Демоны порока

ИНШАЛОСТ

      Треск осыпающихся камней, лязг мечей и свист кинжалов, летящие во все стороны щепки от грозных проклятий — под сводами древней подземной крепости, бывшей убежищем для всех обездоленных и одарённых, "дети" её ещё никогда не сталкивались друг с другом. Всё перевернулось с ног на голову.       Ишкибал наступал на обугленные кости своих врагов, не обращая внимания на страшный смрад, от которого щипало в носу, и без труда отражал проклятия, летевшие в него. Адепты пытались объединять усилия, переглядывались, координировали действия, но против Ишкибала, бывшей правой руки магистра, прозванного Бездушным, сражаться было как будто бесполезно. Немощь, иллюзии, энтропия — всё отражалось от Ишкибала, как от зеркала. Адепты тряслись от ужаса и поневоле озирались по сторонам, пытаясь прикинуть, как бы покинуть сражение или успеть переметнуться к Ишкибалу, как уже сделали некоторые.       Это было слишком неестественно, слишком неправильно. Когда Бездушный вновь ступил на каменные дороги города в качестве врага, всё изменилось. Никакие беседы не шли Ишкибалу впрок, хоть кто-то из былых союзников и пытался отвлечь его тщетными увещеваниями о предательстве. В ответ на это он молчал и кровью выстилал себе дорогу к Чертогу.       Бездушный был орудием убийства. Циничным чудовищем, защитником магистра. Ему была безразлична власть и уж тем более кровь собственных союзников. Неизвестность и непонимание пробуждали ещё больший страх. Вертелись вопросы: зачем он это делал, к чему стремился, отчего обратился против своих же?       Кто-то оказывался проворнее и шустро выкидывал белый флаг, склоняясь перед мощью энтропанта, который был слишком не в духе для пустых разговоров. Они выбрасывали оружие, если оно было, и опускались на колени. Чёрный плащ Ишкибала, когда тот проходил мимо, бил их по лицам, но адепты только облегчённо выдыхали.       Ишкибал внушал ужас в своём истинном обличье. Обычно немощный и неповоротливый физически, сейчас он был так зол, что меч в его руке рассекал воздух словно играючи. Чудовищная сила его ярости заставляла кровь стынуть в жилах. Бездушный никогда не пропускал своей цели. Бездушный убивал всех, на кого указывал ему перст иерофанта Сандро. Бездушный убивал из удовольствия.       Он шёл прямо к центру Иншалоста — главной площади напротив крепости Чертога, от которой "солнечными лучами" распространялись дороги во все части подземного города. Позади путь Ишкибала был усеян телами тех, кто решил по глупости воспротивиться ему.       — Позади — наш дом и наши владыки! А ну не отступать, жалкие трусы! — взревел один из самых отчаянных культистов и зашептал проклятие, глядя прямо на Ишкибала. — Смерть предателю! Пусть задохнётся в крови своей!       Бездушный почувствовал, как внутренности начинает печь, а глотку — сдавливать спазмом. Проклятие отравления было одним из простейших и наименее элегантных способов дезориентировать противника.       Но энтропант как будто забавлялся, играясь с надеждами своих врагов. Ишкибал припал на одно колено, хрипло закашлявшись, будто намеревался опорожнить содержимое желудка, но едва он открыл рот, чтобы отхаркнуть кровь, как уже в следующую секунду тот отчаянный культист, разбрасывающийся проклятиями, понял, что кровь хлестала уже у него изо рта.       "Поступь тени" была тем, что было доступно лишь единицам из Культа.       Смелый чернокнижник округлил глаза и посмотрел вниз, увидев вонзённый в него меч. Он даже не увидел этого движения, просто не успел: Ишкибал оказался позади своего врага и, выйдя из тени, вонзил тому меч в сердце. Под испуганные вздохи своих сородичей адепт рухнул на спину, и Ишкибал вытащил из него свой клинок, затем поднялся на ноги и стряхнул с него кровь.       От его силы у культистов затухал блеск в глазах. Внутри растекалось паршивое чувство отчаяния и апатии. Плечи их инстинктивно горбились, ноги в коленях сгибались, словно стягивая к земле непреодолимым влечением.       — Морок! Насылайте морок! — кричал другой адепт, толкая своих сородичей, чтобы встать с ними в круг и снова объединить силы. У него внутри всё леденело от ужаса, когда он смотрел на бывшего советника магистра, который размеренным шагом приближался к ним с совершенно бесцветным видом. — Пусть глаза его да ослепнут!       — Это бесполезно! Ему все наши проклятия нипочём, Деон! Нужно отступать!       В живот потенциальному беглецу ударился кулак старшего сородича.       — Не сметь! Не отступать! — взревел он приказным тоном, взметнув в воздух кулак. — Мы давали клятву магистру-иерофанту и нашей верховной! Мы не отступим перед предателем!       Раздался гулкий, пугающий смех.       — Ты никогда не отличался критическим взглядом на вещи, Грим, именно поэтому тобой так легко манипулировать. — Ишкибал недовольно почесал бровь и распрямил плечи, оглядев на всех присутствующих: — У вас есть два пути. Или мы продолжаем сражаться, и остатки нашего рода будут уничтожены, или же вы присягаете мне.       Между культистами завибрировали возбуждённые шепотки. Даже старик Грим вытаращил глаза на Бездушного, никогда не бывшего прельщённым амбициями или иными удовольствиями, кроме физических. А теперь он захотел, чтобы ему присягнули? Захотел власти?       — Предатель, бросивший нас, сперва возвращается, убивает множество наших собратьев, а теперь предлагает отвернуться от своего магистра и встать на свою сторону? — с пестрящим сарказмом прошипел старейшина, качая головой. — Какая наглость! Это смешно. Я даже не знаю, посчитать тебя смелым или глупым.       — Я не собираюсь рассыпать жемчуг перед свиньями, Грим, если ты, конечно, знаешь значение этой метафоры, а не по отдельности слов "жемчуг" и "свиньи". Так что не жди от меня оправданий или длительных объяснений, — скучливо отмахнулся Ишкибал. — Принцесса, связанная со мной ханом... наверняка вы уже знаете, чего она добилась в короткие сроки. Все ведь почувствовали, какую силу нам дало преображение её силы.       Ишкибал заискивающе огляделся и увидел сомнение на лицах адептов. Они начали переглядываться и перешептываться, поддакивая словам Бездушного.       — Принцесса, которую многие из вас хотели убить, когда она проходила истязания, стала избранницей Первородного. А он не стал бы выбирать ту, что связана с предателем его детей, разве нет?       Грим хищно оскалился. Он думал убедить всех, что все их неудачи были связаны с тем, что ими руководили Ксана и Сандро, от которых отвернулся Мола Фис?       — Мы оказались здесь, как крысы в сточной канаве, когда перед нашей силой должны трепетать, — продолжал Ишкибал. — Коктейль из страха и уважения заставит людишек привести нас за ручку в монаршие дома Европы, а если этот напиток будет из страха и презрения — эти же людишки поволокут нас на вилах на погребальный костёр. Поэтому либо мы прекращаем междоусобицы и сохраняем наше наследие, либо прольётся ещё больше крови.       — От кого ты понабрался таких премудростей дипломатии, Ишкибал? — Раздался ехидный женский голос. — От принцески, которая прямо сейчас проливает кровь смертных вместе с охотниками на наш Культ?       Ишкибал повернул голову на звук, и несколько чернокнижников расступились перед ещё одной старейшиной Культа, ведьмой Еновой — вечной идейной соперницей Каллисто. Но в отличие от Грима, эта мудрая женщина не смотрела со спесью и вызовом на Ишкибала. Она была ранена, едва ходила и выглядела чрезвычайно измождённой. В руках она держала длинную курительную трубку, набитую травами, снимающими боль. Ладони и колени у неё подрагивали, рядом шедшая ведьма пыталась навязать наставнице свою поддержку, но та не позволяла себя касаться.       — Енова, — "поздоровался" Ишкибал", слегка кивнув. — Выглядишь паршиво. Лет на сто.       — Ответь-ка мне, малыш, — выпустив дым, спросила Енова, глядя на Ишкибала через плотную завесу. — Почему ты пришёл сюда и начал размахивать благими намерениями для нашего рода? Дела Культа тебе всегда были безразличны, сколько я себя помню. Что изменилось?       Энтропант отвёл глаза и сделал вид, что задумался.       — Я не собираюсь строить из себя Прометея, который будет нести для вас огонь сквозь тьму. Я просто предлагаю жизнь или смерть. Жизнь и достойную награду за наши жертвы. Или смерть, потому что лишние помехи мне ни к чему. Что тебя в этом так смутило, дорогая Енова?       Старая колдунья, выглядевшая цветущей молодой гурией, улыбнулась с некой долей ностальгии и покачала головой, снова затянувшись обезболивающими травами.       — Ты всё такой же импульсивный, как и двадцать лет назад, малыш Седрик... Что ж, — Енова убрала в сторону трубку и, поморщившись, склонила голову. Шедшие с ней ведьмы неуверенно переглянулись и неуклюже последовали примеру своей предводительницы. Из уст её зашелестели заветные слова: — Да будет воля твоя нашей волей, а нужды твои — нашими нуждами, магистр-иерофант. Да поведёшь ты нас волею Первородного.       Старик Грим взорвался, как пороховая бочка.       — Нет! Я не позволю этого! Не бывать тому! Разойдись, идиоты! — Он взмахнул руками, чтобы нерасторопные адепты немного расступились. — Я скорее сдохну, чем дам этому навозному куску вести наш род!       Ишкибал поднял взгляд на то, что было выше каменной лестницы, дорогу к которой перекрыли адепты Грима. Картина была чрезвычайно циничной: тело османского государя было почти полностью исполосовано алыми следами от плетей; слипшиеся от засохшей крови волосы прилипли к израненной коже, а цепи от его закованных в кандалы запястий устремлялись к огромным мраморным статуям. Поза его была похожа на распятие, и это была высшая насмешка Культа над предводителем мусульманского народа.       Энтропант присвистнул.       — С возрастом фантазии у тебя не убавилось, Грим. Не думал заняться скульптурой? — Ишкибал приложил окровавленный палец к подбородку и ухмыльнулся. — Впрочем, библейский сюжет для последователя колдовства это как-то... пошло. Не думаешь?       — Можешь посмеиваться, пока голова твоя на плечах, Бездушный выродок. Я посмотрю, как этот смех превратится в вопль, когда магистр и верховная спустятся сюда и спалят тебя до пепла! Адепты! Огонь!       Те из чернокнижников, что, по-видимому, изучали энтропию, как и Ишкибал, выступили вперёд и выбросили руки в стороны. Искры в чашах вокруг кольца адептов вспыхнули, и площадь окружило пламенем, которое поднялось вдоль каменной лестницы к верхней площади, где был издевательски "распят" султан Мехмед. Огонь добрался по чашам до огромного костра напротив падишаха, и на секунду тело его исчезло за взметнувшимися языками пламени.       Ишкибал выдохнул. После стычки с Сандро он погрузил султана в кошмарный сон, и присутствие там спасало его от ощущений агонии от ран и пыток, которым его подвергли культисты. Конечно, слов благодарности ему не дождаться.       — Сдайся, или твой союзник будет предан огню! — выставил ладонь в предупреждающем жесте Грим.       — Грим, ах ты, старый дятел... — Енова скривилась и погладила лоб ладонью.       Старик швырнул в неё неприязненный взгляд.       — Заткнись! А ты, Ишкибал, немедленно сдавайся! Если у тебя ещё осталась хоть капля благоразумия...       Пока Грим говорил, Ишкибал остановился, чтобы состроить озадаченный вид, затем снова надвинулся на отшатнувшихся сородичей, проигнорировав угрозу собрата.       — Ты что, не слышал, что я сказал? — оскалился Грим, напряжённо поднимая плечи.       — Что ж, если ты собираешься сжечь единственного заложника, которым ты смог бы прикрыться, как щитом... то я не стану тебя останавливать в этой самоубийственной выходке. Скорее сделай это, — отозвался Ишкибал холодно, и губы его искривились в оскале. — Честно, мне до жизни этого сопляка дела никакого нет. А вот на твой обугленный труп я бы поглядел, Грим. Ты действуешь мне на нервы.       Ишкибал медленно наступал на адептов старейшины, и те боролись с искушением убежать от энтропанта, пока был шанс. На то и был расчёт.       Но Грим не шевелился.       — До тебя долго доходят новости, мой престарелый друг, — зашелестел голос Ишкибала. — Сандро оказался лжецом, который прикрывался благом Культа ради личных целей. А ваша матрона предала вас ради младенца, выставив всех вас безмозглыми марионетками.       — Ты, кстати, с ней спал, Ишкибал, — как бы невзначай заметила Енова сзади. — Хотя я много раз говорила, что идеи Каллисто...       Вместо ожидаемого сарказма или, по меньшей мере, насмешки она с удивлением разглядела только жуткий мрак на бледном лице, обернувшемся к ней. В серых глазах не стояло ничего, кроме необузданной ненависти, и Енова впервые решила замолчать.       — Мерзкая смутьянка, — презрительно выплюнул Грим, ткнув в женщину пальцем, словно в ничтожество. — Ты отворачиваешься от верховной, которой ты приходилась воспитательницей. А без неё у вас бы не было вашего проклятого Ковена. А теперь ты, словно крыса, первой бежишь с тонущего корабля к этому предателю! Тебе всё равно, кому служить: хоть Сандро, хоть этому предателю, хоть султану Мехмеду, помани он тебя пряником! Тьфу! Старая шкура!       Он с силой харкнул в сторону ведьмы, но плевок не достиг её. Енова проследила, куда упала капля, и скривила губы.       — Старой шкуры? — выгнула бровь возмущённо Енова, уперев руки в боки. Ведьмы тотчас обступили её, высунув из плащей руки, словно готовые вступить в схватку. — Посмотри на себя, старый хрыч! Ты совсем ослеп и потому несёшь пургу! На кой чёрт ты бросился с кулаками на Ишкибала, даже не выслушав его? Сандро до нас нет дела! А Ксана без него ни на что не способна, она как брошенный птенец. Я уже не говорю об этой старой шлюхе Каллисто, которая убила нескольких наших собратьев и сбежала с тем мальчишкой-полукровкой. Подходящие для тебя владыки?       — Мы все пришли в Культ ради своих целей, Енова! Не пытайся увиливать: ты предаёшь Культ из трусости, вот единственная правда. И всё, что ты говоришь, — лишь жалкое оправдание! Сандро стал тем, кто был нам нужен в годы разрухи. И Ксана — тоже! Мы были шайкой жалких беглецов, наделённых даром, преследуемых, бездомных и лишённых цели! Он — тот, кто спас нас, и неважно, какой ценой! И я останусь ему верен. Я умру за него, если потребуется! Это — мой долг верности, знак моей благодарности и преданности!       Енова раздражённо взъерошила смоляные волосы, когда увидела, как засомневались чернокнижники, вдохновлённые речью Грима. Чего, в конце концов, стоила их жизнь без Культа?       — Ну точно дятел... Ну и что, ты собираешься подыхать за этот свой долг? Отправиться навечно в пустоту ради лидера, который швырнёт тебя в огонь, если у него зачешется пятка?       Грим обнажил передние зубы и угрюмо усмехнулся, кивнув на Ишкибала.       — Ты только что описала Бездушного, Енова. Вот кто уже предал единожды и предаст ещё раз. Если ты готова идти за ним — твоё право. Вот увидишь: он и его прицеска выбросят тебя, как только в том будет нужда.       Два ряда тёмных плащей встали теснее позади Грима, выражая тому свою поддержку. В конце концов, они действительно стали сильнее благодаря Сандро — без разницы, какие цели он преследовал. Но среди выживших культистов были и те, кто не считали жертвование своей жизнью во имя вымышленной высокой цели чем-то обязательным для себя. Для них присоединение к Культу было обусловлено как раз-таки доверием своему магистру. А тот его предал. И они не собирались умирать за него.       — С тобой бесполезно разговаривать. Послушный пёс делает только то, что ему говорят. Своей башкой он думать не привыкший, — со вздохом огрызнулась Енова и посмотрела на Седрика. — Ишкибал, у тебя есть план?       Седрик отвёл от султана равнодушный взгляд, словно разыгравшееся представление его ничуть не беспокоило, и снова надвинулся на Грима и других адептов, которые испуганно попятились назад.       — Соберём всех выживших энтропантов и уничтожим завалы у одного из взорванных тоннелей, чтобы выбраться на поверхность. Но сначала... — хищно оскалился он, взглянув на тех, кто не присягнул ему. — Нужно убрать весь мусор.       Грим сомкнул губы и с суровым выражением кивнул.       — Что ж, это твой выбор.       На стороне старика было всего двое носителей самого редкого и могущественного колдовства. Они выступили вперёд и взмахнули руками, очертив в воздухе полукруг: пламя принялось гибко танцевать от чаши к чаше, игриво поднимаясь по ступенькам наверх, к султану Мехмеду.       — Бездушный умрёт сегодня здесь, в месте, где жили тысячи наших предшественников. Мне жаль, что это слишком прекрасный конец для предателя, — провозгласил Грим.       Пока пламя перекидывалось всё выше, тяжело контролируемое даже двумя энтропантами, Ишкибал поднял брови и недовольно изогнул губы, выражая разочарование. Полы его плаща шелохнулись, и он зашагал к лестнице.       — Ты прав. Бездушный должен сегодня умереть, — отозвался прохладно Ишкибал.       Он ступил на одну ступень, потом на вторую, третью. Голос его понизился до шёпота, когда внутри он почувствовал что-то странное. Так ли себя чувствовала Михримах, когда убивала венецианку? Словно какая-то из её личин умерла.       И всё из-за этой проклятой ведьмы Каллисто.       После того, как он узнал, что женщина, которую он сам нашёл в скитаниях, оказалась той, кого он искал всё это время — тварью, проклявшей его и его семью, что-то внутри него погасло, умерло. Он думал, что в его сердце ничего не было, но, как оказалось, внутри было чудовищно много эмоций, закрытых в сундуке под сотней цепей.       Внутри него не переставая всё горело. Даже сюда, к собственным сородичам, он выстлал себе дорогу из крови, которая должна была охладить его ревущее от горя сердце. Он даже не сразу дал определение этому чувству. Когда Михримах бросила его у османов, он посчитал, что у неё был какой-то план. Он выгораживал её перед султаном. Это была надежда? Он оправдывал это здравым смыслом, непонятной ему самому одержимостью принцессой. Она была сперва столь беззащитной и потерянной, когда связь хана только была заключена, — и так быстро зачерствела, обрела могущество, обратилась огнедыщащей тигрицей. И бросила его.       Сам того не ведая, он оправдывал её. Причём оправдывал совершенно естественным доверием, которое ментор проявлял к своей подопечной. Её имя значило "солнце и луна". Она была его светилом, и то сладкое чувство, которое он испытывал, глядя на неё, смешанное с восхищением и диким влечением, он трепетно взращивал и лелеял. Относился к нему почти бережно, словно утрать он его — и всё бы рассыпалось трухой.       Он хотел посмотреть, во что выльется это чувство после двадцати лет бесчувствия, бездушия. Он считал, что это свойственно ему, прагматику до мозга костей. Но когда он узнал новость о том, что Колдуньей с Севера оказалась Каллисто, он ощутил, как вся его маска, философия осыпается осколками. Несмотря на весь свой хвалёный ум и прочную броню из многолетнего опыта и цинизма, он оказался брошенным, использованным и преданным.       Михримах выбрала некромантию, выбрала могущество, выбрала Первородного... того, кто мучал его и терзал. Она выбрала его врага.       Седрик испытал невообразимое отвращение к себе. Ишкибал чувствовал себя грязным, брошенным, использованным. И хуже всего было осознание, которое обрушилось на него уже внутри Иншалоста, когда позади образовался шлейф из крови его собратьев, но на сердце так и не стало тише.       Ему было больно. Чудовищно, до хрипа в горле, до разрывающей рёбра на ошмётки агонии. Не имея смысла в своей бесцельной жизни, он сперва обрёл его и снова потерял, вокруг всё стало пустым и серым.       Он поднимался по лестнице всё выше, чувствуя жалящие взгляды на своей спине. Вокруг ревело пламя, которое Ишкибал без труда отталкивал от себя магией. Если бы не пожирающая его внутренности боль, он бы уже убил их всех. Но что-то его сдерживало.       Старый матёрый Грим тем временем швырнул в Ишкибала проклятие, ослабляющее мышцы его тела, и энтропант послушно пошатнулся на месте. Грим гордо ударил себя в грудь, после чего вдруг захлебнулся вздохом и застыл. Он взглянул на свою руку и увидел, что держал в ней собственный кинжал, который вонзил в свою плоть. Он не помнил, когда взял его. Не чувствовал всё это время стали в своей ладони. Закатив глаза, старик упал на спину на глазах у тех, кто его поддерживал.       Ишкибал выпрямился и поднялся на последнюю ступень. Развернулся, чтобы посмотреть на членов Культа. Позади него был султан, а перед ним — остатки бывших сородичей. Енова и её ведьмы внимательно наблюдали за Ишкибалом, угрожающе покачивая руками в сторону тех, кто думал рискнуть напасть на них или на Бездушного.       Энтропант глубоко вздохнул, надел на лицо ритуальную маску и медленно поднял руку, пошевелив пальцами. Пещеру накрыла холодная тьма: огонь в смоляных чашах, повинуясь воле нового владыки, начал медленно затухать. Тени поползли к нему, окружая и заползая под его робу, изменяя её материю в некое подобие мантии, сотканной из самой тьмы. В воздухе зависло пугающее чувство, давящее на грудь, не позволяющее сделать глубокий вздох. В глазах адептов застыл страх.       Этот Ишкибал сейчас был не таким, каким они его привыкли видеть. Не таким харизматичным изувером и одновременно блестящим лидером, каким был Сандро, и не таким, как пылкая Ксана, беззаветно любящая Культ и Ковен.       Ишкибал был воплощением теней вокруг себя, их продолжением. И сейчас он демонстрировал им, с какой лёгкостью ему подчинялось колдовство, изменяющее материю. Он показывал им, что мог уничтожить их мановением руки. Его сила надавливала на их спины, склоняя к земле всё сильнее.       — На колени, — от глубокого голоса, вибрацией прокатившегося по стенам пещеры, чернокнижники задрожали.       Половина Культа покорно склонилась пред новым иерофантом. Другая продолжала, стиснув зубы, сопротивляться предателю. Они что-то отчаянно шептали, еле размыкая губы, на лицах их выступал пот.       Земля под ногами вновь задрожала. Многие тотчас переполошились, испугавшись очередного взрыва. Через секунду уши их заложило. Стены пещер подземного города скорбно завибрировали, грозно осыпаясь каменной крошкой, затем наступило молчание.       Через секунду оно разорвалось оглушительным, нечеловеческим криком, от которого все адепты торопливо позатыкали уши. Это был вопль банши, полный скорби и чудовищной ярости, угрожающий неминуемой смертью каждому, кто его слышал.       Ишкибал остался в числе немногих, кто уши не заткнул, ограничившись недовольной гримасой. Новый магистр повернул голову, посмотрев через прорези в маске на содрогающиеся стены Чертога, и мрачно вздохнул.       Этот крик словно кипятил кровь. Он был в буквальном смысле душераздирающий.       И практически сразу парадные врата Иншалоста, которые служили сотни лет нерушимой преградой, превратились в распроклятые щепки.

ДВОРЕЦ ТОПКАПЫ

За три часа до событий в Иншалосте

      Когда они добрались до покоев султана, у них была пара минут, прежде чем янычары визирей Дивана добрались бы до них. У них остался только один стражник в качестве охраны, а колдовские силы Фемы не были неисчерпаемыми. Залимхан-хатун вела султаншу, поддерживая её за талию и перекинув её здоровую руку через плечо, и беспрестанно шмыгала носом, дрожа от страха. Севен захлопнула за ними двери и спешно защёлкнула все засовы. Покрутив головой, она заметила стул у рабочего стола государя и, подняв его, подпёрла двери. За дверями слышались крики и стоны наложниц, до которых добрались янычары, и от этих звуков кровь стыла в жилах.       — Давай, Турхан, шевели мозгами! — огрызнулась Севен, сверкнув глазами на предвестницу. — Где потайной ход?!       — Почём мне знать, чёрт возьми?! — откликнулась она злобно, крутя во все стороны головой в поисках хоть одной зацепки.       Залимхан, услышав, как в двери начали ломиться янычары, заверещала и, бросив Хатидже на диван, упала на пол и обхватила голову руками. Ей было так страшно, что она задыхалась от слёз.       — Нас убьют! О божечки! Нас убьют... Убьют-убьют-убьют!       — Успокой её, Севен! — зашипела Надя, прижав пальцы к вискам.       Севен в несколько широких шагов оказалась напротив Нади и ударила её по лицу.       — Ты больше жила в этих покоях, чем на этаже фавориток! И что, зря?! Как ты можешь ничего не найти, тупица?!       Рабыня грубо схватила за плечи предвестницу и встряхнула, зато тут же получила туфлей Турхан по голени. Зашипев, Севен попыталась схватить соперницу за волосы, но та отшатнулась назад и в сторону, чтобы не позволить той себя тронуть.       — Русская приблуда! Сделай уже что-нибудь! Хоть что-то! Ты же чёртова ведьма!       — Я не ведьма, и я не знаю, как найти потайной ход! Вместо того, чтобы орать на меня, лучше помогла бы с поисками! — зарычала на неё Фема, сдвинув брови в яростном выражении, и нервно замахала рукой. — Ищи рычаг или что-то такое! Тяни за книги в шкафах, за канделябры на стенах! Залимхан! Не оставляй госпожу одну!       Залимхан продолжала хныкать, раскачиваясь взад-вперёд, а затем вдруг замерла и бросилась к дверям.       — Может, если мы сдадимся сами, они пощадят нас? Мне так страшно... так страшно!..       Как только совсем юная наложница дрожащими руками взяла стул, которым была подпёрта дверь, раздался зловещий голос Хатидже Султан.       — Убери оттуда руки, хатун... — тяжело дыша, прошипела женщина, откинувшись на диване. Слабое тело тяжело переносило ранение в плечо, и Хатидже поморщилась от боли, зажмурившись. — Они убьют тебя, как только увидят... Тронешь эту дверь — я тебя своими руками задушу. Пойди оттуда прочь.       Залимхан всхлипнула и посмотрела себе под ноги, растирая холодные трясущиеся руки. Ей и так было так страшно, а ощущение погони было худшим. В голове замелькали самые ужасные вариации того, что с ней сделают, когда поймают. Искалечат? Изнасилуют? Будут отрывать ногти по одному, наслаждаясь её болью? Девушка закрыла глаза руками и зарыдала.       Хатидже со стоном попыталась подняться. Перед глазами всё плыло, и впервые она проклинала себя за такую слабость. Двери ходили ходуном от пытающихся пробить их солдат, время шло на секунды. Севен и Фема ощупывали каждый уголок, но когда предвестница увидела, как Хатидже Султан, наполовину разогнувшаяся, упала на пол, то бросилась к ней.       — Госпожа! Проклятье, нужно обработать рану и уложить вас где-то... Почему кровь не останавливается?       — Турхан, оставь ты её в покое! Нам нужно выбираться отсюда!       — Ещё слово, Севен, и ты сбежишь отсюда только через балкон! Полётом вниз! — прошипела Турхан и вдруг осеклась, почувствовав непонятный жар на шее.       Тронув горячее место, она поняла, что кулон в форме солнца и луны горел огнём — и жар становился всё сильнее, грозясь вот-вот оставить ожог. Рыженькая Залимхан оглушительно заверещала в тот же момент, как только удар по дверям стал похож на удар тарана. От дверей что-то отскочило. На лице юной наложницы даже веснушки стали бледнее от страха.       Когда Турхан сняла с шеи кулон, который обнаружила после своего пробуждения, то увидела, как частички солнца и луны переливались странной силой, которая обжигала её. Это было похоже на колдовство, которое не могло прорваться из-за её предвестия. Надя бросила украшение на пол и вздрогнула, почувствовав, как та часть пола, где они сидели с Хатидже Султан, вдруг начала шевелиться вместе с ними. Кусок ковра спустя несколько секунд провалился в открытое пространство под полом.       — Вот он! Потайной ход! — закричала Турхан, чем тотчас привлекла внимание Севен, щупавшей подсвечники на стенах, и ревевшей Залимхан.       Рыженькая наложница на карачках подползла к потайному ходу, во все глаза глядя на путь к спасению, и не верила своему счастью. Ей было плевать, если этот ход вёл прямо в ад. Турхан успела схватить её за подол платья и сурово указать на Хатидже.       — Помоги перенести её — или останешься здесь!       Стул с грохотом отлетел в сторону, и засовы, преграждавшие путь, уже начали выходить из своих креплений. Залимхан и Надя за руки и талию обхватили полубессознательную Хатидже и потащили её к потайному ходу. В темноте они увидели винтовую лестницу, которая вела куда-то вниз, к спасению. В последний момент, когда Турхан, султанша и рыженькая наложница уже спускались по ступеням вниз, Севен захватила с собой кулон в форме солнца и луны. Стоило макушке её скрыться за уровнем пола, как пол снова зашевелился, закрывая за собой потайной ход.       Через несколько долгих секунд двери разлетелись в щепки, и вооружённая толпа охотников и янычар ворвалась внутрь. Но искомых там уже не было.       Внизу можно было услышать, как предводитель группы заорал яростно: "Найти их, где бы они ни были! Они не могли уйти далеко! Оцепить дворец!"       Когда они оказались в убежище падишаха, созданном для побега в случае вооружённого нападения на Топкапы, ощущение безопасности и спасения окатило их прохладной водой. Залимхан машинально зажала рот, продолжая хныкать, но уже от счастья, и сжалась в комочек на полу. Когда Турхан опустила на пол Хатидже, то вслед прислонилась к стене вместе с ней и тяжело выдохнула, чувствуя невообразимую усталость. Хотелось есть и пить, но больше всего хотелось хоть немного вздремнуть.       Как только первые впечатления схлынули, Севен заметила, что в убежище падишаха горели факелы. Помещение было небольшим, поместиться могла небольшая группа людей. Севен увидела столы, на которых лежали мешочки, и подошла к ним, чтобы разглядеть поближе. Это были съестные припасы.       Принюхавшись, Севен удивлённо подняла брови.       — Что там? — истощённо спросила Турхан, глядя на соперницу сквозь пальцы.       — Хлеб. Ещё совсем свежий. — Пошарив в соседних мешочках, она удивилась ещё больше. — Сыр, халва, питьевая вода... Видимо, наш Повелитель готовился к возможному побегу из дворца.       Надя нахмурилась, отведя взгляд, и задумалась. Не в духе Мехмеда было запираться во дворце и ждать, когда его захватят, чтобы сбежать. Конечно, дворец был спроектирован так, чтобы государь мог сбежать в случае угрозы, но Мехмед не стал бы им пользоваться. Он бы доблестно встретил недругов с оружием в руках и умер с честью.       Турхан помотала головой, отбрасывая скорбные мысли о Мехмеде, от которых у неё сжалось сердце. Она знала, что возлюбленный жив, чувствовала его дыхание всем нутром, но отсутствие контроля над ситуацией и невозможность как-то помочь душила её.       После уничтожения Аксайских холмов Турхан привыкла не жить, а выживать. Искать временный ночлег, охотиться в дикой природе, добывать себе еду и питьё, перевязывать раны. Она привыкла полагаться только на себя. Поэтому хныкать и страдать в данной ситуации времени не было — делу этим не поможешь.       Поднявшись с места, Надя вытащила один из факелов и принялась осматриваться в убежище.       — Надо найти чистую ткань и хоть что-то, чтобы обеззаразить рану. Раз уж здесь есть свежая еда... — Надя остановилась на полуслове и распахнула веки.       Если еда была свежая, значит, кто-то распорядился о припасах. Мехмед не стал бы этого делать, совершенно точно. А значит, приказ отдал кто-то ещё.       Пока Севен самозабвенно поглощала найденную еду, не предлагая её ни Залимхан, ни полубессознательной Хатидже, Надя наткнулась на нечто очень странное. На одном из столов лежал крепкий охотничий лук и снаряжение для стрелка, включая перчатки и колчан, набитый стрелами. Осветив остальную часть стола, Турхан увидела сменную одежду и коробку, в которой оказались склянки с зельями.       Вот кто отдал приказ.       — Михримах... — прошептала про себя Надя, чувствуя, как земля уходит у неё из-под ног. Внутри зашевелились очень противоречивые чувства. — Так ты всё знала...       В голове как будто что-то вспыхнуло. Побег Михримах, затем пленение Хюррем Султан и Ибрагима Паши, предательство Оздемира и заключение Мехмеда в подземельях. Теперь ещё и нападение на дворец... под руку с самой Михримах. Она знала это и подготовила ключ к спасению, а также пути отступления.       Нади вздрогнула, когда осознала, что не захватила с собой кулон. Повернувшись к Севен и Залимхан, она повысила голос:       — Где кулон? Вы его видели?       — Ты видимо там его оставила, — пожала плечами Севен, жуя выпечку с бесстрастным выражением лица.       Надя схватила её за предплечье и развернула к себе.       — Если ты лжёшь мне, я тебя убью, — пообещала она холодно. — Отвечай: где кулон?       Соперница вырвалась из её хватки и оскалилась, неприятно скривив губы.       — Сдался мне твой кулон, приблуда! Всё, о чём сейчас можешь думать, это о побрякушках? Кто его тебе подарил, а? Повелитель? Или Михримах Султан? Она же теперь заодно с Оздемиром... — Севен грубо толкнула Надю в плечо. — Может и ты с ними заодно?       К горлу Турхан подступила тошнота. Она разочарованно покачала головой, брезгливо осматривая наложницу.       — Твоя зависть в такой ситуации выглядит до нелепого жалко.       — Кто ты такая, чтобы меня жалеть? Себя жалей! — распахнув глаза так, что белки смотрелись страшно в тенях убежища, прорычала Севен-хатун. — Иншаллах, наш Повелитель выживет... Тогда я расскажу ему, что ты ведьма, не сомневайся. Но начну с Хатидже Султан, — скривилась в ухмылке Севен, пальцем показывая на султаншу. — Я пошла за тобой только ради этого, когда увидела, что ты сотворила с теми янычарами. Тебе конец, Турхан-хатун.       Надя положила руку за сердце и судорожно вздохнула. Русые брови дрогнули, и она облизнула губы, словно эти слова её испугали. Севен сощурилась и отвернулась, довольная произведённым эффектом. Молчание означало унизительную просьбу сохранить эту тайну.       Покачиваясь, Турхан медленно отошла к столу, чтобы вытащить из ящика зелье одно за другим и вчитаться в надписи. Выбрав несколько, она вытащила остальные и положила в шкатулку чистые хлопковые ткани, льняные нитки и иголку. Затем, проходя мимо Севен, которая откупорила маленький бочонок с питьём и пила из горла, посмотрела на неё, требуя взглянуть на себя.       — Прости меня, Севен. За то, что я сделала.       — Не выйдет, Турхан. Не старайся меня задобрить своими ласковыми словечками, — огрызнулась та, запрокидывая голову, чтобы больше питья попало в горло. — Можешь извиняться за то, что докучала мне, сколько угодно — я мнения своего не изменю.       — И всё же мне искренне жаль... — Турхан чуть наклонила голову к Севен и мрачно зашептала: — Что я пожалела тебя и не выбросила тебя на скормление рыбам. Или стоило выдать тебя охотникам Оздемира. Они быстро бы научили тебя отделять друзей от врагов.       Севен распахнула глаза и поперхнулась. Оторвавшись от бочонка, она сдвинула свирепый взгляд на Турхан.       — Чёртова ведьма...       — А насчёт твоих угроз... Сожалею, но Хатидже Султан и Повелитель знают о том, кто я.       — Что? — Брови Севен взлетели. — Как это возможно? Чем ты...       — Я прибыла во дворец вместе с Повелителем и другими шехзаде, помнишь? Мы встретились, когда были в беде. Я их друг. И они всё знают.       Севен оскалилась и нависла тенью над Фемой, пользуясь преимуществом в росте.       — Друг? Ты не только лицемерная, но и глупая. У султанов и султанш нет друзей — для них все вокруг слуги и рабыни. Ты думаешь, что если прикинешься хорошей и заботливой, они не выкинут тебя на улицу, когда ты станешь им без надобности? Если ты ведьма — такая же, как те, что покалечили их династию, — думаешь, они не бросят тебя в костёр? Вот почему меня тошнит от тебя, Турхан! — Севен сжала предплечье соперницы. — Никто, кроме меня, не видит, какая ты на самом деле. Как ты прикидываешься доброй овечкой, хотя на самом деле — обычная лгунья и ведьма. На меня одну твоя ворожба не действует.       — Почему тебя так это волнует? — приподняла подбородок Надя, вопросительно взглянув на Севен. — Какое тебе дело до того, хорошая я или плохая? Или ты сама пробовала завлечь кого-то, прикинувшись доброй овечкой, но тебе никто не поверил — и потому ты взъелась на меня, раз у меня "получилось"? Или что тебя так раздражает?       — То есть ты даже отпираться не станешь? — вздёрнула верхнюю губу Севен.       — Раз я злая и лицемерная по твоим представлениям о злобе и лицемерии — это твои заботы. Я-то что могу поделать? Из тебя только желчь и льётся, и видишь вокруг себя ты только такую же желчь. Вот потому я тебе так докучаю, потому что ты думаешь, что я такая же, как ты. Но будь оно и впрямь так, Севен, я бы воспользовалась уже кучей шансов, чтобы от тебя избавиться.       — Надо было избавиться. На будущее будешь думать, прежде чем играть в спасительницу тех, кто тебя на дух не выносит. Ты хочешь, чтобы я чувствовала долг перед тобой. Но ты выбрала не того человека, — фыркнула угрюмо Севен и, оттолкнув Фему плечом, закончила приятную беседу. — Лицемерка.       С шипением втянув в себя воздух, чтобы успокоиться, Надя вернулась к Хатидже Султан и села рядом с ней. Тронув её за плечо и убедившись, что та была наполовину в сознании, предвестница вытащила из шкатулки всё необходимое и принялась за обработку раны, включив в работу и Залимхан, чтобы отвлечь ту от рыданий.       Хатидже тяжело переносила боль. Всё её тело было покрыто испариной, и когда Надя нанесла на рану обеззараживающее зелье, приготовленное Михримах, султанша резко прогнулась в спине и захныкала.       — Простите, султанша... — вздохнула Надя, чувствуя, как со лба стекает пот и у неё начинают холодеть руки от подступающего обморока. Усталость и волнение сказывались уже ощутимо. — Я не могу отправить вас в кошмар, чтобы вы не чувствовали боль... Это слишком рискованно, поэтому потерпите, пожалуйста.       Надя попросила Залимхан поднести факел ближе, чтобы осторожно раскалить иглу и зашить рану на плече. Через полупрозрачную пелену увидев силуэт Турхан и то, что она собиралась сделать, Хатидже плотно сжала губы и отвернулась, чтобы сдержать слёзы. Это был вымученный знак согласия.       Залимхан инстинктивно взяла её за руку.       — Д-держитесь з-за меня, г-госпожа...       Турхан огляделась и, взяв кусок белого полотна, скрутила его в жгут, затем положила султанше в рот, как обычно делали при родах.       — Закусите зубами, — попросила она.       — А т-ты... з-знаешь, ч-что д-делать? — с опаской спросила Залимхан.       — Знаю. Приходилось уже так делать.       — А т-ты п-правда в-ведьма? — робко и очень тихо спросила рыженькая наложница. — Т-ты см-можешь сд-делать т-так, чтобы всё снова ст-тало х-хорошо?       Турхан замерла и подышала немного через рот, чтобы умерить головокружение. Из последних сил она старалась не провалиться в обморок.       — Нет, не могу. Посвети вот здесь. — Когда девчушка послушно наклонила факел, громко смочив горло, Турхан окинула её быстрым взглядом и заметила, как ходуном ходили её челюсти. — Заикаешься, потому что тебе холодно?       — Н-нет. П-просто... М-мне с-ст-трашно... — Казалось, девушку саму тревожило заикание. Она силилась произнести слова ровно и спокойно, но у неё не получалось, и она ударила себя по губам. — Н-не зн-наю, поч-чему не м-могу п-перест-тать...       — Наверное, ты сильно испугалась. Помолчи и попробуй успокоиться. Мы живы, худшее должно быть позади.       — А т-ты п-правда б-бы ост-тавила Сев-вен там? А м-меня?       Надя на выдохе поддела иголкой кожу, поёжившись от громкого стона Хатидже, и просунула нитку. От криков султанши девочке стало дурно, и она отвернулась, захныкав.       — Нет, не бросила бы. — Предупреждая новый вопрос, она сразу ответила: — Потому что не хотела бы, чтобы бросили меня. Давай без лишних расспросов. Мне тяжело сосредоточиться.       От вида разворошенной раны рыженькой наложнице становилось всё хуже.       — Залимхан. — Севен подошла к Залимхан и, выцепив её перепуганные глаза, кивнула на стол. — Сходи поешь. Я тебя подменю.       Передав Севен факел, Залимхан на негнущихся ногах поднялась и засеменила к столам с припасами. Соперница Турхан молча опустилась на место рыженькой джарийе и принялась свесить на рану султанши.       — Воспаление сильное. И иголку ты держишь неправильно. Опусти её пониже, пока не проткнула султанше мышцу.       — С каких пор ты лекаркой стала? — тяжело выдавила из себя Турхан, но совета послушалась.       — Мой отец был деревенским знахарем. Я многого повидала, пока не попала сюда... И не надумывай себе ничего, Турхан, — поспешила добавить Севен, фыркнув. — Я не тебе помогаю.       — Я вообще молчу, — устало отозвалась та, не отвлекаясь от своего дела.       Кажется, Севен всё же хотелось, чтобы её расспросили о мотивах. Она с грустью посмотрела на рыжую девочку, которая с жадностью накинулась на еду и бочонок с питьём. В рот попадало больше, чем Залимхан могла проглотить, и в конце концов девчонка закашлялась.       — Залимхан... ещё слишком мала для всего этого, — задумчиво произнесла Севен. — У неё никого не осталось. Ни родичей, ни шанса на лучшую жизнь... Ты, видно, не понимаешь, Турхан, что не только султана у нас отняла, но и даже просто возможность мирно жить во дворце. А всё потому что ты и тебе подобные культисты отобрали у нас даже это.       — Я сошедший на землю падший ангел, и всё горе на земле — моя вина. Ты меня раскусила, — с фальшивой досадой признала свою виду Турхан.       Она почувствовала, как лоб её прожёг взгляд Севен.       — И что, неужели тебе совсем не стыдно? Видимо, ты пришла во дворец свободной. Не переживала и толики того, что пережили мы. Всё получила на блюдечке. И тем не менее, не постыдившись, ты всё у нас отняла.       — Значит, будь ты на моём месте... Будь ты свободной и помоги султану Мехмеду, полюби он тебя, а ты его в ответ... Отказалась бы ради этого из-за пары дюжин обездоленных и обиженных наложниц? — тяжело дыша, спросила Надя, подняв на Севен болезненно блестящие глаза. — Не будь меня, место его фаворитки занять могла бы Залимхан... солнечная... безвинная девчушка. И что же тогда? Ты ненавидела бы её так же?       — На моих глазах несколько девушек покончили с собой, когда Повелитель отказался принять их из-за тебя. Они потеряли смысл жизни, — понуро прошептала Севен, и в глазах её встала печаль. — Ты проходила на балконе и смотрела на нас свысока. Никогда не ела с нами... Тебе было бы наплевать, даже если бы все мы разом утопились в Босфоре от своей ненужности.       — И ты хочешь сделать меня ответственный за их выбор? За их решение? — подняла брови Турхан. — Но ведь ты жива. Ты выбрала злиться на меня... Так где же была ты, чтобы переубедить тех несчастных девушек?       Севен разочарованно покачала головой, словно показывая, что ей не удалось донести свою мысль.       — Почему ты не можешь признать... хоть самую малость, что ты тоже виновата в этом?       Надя вздохнула и больше не отзывалась на её обвинения, начав клевать носом. Перед глазами начало потихоньку темнеть, но предвестница упорно, стежок за стежком, сшивала рану султанши. Приходилось надавливать на кожу, и без обезболивающих нестерпимое жжение в конечном итоге спутало сознание Хатидже.       Султанша распахнула полные слёз глаза и посмотрела куда-то вперёд себя. Вдруг взгляд её стал осмысленным, и боль как будто чуть отступила. Пока Надя стягивала края раны, воспалённые и опухшие глаза неотрывно смотрели на Алеша, который стоял в нескольких шагах от неё.       По холодной груди султанши прошлась тёплая волна, и по влажным щекам забежали слёзы. Ей так сильно захотелось плакать, выбросить эту ткань изо рта и позвать его, обнять его плечи, пропустить через пальцы шёлковые светлые локоны. Как она давно не испытывала мужского тепла и ласки.       Вдруг окружённая непонятным светом фигура Алеша начала чуть размываться, и Хатидже захотелось кричать ещё сильнее. Но предвестник через взмах ресниц оказался ближе к ней, затем ещё и ещё, пока не опустился на одно колено перед женщиной. Наклонившись к султанше, он окружил губами её рот, пустив горячую волну по телу, и вся боль, словно по мановению руки, отпустила её.       "Живи..." — Хатидже могла поклясться, что услышала его шёпот, похожий на дуновение ветра.       Она закрыла глаза, провалившись в эти ощущения.       "Алеш... Где ты?" — она мысленно пыталась докричаться до него, и когда тепло его губ ушло, её охватила паника. "Алеш!"       Внутри снова стало холодно. Она не могла открыть глаза, как бы ни силилась. Алеш был под её веками, она видела его прекрасное лицо, тронутое тенью страданий. Вдруг она заметила, что доспехи его были все в крови, а сам он был похож на полупрозрачную тень. Глаза его были налиты кровью и печальны. Хатидже попыталась раскрыть губы, чтобы назвать его имя, как всё вокруг потемнело...       — Госпожа? Хатидже Султан? — заметив, что мышцы на лице султанши расслабились, Севен нахмурилась и легонько потрепала её по щеке. — Турхан, султанша потеряла сознание...       Но реакции со стороны русской приблуды не было, и Севен заволновалась ещё пуще.       — Турхан!       Надя вместе с иголкой в руке рухнула на левую руку. Севен позвала Залимхан, и та с набитым ртом кинулась к предвестнице. Залимхан начала ощупывать лицо и руки Турхан, встряхивая и хлопая по щекам. Синяки и ссадины не так пугали девочку, как пунцовый цвет кожи и странный жар, исходивший от неё. Спустя несколько секунд Залимхан зашипела, будто обжёгшись.       — Ай! Сев-в-вен, она в-вся горит! — девушка начала заикаться ещё пуще, не помня себя от страха. — Чт-то же д-д-делать-то?! У н-неё же реб-б-бёнок внутри! С-севен!       Залимхан тщетно дёргала за руку Севен — та продолжала молча смотреть на потерявшую сознание Турхан. Предвестница всё ещё лежала на боку, приоткрыв рот, и дышала так, будто ей было всё труднее глотать кислород.       — Зачем её спасать? Она ведьма, ты же видела всё сама. Вспомни: всё стало ужасным, когда эта тварь прибыла в Топкапы... Пусть теперь расплачивается за свои грехи, — процедила сквозь зубы Севен и поднялась с колен. Услышав, как Залимхан снова начала плакать и что-то неразборчиво бормотать, соперница Турхан не на шутку рассердилась и толкнула рыженькую рабыню в плечо. — Приди в себя, Залимхан! Будет ребёнок у неё, не видать нам ничего! А так умрёт она, мы оставим её здесь, и всё потом наладится!       — Н-но т-там же... — Залимхан указала пальцем на Фему.       — Повзрослей наконец! — воскликнула Севен и обняла её лицо рукаи. — Хочешь помереть ради этой выскочки? Тебе совсем жизнь не дорога? Давай лучше искать, как выбраться отсюда!       Решительное выражение на лице Залимхан обескуражило Севен. У той зубы дрожали от страха, но она отдёрнула от себя руку подруги, помотала головой и плотно сжала губы.       — Н-ну и уход-ди! Она сп-пасла н-нас!       — Какой ты ещё наивный ребёнок! Ты!..       Странный звук за спиной оборвал тираду Севен. Резко повернувшись, в другой части убежища она разглядела какое-то движение. Мощёные стены осыпались мелкой пылью и начали двигаться, открывая ещё один проход. Севен испуганно выставила перед собой факел. Но в проёме показались незнакомые лица.       Во главе группы была высокая женщина с мелко вьющимися чёрными волосами и грубоватыми чертами лица. На ней были удобные лёгкие доспехи, а в руке — меч с засохшей кровью.       — Надя? — разглядев вдалеке свою племянницу, Зофияна с ужасом бросилась к ней. — Наденька!       Перед ней выросла фигура Севен, которая угрожающе наставила на неё факел.       — Кто вы такие? Откуда здесь взялись?       — Предвестники, родственники Нади, — представилась Соня, чувствуя облегчение. — Слава богу, вы выбрались живыми! Убери факел, девочка, тебе не нужно нас бояться. Мы не причиним вам вреда, а пришли помочь.       Севен не собиралась безропотно отходить в сторону.       — А если нет? Я вам не верю!       С характерным звуком натянулась чья-то тетива, и Севен почувствовала близость собственной смерти — на кончике стрелы, направленной на неё. В полумраке сверкнула пара ярких голубых глаз, полных отчаяния и свирепости. У женщины с луком наизготове были каштановые волосы, убранные в высокую косу, но причёска была жутко растрёпанная, будто она руками рвала себе волосы и несколько часов плакала.       — Тогда тебе придётся не верить в мёртвом состоянии! — враждебно воскликнула она. — Если из-за тебя я не увижу своих девочек, то я тебя!..       — Яниса, любимая, успокойся. Мы обязательно найдём тройняшек, — на литовском успокаивал жену высокий мужчина с волосами цвета начищенного золота.       На лбу у него была повязка с вышивкой, в которую были убраны сзади густые волосы. Медные усы отливали шафрановыми оттенками.       — Нет, Юстас, я чувствую, сердцем чувствую, что беда с ними... Ты же сам видел... это, — дрожащим голосом ответила Яниса.       — Милая, это могло быть наваждение. Ты ведь боишься за них.       — Нам не могло обоим показаться... Ты уже знаешь ответ... точно знаешь. Предвестие вернулось к нам. С ними беда... с моими девочками беда!       Яниса натянула тетиву сильнее, чувствуя, что вот-вот не сдержится и снова заплачет. Взгляд наполнился слепой решимостью.       — Уйди прочь, глупая девица, или я тебя убью! Нет у меня времени на милосердие!       Залимхан ткнула в одного из мужчин пальцем; заплаканные глаза раскрылись широко-широко.       — Я вид-дела его, Сев-вен! Он был с т-тем к-красивым эфенд-ди, о кот-тором я т-тебе г-говорила! Они г-говорят пр-равду!       Севен окинула незваных гостей подозрительным взглядом и вынужденно отступила. Вид стрелы, нацеленной на себя, убедительно склонял к сотрудничеству.       — Что с Надей? — спросила Соня, наконец оказавшись подле Нади. Увидев кровь, она громко ахнула. — Господи, девочка моя... Что же с тобой случилось? А ты! — Предвестница злобно сверкнула глазами на Севен. — Почему ты стояла как истукан и не помогла ей? Она же может потерять ребёнка! Яниса, иди сюда скорее!       — Соня, у нас нет времени её лечить. — Юстас прокрутил в руке меч и смахнул испарину со лба, оглянувшись назад. — Если султан в Иншалосте, но и тройняшки с ним, мы должны как можно скорее...       — Я знаю, Юстас, знаю! — Зофияна окружила лицо Нади ладонями, ужаснувшись тому, какой горячей была её кожа. — Что с ней творится? Это не похоже на колдовство...       — Если она беременна, это может делать ребёнок, сестра. Дети нашего рода развиваются иначе, а она ещё и колдунья наполовину. Я не представляю, как это...       Слушать это было уже невыносимо. У Севен дрожали от неприязни губы, когда она наблюдала за тем, как вокруг русской приблуды носились её родичи. У этой дряни было всё: султан, ребёнок от него, семья, даже чёртова ведьминская сила! И ей всё сходило с рук, будто она была какой-то благословенной мученицей. В горле Севен встали слёзы, и она проглотила желчь, которая так и стремилась вырваться наружу. Она могла бы прямо сейчас швырнуть в Турхан факел — и её бы не успели спасти. Но умирать из-за этой приблуды она не собиралась.       — Что, Надя тебе не нравится? — Севен услышала низкий голос рядом с собой. Не услышав ответа, незнакомца хмыкнула. — Молчание — знак согласия?       С ней поравнялась девушка чуть младше её самой, с резкими чертами лица, длинным узким носом и заячьей губой. В отличие от остальных предвестниц, она выглядела крупнее в плечах, и доспехи на ней смотрелись органичнее.       Севен раздражённо вздохнула и отошла в сторону стола со сменной одеждой, чтобы переодеться, пока был шанс. Незнакомка, увидев такую реакцию на себя, скрестила руки на груди и ухмыльнулась. Рядом с ней встала ещё одна девочка, возраста Залимхан. Хрупкая, несмотря на нелепые доспехи, с большими щеками и коротко подстриженными чёрными волосами. Она была небольшого роста — поэтому Севен сначала и не заметила её за спинами взрослых.       — Если я ещё хоть слово услышу о Турхан, меня вырвет, — огрызнулась на девушку Севен. — Все с ней носятся как с писаной торбой. Единственное хорошее, что она сделала, так это убила того холёного гада Тодора.       На лице девушки зажглось недоумение, которое спустя миг сменилось ужасом.       — Из-за неё погибли наши родители... — неверяще процедила сквозь зубы она. — А теперь она убила того, от кого зависело наше будущее? Тварь! Лучше бы она не рождалась! Куда приходит — везде смерть...       Окинув девочек беглым взглядом, Севен вопросительно нахмурилась, но не почувствовала себя достаточно заинтересованной, чтобы расспрашивать. Видимо, Турхан насолить успела не только девушкам в гареме, но и собственным родственникам. Неужели требовались ещё какие-то доказательства?       Вздохнув, Севен скрылась в тени, чтобы стянуть с себя грязное платье и переодеться в чистую и удобную одежду. Предстоял путь к спасению.       — Наш отец вот-вот должен был стать главой клана, а наша бабка... Из-за этой козявки, которую мы даже никогда не видели, бабушка Астрид отправила нас и всю нашу семью на другой конец света.       — И мама с папой умерли... — всхлипнула её младшая сестра, смахнув навернувшиеся слёзы. — А скоро и мы умрём!.. Тётя Яниса плачет, потому что чувствует, что с нашими кузинами горе случилось... Значит, и мы скоро умрём! Лидия, я хочу домой! Не хочу в город культистов, не хочу умирать!       Лидия погладила её по голове и прижала к своей груди.       — Всё будет хорошо, Ядвига. Всё будет хорошо... — Старшая посмотрела на Севен пронзительным взглядом. — Тётя Соня знала, что вы сбежите. Её кто-то раньше предупредил. Полагаю, кто-то из султанской семейки.       Севен вдруг вспомнила шёпот Турхан, когда они только оказались в убежище. Белобрысая змеюка тоже поймала себя на схожей мысли. Севен достала из кармана кулон в форме солнца и луны и нахмурилась. Судя по всему, путь к спасению им открыла Михримах Султан, которая спуталась с охотниками, напавшими на дворец.       — Нас обманывают и используют, как пушечное мясо, — процедила Севен, убрав кулон в карман. Набросив на голову рубаху, она надела штаны для верховой езды. — Сестра султана, Михримах, всё знала. А значит, и эта приблуда — тоже.       — Мы не хотим умирать из-за неё, — пробормотала Ядвига, прижимаясь теснее к старшей сестре. — Мы хотим вернуться домой и похоронить маму и папу... Больше не хотим войны.       — У нас больше нет дома, Ядвига. Из-за этой гадины... — Лидия посмотрела на Севен и зашептала проклятие: — Да будет очернён твой ребёнок в утробе, да будешь ты измучена, да будешь страдать так же, как страдаем мы.       Севен задумчиво убрала волосы в тугой пучок на затылке и скосила взгляд на Турхан. Судя по выражениям облегчения на лицах, с приблудой всё было хорошо. Но если от убитого ей Тодора и впрямь зависело что-то для её спасителей, путь в Польшу ей был заказан. А значит, она останется в Топкапы. Если все они выживут, разумеется.       И что же оставалось делать? Какая судьба ждала Севен, если Турхан и султан Мехмед выживут? Тоскливая жизнь замужем за каким-нибудь старым беем в разрушенном Стамбуле? Смерть в борделе за пределами империи? А если Турхан умрёт, а султан выживет? Тогда Повелитель убьёт её, несомненно, за то, что была рядом и не сберегла. Если же наоборот — это станет лучшим наказанием для этой выскочки, ведь она останется совсем одна, никому не нужная. Но и в этой ситуации Севен не сможет устроиться так, как всегда мечтала, потому что Турхан избавится от неё при первой возможности.       Быть может, стоило быть хитрее.       Оставив сестёр-полячек удивлённо смотреть себе вслед, Севен приблизилась к Зофияне и любезно поинтересовалась, не помочь ли чем.       

АЛАЯ ЦИТАДЕЛЬ

      Раймунд тихо закрыл за собой дверь, увидев, что у окна на кушетке возлежала его госпожа, укрытая тонкой шалью, что сейчас свисала на пол. Михримах Султан не выносила, когда её тревожили, потому что всегда чутко спала, но сейчас от скрипа двери она даже не шелохнулась. Ведьма так беззащитно клевала носом, подперев ладонью щёку, что Раймунд почувствовал толкнувшийся внутри восторг. Посмотрев на стол около её кушетки, он увидел кинжал, который султанша всегда носила с собой.       Ассасинские инстинкты были так сильны, что у него перехватывало дыхание. Он мог бы сейчас без труда вонзить нож в горло этой ведьмы, которая возомнила себя столь могущественной.       Раймунд Донморанси до хруста сжал кулак единственной руки, что у него осталась, и тихонько подошёл к столу, чтобы взять кинжал. Будучи оживлённым чёрной магией трупом, он не чувствовал ни голода, ни жажды. Цвет лица у него был нездорового, трупного оттенка, но всё остальное не выдавало в нём поднятого из могилы мертвеца. Впрочем, чувства были как будто раскалены сильнее, чем "при жизни".       Увидев всю суть пустоты и бессмыслия, он до дрожи боялся снова там оказаться. И как бы он ни ненавидел эту тварь, он не мог убить её сейчас. Умрёт она — и его снова пожрёт беспространство. Раймунд прокрутил кинжал в руке и, встав за кушеткой, наклонился над своей хозяйкой. Осторожно отодвинул бронзовые кудри, он прислонил кинжал к её горлу и увидел в лице спящей лишь напряжение и боль. На лбу её блестели капельки пота, а губы беззвучно шевелились.       Раймунд едва не облизнулся и легонько шевельнул лезвием, как вдруг глаза хозяйки резко распахнулись, явив белоснежные белки и полные ярости чёрные зрачки. Взгляд её парализовал Донморанси, и он хрипло застонал, почувствовав ужасную боль в теле, будто от него откусывали по кусочку.       Михримах отодвинула от себя руку Раймунда и неторопливо поднялась с кушетки. Он следил за каждым её движением, пока хозяйка разминала плечи и расчёсывала пальцами кудри. Наконец ведьма снова вернула ему своё внимание и взмахнула рукой, заставив Раймунда прерывисто вздохнуть.       — Вы, как всегда, неприкасаемы, хозяйка... Вы просто обязаны счесть это за комплимент.       Фыркнув, Михримах махнула рукой на столик, и Раймунд выбросил кинжал на пол, чтобы незамедлительно исполнить её немую просьбу. Налив в кубок воды из кувшина, он передал питьё госпоже. Михримах приняла сидячее положение и с измученным вздохом растёрла лоб, пытаясь умерить боль.       — Хозяйка, у вас кровь, — заметил с интересом Раймунд. Протянув руку, он прикоснулся к коже под её кровоточащим носом, и султанша свирепо отбросила его руку.       — Если не хочешь лишиться последней конечности, трогать меня не вздумай, — холодно прошипела она, затем стёрла пальцами кровь и посмотрела на подушечки с хмурым видом.       — Вижу, вам нехорошо, хозяйка. Может, вам стоит отдохнуть ещё немного? — Раймунд с предельно заботливым видом осмотрел лицо мадам. — Вы снова были в беспространстве, полагаю? И очередное путешествие вытянуло из вас все соки? Ах, хозяйка... в следующий раз вас это может и убить. Меня этот вариант бесконечно огорчает.       — Поэтому ты пытался перерезать мне горло? — выгнула бровь ведьма.       — Я же знал, что мне не удастся. Но вы так сладко спали, что я не удержался, — пожал плечами ассасин, плотоядно ухмыльнувшись. — Инстинкты, госпожа моя. Пальцем их не раздавишь.       — Бес надоедливый, — огрызнулась она, бросив опустошённый кубок в руки Раймунда, и тот моментально поймал его рукой, не забыв улыбнуться. — Как же болит голова...       Михримах попыталась подняться с кушетки, но пошатнулась и схватилась за столик, чувствуя, что мышцы тела совсем не слушаются. По ощущениям это походило на последствия использования яда тривильерской ягоды для ясновидения, но сейчас, помимо слабости, она чувствовала ужасное опустошение.       — Хозяйка, воскрешение вашего покорного слуги вытянуло из вас огромное количество жизненных сил. Вы истощены.       — Это временно, — упрямо тряхнула головой султанша и кивнула на несколько опустошённых склянок с зельями и ядами. — Это побочное действие ядов. Пройдёт. И оставь свои фальшивые тревоги при себе.       — Но вы в таком состоянии с того дня, как воскресили меня. Быть может, вам стоит подыскать некий источник силы? Несмотря на всё ваше очарование и колдовскую мощь, у вас нет подопечных, оттого ваши силы ограничены. Если вы будете продолжать уходить в беспространство, однажды вы просто не проснётесь. Раз у вас нет ни одного подопечного, которого можно было бы использовать...       — То что? Предлагаешь организовать Ковен? Прямо сейчас? Что ж, отличная мысль — пойду наберу рекрутов из армии моего супруга, — саркастически бросила Михримах. Вытащив из рукава белоснежный платок, она приложила его к носу, когда почувствовала, что кровь уже начала заливаться в рот.       Она действительно чувствовала себя крайне паршиво: в голове было мутно, мышцы слабели, и это отражалось на её самоконтроле. Зелья и яды должны были восстановить её силу, которую она потратила на воскрешение, но ей почему-то не становилось лучше. Некромантия стоила чудовищных затрат жизненных сил — она как будто стремительно старела с каждым часом. Ещё и беспространство... Новый дар поражал воображение теми возможностями, которые дарил ей, но в домене, где правил Первородный, найти чью-то душу было похоже на попытку выудить одну ниточку из огромного, размером с валун, запутанного клубка.       С воскрешением Раймунда она явно поторопилась, это было слишком самонадеянным шагом, ведь некромантия и впрямь выкачала из неё все силы. Она не хотела показывать этого при Раймунде, но, кажется, сейчас она не была способна даже на лёгкую энтропию или простецкое проклятие. И это при том, что Коготь Шабаша был на ней. Кто знает, что с ней сталось бы, используй она некромантию без этого артефакта.       — Вам будет становиться всё хуже, хозяйка, неужели вы не понимаете этого? Моё тело, вами любезно воскрешённое... стремится гнить дальше, ибо природа пытается взять всё, восстановить истинный порядок вещей. Ваша энергия постоянно тратится на поддержание жизнеспособности моего тела. — Раймунд положил руку на грудь и затем указал ей на ведьму. — Несмотря на то, что вам покровительствует господин Первородный, хозяйка, некромантия — самое сложное колдовство, никем до вас не постигнутое... не без причины. Наивно полагать, что вашего упрямства и силы воли будет достаточно, верно? Но использовать подопечных необязательно, мадам.       Плечи её замерли, когда она поневоле напряглась и вслушалась внимательнее. Раймунд ухмыльнулся и на выдохе зашептал, будто делясь страшным секретом:       — Вы можете просто поглотить чью-то душу. Вам известен миф о Кроносе, пожиравшем своих детей, чтобы оставаться в зените своей власти? Говорят, человек, ставший источником вдохновения для этого мифа, и сам был колдуном...       Султанша медленно повернулась, испепелив своего раба прогорклым, удушающим взглядом. Она смотрела на него, будто он был умалишённым фанатиком и безумцем.       — С кем ты меня сравниваешь? — процедила она низким, тяжёлым тоном, опустив руку с окровавленным платком. — С древнегреческим божеством? И за некромантию я должна платить чужими душами? Ты лишился ума, бес?       Раймунд резко приблизился к своей госпоже, с горящими глазами разглядывая её лицо и с удовольствием подмечая в нём сомнение.       — Вы платите за воскрешение своей жизненной энергией, мадам. Если вы не собираетесь упасть замертво, перечеркнув все свои достижения к текущему моменту... И уж тем более если намереваетесь воскрешать ещё кого-то, то вам нужно восполнить резерв своей силы.       Михримах обогнула его, не удостоив ответом, и встала напротив окна, чтобы посмотреть на разрушенный Стамбул.       — Вы можете сколько угодно игнорировать эту мысль... Но я уже научился читать ваши эмоции без слов, хозяйка, — елейно усмехнулся Раймунд. — Вы ведь знаете, что я прав. Я мастер-ассасин и повидал на своём веку много колдовской бесовщины. Я знаю, что ваше колдовство требует соразмерной платы. И вы эту плату внести не можете. И сами это понимаете, я вижу это.       — Никогда. Этот путь коварен. — Михримах свела руки на груди и сжала ладони в кулаки. — Он превратит меня в чудовище. Одно твоё воскрешение... После него я чувствую себя грязной. В носу свербит трупный смрад, а когда я ступаю по земле, мне кажется, что под ступнями хрустят человеческие кости.       — Разве не эти чувства преследуют вас и в беспространстве, куда вы с таким отчаянием продолжаете путешествовать? Позвольте полюбопытствовать, мадам? — спросил вкрадчиво Раймунд, выждав несколько долгих секунд. — Вы расстроены, потому что не можете достучаться до души своего брата? Принца Селима.       Михримах смолчала, закусив губу.       — Это странно... Для всех душ там вы словно солнце... Солнце, мягко переступающее босыми ногами по костям сгубленных там душ... Я и сам это помню. Помню, как тянулся к вам, чтобы снова почувствовать свежий воздух, ощутить боль и волнение в теле.       Раймунд многозначительно посмотрел на свою руку, затем весёлым взглядом вперился в спину ведьмы.       — Неужели вы так расстроены потому, что ваш братец... не хочет пойти за вами к свету? Почему же? Неужели он так испугался того, кем вы стали, хозяйка? Вы и сами этого боитесь, не так ли? Потому не хотите поглощать чужие души? Потому что вы подтвердите все те гнусные слова, что описывают вас? — Донморанси осмелел и осторожно взял ладонь Михримах в свою и погладил подушечками костяшки, выражая полную покорность. — Ваш брат никогда не простит вас за то, кем вы стали. И ваша матушка тоже. То, какой вы вред им причинили, уже никогда не искупить и не исправить. Скажите... вам больно от этой мысли? Склоняет ли она вас... сделать шаг к этой бездне? Стать той, кем они вас видят, ведь пути назад уже нет? Успокоит ли это ваше сердце, хозяйка?       Вдруг в лазуритных глазах, которые отразились в окне, зажглось что-то по-настоящему страшное.       — Раймунд Донморанси, — оборвала его опасным тоном Михримах, вырвав руку из его ладони. — Ты слишком много болтаешь.       В следующее мгновение бывший Средний палец Братства содрогнулся от жуткой боли, которая прошила его тело и сделала его невыносимо тяжёлым, словно в его кости влили раскалённый свинец. Подняв брови в недоумении, он приоткрыл рот и выпустил болезненный стон, рухнув на колени перед некроманткой. Та повернулась к нему с надменным видом и положила пальцы на волнистую макушку, сжимая волосы.       — Интересно, хотела ли Нурбану вырвать тебе все волосы так же, как я сейчас?       — Даже если бы она мечтала об этом, я бы ни секунды не сомневался... Я любил эту женщину больше себя, — Раймунд ухмыльнулся сквозь боль и добавил ехидно: — Учитывая, что себя я боготворю, мадам, вы можете представить силу этой страсти.       Михримах окинула его лицо искренне изучающим взглядом. В глазах француза было столько блеска, столько отчаяния, столько открытой, как нарывающая рана, боли…       Что было невероятно очевидно, что эти эмоции были искусственными.       — Как тебе удаётся так виртуозно лгать? — спросила вкрадчиво Михримах и резко отдёрнула руку от его волос, а вслед за этим отпустила и заклятье, удерживавшее его тело.       Раймунд смотрел на госпожу раздосадованно, тяжело дыша через распахнутый рот. Ключицы под распахнутым воротом его рубахи были остро очерчены тенью, светлые глаза под волнистой чёлкой горели жаждой крови, присущей всем, кто получал деньги и удовольствие от убийства. Но ещё Раймунд был удивлён: Михримах раньше не применяла к нему такую силу. Ему казалось, что управлять мёртвыми для неё изнурительно и тягостно, но то касалось лишь поддержания жизни в его теле. Это не касалось наказаний. Причинить ему боль для неё было столь же легко, как дыхание.       — Сила даёт вам иллюзию контроля над другими, хозяйка... Вас ведь считали маленькой драгоценностью султана, которую можно выгодно обменять на ещё большую власть? Отдать какому-нибудь тщеславному визирю, который бы сально облизывался на вас, как шакал, заставил вас родить ему щенят и покорно служить своим интересам. Такой была ваша судьба, и вам это было тошнотворно... Вы изменили свою судьбу — из жертвы стали львицей. Но чтобы завладеть свободой и полной властью над своей жизнью, вам пришлось погубить свою семью, которая намеревалась загнать вас в эту темницу... Поведайте же мне, это довольно приятная компенсация?       Он ожидал, что после таких слов она уничтожит его на месте. Как будто прощупывал, как далеко сможет зайти, прежде чем эта язвительная ведьма всё же перейдёт от слов к делу и отправит его обратно в беспространство. Михримах молча подошла к зеркалу и поправила причёску, даже не глядя на отражение ассасина в зеркале.       — И ещё меня волнует вопрос: почему вы бросили Ишкибала, хозяйка? — не унимался тот. — Испугались, что он снова попытается сделать с вами то, что уже делал в Меджидийе? Взять вас под контроль и выпить без остатка, словно из винного кубка? Вы не хотите чувствовать, будто вами воспользовались, и потому решаете воспользоваться другими как можно скорее?       Наконец он вырвал из Михримах эмоцию. Она мрачно посмеялась над ним.       — Ты так наивен, бес, что меня это веселит. Знаешь, я задумалась над тем, чтобы в один прекрасный момент вышвырнуть твою душу в пустоту, расщепив её на куски, и использовать твоё тело как сосуд для Селима. Ну как тебе? Сейчас эта идея кажется мне очень стоящей.       — Так что же вы медлите? Вам не хочется видеть осуждение в глазах брата? Особенно если он будет смотреть на вас моими глазами, которые вам так отвратительны, не правда ли? — парировал Раймунд.       Зеркало перед Михримах звонко треснуло, и Раймунд замер с приоткрытым ртом, не скрывая самодовольства. Ему очень нравилось раздражать её и видеть, как дрожит и осыпается пеплом надменная султанская маска на её прелестном личике.       — Чего ты добиваешься? — поинтересовалась она, посмотрев на Раймунда через плечо. — Лезть ко мне в голову — это твой унылый способ отомстить мне за то, что я обращаюсь с тобой, как с бесполезным куском мяса, с которым могу делать что угодно? Да, я была украшением своей семьи. А ты — оружием, расходным материалом. Собственной матери ты был безразличен. Братство использовало тебя. Даже Нурбану, которую ты превозносишь, всего лишь пользовалась твоей щенячьей влюблённостью. Я хотя бы обладаю силой, чтобы что-то изменить, а ты? Всего лишь жалкий труп, который я подняла из земли ради достижения своих целей. Меня удивляет, что ты ещё пытаешься залезть ко мне в голову и задеть меня, хотя это обречено на провал с самого начала.       — Удивительно другое, дорогая хозяйка. — Казалось, Раймунда не сильно задели эти слова. Он подошёл к ней ближе и чуть наклонил голову. — Я лезу к вам в голову, потому что вы не сопротивляетесь этому. Вы говорите со мной, слушаете мои слова... Вы чувствуете глубоко внутри вину, и потому вся ваша бравада — лишь попытка отгородиться от реальности. Невзирая на всё своё великолепие и могущество, вы так глубоко одиноки, что меня это даже... трогает.       — Неужели? — хмыкнула она угрюмо.       Донморанси притворно вздохнул.       — Ну, может, совсем малость. — Он показал эту малость большим и указательным пальцем и рассмеялся.       — Что ж, раз тебя это так забавляет, я позволю тебе и дальше изображать из себя мой дневник, Раймунд Донморанси, — улыбнулась ему Михримах, удовлетворившись резким выражением злобы на его лице, и повернулась к окну. — Что с потайным ходом Оздемира? Ты придумал, как проникнуть туда? Времени мало.       Донморанси тряхнул волосами и поправил кожаную перевязь поперёк груди, которая играла роль портупеи и пристёгивала за спиной ножны с тонкими кинжалами. В потайном кармане лежала карта, и он достал её, чтобы продемонстрировать хозяйке.       — Вы были правы: потайной ход действительно находится в кабинете Оздемира. Но попасть туда вам всё ещё не удастся без плана: валах приставил туда своих самых верных псов из капитанской дружины. Потребовалось время, прежде чем я смог найти кое-кого в помощь... — отозвался Раймунд загадочно. — Моих... маленьких помощниц. Они уже не раз выручали меня.       Михримах озадаченно нахмурилась, обведя взглядом лицо своего раба. Среднему пальцу запрещалось с кем-то контактировать лишний раз без позволения госпожи.       — О ком ты говоришь?       — Хэди и Медина. Две малютки, осиротевшие по воле вашего брата Баязида. Они помогли мне устроить мадам Сесилье побег некоторое время назад. Девочки готовы отвлечь охрану, как уже делали это раньше... Но в тот раз их серьёзно наказали за побег мадам Сесильи. Устрой они такое ещё раз — больше не уйдут живыми из Корпуса, поэтому малышки помогут только при условии, что вы заберёте их с собой.       Ведьма задумалась над этим предложением. Она что-то слышала об этих проказницах, но не слишком углублялась в детали.       — И что я буду с ними делать? — Михримах задумалась, скрестив руки на груди. — Я могу отдать их в приют при вакуфе моей матери...       — О, вы так заботливы и чутки, мадам. Что ж, это ваш выбор, но девочки предупредили, что в приют не пойдут. Их ультиматум таков: или вы берёте их с собой, или они вам не помощницы.       Между бровей Михримах залегла морщинка раздражения. Только с детьми непонятными нянчиться ей не хватало. Значит, придётся как можно быстрее отыскать, куда пристроить девочек после использования их помощи.       — Ах, я кое-что забыл сказать. — Раймунд с сокрушённым видом приложил палец к губам. — Насколько я помню, они всей душой ненавидят вашего брата, драгоценного месье Баязида. Он и Нелассар хладнокровно убили их мать и брата, ещё и заставив девочек глядеть на это. Хэди и Медина не знали, что они ассасины, и решили, что на них напали культисты. Так что, если вы решите взять их с собой, мадам, то придётся что-то придумать, чтобы малышки не поняли, что вы одна из них.       Обмануть маленьких детей, потерявших свою семью? Или просто стереть им память, лишить личности, чтобы дать возможность начать жизнь с чистого листа? Это могло иметь совершенно непредсказуемые последствия. И всё же это был единственный шанс пробраться в кабинет Оздемира, не привлекая его внимания. Он и так ждал малейшей ошибки с её стороны, раз специально оставил в цитадели на то время, пока разбирался во дворце Топкапы с поднятым в городе бунтом.       Как бы ни было печально, что такое одна-две жизни на пути к цели? Если она ударится в постулат, что жизнь должна быть справедливой для всех, тогда всё может пойти прахом. А если поступит так, как должно, судьба склонится на её сторону. В конце концов, Коготь Шабаша всё ещё был на ней. А потому счастливые случайности были на её стороне. Самой важной целью были Каллисто и Матео — только они.       — Я разберусь с этим. — Михримах набросила на лицо чёрную вуаль, скрыв волосы и плечи под платком, и решительно зашагала к дверям. — Делай, что нужно.       — Живу, чтобы служить вам, хозяйка, — раскланялся Раймунд и, когда они вышли из комнаты, скрылся в тенях, словно туман.       По дороге в подземелье донжона крепости, она почувствовала странное давление в груди и остановилась. Некромантия отнимала значительную часть её силы, а потому свободное использование энтропии было уже в прошлом. И тем не менее ей всегда было тепло, даже в холодную погоду, а сейчас что-то изменилось.       Как будто на сердце беспричинно холодело. Это была тревога или...       О, бездна.       Руки Михримах задрожали и принялись бездумно расчёсывать шею и ключицы, будто она пыталась согреться и унять клокочущее прямо в глотке сердце. Именно это чувство она испытывала в Меджидийе, когда Ишкибал потерял контроль над собой.       Неужели сейчас происходило то же самое? Следовало ускориться.       Перед глазами забегали мушки, и Михримах зажмурилась, пытаясь согнать с себя это волнение. Когда она наконец услышала, как в донжоне тревожно забили колокола, она ускорила шаг.       Путь к покоям Оздемира лежал через подземную темницу, где он держал своих "воспитанников". Михримах уже привычно проходила мимо клеток, где плакали истерзанные и измученные дети, и подавляла в себе отвращение и страх, мысленно закрывая уши. Спустя время она наконец добралась до покоев Оздемира, которые охраняло всего трое авджи. Остальные в это время мобилизовались по сигналу тревоги.       — Покиньте это место, госпожа. Мы никого не можем впускать в личные покои командира, — холодно отрапортовал один из капитанов, чуть склонив голову. — Даже вас. При всём почтении.       Михримах обвела изучающим взглядом охрану покоев Оздемира. Помимо стальных бацинетов, кольчужных койфов и прочных мелкопластинчатых бригантин, надёжно защищавших тело от стрел и ударов меча, лица всех троих — даже глаза — защищали плотные чёрные маски. Разумеется, лучшие из лучших воинов Оздемира должны были уметь защищаться и без использования органов зрения, которые можно было заколдовать. Только слух и рефлексы могли вести их.       Михримах вздохнула и задумалась, как ей лучше поступить.       Битва была очевидным самоубийством: исчезновение или смерть своих, фактически, ближайших защитников Оздемир заметит сразу и поймёт, что виной тому его жена, которая так стремилась попасть в его кабинет. Оздемир также был подозрительно сведущ в колдовстве, а потому и использование ею любых чар распознал бы моментально. Метин-Мирцеус был невосприимчив к псионике — и прекрасно чувствовал все её попытки "нащупать" брешь в своём разуме, а также был знаком со всеми уловками и проклятиями, которые она могла использовать. Видимо, в такой его осведомлённости была заслуга Каллисто, его союзницы.       Нужно было придумать, как мирным способом отвлечь их и заставить...       Воздух в дюйме от её правого уха разрезал тугой свист.       Спустя один взмах ресниц прямо промеж глаз одного из капитанов вонзился арбалетный болт — твёрдый, толстый, способный пробить череп насквозь. Хруст ломающейся кости на секунду оглушил Михримах, и она отшатнулась. Убитый авджи завалился на спину, и звенящую тишину коридора взорвал омерзительный лязг от удара стальных доспехов об каменный пол.       Ведьма резко развернулась в инстинктивном порыве увидеть незнакомца, но плотный мрак коридора, освещаемого лишь несколькими факелами, не давали его разглядеть.       — Найди убийцу! — приказал второй капитан, незамедлительно поднимая на султаншу ствол аркебузы. Несмотря на формальную слепоту, он точно определил расположение врага. — Мы вынуждены задержать вас, госпожа, до выяснения обстоятельств.       Михримах не успела придумать отговорку и задохнулась своим возмущением.       — Вы не смеете... Остановитесь! Это не я!       Проклятье, как в такой ситуации у неё мог начать заплетаться чёртов язык?       Третий капитан обнажил сразу два ятагана, прокрутив их в руках, и размял плечи, бросившись в темноту за убийцей своего товарища. Зубы Михримах задрожали от злости и досады, и она сжала руки в кулаки. Кто мог рискнуть помешать её планам? Или же кто-то разгадал её замысел? Ведь теперь ей ничего не оставалось, кроме как...       Темноту позади них взорвал крик охотника. Страшный и полный отчаяния, будто он увидел перед собой чудовище с копытами и рогами, как у дьявола.       Второй охотник перевёл дуло аркебузы туда, откуда раздался крик.             — Ильяс? — У солдата спёрло дыхание от ужаса. — Ильяс, брат!       Крик не прекращался, а затем вдруг так резко затих, будто капитану авджи вырвали язык. Второй охотник перевёл механизм фитильного замка на боевой взвод и нажал на курок. У Михримах заложило уши, и она закрыла их обеими руками, плотно сомкнув веки. Второй охотник пытался дозваться до своего товарища, но как только он услышал шаги из тени, не принадлежавшие его товарищу, понял, что перезаряжать ружьё будет слишком долго. Воин выбросил его и вытащил из ножен привычный ятаган.       — Кто ты?!       — А ты сними маску и посмотри сам... месье.       — Ты... — Он узнал голос того, с кем служил какое-то время. У него ещё с тех пор сохранился странный французский акцент. И именно он после исчезновения Нурбану-хатун скрылся из крепости, тем самым подписавшись под своим преступлением. — Отродье шайтана, неверный!       Убийца плечом отбросил плащ за свою спину и бросился на капитана. Михримах поневоле вжалась в стену, чтобы не загреметь в гущу битвы. Капитан Оздемира двигался, несмотря на повязку, быстро, как ветер; и бился яростно, как истовый ревнивец веры. У Раймунда была только одна рука, но он без труда парировал своим мечом удары, пользуясь всеми обнаруженными уязвимостями "слепого" противника.       Со стороны казалось, что он скорее забавляется с ним, как кошка с мышкой. В конце концов, ассасин победил охотника.       Ублюдок. Он это сделал специально. Специально убил этих троих, чтобы отрезать ей дорогу назад.       — Будь ты проклят, проклятый бес! — закричала Михримах на Раймунда. — Ты всё испортил!       — Тот, что на земле, ещё не окончательно подох, хозяйка, — донёсся голос ассасина из водоворота звуков схватки. — Вы же не хотите, чтобы они растрепали всё Оздемиру, не правда ли? Так сделайте всё, чтобы этого избежать!       Предатель! Проклятый предатель!       Донморанси оказался на секунду уязвим, и поражённый стражник вдруг оживился и ударил врага сапогом прямо в бок, отшвырнув к каменной стене. Затем бросился на султаншу, которая, подавившись воздухом от неожиданности, бросилась наутёк — к трупу первого стражника.       Терять было нечего, и Михримах выбросила вперёд руку, сосредоточившись на прекрасном зрелище горящего в огне врага. Зашипев, капитан авджи запрокинул голову и схватился за свой шлем, чтобы содрать его с себя, не дать приклеиться горящему металлу к коже, плавящейся изнутри от кипящей крови.       Звуки борьбы, разумеется, были услышаны. Время пошло на секунды, прежде чем на неё обрушится ярость охотников всей Алой цитадели.       Михримах разорвала маску на лице первого капитана, чтобы увидеть стеклянные глаза и окровавленный рот охотника. Болт она вытаскивать не собиралась, время шло на секунды: несмотря на застывший взгляд, её ведьминская сущность чувствовала, что душа была всё ещё внутри, но вот-вот собиралась оторваться от физического тела и отправиться в беспространство.       Живот по ощущениям начало печь, и она прикоснулась влажными от крови пальцами к своему поясу, которым был могущественный артефакт, и под подушечками ощутила странный жар. Коготь Шабаша никогда так себя не вёл. Что-то как будто сопротивлялось ей. Руки дрожали, дышать было больно, и Михримах наклонилась вперёд, чтобы посмотреть прямо в стеклянные глаза жертвы.       Жар внутри неё голодно облизнулся, и она инстинктивно приоткрыла бледные губы, словно собиралась поесть. Это было похоже на поглощение тёплого сливочного пудинга, греющего горло. Она не могла оторвать своего взгляда от стеклянных глаз охотника. Лицо его вдруг начало расплываться. Жар внутри неё тихо остывал, превращаясь в лёгкость, похожую на воздушные пузырьки. Так же она себя чувствовала, когда они были с Ишкибалом на одной волне, резонируя друг с другом. Это словно вливало в её мышцы кровь и силу, возвращало ясность уму и решимость духу.       Когда тело перед ней стало синеть, Михримах ощутила, как дрожь от страха и холода превратилась в дрожь восторга. Отвратительного, запретного восторга, от которого на секунду стало даже тошно. Ответ был так близок, и почему-то она сопротивлялась ему. Да, всё верно: это был её враг — изувер, выродок, убивший и истерзавший кучу невинных женщин и мужчин, взрослых и детей. Она давно должна была наказать их, обратить себе во благо.       — Хозяйка... — услышала она позади вздох Раймунда, полный восторга и воодушевления.       Это была тонкая нота божественного создания. Раздвинуть границы жизни и смерти, стать владычицей мёртвых, а теперь испытывать это ощущение предельной честности перед собой было венцом всего, что она испытывала. Она чувствовала страх не потому, что действительно боялась забрать душу человеческого создания. Она чувствовала страх потому, что боялась, что ей понравится.       И это было блаженное чувство наполненности властью — властью над другим человеческим созданием, перед которым она снова почувствовала себя достойной звания верховной. Сколько сока было в этих словах.       Михримах вдруг сгорбилась в плечах, почувствовав, как не может встать из-за потрясающей дрожи во всём теле, но когда услышала разъярённый рёв оставшегося в живых капитана справа от себя, медленно повернула к нему голову.       И капитан авджи, видавший ведьм и еретиков, поражённо застыл. Ярость испарилась с его распухшего от ожогов лица — и в одно мгновение всё его тело поразило молнией от невообразимого ужаса, когда увидел, как растянулись в улыбке губы супруги его Повелителя. Это было похоже на то, как сама смерть улыбнулась ему и поманила пальцем.       Михримах медленно поднялась на ноги, отрываясь неторопливо от тела охотника, словно волчица — от разорванного ею ягнёнка. Охотник не мог оторвать от неё взгляд и не мог понять, что именно не давало ему это сделать: страх или её ведьминское вмешательство. Он даже рта не мог раскрыть, будто парализованный, пригвождённый к тому месту, где стоял. Но он так и не снял маски, не успел, эта ведьма не могла использовать на нём свою грязную магию.       Она подошла к нему и схватила за подбородок, обожжённый пламенем, вызвав гортанный всхлип боли. Вслед за этим одним грубым движением Раймунд позади капитана сдёрнул с головы его бацинет с кольчужным воротником, тем самым полностью предоставив своей хозяйке.       Не сдерживаясь, капитан заорал от ужаса, когда блеснули голодом ледяные глаза, когда горло его сдавило, когда внутренности начало выкручивать, и он запрокинул голову. Михримах отняла руку от лица охотника, и тот рухнул на пол. Спустя несколько долгих секунд предсмертные конвульсии прекратились, и он навсегда замолчал.       Михримах тяжело вздохнула, почувствовав странное головокружение, и схватилась за голову. Донморанси выжидающе глядел на свою повелительницу. Он ожидал, что та снова поглотит душу, чтобы стать сильнее, но Михримах медлила.       — Хозяйка? — осторожно позвал он её. — Чего же вы ждёте? Поглотите его душу!       Михримах вскинула голову, вонзившись парализующим взглядом в своего раба, и тщедушную тушку Раймунда силой её воли отшвырнуло к стене. Удар вышиб воздух из груди, и Раймунд сомкнул веки, чувствуя тупую боль. Ведьма подошла к мертвецу и схватила того за горло.       — Ты, предатель... — От её ледяного тона по коже Раймунда прошлись мурашки. — Ты представляешь, что натворил? Подставил меня. Специально. Зачем? Зачем тебе нужно, чтобы я поглотила их души, ничтожество? Чего ты добиваешься?       — А что вы думали делать, будучи истощённой? Вы бы их не обезвредили... хозяйка... Или думали... заболтать их? Испепелить? — прохрипел он, выгнув вопросительно бровь. — Всё равно бы... пришлось... убить их... А теперь у вас... достаточно сил, чтобы...       Раздался фальшивый восторженный вздох и тихие аплодисменты.       — Долго же ты добиралась сюда, деточка! Я так заждалась, что решила выйти тебе навстречу. И не пожалела. Зрелище это было замечательное... даже я впечатлена.       Спину Михримах прожгло ужасом.       Она медленно повернула голову и увидела Каллисто, которая стояла в дверях кабинета Оздемира. Хвата Михримах ослабла, и Раймунд с хрипом отстранился от госпожи, воспользовавшись тем, что насланное ею оцепенение спало.       — Ах, и ты здесь, бесполезное создание. Давно не виделись. — Каллисто подняла брови в наигранном удивлении, вытягивая шею, чтобы посмотреть на задыхающегося Раймунда. — А трупный вид тебе к лицу... Ты всё-таки решил прислушаться к тем моим словам, да? О том, что только Персефона сможет помочь тебе воссоединиться в вечности с возлюбленной венецианкой... Видимо, ты воспринял мои слова буквально, дружок.       Получается, Каллисто знала, что Михримах воспользуется этой его слабостью, чтобы подчинить себе? И слова Раймунда о неисполнимом желании были сказаны специально?       — Значит, вы знакомы. — Михримах сузила глаза, отходя на шаг от Раймунда, и перевела взгляд с колдуньи на ассасина.       — А кто, по-твоему, привёл Нурбану ко мне? И кто обратил её в ворожею? Или, по-твоему, это было совпадение? — Каллисто скрестила руки на груди и наклонила голову с таким видом, будто говорила с наивным дитём. Она улыбалась, но во взгляде под опущенным бровями стоял могильный холод. — Я никогда не видела у ведьмы такого взгляда, как у тебя, когда ты поглотила эту жалкую душу... Прелестно. Ну, и как ощущения после того, как съела себе подобного, дорогая? Среди человеческого вида ты теперь можешь зваться хищницей. Иронично, правда?       Михримах резко замутило, когда эти слова врезались в её мысли, как тысяча отравленных ножей. Поневоле воздух застрял в горле, и ведьма задержала дыхание, чтобы её попустило.       — Значит, это ты... Тем, кто всех стравливал с самого начала, была ты, Каллисто, — прохрипела ведьма. — Ты спелась с Оздемиром, сделала из Нурбану ворожею и натравила на нас... Ты угрожала ей сыном.       — Не расстраивайся, дорогая, и ты всему научишься со временем. Доселе ты в точности следовала тому пути, который прошла и я. Отказ от семьи, учинённый хаос, огромный потенциал в сердце и безудержная жажда власти... Как мне это знакомо. Почти до слёз. — Каллисто смахнула невидимую слезу и растянула губы в усмешке.       — Не сравнивай меня с собой! — процедила Михримах, сжав руки в кулаки. — Я не ты. И никогда такой не стану!       — Какой "такой"? — выгнула бровь матрона. — Ты сама понимаешь, что под этим подразумеваешь? Жестокость? Ты предельно жестока. Убийства? У тебя руки по локоть в крови. Пренебрежение чужими жизнями во имя исполнения своих целей? С каждым днём это чувство всё крепнет в тебе. Сама посуди: сколько крови ты пролила, пока пришла сюда?       — Я не проливала крови невинных, в отличие от тебя.       — Вот как? — хмыкнула Эруина. — Думаешь, мне ничего о тебе не известно? Наложницы, приставленные к тебе Мирцеусом? Наши собратья, которые случайно преградили тебе путь во дворец? А ведьма, которую ты сбросила с окна Чертога? Все они просто выполняли приказы. Дорогая, ты уже такая, как я. И стала такой ещё до обретения хана с Ишкибалом.       Каллисто услышала вдалеке шаги враждебных охотников и кивнула своим послушным куклам. Те удалились во тьму.       — Куда ты их отправляешь? — спросила злобно Михримах, когда усмирённые чернокнижники прошли мимо неё.       — Отвлечь внимание, пока мы тут беседуем.       — Они же погибнут.       — Смотри, не расплачься, дорогая, — хмыкнула Каллисто, скучливо посмотрев на свои ногти. Взгляд её поневоле упал на убитых охотников. — Я, наверное, помешала тебе.       — Ты... ты ведь знала. Ты всё знала, — на выдохе прошептала Михримах, горько наморщив лоб.       — О чём именно? О том, что ты не сделана из другого теста и пройдёшь по тому же пути, что и мы все? — подняла брови Каллисто, поведя плечом. — Однажды надо мной надругался один ублюдок. Он оказался колдуном и, чтобы привязать меня к себе и мучить каждый день, начал моё обращение против моей воли. Я была вынуждена защищать себя, чтобы выжить. Для этого приходилось убивать тех, кто угрожал мне. Сначала ты долгое время оправдываешь это и закрываешь глаза на свою жестокость, пока в конце концов не учишься смотреть правде в глаза... По этой скользкой дорожке прошли все мы. Колдовством овладевают лишь души, полные ненависти, дорогуша.       Каллисто бесстрашно приблизилась к опешившей молодой ведьме и одобрительно погладила её по голове, словно зная, что за это ей ничего не будет. Михримах только во все глаза смотрела на неё, не в силах произнести ни звука.       — Деточка, всё не так плохо... Ты уже там, где должна быть. Я не пришла драться с тобой. Настало время просто признать правду и принять это окончательно. В том, что ты делаешь, нет ничего дурного, не борись с этим. Пока другие отрицают в себе жажду к насилию и подавлению своих врагов, они просто закрывают глаза на себя и свою неосознанную жестокость... В упор не замечают, что творят. Ты стала сильнее, чтобы защитить свою семью, но для этого пришлось заплатить непосильно высокую цену, не так ли? Ни твоя мать, ни твои братья не сделали и десятой доли того, что сделала ты. Не будь тебя, они давно бы погибли.       Словно сбросив с себя паутину Каллисто, Михримах вздрогнула всем телом и отшатнулась от колдуньи.       — Я сыта по горло твоими лживыми речами, Каллисто! Я уже однажды поверила тебе...       Каллисто прервала её своим тихим смехом и отвернулась к двери. Затем хитро улыбнулась Михримах через плечо.       — И это привело только к тому, что ты обрела могущество, взяла всё в свои руки и продолжила идти к своей цели любыми способами. Действенными способами, стоит заметить. Подумай: почему ты всё ещё слушаешь меня? Почему не испепелила на месте? По той же причине, по которой ты послушала этого беса и поглотила душу человека. Ты встала наравне с дьяволом. Или шайтаном. Или джинном. Как вы их там называете.       Этот вопрос застал Михримах врасплох, и ведьма застыла, широко распахнув глаза. Действительно: её руки были опущены вдоль туловища, а внутри теплилась сила от поглощённой человеческой души. Такого же человеческого создания, что и она. Такого же жестокого, но пребывающего на своей стороне. Поэтому она не убила до сих пор колдунью, из-за которой на неё и её семью вылилось столько несчастий? Поглощение чужой души... уже запятнало её так сильно, что она бездействовала?       Запоздалый ужас загорелся в душе, и вдруг Михримах стало так страшно, что она начала задыхаться, совершенно не контролируя себя. Ноги её подкосились, и она обессиленно опустилась на пол. Подняла к глазам окровавленные руки и обвила ими голову.       — Это ложь... Это всё ложь.       Когда она поглощала чужую душу и чувствовала, как сила к ней начала возвращаться, ей это удовольствие показалось таким легкодоступным, таким окрыляющим и возвышающим её над другими. В этом было что-то невероятно живое: ещё тогда, когда она стала ведьмой, внутри трепетало ощущение наполненности и крепости — особенно после изнурительного обращения. Она казалась себе божеством, как тогда, в беспространстве, но в сущности она повела себя как загнанный в угол зверь, живущий под влиянием порывов, импульсов, инстинктов.       В неё вперились взгляды Раймунда, Каллисто, десятка усмирённых адептов. Ей казалось, что мёртвые тоже смотрят на неё. Ей казалось, что её вот-вот вырвет на мокрый от крови пол той душой, что она поглотила. Хотелось повернуть время вспять... и одновременно не хотелось.       К границам осознания всё ближе подступали радикальные перемены в отношении к обыденным вещам: попирание морали, нарушение данного слова, удар в спину — теперь это не казалось ей чем-то… обязательно неправильным. Что толку от этой морали, если её семья бы погибла? Разве стало бы легче? Дьявола нельзя победить честными методами, ведь демоны не играют по правилам — в том их сущность.       — Зачем ты это сделала? Зачем? — забормотала тихо Михримах, подняв глаза, наполненные неизбывной горечью и скорбью; страшные, впалые, окружённые синяками. — Ты использовала меня... зачем?       Её пугало и одновременно расслабляло ощущение, как внутри неуправляемо росло и расцветало какое-то утробное, первобытное зло. От любого неповиновения ей хотелось сжечь человека, а теперь при мысли о поглощении она скорее чувствовала страх от того, что привыкнет к этому, чем ужас от такого жестокого убийства. Лишить душу оболочки — это одно, но посягнуть на нечто высшее, недоступное материальному миру...       Она услышала тихие шаги. Каллисто опустилась перед ней на корточки и опустила ладонь на волосы Михримах, поглаживая успокаивая.       — Моя бедная девочка... — В голосе паучихи промелькнуло сочувствие, как будто даже искреннее. — Я знаю, что ты чувствуешь... Поверь мне, я знаю. Я ни разу не солгала тебе. И сейчас я здесь, чтобы помочь тебе. Довести до конца — на сей раз без уловок.       — Не надейся... Я не поверю тебе, что бы ты ни сказала. Это ловушка, — прошипела Михримах, безжизненно глядя на колдунью.       — Если бы это была ловушка, пришла бы я сюда, рискуя жизнью? Зная о твоей силе? Зная, что ты ищешь меня, чтобы уничтожить и забрать Матео?       Убрав руки от головы, Михримах холодным взглядом прожгла Каллисто.       — Или же ты узнала, что Оздемир предал тебя — и в очередной раз решила сменить сторону, пока не поздно. Наплетя ещё больше лживой паутины, как ты обычно и делаешь.       Бровь Каллисто взметнулась, и на лице её проступила искренняя растерянность. Зрачки колдуньи хаотично задёргались, словно она начала что-то суетливо сопоставлять в голове. Михримах тускло ухмыльнулась, радуясь тому, как сумела озадачить Каллисто. Неужели не всё на свете эта паучиха могла предсказать?       — Ах, скользкий противный мальчишка... И что же он тебе предложил? — тихо спросила Эруина, склонив голову.       — Что же он мог мне предложить, кроме твоей жизни на блюдечке? — пожала плечами Михримах, скрестив руки на груди. — Моим условием сделки была ты, и он безропотно пожертвовал тобой.       — Хм... — Каллисто задумалась. — Что ж, этого следовало от него ожидать. В конце концов, до сего дня он только и делал, что предавал. Глупо было бы ожидать иного. Так значит, он решил убить меня и забрать моего мальчика? Глупцу, должно быть, совершенно неведома истинная сила Матео, раз он уверен, что сможет возобладать с ней без меня.       — Зачем ему нужен Матео? — Михримах сощурилась. — Он собирается заключить его в темницу к другим мальчишкам, чтобы воспитать из его охотника?       Взгляд Каллисто из мрачного стал удивлённым, но, не разглядев признаков обмана, колдунья вдруг расхохоталась.       — Господи, дорогая, неужели ты так и не поняла? Вот же хитрый валашский дьявол... Впрочем, не стану тебя винить: я и сама долгое время не догадывалась об этом.       — О чём ты говоришь?       Эруина коварно улыбнулась.       — Как давно твоя венецианская подруга увлекалась ворожбой и гаданием? Ну?       — Как это относится к делу? — тихо процедила султанша.       — Как долго? — сомкнув веки, повторила Каллисто с терпеливым вздохом. — Ещё со времён жизни в Венеции, не так ли? И как только они с принцем Селимом покинули столицу и уехали в Конью, она практически сразу забеременела. Затем случился пожар по вине наложницы, но истинным зачинщиком ведь был Франсуа Шерали... который в конце концов оказался союзником Мирцеуса. Снова совпадение?       — Каллисто, я теряю терпение...       — Совпадения дважды не повторяются. Совпадение, что твоя венецианская подружка увлекалась ворожбой, но то, она оказалась наложницей принца Селима и что Мирцеус поспешил стать капитаном его стражи в Конье... — Каллисто хитро скривила губы и покачала головой. — Таких совпадений не бывает. С того дня, как девчонка попала во дворец, он получал информацию обо всей вашей семье. Мирцеус многое знал о ней... Как ты уже догадалась, именно поэтому он напал на французское посольство и захватил Сесилью, когда пришло время.       Почему-то Михримах стало дурно. Она вдруг вспомнила задушенную собаку, и её замутило.       Каллисто нравилось терзать принцессу загадками и питаться этим зарождающимся волнением в её глазах. Она скрестила руки на корточках и улыбнулась, склонив голову.       — Милая, ты помнишь, как в вашу с Мирцеусом первую брачную ночь я подарила тебе одно снадобье? Использовала ли ты его?       Волнение защекотало конечности ведьмы, когда она вспомнила тот самый вечер после своего никяха. Мирцеус пришёл к ней в покои, и это было началом конца. Михримах всеми силами старалась выбросить воспоминания о том дне: цепляясь за какую-то картинку, она чувствовала, как всё внутри переворачивается от отвращения.       — Да. Он сразу обнаружил его и догадался, что это был яд. Яд для него, — прохрипела Михримах. — Когда я сказала, что сделала его для себя, он заставил выпить его. По неизвестной причине я осталась в живых, хотя меня долго рвало. Ты этого добивалась?       — Мы с тобой заключили сделку — зачем мне было убивать тебя? — пожала плечами Каллисто. — К тому же, часть обучения в Иншалосте подразумевает регулярное принятие малых доз самых разных ядов, чтобы твоё тело было готово к отравлению. Этот токсичный, но действенный яд защитил тебя от его воздействия, дорогая... Ведь Мирцеус с самого начала знал, что ты ведьма, — с улыбкой ошпарила её своими словами Каллисто.       Так вот почему еда в Иншалосте постоянно вызывала у неё несварение. Её травили!       — Он собирался использовать тебя с одной единственной целью: сделать тебе ребёнка. Но снадобье сделало своё дело, и ему пришлось считаться с тобой. Более того: только это помогло тебе убедить его в том, что ты преследуешь те же цели, что и он. Мирцеус ненавидит Османскую империю, впрочем, это ты уже и сама знаешь... Но ненавидит он её не без причины. Быть может, он рассказывал тебе?       — Его отец был османским захватчиком, который надругался над его матерью. Он был околдован культистами. В результате Оздемир, под стать ему, вступил в Корпус янычар и стал сановником при моём отце.       Каллисто выразительно поиграла бровями, не сдерживая ухмылки.       — Ну как, ты уже догадалась, в чём ещё он подражал ему, дорогая?       В ушах Михримах раскатисто заклокотал пульс от догадки, к которой её подталкивала колдунья.       — Ты хочешь сказать... он колдун?       — А его отец был связан с ним ханом, всё верно, — утвердительно кивнула Каллисто, наслаждаясь расцветающим ужасом на лице молодой ведьмы.       Всё постепенно вставало на свои места в голове с оглушительным грохотом.       — Не удивляйся, что ничего не почувствовала, кроме лёгкой тошноты и головокружения при виде него, — продолжала Эруина. — Силы Мирцеуса очень слабы и посредственны. Его сущность практически невозможно нащупать, если не постараться специально. Как и меня, поскольку когда-то давно Сандро применил ко мне иссушение.       — Это невозможно... Всё это время...       — И всё же, обладая таким ничтожным потенциалом, он сломил чужими руками Культ и сел на трон империи… — Каллисто погладила подбородок. — Впечатляет, не так ли? Прибыв в Стамбул после службы в Валахии, он долгое время карабкался вверх и нашёптывал султану про колдовство. И до того, как султан Сулейман назначил его куббе-визирем, Мирцеус был командиром янычарского корпуса, который охранял дворец твоего брата. И пока Франсуа Шерали мастерски отводил вам глаза, Мирцеус наблюдал за твоей венецианской подругой, выжидая подходящей момент.       Эруина вкрадчиво заглядывала в глаза Михримах, подёрнутые тусклой поволокой, и хитро улыбалась.       — Какой ещё подходящий момент? — еле шевеля губами, спросила Михримах, страшась услышать ответ.       — Последняя подсказка, дорогая: таланты Мирцеуса в колдовстве скудны, но он мастерски умеет внушать другим видеть то, что он хочет. В ночь, когда был зачат Матео, принц Селим...       В её сердце как будто загремел гром и сверкнула молния. Ей стало так страшно услышать продолжение фразы, что она заткнула себе уши, не в силах сопротивляться этому порыву.       — Замолчи!       — ...был пьян. Ребёнок был зачат Сесильей от Мирцеуса. Матео — его сын, моя дорогая. Он не твоей крови.       В жилах француза, о котором все будто забыли, вскипела кровь.       — Замолчи! — взревел рядом стоявший Раймунд, врезавшись лезвием своего кинжала в глотку Каллисто и прижав её своим телом к каменной стене. — Ты лжёшь, проклятая тварь! Этот ублюдок не касался её своими грязными!..       Он бросился на колдунью, как дикий шакал. Вокруг него тут же материализовались послушные куклы Каллисто и применили к нему силу, усадив на колени. Каллисто прожгла Раймунда неприязненным взглядом, а затем положила обе руки на плечи трясущейся Михримах.       — Значит, в этом причина всего? Он... с самого начала хотел этого ребёнка? Зачем? — прошептала Михримах, чувствуя клокочущий в груди ужас. Картина складывалась воедино, и она зажала рот. — Он захватил Нурбану в плен ради этого... чтобы заставить её отдать ему ребёнка. И когда я отказалась от неё, то только сыграла ему на руку...       Каллисто поднялась с корточек и, пихнув коленом скрученного её подопечными Раймунда, отошла в сторону.       — Снова та же история, дорогая. О совпадениях... — Каллисто загнула один палец. — Совпадение, что интересующаяся ворожбой девочка ещё на невольничьем рынке привлекла внимание безумца, помешанного на "порченых", как он, детях. Благодаря Барбароссе, с которым Мирцеус дружил, он без труда отыскивал таких, как она. Совпадение, что в Стамбул пришёл наш Культ и сыграл на руку Оздемиру...       Колдунья загнула второй и хитро сверкнула глазами на ведьму.       — Но разве совпадение, что Мирцеус вернулся в Стамбул, и вскоре Сесилья была отмечена мороком? Совпадение, что она бездумно назвала сына Матео, когда Мирцеус — это валашский вариант этого имени? О, нет-нет. Таких совпадений не бывает.       — Значит... всё, что случилось...       — Просто помогло ему убить сразу двух зайцев. Ваша борьба с нашим Культом развязала ему руки. Но ты должна радоваться, моя хорошая. Ведь если бы не моё снадобье, то беременной от Мирцеуса была бы и ты. — Каллисто ободряюще улыбнулась Михримах, которую всю передёрнуло от отвращения. — Многие из тех детей, которых он измучил за свою жизнь и которые служат ему сейчас... были от его крови и плоти. Как иронично, что при этом он ни капли не интересуется женщинами.       В груди Михримах не хватало воздуха. Перед глазами всё плыло от мысли, как этот выродок играл с их жизнями всё это время. И что он сотворил с бедной Нурбану. Если он был повинен в том, что она лишилась к концу жизни рассудка...       — Отношения отца и сына — это больное место Мирцеуса, — продолжала Каллисто, рассматривая лицо ведьмы перед собой. — Он одержим местью отцу, и в тех детях, что он мучает, он видит себя... в несколько извращённом свете. Он делает с ними абсолютно всё то же, что с ним делал его собственный отец. Наказание, физическое насилие, внушение ужаса и послушания. Ребёнка, зачатого от тебя, он бы так же положил в свою коллекцию... А я тебя уберегла от этого, к слову говоря. Но, вижу, благодарности мне не сыскать.       Это объясняло то, почему он пришёл к ней вусмерть пьяный в брачную ночь. Почему щупал её своими мерзкими руками, заглядывал в глаза и заговаривал ей зубы, пытаясь расслабить сознание... Михримах всю передёрнуло и чуть не вывернуло наизнанку.       Значит, и Матео не был её племянником — он был отродьем этого дьявола, и Нурбану лишь по чудовищной ошибке поддалась его влиянию. Это объясняло, почему на неё ни разу не подействовало внушение. А рыжий пух на голове Матео...       У Мирцеуса волосы были коротко подстрижены, но отчётливо в свете огня она замечала медные отливы. Как у Селима. Это было идеальное преступление.       — Что ж, если после всего этого ты всё ещё хочешь убить меня, я не стану тебе противиться. Я знаю, что слабее тебя, и никакой ментальный щит не защитит меня от твоего заклинания, дорогая. Сделай это.       Каллисто была блестящим манипулятором. Она думала, что Михримах отступит в таком состоянии? Или что промахнётся?       — Убейте её, хозяйка, — прошипел рядом Раймунд, который снова сбросил со своего лица омерзительную маску радушия и ласки. На его лице от злости взбухли вены, а глаза как будто лишились цвета; в них стоял сплошной мрак. — Если хотите заставить её помучиться, только прикажите... Я вытащу этой карге каждый орган один за другим. И поднесу к вашим ногам...       — Пошёл прочь, бес. Не мешай мне, — раздался безапелляционный приказ ведьмы, и Раймунд, будто кукла, послушно отошёл прочь. — Не думай, что то, что ты сказала, убедило меня или задобрило. Ты такая же лгунья и так же повинна во всех наших страданиях. И я тебя не прощу.       Михримах медлила, бездумным, пустым взглядом вперившись в свои окровавленные ладони, которые она лодочкой свела на коленях. Никакого проклятия не последовало.       — Ты не хочешь моей смерти, потому что нет ни единой причины ненавидеть меня. Ведь всё это время я только и делала, что помогала тебе. Если бы ребёнок Мирцеуса остался с вами, отравленный мороком и частичкой этого изувера, дворец бы однажды превратился в руины. Я забрала его и смогу контролировать его растущую внутри ненависть. Кроме того... если бы не я, Мирцеус сделал бы с тобой ужасные вещи.       — Не слушайте эту старую суку, хозяйка!       Каллисто насмешливо посмотрела на шипящего от злобы Раймунда и погладила сверху вниз принцессу по макушке.       — Если ты убьёшь меня, этот малыш станет неуправляем. Тьма внутри него станет пламенем, что переметнётся на твою семью и спалит её дотла. Лишь я могу контролировать его. А тебе... пора принять свою настоящую сущность, дорогая. Ты ведь сердцем чувствуешь, что это правильно... Так не сопротивляйся. Пусть стыд и чувство вины, придуманные для слабых и зависимых, не тянут тебя назад. Мы никогда не желали тебе зла — и, в отличие от твоей лицемерной семьи, всегда принимали тебя такой, какая ты есть. Став такой могущественной, ты сделала сильнее всех нас... подарила нам огромное будущее... лучшее будущее.       Каллисто улыбнулась своим подопечным через плечо. Одно то, что она не сопротивлялось, уже можно было считать за согласие и смирение.       — Вот она, мои дорогие. Та, кого мы ждали много лет... Матерь-смерть теперь с нами. Победившая смерть. Избранная Первородным.       По спине поднявшей глаза Михримах пробежались мурашки, когда группа культистов медленно преклонила перед ней колено. Среди них она увидела и шехзаде Матео, тихо спящего на руках у одной из ведьм. Этот ребёнок должен был стать убийцей её семьи, если бы не Каллисто с её серой моралью.       Раймунд округлил глаза, почувствовав странную тревогу, будто видел что-то совершенно неестественное: ребёнок ещё сильнее вырос с того дня, как он видел его с живой мадам Сесильей.       Михримах дёрнула головой, будто это могло упорядочить хаос в её голове, но мысли наотрез отказывались складываться в понятную картину. Матео не был её семьёй, он был действительно проклятым ребёнком и теперь выглядел скорее угрозой для её семьи. Учитывая силу, которой его наделила Каллисто... Но, если подумать, учитывая грязную кровь этого валашского выродка, ему и впрямь необходим был поводок — иначе бы он наверняка стал монстром, как его отец. Но что теперь она должна была делать? Она хотела добраться до Культа и Каллисто, чтобы забрать своего племянника, а теперь... Она сделала непоправимое. Стала чудовищем. И смысл её похода в Иншалост испарился. Она ошиблась.       У Михримах опустились руки. Она чувствовала, что силы покинули её, а в голове зазвенела тишина.       — Понимаю. Ты отреклась от своей семьи, была избрана Первородным, и после всего, что уже сделано, после всей пролитой крови... возвращаться тебе уже некуда. Дорогая, эти чувства перестанут грызть тебя, как только ты окончательно примешь себя такой, какая ты есть. Выберешь сторону. Тебе станет легче.       — Что тебе нужно от меня? — Она обречённо вздохнула и с усталой злобой посмотрела на Каллисто. — Думаешь, я не знаю, что ты пытаешься превратить меня в свою марионетку, какими были для тебя Ксана, Сандро и Оздемир? Думаешь, я не знаю, что твоя единственная цель — это вытягивать силу из полукровок и использовать их ради власти?       Михримах вяло оттолкнула от себя Каллисто и тяжело поднялась на ноги, посмотрев на сына Нурбану. Тот вдруг проснулся, внимательно посмотрел на неё из-под отросшей рыжей чёлки и закусил кулачок.       — Судьба у мальчика одна — быть подле меня. Так было предрешено. Как и у тебя, у Матео нет больше дома. И если Оздемир выживет, он позаботится о том, чтобы однажды правда об их родстве всплыла. И тогда... Матео будет чрезвычайно опасен. Так и будет, если не держать его в узде, а на это способна только я, его мать и ментор.       Брови Михримах взлетели в выражении ужаса.       — Ты... как ты смогла связать себя с ним ханом? Нурбану ведь...       — Начала, но не закончила ритуал. Я использовала её кровь, чтобы завершить начатое... а поскольку бедняжка мертва, с Матео ханом связана отныне лишь я. Но не бойся, мальчику ничего не угрожает. Напротив, это необходимо для контроля за его растущими силами. — Каллисто подошла к адептке и забрала у неё ребёнка. — Вспомни Соловья, дорогая. Её тьма была подавлена с младенчества, и едва ли она теперь в состоянии контролировать эту хаотичную злобу внутри себя. Это похоже на глубоко затаённое безумие, которое не утихомирится, пока твои горящие руки не остудит чья-то кровь.       Михримах вяло, с неоднозначными чувствами смотрела на ребёнка. В ней больше не было трогательного тепла по отношению к нему. Теперь его черты казались ей чужими, а растущая в нём сила — опасной для семьи. В том числе для Мехмеда и его ребёнка в утробе Фемы, будущего наследника престола.       Увидев замешательство и стыд на лице своей госпожи, Раймунд вспыхнул, как лучина, и зашипел.       — Хозяйка, какая бы демонова кровь ни текла в жилах этого ребёнка, он всё ещё сын мадам Сесильи! Опомнитесь! Вы не можете погубить её дитя!       Ребёнок, словно поняв, о чём речь, тотчас агукнул. Каллисто сделала шаг в сторону и позволила малышу выцепить своими невинными глазами растерянный взгляд Михримах. На неё смотрели маленькие глазки — в точности, как у старой подруги, названой дочери её валиде. Такие же поднятые кверху уголки, такой же янтарный цвет, такой же открытый взгляд. В нём ничего, кроме медного пушка, не выдавало сына Оздемира. По крайней мере, пока.       — Чего ты хочешь, Каллисто?       — Всего лишь уйти с миром, — ответила Эруина, вздохнув. — Это было моё условие с самого начала. Сила этого ребёнка даже сейчас может отравить любого. Он вытягивает жизненные силы человека подле себя, словно пьёт материнское молоко, которого ему недостаёт. И так становится сильнее.       — А потом? Когда он созреет... что ты станешь делать?       — Поживём — увидим, — уклончиво ответила Каллисто, показывая, что не собирается раскрывать всех карт. Вдруг ей на ум что-то пришло, и она ахнула. — Да, к слову. Прямо сейчас твой брат-султан в плену у моих бывших сородичей. Он в центре площади Иншалоста, и его вот-вот сожгут на костре. Но, быть может, он умрёт и раньше — ведь прямо сейчас его душа находится в проклятом сне... Ах, по лицу вижу, что ты не знала об этом?       — Мехмед... — Боль в груди парализовала Михримах, и ведьма инстинктивно дёрнулась к группе культистов, чтобы пройти к потайному ходу, но те даже не шелохнулись. — Отойдите прочь. Живо! Это приказ!       Даже сорвавшаяся в конце на истошный крик "Матерь-смерть" не смогла убедить расступиться усмирённых адептов, чья воля была полностью подчинена колдунье, а не ей. И попытки растолкать их силой не увенчались успехом: они возвышались перед ней каменной преградой. Михримах гневно посмотрела из-за плеча на Каллисто, что беззаботно ворковала с Матео.       — Что ты задумала? Прикажи им пропустить меня!       — Я ещё не закончила говорить, дорогая.       — Думаешь, угрозами и шантажом ты больше склонишь меня к тому, чтобы поверить тебе и отпустить?       — Ты уже веришь мне — любому моему слову. Посмотри, как ты сорвалась, стоило мне дать тебе лишь крошечный намёк... Успокойся, принцесса: пока Ишкибал не повелит, его не тронут.       — Ишкибал? Какое он имеет к этому отношение? — оскалилась султанша.       Каллисто изогнула губы в улыбке и снисходительно взглянула на Михримах, тем не менее оставив её вопрос без ответа. "Пока Ишкибал не позволит". Он ведь должен был отправиться вместе с Мехмедом в Иншалост. Ишкибал бы не рискнул тронуть её брата, зная, как это разобьёт ей сердце.       — Ишкибал захватил власть в Иншалосте. Он — новый магистр.       Услышанное заставило ведьму оцепенеть; кожа словно покрылась корочкой льда. Она потрясённо смотрела на матрону Каллисто, и сердце её протестующе стучало. Эруина без труда прочла её мысли и усмехнулась.       Так вот что она почувствовала, пока шла сюда.       — О, бездна правая, ты же не всерьёз полагала, что приручила Ишкибала? Верила, что после твоего побега к Мирцеусу он станет верным сторожевым псом подле твоего дражайшего братца? Впрочем, наивность твоя простительна из-за юности. Ишкибал упрям и мстителен, как загнанный волк, но ты вскоре и сама это поймёшь. Он может строить из себя мудрого старца пред тобой, но в душе он тот же уязвлённый и капризный ребёнок. Но не вини себя: всё же ты его знаешь так мало — в отличие от меня, которая знает его целую вечность.       — Скажи им отойти. Немедленно! — Михримах указала пальцем на землю в приказном жесте.       — Я ещё не услышала твой ответ. Мне нужны гарантии, что я...       Глаза ведьмы вспыхнули яростью, и Раймунд вместе с возникшими в его теле силами вырвался из хватки усмирённых и тотчас оказался за спиной у Каллисто. Спустя мгновение под её подбородком свернуло лезвие. Матео громко завопил, но поглаживающие движения приёмной матери подуспокоили его.       — Только дайте приказ, хозяйка, и я выпущу ей всю кровь, — предложил без запинки Средний палец, готовясь совершить самое изощрённое убийство в своей жизни. — Капля за каплей... Я умею быть очень изобретательным.       Каллисто посмотрела вбок, неприятно оскалившись.       — Надо было прикончить тебя ещё тогда, когда ты пришёл с венецианкой ко мне.       — Всё же вы не можете просчитать абсолютно всё, не так ли? И у вас есть слабые места. Например... — Кинжал прислонился к коже сильнее, и Каллисто поневоле задержала дыхание. — Ваше раздутое самомнение.       Михримах не вмешивалась. Усмирённые Каллисто тоже не выказывали никакой агрессии и не нападали на неё. Эруина посмотрела на некромантку.       — Если я пострадаю, ты не сможешь спасти своего брата. Ведь это он — сердце твоего грандиозного плана, не так ли, дорогуша? Внутри Чертога сейчас Ксана и Сандро, и они обозлены и свирепы, да и Культ не встретит тебя с распростертыми объятиями. Прямо сейчас я твоя единственная надежда... Без меня султан Мехмед непременно погибнет. Если вы с султаном погибнете, тогда всё будет насмарку. Я гораздо полезнее тебе живая и в роли союзницы. К тому же, я знаю слабые места твоих врагов... Так что подумай хорошенько, дорогуша.       Что-то в этих словах заставило Михримах поёжиться. Они прозвучали очень странно: во взгляде была искренность, но почему-то ей казалось, что это чудовищная ложь. Принцесса без труда могла поверить в то, что эта женщина могла лгать так же легко, как дышать. И её тревожило, что она никак не могла полностью отделить истину от лжи в её речах. Ей попросту не хватало ни опыта, ни интуиции — Каллисто будто видела её насквозь и игралась с ней.       — Как ты можешь убедить меня поверить тебе?       — Я могу поклясться своим колдовством. Для чернокнижницы это самое ценное, — предложила без запинки Эруина, вскинув подбородок и протянув ладонь Михримах. — Но и ты поклянись, что никогда не причинишь мне вреда.       Михримах мрачно посмотрела на кисть колдуньи.       — Значит, после всего, что ты сделала, ты просто поможешь мне и тем самым купишь себе шанс уйти с ребёнком восвояси? Ты всё хорошо продумала, — мрачно похвалила её Михримах. — Но я знаю, что Матео в твоих руках не более чем оружие. Кто знает, какую войну ты ещё развяжешь, в какой союз вступишь. Я не буду так рисковать.       Уголки губ колдуньи растянулись ещё шире, и голос её опустился до мягкого змеиного шёпота.       — Что ж, а если я предложу тебе уйти вместе со мной? — Каллисто кокетливо изогнула бровь. — И не только со мной. Мы возьмём с собой и Ишкибала. Ты ведь хочешь этого, не так ли? Теперь твой ментор стал магистром, а ты вслед за ним займёшь место новой верховной. Раз вам суждено было встретиться и стать столь значимыми друг для друга, как такую связь можно игнорировать?       — Думаешь, я не знаю, что подопечные — пища для ментора, разве не так? Ишкибал бы поглотил меня рано или поздно. — Руки Михримах задрожали, и она сжала их в кулаки. — Ты и сама говоришь, что он мстителен.       — Ах, так вот почему ты бросила его? Тебя обуревает страх? — поддела его Каллисто, понимающе скривив губы. — Как печально... Что ж, твои сомнения оправданы. Но не думай, что для Ишкибала ты просто подопечная. — Каллисто приблизилась к Михримах и заискивающе заглянула той в глаза. — Даже я готова признать, что связь, которую вы создали, невозможно разрушить, как бы я ни пыталась. Сила вашего хана огромна — и не только благодаря колдовству. Поэтому сейчас я всего лишь хочу, чтобы ты наконец приняла правду. Приняла нас. Судьбу, к которой тебя вело всё, что ты пережила к настоящему дню. Окончательно. Это облегчит твою боль, как когда-то облегчило мою.       Куда Михримах могла повернуть назад? Смыть со своих рук кровь уже никогда не удастся, и со своей судьбой она окончательно определилась ещё в день, когда погибла Нурбану. До этого Михримах верила в полутона, какие-то полумеры, компромиссы, но ответ уже давно был один. Иного пути не было. С самого начала.       Каллисто снова подняла ладонь, призывая дать ей обет.       — Отбрось сомнения, дорогая, ведь ответ лежит перед тобой... Я клянусь своей жизнью и своим колдовством, что буду помогать тебе, если это будет в моих силах, и не стану мешать, что бы ты ни делала, — нараспев произнесла Каллисто, довольно кивнув принцессе. — Я сказала своё слово, теперь твоя очередь. Возьми меня за руку и поклянись, что не тронешь меня или Матео — и не позволишь кому-либо также причинить нам вред. Время идёт, моя дорогая. Каждую секунду твой брат сейчас борется за жизнь.       Что ж, она поиграет совсем малость по правилам Каллисто. Михримах вздохнула и кивнула, протянув свою ладонь.       — Я клянусь своим колдовством...       — А-а, нет-нет. — Каллисто чуть отдёрнула руку и покачала пальцем. — Мы не в равных положениях. Я поклялась жизнью и колдовством. Это самое ценное, что есть у меня... Но для тебя это не столь значимо. Умрёшь или лишишься колдовства — того и гляди порадуешься, что груз такой свалила с плеч своих. Тут уже я не могу так рисковать, вступая с тобой в сделку.       — И чем ты хочешь, чтобы я поклялась? — Михримах сумрачно сдвинула брови на переносье.       — Поклянись не только колдовством, но и жизнью... своей семьи. Вот это будет равным условием.       — Ты сошла с ума, старая ведьма! — задохнулась от возмущения Михримах, отпрянув от колдуньи.       — Время, дорогуша, — недовольно проворчала Эруина. — Ты тратишь много времени впустую. Я больше не угроза тебе, но ты всё ещё угроза для меня. Клянись, и покончим с этим!       Каллисто резко схватила Михримах за руку, и под веками той вдруг вспыхнул Мехмед, привязанный к деревянному кресту. Она увидела багровые полосы на его обнажённом торсе, бурые пятна на его одежде, синяки и кровоподтёки, услышала его затихающее дыхание, и от этого зрелища её затрясло. Она схватила ладонь Каллисто и сжала.       — Я... клянусь своим колдовством и жизнью своей семьи, что не причиню вред тебе и Матео — и не дам это кому-либо сделать, — с трудом выдавив из себя эти слова, она сразу вырвала руку и помрачнела, как туча. Сердце тревожно забилось, предчувствуя непоправимую ошибку.       Улыбкой колдуньи можно было резать масло.       — Пойдём с нами, Матерь-смерть, — приглашающим жестом Каллисто указала на дверь, от которой тут же расступились адепты, и озадаченно нахмурилась. — Но сначала всё же разберись с этим беспорядком... Я знаю, ты сможешь. Терять уже нечего.       Дюжина глаз была прикована к Михримах. Взгляд ведьмы помутился и стал тусклым. Она пошевелила пальцами, воздух вокруг неё задрожал и похолодел, когда она выпустила свою силу. Пламя в факелах поутихло, в коридоре стало темнее, и тишину нарушил странный гул.       Раймунда всего передёрнуло, когда ему начало казаться, что он слышит потусторонние звуки: крики мёртвых, истошные вопли умирающих, агонию неупокоенных душ — всё вместе, вливающееся ледяной струёй прямо в его рассудок.       Культисты медленно обступили Михримах и зашагали за ней, когда некромантка направилась в кабинет Оздемира, оставляя за подолом своего платья шлейф из сгущающихся теней, которые мягко окутали тела двух погибших охотников, обращая вспять полученные ими раны.       С характерными утробными хрипами, не похожими на человеческие, они медленно поднялись на ноги и стеклянными глазами уставились в спину некромантки. Взмах её руки, и они безропотно последовали за ней. Один из мёртвых капитанов с бесцветным видом вытащил болт из головы товарища, чья душа была поглощена ведьмой, и оставил этим зияющую багровую дырку в его черепе. Затем они надели маски, скрывая свои уродства, и застыли. Усмирённые адепты Каллисто были лишены воли и эмоций, но не разума. Они не могли оторвать глаз от этого зрелища.       — Избавьтесь от тела, — приказала шёпотом Михримах, обращаясь к Раймунду и двум воскрешённым охотникам. — Вы двое — останетесь охранять кабинет. А ты, бес, проследи за девочками и отведи их туда, куда я тебе сказала.       — М... Мадам! Мадам, нет... — оторопев, забормотал Раймунд. Он непроизвольно дёрнулся к своей повелительнице, чтобы остановить её, но перед ним тотчас выросли два охотника. Убить их во второй раз не получилось бы. В груди взорвалась бомба, и он заорал, как резаный: — Мадам!!! Вы совершаете ошибку!       Когда Матерь-смерть повернулась к нему полубоком, он с ужасом заметил, как за одну минуту этого пугающего ритуала она постарела на несколько лет. Молодое лицо Луноликой султанши посерело, осунулось; во взгляде потух огонёк; синяки под глазами стали темнее, а из носа вновь пошла алая кровь, которую Михримах медленно стёрла и пошла дальше.       Воскрешённые авджи выглядели совершенно целыми, словно и не вступали в схватку, но их выдавали механические движения и абсолютно пустой взгляд, который Раймунд увидел, прежде чем они скрыли глаза под масками. Словно души, которые Михримах вернула из беспространства, были наполовину разорваны и лишь позволяли этим телесным оболочкам двигаться. За Персефоной последовали адепты и их матрона, продолжавшая держать на руках затихшего полукровку. Обернувшись напоследок, она хищно улыбнулась Раймунду.       — Чем сильнее ты меня ненавидишь, тем больше играешь мне на руку, мальчишка.       Раймунд попытался броситься за хозяйкой, но его остановили сильные руки охотников.       — Приказ госпожи должен быть исполнен. Ты не можешь уйти, — мёртвым голосом отрезал один из капитанов, стальной хваткой удерживая ассасина.       — Приказ госпожи должен быть исполнен, — словно мантру, повторил второй.       Донморанси зарычал во всё опухшее горло и со всей силы ударил кулаком по стене. Стиснув зубы и зажмурившись, он громко выругался на французском и остервенелым взглядом вонзился в лужи крови на полу. Было бессмысленно пытаться убить эту каргу с помощью колдовства — предвестник внутри мальчишки с помощью хана защищал её, как родную мать...       Раймунд, вступив в Братство, никогда не испытывал настоящей ненависти к чернокнижникам. Они ему были безразличны. Всё, что ему было нужно, — легальное право на убийство от мастера Шерали. Так он успокаивал демонов внутри себя. Вид брызжущей крови и исчезающей в глазах жизни приносил ему покой. Но вскоре даже это перестало умиротворять его. Всё было слишком бессмысленно и пресно. Он хотел стать значимым по-настоящему хоть для кого-то, стать его центром вселенной, чувствовать, что кто-то относился к нему так, как привык относиться он — отдаваться чему-то без остатка. Но чем больше он этого хотел, тем чаще натыкался на тех, кто предпочитал использовать его, а затем выбрасывать, словно ненужный хлам.       Что ему оставалось делать? При жизни он постоянно страдал. И теперь это грозило ему и после смерти... Быть может, пустота была лучше? В ней не было ничего: ни изменений, ни стремлений, ни печалей, ни радостей.       Раймунд развернулся к стене спиной и с выражением глубокой тоски сполз по ней на холодный пол, спрятав лицо в единственной сохранившейся ладони.