагеря.       Они должны были разделиться на четыре армии — столько было известных по картам входов в Иншалост, пятый — вход через пещеру под водопадом — был уже уничтожен. В Южный порт и его канализации должны были отправиться группы Баязида и Лукаша; группа Адиля и его казахов-берсерков — в проход под книжной лавкой, откуда ранее сбежала сама Михримах; а оставшаяся часть армии и предвестников — в тоннели под пыточной Ибрагима.       Место, куда направился сам Мехмед с основными силами своей армии, было подсказано именно Михримах. Это было там, в полях.       Хюррем помнила, как Ибрагим ей рассказывал об этом разговоре с Михримах и Мехмедом.       — В любом случае, мы сможем разделить наши лучшие силы и отправить их одновременно по трём проходам.       — Четыре. Есть ещё один. Бостанджи по моему приказу разобрали завалы на заброшенном караван-сарае вот здесь, в полях. Там находится старый проход в Иншалост. Развалы были совсем недавно расчищены, вряд ли Культ будет ждать оттуда нападения, поэтому резонным будет отправить туда наши лучшие силы. Но проход узкий, поэтому о грамотной логистике подумайте заранее.       — Значит, туда отправится моя армия.       Судя по всему, Мехмед не стал дожидаться Оздемира и направился в подземелье.       — Священный джихад начинается! — объявил валах и наклонился к своей жене. — Подними руку и, когда я тебе скажу, опусти её.       Хюррем обессиленно посмотрела на Михримах и Оздемира. Неужели... её дочь решила выторговать свою жизнь именно так, унизившись? Растоптав свою гордость, отдавшись этому чудовищу?       Михримах подняла руку.       — Да будет уничтожена эта нечисть волею Всевышнего! — оглушительно закричал Оздемир.       Как будто город ожидал именно этого. Словно все были подговорены заранее: знали куда смотреть, какого приказа ждать. Но что задумал Оздемир? Хюррем чувствовала, что от сердечной боли и головокружения у неё всё сильнее темнеет в глазах.       По немой отмашке Михримах опустила руку. Тишина.       Через секунду с разных сторон начало доноситься эхо, которое цепочкой пронеслось по всему городу. Раздались выстрелы аркебуз — синхронные, резонирующие, как по отрепетированной команде.       Кого-то убили? Массовая казнь? Хюррем бы не удивилась никакому изуверству со стороны этого душегуба.       Или это был сигнал?       Стоило ей об этом подумать, как земля под её ногами задрожала. Сначала ненавязчиво, затем поднялся гул, затряслись стены цитадели, и Оздемир вдруг резко раскинул руки в разные стороны и громко, триумфально рассмеялся. Затем медленно повернулся ко всем присутствующим, которые заворожённо наблюдали за ним.       — Священный джихад... — он вдохнул воздуха в грудь и с наслаждением выпустил его. — Окончен.       Земля затряслась вдруг так сильно, что свидетелей начало шатать из стороны в сторону. Небо и земля накренились, и люди испуганно бросились вон с балкона. Остановила их лишь вспышка. Затем ещё одна и ещё. Они были небольшими, похожими на блеск от чиркнувшего огнива, но после них последовал и сопутствующий грохот. Когда он добрался до цитадели, люди завопили и вжались друг в друга.       Над лагерем Мехмеда повалил чёрный дым. Как и над Южным портом, центром города и дворцом Хатидже Султан.       Не только входы в Иншалост были взорваны.       — Подгород Культа... место, где гнездились эти твари... — тяжело дышал от возбуждения Оздемир. — Уничтожен.       Уничтожен.       Уничтожен.       Они все остались под завалами, или их разорвало на мелкие кусочки. Вот почему он медлил. Вот почему...       — Нет... Нет... Нет-нет-нет-нет-нет-нет!!!       Время остановилось для неё навсегда. Затихли шёпоты, голоса, померкли краски. Мир стал чёрно-белым и начал для неё потухать, сжимаясь и сжимаясь, сужая тот небольшой коридор её зрения всё сильнее. Она бросилась к краю балкона, расталкивая людей и не отрывая глаз от столба чёрного дыма — единственного, что она видела перед собой. Михримах в ужасе попыталась остановить обезумевшую мать за руку, но попытка была неудачной. Но из-за её неловкой хватки ноги Хюррем запнулись о подол собственного платья, и она рухнула на колени и ладони. Воздух в её лёгких грозился кончиться.       Угрюмая тишина длилась несколько секунд, пока весь Стамбул не разразил душераздирающий крик.       — МЕХМЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Д!!!