Демоны порока

      Потеря контроля была похожа сначала на бег, а затем — на полёт в бездну. Вот она бежит, чувствует, как ветер бьёт её в спину, подгоняет, позволяя набирать сумасшедшую скорость. Она чувствует, что парит, — и вот резко земля под её ступнями заканчивается. Она падает вниз, и притяжение земли безжалостно к ней — и она осознаёт, что не может остановиться, что дальше её ждёт только неумолимая смерть.       Тьма и тишина были всеобъемлющими, бесконечными... Ей казалось поначалу, что вот-вот кожа и кости её ощутят бренность холодной земли. Но вокруг была всё ещё пустота. Она не чувствовала ничего. Даже ветра, который, лети она вниз, бил бы её по щекам. Но его не было.       "Слушай только мой голос... Очисть свой разум..."       Нужно проснуться, нужно очнуться, нужно зацепиться хоть за что-то материальное, чёткое, шероховатое... Во что бы то ни стало! Не ускользать во тьму! Не идти туда, где нет ничего — ни людей, ни волнений, ни жизни. Где вечность в тугих объятиях тишины — единственная роскошь для того, кто избрал путь мрака и колдовства. Ни ада, ни рая, лишь пустота — осязаемая и осознаваемая.       "Мне так холодно..." — ей хотелось закричать эти слова, чтобы почувствовать себя живой, но могучее беспространство плотно запечатало её уста.       "Твой разум в цепях забвения, Михримах... Оковы сковали тебя и тянут вниз, в беспространство... Твоё тело расщепит на куски... Но прежде... Твой разум покроется трещинами, осыплется осколками..."       — Первородный... Это ты?       "Своим разумом сейчас владеешь не ты..." — Гулкое эхо прекрасного, убаюкивающего голоса проникало в самые потаённые глубины её подсознания. "Если ты не развеешь эти псионические путы, то пострадает человек, которого ты любишь больше всего..."       — Так помоги мне! — мысленно кричала Михримах. — Освободи меня немедленно! Пусть будет проклят тот, кто удерживает меня здесь!       "Тебе известно, кто это, Михримах. Но твоё сердце отторгает это знание... Если ты откроешься ему, пути назад не будет. В тот момент, едва ты распахнёшь свою душу для меня, я позволю тебе встать над этой удерживающей тебя связью... Но за это полагается цена, которую нужно заплатить. Иначе пострадают любимые тобой люди..."       — Ты уже не в первый раз нашёптываешь мне свои мысли, Первородный! К другим чернокнижникам, полагаю, ты не столь внимателен. Я словно на краю бездны, и всякий раз чувствую, что вот-вот сорвусь. Где гарантии, что твоя помощь не погубит мою семью?       "Путь теней — это не путь зла, Михримах. Если бы я не держал своих обещаний, у меня бы не было столько последователей, отчаянно алчущих силы и знаний... Судьба распорядилась так, что подарила тебе огромный потенциал и соответствующую власть. Будущее — это паутина, и лишь сами люди — её прядильщики... Однако концов у паутин не столь много, как может показаться пытливому уму, и я вижу пути, по которым ты можешь пойти. И один из них удивителен... даже для меня. Оттого я здесь..."       — Довольно загадочных слов! Моя жизнь и без того не принадлежит мне с того дня, как я открыла Гримуар. Я уже отдала всё, что могла! Чего мне страшиться? Что это за путь?       "Твоё безграничное желание воскресить душу умершего брата и вырвать из сердца матери боль, из-за которой оно кровоточит, может привести тебя к хаосу, а может открыть новые границы колдовства для этого нелепого, бренного мира, столь ограниченного и тривиального. Только пытливая, страстная человеческая душа на то способна, а колдовство из беспространства, чьим проводником и создателем я являюсь, — это лишь... потусторонний инструмент, у него тоже есть свои пределы... И если ты согласишься порвать эти пределы, Михримах, если согласишься отдать свою жизнь и свою душу во имя служению удивительному миру беспространства, по ту сторону физического мира, в котором обитает смертное человечество... Тогда не останется на твоём пути врагов..."

* * *

      Снадобье Нурбану возымело чудовищную силу. Глубокая грязно-зелёная дымка из разбитого сосуда змеиными щупальцами опутала Баязида, предвестников, падишаха и Михримах с Ишкибалом, вобрав их в свои губительные сети.       Баязид, увидев неживого Селима, обхватил голову ладонями и упал на колени, зайдясь в чудовищном гортанном крике. Лукаш выглядел не на шутку перепуганным и раздосадованным, когда понял, что оказался неспособен развеять колдовство — на его друга всё-таки подействовал таинственный ассасинский яд. Он затравленно оглянулся, хватая Баязида за плечи, чтобы оценить реакцию присутствующих. Его сородичи были оглушены присутствием сразу нескольких колдовских отродий — одним из которых оказался прислуживающий хозяйке дворца евнух.       Лицедейское колдовство принцессы спало, и истинный облик колдуна-энтропанта обрушился на окружающих. Воздействие зелья венецианки выкрутило желудок Ишкибала, и он рухнул на землю, широко распахнув глаза. Головокружение вышибло из него ориентацию в пространстве. Морщин на его лице не было, что означало только одно: Нурбану разрушила лишь часть заклятия, решив продемонстрировать вполне конкретным людям, кто стоял перед ними.       Он был в своём молодом облике.       — Проклятье... — про себя прошептал Ишкибал, скрипнув зубами. Энтропант чувствовал, как досада и разочарование в его груди смешивались с чувствами, что испытывал тот, другой Ишкибал. Тот, чьего выхода он не хотел, столько времени подавлял. Но он чувствовал: он близко.       — Язва змеиная! — с брызжущей ненавистью выплюнула Астрид, которую тотчас бросился сдерживать приёмный сын Алеш.       Родной же сын воззрился на убийцу другой ветви их семьи с похожей яростью. Выхватив кинжал, он моментально швырнул его в Ишкибала, но султанша Михримах оказалась ловчее и, выбросив вперёд руку, откинула оружие в сторону от них. Туман всё разрастался вокруг Нурбану, становясь гуще и плотнее, но другие, казалось, не обращали внимания на опасность, приближавшуюся к ним.       — Мерзкая девчонка! — ревела Астрид, изо всех сил пытаясь освободиться из железной хватки Венедиша. — Ты сокрыла убийцу моей семьи под моим носом, грязная ведьма! Я убью тебя и его своими собственными руками!       — Матушка, успокойтесь! — пытался урезонить её Алеш, бросая предостерегающий взгляд на сводного брата. — Сейчас не время и не места для расплаты по старым счетам! Это не тот Ишкибал, что был прежде!       Астрид моментально застыла, в немом ужасе оглянувшись на любимого из своих детей, несмотря на то, что Алексей был ей приёмным. Надежда её клана, в котором она видела будущее своего предвестнического наследия, в долю секунды предстал перед её глазами предателем.       — Ты всё знал! Знал и молчал! — она вырвалась из схватки Милоша и импульсивно схватила за грудки Алеша. — Как ты мог так со мной поступить?! После всего, что я для тебя сделала!       Венедиш в ответ на это лишь виновато потупил взор, но хватку ни на йоту не ослабил.       — Баязид... О, Баязид! — Хюррем в другой части зала схватилась за сердце, почувствовав в одночасье, как кусочки головоломки болезненно соединились. Лицо её исказилось гримасой пугающего ужаса, стало белым, потерянным; глаза широко распахнулись, явив серые белки, и ноги её задрожали и подкосились. — О, Селим, мальчик мой! Мой львёнок! Господи! За что мне это?!       Туман, сотканный зельем Нурбану, добрался до хрупкого дрожащего тела рыжеволосой султанши, обнял её и отравил её сердце окончательно, вырвав из её горла крик невероятной боли. Зелье окружило её голову самыми страшными кошмарами, вскрыло все раны, насыпало в них соли, всунуло под ногти иглы, а в солнечное сплетение — ржавый нож. С каждым мгновением, что мраморный зал разрывало от этого ужасного крика, сердце Хюррем Султан со скорбным хрустом трескалось, словно хрустальное.       — Мама! Валиде, нет!       Инстинкты Михримах сработали быстрее разума. Лазуритные глаза вспыхнули болью и агонией, когда она слышала этот леденящий душу крик и почувствовала, как из груди её вырвали собственное сердце, выжгли место, где должна была теплиться душа. Оторвавшись от Ишкибала, она подорвалась к матери и, выбросив обе руки, направила на неё весь свой страх, всё своё страстное желание заглушить её боль, сделать так, чтобы она не видела этот кошмар наяву. Но желание негранёное, хаотичное, наполненное лишь чувствами, но не самоконтролем, могло спалить дотла не только сорняки с корнем, но и всю землю, обратив её в безжизненную пустыню. Колдовство Михримах достигло Хюррем, и уши остальных гостей зала тотчас заложило от того, как резко султанша перестала кричать и плакать.       Лёгкий вздох вырвался между её губ, и она, словно безжизненная кукла, упала бы прямо на холодный мрамор, если бы не подоспевший сзади Ибрагим Паша. Он распростёр руки в стороны и поймал её, окружив и оттащив подальше от ядовитого тумана. Глаза Хюррем остались полураспахнуты, словно жизнь покинула её тело, однако она не была мертва и продолжала тяжело и часто дышать. Михримах шумно вздохнула и испуганно приложила ладони к лицу, испугавшись собственного поступка. Она не помнила, что сделала с ней; ей просто хотелось, чтобы она забыла о том, что видела и слышала в этой зале.       Предвестники тотчас отпрянули от густого тумана, который пытался протянуть к ним свои голодные щупальца, угрожая вытащить наружу все гнойники, все страхи и кошмары. Лукаш, сидевший рядом с Баязидом, внезапно застыл. К счастью, кошмары не опутали его голову, но виски предвестника сдавило вдруг невыносимыми спазмами, а желудок скрутило рвотным позывом. Так тело сопротивлялось грязному — в прямом смысле — колдовству. Колдовству, что в руках Нурбану, внезапно оказавшейся умелой и смышлёной ученицей, стало самым ядовитым оружием.       Если приглядеться, казалось, что у этого опасного и ядовитого тумана были глаза и огромная чёрная пасть, голодно облизывающаяся. Нурбану стояла около входа в зал и медленно поднялась по стулу на поверхность стола, окружённая со всех сторон ядовитым зелёным туманом, будто защитным облаком. Предвестники сжались в кучу по одну сторону зала, около диванов на небольшом подиуме, Михримах и Ишкибал — в противоположной от них стороне, около разбитых окон, а Хюррем Султан и Ибрагим Паша — в восьми шагах от Нурбану, около двери, ведущей в сад. Распахнутая, она впустила внутрь пронизывающий холодный воздух, от которого почти у присутствующих что-то застыло в груди.       — Это ложь! — выкрикнула в отчаянии Михримах, едва совладав со своими чувствами. Сила клокотала в ней и жаждала выхода; голубые глаза с невообразимой яростью и ненавистью смотрели на равнодушное лицо Сесильи. — Злобная бестия! Как ты посмела?!       Всё сопереживание, что она испытывала к своей невестке, названой сестре, испарилось — и обратилось в чудовищную ненависть. Непроходимая наглость, скудоумие Нурбану и её вздорный характер — всё это вмиг оказалось причиной слёз её валиде и боли её брата. А такого Михримах не могла простить. Она импульсивно дёрнулась вперёд, чтобы обездвижить безумицу, как стекло в главной зале с треском разбилось — и мимо её головы тотчас пролетела крошечная стрела, вонзившись затем в стену позади неё. Михримах в ужасе посмотрела назад и тут же вернула свой взгляд туда, где стояла Нурбану. Теперь подле неё материализовался капитан Раймунд, который успел влезть в окно и встать рядом с небольшим арбалетом в руке, угрожающе наставленном на султаншу.       — Это был предупреждающий выстрел, мадам. Я никогда не промахиваюсь дважды, — одним уголком губ ухмыльнулся Раймунд, чьи ласковые глаза с пугающим блеском взирали на ведьму перед собой. Он с театральным видом перезарядил арбалет и выпрямил руку. — Вряд ли ваша реакция будет быстрее моей стрелы, поэтому не делайте глупостей, будьте любезны. Или я сделаю с вами такое, что деревья побледнеют.       — Хитрый лис! — прошипела Михримах неприязненно. — Я предупреждала, что убью тебя в следующий раз, если увижу!       — Не сотрясайте зря воздух, мадам.       Михримах до сих пор не могла поверить в происходящее. Синие глаза лихорадочно блестели, мускулы на лице подёргивались в коротких судорогах. Она попыталась сосредоточиться, успокоить разум и чувства, чтобы воззвать к колдовству, которому её научил Ишкибал за это недолгое время тренировок. Выбросив руку вперёд, она попыталась повлиять на стекло, из которого был сделан сосуд в руках Нурбану, но сердце лишь оглушительно забилось в её груди, вышибив из лёгких кислород. Михримах почувствовала нестерпимые боли в груди, глотку её охватило огнём, и она страшно закашлялась, чувствуя странные откаты. Она толкала колдовство вперёд, а оно словно толкало её в ответ с двойной силой.       Ишкибал стиснул зубы, тяжело дыша. Колдовство больше не слушалось Михримах.       — Возьми себя в руки, принцесса... — прошептал он ей в спину. — Иначе колдовство убьёт тебя... Сосредоточься, отпусти гнев, обуздай свои чувства!       Персефона резко вздёрнула подбородок, чувствуя себя ослабленной, униженной. Снова чудовищный страх перед колдовством лишал её всяческого контроля над ним. Что же она делала не так?       — Я пощадила твою жизнь из жалости, и вот как ты мне отплатила! Решила нанести удар в самое сердце такой гнусной ложью?! Мерзавка, будь ты проклята!       — Ложь? Вот как? — вздёрнула нос Нурбану, высокомерно глядя на ту, что когда-то называла своей сестрой. — Погляди на него, моя султанша: шехзаде уже давно истерзан муками совести, я лишь немного подтолкнула его к признанию, на которое он не решился.       — Довольно! — зарычала султанша; сердце её наполнилось смертельным холодом. — Немедленно сними своё скверное заклятие, чем бы оно ни было! Или...       — Или что? — Черноволосая венецианка подняла брови в выражении наигранного удивления. Увидев, как вытянулось лицо Михримах, не привыкшей к такой наглости с её стороны, Нурбану опустила подбородок и насмешливо фыркнула. — Ты не в том положении, чтобы угрожать мне, султанша.       — Здесь несколько предвестников, ведьма и энтропант! — процедила Михримах воинственно. — Да что ты можешь? Я ещё не уничтожила тебя, потому что не хочу причинять ещё большую боль валиде! Она не заслуживает того, что видеть столько смертей!       Она бросила мимолётный взгляд на свою мать, которая невидящим взглядом смотрела куда-то сквозь воздух, полусидя на полу в объятиях Визирь-и-Азама, который презрительно прожигал глазами профиль Нурбану.       Венецианка сняла с головы капюшон и отбросила копну аспидно-чёрных волосы за спину. На ней был тот же самый плащ, который Михримах дала ей в тот день, когда они совершили вылазку в подземную пыточную Ибрагима Паши. Осознание этого заставило Персефону злобно стиснуть зубы. Ведьма отчаянно пыталась нащупать брешь в разуме Нурбану, но вокруг неё как будто была возведена каменная цитадель.       — В крови шехзаде Баязида необычный яд. Его не исцелит ничто: ни твои нелепые чары, султанша, ни извращённый предвестнический дар, обратный колдовству. Даже сами предвестники не полностью невосприимчивы к зельям, созданным ворожеями. Я не имею связи с беспространством и сделок с Мола Фисом, в отличие от тебя, не заключала, поэтому не советую вам ступать в этот туман, — Нурбану сверкнула ледяным взглядом в кучку предвестников, что, ощерившись, глядели на неё. — Шехзаде будет медленно умирать и сходить с ума, ежесекундно чувствуя невообразимую агонию... — Нурбану вынула из кармашка своего плаща небольшой пузырёк. — Если я не дам ему противоядие. А отдам я его только при одном условии: ты немедленно отдашь мне Коготь Шабаша. Тогда твой брат выживет.       Она бы не увидела, как зашевелился отважный Алеш, если бы не услышала тревожное всхлипывание Хатидже Султан, что испуганно сжимала его могучие плечи сзади. Кажется, его не пугала возможность выблевать все свои внутренности от ядовитого тумана, лишь бы остановить это безумие. Нурбану предупредительно покачала пальцем.       — Назад. Если кто-либо из вас сделает ещё хоть шаг в мою сторону, клянусь, я разобью антидот.       — Откуда нам знать, что ты не лжёшь? — спросил прямо Венедиш, опасно сощурившись; голос его оставался холодным, как лёд. — До сего дня ты не показывала никаких колдовских способностей, почему мы должны тебе верить и идти на поводу у твоих гнусных угроз?       — Можете рискнуть, — пожала плечами Нурбану, лицо её скривилось в гримасе отвращения. — Мне нечего терять. Моё существование без сына бессмысленно, и жизнь моя зависит только от его дыхания. Отдай мне Коготь Шабаша, Михримах, если не хочешь потерять ещё одного дорогого человека!       Коготь Шабаша ей, значит, захотелось! Михримах хотела уже исторгнуть из себя нечто желчное, как слова вдруг умерли на губах, так и не выйдя наружу. Бешеное сердцебиение кипятило кровь, синие глаза широко распахнулись, когда на голову опустилось страшное осознание. Рядом стоявший Ишкибал цинично хмыкнул — выглядел могущественный чернокнижник даже хуже обычного. Наполовину согнувшись от неведомой боли, чернокнижник в своём юном облике тяжело вздохнул и подтвердил её мысли:       — Похоже, она прошла обращение, принцесса... — тяжело произнёс он, раздув ноздри. — Я чувствую... духом ворожеи от неё несёт. Бьюсь об заклад, это дело рук Каллисто...       — Но это невозможно... — прошептала она, тревожно посмотрев через плечо на ментора. — Как она смогла пробраться во дворец?       Ишкибал не смог ей ответить, а их главный враг стремительно терял в своём терпении.       — Время не на твоей стороне, Михримах, — твёрдо осадила её Нурбану, на переносье её залегла морщинка раздражения. — Думай скорее! Или Коготь, или жизнь твоего брата.       — Он защищал тебя... Даже передо мной, — пристыдила её Михримах, с презрительным видом сжав руки в кулаки. — Валиде о тебе беспокоилась, и я хотела залечить твои раны. Поверить не могу, что ты вонзаешь нам нож в спину.       Из груди Сесильи вырвался сердитый вздох.       — Не заговаривай мне зубы, Михримах, твои слова меня больше не трогают. Я дам тебе немного времени, чтобы ты спустилась туда, где держишь артефакт, и принесла его мне. Если ты не вернёшься достаточно быстро, я уничтожу антидот. Если сделаешь что-то не так, как я тебе сказала, — тоже. Не испытывай меня.       Персефона обвела глазами присутствующих. Ишкибал был прав, когда переживал о том, что этот пир станет ловушкой. В самом сердце Топкапы они оказались мухами в паутине. Лукаш озабоченно оглядывал Баязида, которому заметно становилось всё хуже, и в его раздосадованном взгляде, искоса обращённом к ней, Михримах удручённо уловила смирение перед ультиматумом Нурбану. Даже Лукаш призывал послушаться её. Принцесса сдвинула взгляд на предвестников, и лазуритные глаза сощурились, едва она увидела, что бледная, как смерть, Фема уже давно была без сознания. Под угрозой была не только её жизнь, но и жизнь наследника в её утробе. Мехмед прижимал её голову к своей груди, а червяк Тодор с огромной заботой гладил её ладонь, несмотря на ослепительную ненависть в глазах султана.       Михримах почувствовала, как лёгкие её покрылись корочкой льда от волнения, а колени задрожали. Мечущийся от одного гостя к другому взгляд наполнился тревогой — от неё зависело сейчас слишком многое. Но она не могла позволить Нурбану угрожать ей жизнью её брата. Но если она отдаст ей Коготь, она, должно быть, передаст его Каллисто — злобная паучиха и до Топкапы доплела свои нити.       Она не могла даже посоветоваться с Ишкибалом. Она была наконец способна решать всё самостоятельно, но груз ответственности невыносимо давил на неё.       — Хорошо... — сухими губами согласилась Михримах, исподлобья прожигая взглядом Нурбану.       Ишкибал позади тотчас зашевелился. Чтобы добраться до Михримах, ему пришлось подобраться ползком, пройдя в опасной близости от тумана. Он сжал кусок её парчового платья в кулак и дёрнул на себя, заставив взглянуть на себя.       — Принцесса... — угрожающе зарычал он. Брови Михримах дёрнулись в болезненной судороге от того, настолько холодным был его голос. — Ты последних остатков ума лишилась? Если ты отдашь ей Коготь, она отдаст его Каллисто! Всему тогда настанет конец!       — Жизнь моего брата для меня важнее всего, — сухо отрезала Михримах. — Если ты этого не понимаешь, это твои заботы.       Она попыталась освободиться из его захвата, но серые глаза зажглись опасным льдом, который она тотчас почувствовала морозящим инеем, распространяющимся от ступней выше по телу. Стиснув зубы, она грубо выдернула платье из его руки и равнодушно отошла на несколько шагов.       — Я отдам тебе Коготь, а ты отдашь мне противоядие! — заявила она венецианке свои условия.       — Отдам. До жизни шехзаде мне нет никакого дела, — бесцветно бросила Сесилья, встречаясь затем взглядами с ассасином, который без слов понял этот сигнал. — Раймунд пойдёт за тобой и проследит, чтобы ты не совершила никаких глупостей, Михримах. Помни о жизни своего брата. Идите!       — Принцесса... Я не позволю тебе! — Змеиные глаза Ишкибала сузились, и он поднялся сначала на колени, а затем и на ноги, всё ещё сутуля плечи от тяжести той борьбы, что разворачивалась внутри него и истощала его силы. — Не забывай, что я твой ментор!       — Мерзкий ублюдок показал своё истинное лицо, — противно ухмыльнулся поляк Тодор, наблюдавший за этой картиной и предвкушавший расправу над ненавистным чернокнижником. — Готовься встретиться лицом к лицу со своим хозяином Первородным, грязный культист!       — Смотри, как бы тебе не пришлось пожалеть об этих словах... вонючий червь, — выплюнул сквозь зубы Ишкибал, бросив в Тодора убийственный взгляд, полный могильного холода.       Сесилья выпрямила свободную руку, и тоненькие пальцы венецианки зашевелились, управляя голодным ядовитым туманом. Ведомый приказом ворожеи, он отступил от султанши, которая на негнущихся ногах приблизилась к двери, у которой стоял Раймунд. Когда ведьма прошла мимо мастер-ассасина Руки, она прожгла его ненавистным взглядом, обещающим скорейшую смерть, но Средний палец оказался невосприимчив к её мысленному проклятию. Он дёрнул подбородком, не опуская пальца с курка на арбалете, и призвал тем самым султаншу идти впереди него.       — И держите руки так, чтобы я их видел, темнейшая мадам, — попросил он ласково, утыкаясь стрелой между лопатками принцессы. — Я бы не хотел сомневаться в вашем благоразумии.       Султанша медленно открыла дверь и зашагала вперёд, чувствуя, как пульс грохотал в ушах.       — Когда это закончится, я заставлю тебя пожалеть об этом... И тебя, и эту нечестивицу... — пообещала она мрачным шёпотом, повернувшись к ассасину полубоком. — Не думай, что я спущу вам это с рук. Я не прощаю предательства.        Раймунд промолчал в ответ на это, оставив свою возлюбленную венецианку один на один со всеми присутствующими в зале. Он мог не волноваться за неё: за окнами зала своего часа ожидали посланники Каллисто, готовые вмешаться при необходимости. Сейчас он должен был во что бы то ни стало исполнить волю мадам Сесильи и принести ей на серебряном блюдечке Коготь Шабаша. И тогда он сможет получить то, что желал больше всего.       Нурбану осталась стоять на поверхности дубового стола с вытянутой рукой, в которой держала антидот, готовясь разбить его при первой же возможности. Она то и дело бросала косые взгляды то на бормочущего что-то в полубреду Баязида, то на бессознательную Фему, которую трепал по щекам Мехмед, окружённый предвестниками.       — Ну же, Турхан, солнце моё... Открой глаза, родная, — умолял её султан, чувствуя подступающее отчаяние, неверие, что происходит худшее. Он судорожными движениями ощупывал её кожу, и то и дело задерживал дыхание. — Она дышит, но постепенно холодеет...       — Проклятые османские псы... — презрительно выдавил из себя Тодор, сжимая в своих руках ладонь Нади, растирая её, будто это могло согреть её. — Выродки, как можно вам было не уследить за моим возлюбленным месяцем? Если с Наденькой что-то случится, я вас своими руками отправлю в ад!       — Алеш, что же с ней могло случиться? Вдохнув дыма этой ведьмы, она потеряла сознание, и ей всё хуже, — не обращая внимания на пустые возгласы польского червя, Мехмед поднял взгляд к предвестнику-полукровке.       Алеш дёрнулся, чтобы приблизиться к племяннице, но застыл, бросив настороженный взгляд на Нурбану. Он вспомнил об её угрозе и замер.       — Боюсь, ваша семья может пострадать, если я сдвинусь с места, султан Мехмед, — прошептал напряжённо Алеш.       Сесилья недоверчиво сощурилась. Ощутив необычный запах в носу, ворожея втянула его в себя и в мгновение ока всё поняла благодаря своим новым способностям. Она видела, как бледнело с каждой минутой всё больше лицо предвестницы, которая однажды помогла ей во время беременности, не отвернулась от неё. Нурбану не испытывала к ней симпатий, но вот к крошечному плоду, что мог вот-вот погибнуть в её чреве...       — Можете приблизиться, — вдруг разрешила она, кивнув Алешу Венедишу. — Султан Мехмед! — обратилась она затем безучастным тоном к владыке империи, который медленно поднял на неё гневный взгляд. — Фему отравили до того, как я пришла сюда.       — Вот ведьма! — проскрежетал Тодор, резко повернувшись к ней лицом и сдвинув брови на переносице. — Как ты смеешь ещё рот свой раскрывать, проклятая мегера! Из-за тебя моему месяцу плохо! Добраться бы до тебя!..       Он метался так взбудораженно, словно вор, на котором горела шапка. Проницательная Сесилья только раздвинула губы в усмешке, глядя на его нелепое бульканье вместо помощи "своему возлюбленному месяцу".       — Алеш, подойди, я прошу тебя, — попросил Мехмед, и светловолосый предвестник тотчас опустился на одно колено перед бессознательной Надей, взяв её руку в свою, чтобы нащупать пульс. Мехмед строго посмотрел на невестку. — Что ты имеешь в виду, Нурбану? Турхан чувствовала себя хорошо, пока ты не заявилась. Объяснись!       Сесилья только фыркнула и отвела равнодушный взгляд в сторону, демонстрируя султану, что он был волен верить во всё, что хочет. Неожиданно на сторону шантажистки встал энтропант Ишкибал. Окинув Фему оценивающим взглядом, он вяло опёрся спиной на стену.       — Соловей дурно выглядела, когда мы с принцессой её встретили до этого распроклятого ужина... Так что, возможно, венецианка не врёт.       — Да ты!.. — задохнулся от возмущения черноволосый поляк, вытащив кинжал с драгоценной рукоятью и встав в воинственную позу. — Ты смеешь ещё рот разевать в нашем присутствии, чудовище?!       — Довольно! — вдруг рявкнула на Тодора властная Астрид, и тот тотчас замолчал, удивлённо вперившись взглядом в свою покровительницу. Переведя дыхание, она выглядела несколько более уравновешенной — даже Милош отпустил её плечо. — Острый язык не поможет этой гнусной твари, когда я буду наблюдать за его предсмертными муками... Пусть пока довольствуется последними днями своей никчёмной, жалкой жизни.       Ишкибал легонько покачал головой и облизнул сухие губы, выражая смиренный скепсис, но ничего не сказал. На самом деле, его мысли сейчас были заняты исключительно принцессой и тем, что она собиралась предпринять, чтобы выпутаться из сложившейся передряги. Она была дьявольски вспыльчива, порой до опасного, хоть и неглупа. Как бы там ни было, отдавать артефакт Каллисто означало уничтожить всё — ровным счётом всё, — ради чего были все эти бесконечные жертвы, в том числе из семьи самой принцессы. И Ишкибал собирался сделать всё, чтобы остановить её, даже если это предполагало решиться на вещи, которые он давно похоронил в своём прошлом. Но что ни сделаешь ради победы, какой бы дорогой ценой она ни досталась.       — Турхан... Турхан! — вскрикнул Мехмед и задрожал, увидев, как из уголка рта всё ещё бесчувственной предвестницы потекла струйка крови. — О Аллах, за что же нам всё это? — он сжал её крепче, как будто пытался удержать жизнь в теле любимой женщины, которая в довесок носила его ребёнка. — Я не могу потерять ещё двоих родных людей, Алеш! Умоляю, сделайте что-нибудь! Что угодно! Целительство, колдовство, мне без разницы! Хоть сам шайтан, пусть только она выживет!       Лицо Алеша наполнилось мраком. Он продолжал осматривать холодеющее тело своей племянницы, и наконец решился обрушить на встревоженного государя свой приговор:       — Боюсь, я утратил свои целительские способности, султан Мехмед... — он поднял голову и поймал испуганный взгляд Хатидже, которая стояла, молча прижав руку ко рту, и тряслась крупной дрожью. — После спасения вашей тётушки... К сожалению, больше я не способен на те чудеса, на которые был способен раньше.       Хатидже крепче сжала ладонями свой подбородок и рот, словно подавляя какие-то слова, брови её до боли напряглись, сведясь домиком, и она тихо застонала, с жалостью глядя на султана Мехмеда и на Алеша.       Ибрагим повернул к себе за подбородок обескровленное лицо Хюррем, что опустевшим взглядом смотрела на хрипло стонущего Баязида, который сейчас был похож на догорающий, дотлевающий уголёк. Паша заскрипел зубами, посмотрев на профиль черноволосой венецианки. Будь перед ним сейчас кто угодно, но не распроклятое сверхъестественное существо, он бы ни секунды не колебался. Он уже несколько раз едва не погиб, вступив с ними в неравный бой. В конце концов, им с Хюррем удалось обхитрить Сандро и Оздемира, но тогда они лишь столкнули их лбами. Ум сераскера пытался просчитать возможные варианты развития событий, но всё упиралось в то, что он не готов был, в случае чего, взять на себя ответственность за смерть шехзаде Баязида. Сын Хюррем не должен был умереть. Столько смертей за короткое время она вряд ли сможет пережить.       Внезапно Хюррем зашевелилась, хотя во взгляде её большей осмысленности не появилось. Мышцы её налились невесть откуда взявшейся силой, и она, ведомая каким-то наитием, будто кто-то сверху дёргал её за ниточки, медленно поползла в сторону Баязида. Ибрагим предпринял запоздалую попытку взять её за плечи, не позволить погрузиться в ядовитый туман, но тщетно. Нурбану вонзилась в него ледяным взглядом. Хюррем окружил грязно-зелёный туман, но нового кошмара наяву не последовало. Оскалившись, он шёпотом послал в ведьму проклятье, но всё-таки остановился.       Хюррем медленно ползла к сыну, еле переставляя ладони и колени. Её импульсивный, но бесстрашный сын сейчас был похож не на затравленного льва, а на израненного, беспомощного котёнка. Будь это кто угодно другой, ярость бы толкнула Хюррем вперёд, заставив её вонзиться ногтями в убийцу любимого сына... Но не сейчас, когда убийцей в одночасье оказался другой её сын. Это известие оглушило и разрушило её. Баязид лежал на коленях Лукаша прямо перед ней и неподвижным, мёртвым взглядом уставился в потолок. В чудовищном хаосе вокруг он оставался безжизненно спокойным, будто уже лицезрел ад под своими веками. С совершенно ужасным выражением лица Хюррем прикоснулась кончиками пальцев к влажному лбу сына. Рыжие локоны упали на его лицо, а вслед на впалые щёки шехзаде упали и солоноватые капли. Лукаш на локтях отполз от друга, чувствуя, как едва сохраняет сознание от яда, и Хюррем обняла Баязида руками.       — Надеюсь, ты довольна, хатун... — цинично, с едким презрением выдавил из себя Ибрагим Паша. — Уходя, ты сожгла всё вокруг себя. И причинила ты больше боли той, что считала тебя своей дочерью. Изощрённая и глупая месть.       — Если бы вы знали, что собирается сделать Михримах Султан, паша, вы бы так не рассуждали, — прохладно отозвалась Нурбану, переведя бесцветный взгляд на Фему и султана Мехмеда. — Я гораздо милосерднее, чем она, но, полагаю, вскоре вы убедитесь в этом самостоятельно.       — Что ты говоришь, хатун? — сощурился Ибрагим.       — Султан Мехмед, — обратилась вдруг колдунья к падишаху, проигнорировав визиря, — я чувствую, что Фему отправили ядом. Приблизь её ко мне — и я смогу узнать, что это за яд. Ты сможешь успеть спасти её... и ребёнка в её утробе.       — Ты ещё с нами сделки собираешься водить, когда только что опустилась до гнусного шантажа?! — взорвался Фёдор, задиристо выпятив грудь. — Поганая ведьма, тебя ждёт костёр!       — Закрой рот немедленно, польская змея, моё терпение на исходе, — прошипел ледяным тоном Мехмед, пригвоздив того мёртвым взглядом к земле.       Подняв Фему на руки, он уже собрался было исполнить указание Нурбану, как та выставила ладонь, останавливая его.       — Но не ты. Пусть Алеш это сделает. И пообещает, что не предпримет ничего из того, что может разозлить меня и заставить уничтожить антидот.       Венедиш плотно сомкнул губы, встретив просящий взгляд Мехмеда. Сухо кивнув и дав необходимое обещание, он забрал племянницу из рук Повелителя и зашагал к Нурбану. Предвестник опустил Фему на стол напротив колдуньи, затем сделал шаг назад и слегка поднял руки в жесте смирения.       — Почему ты это делаешь? — спросил он негромко, чтобы только Сесилья могла его услышать. — Что тобою движет, раз ты решила помочь Наде?       — Мои дела касаются только Михримах и этой проклятой Династии, — ответила Сесилья спокойно, наклоняясь над пострадавшей предвестницей, чтобы осмотреть её. Руку, державшую антидот, она всё ещё держала на весу, готовая разбить сосуд в случае угрозы. — Фема мне ничего плохого не сделала. И я знаю, что такое потерять ребёнка. Я делаю это, потому что я тоже мать.       — Но ты позволила лишь мне подойти к тебе, почему?       Нурбану изогнула губы в лукавой улыбке, исподлобья взглянув на предвестника, который выглядел заметно озадаченным.       — Знаю, что ты не нарушишь своего слова.       Венедиш тяжело вздохнул, взяв Надю за руку. Нурбану поводила над её телом ладонью, чувствуя какие-то одной ей понятные вибрации. Ноздри её сомкнулись, веки прикрылись, и наконец она медленно выдохнула, вперившись затем в Алеша острым взглядом.       — Я была права. Это яд.       — Её еду должны проверять... Неужели кто-то из наложниц султана Мехмеда решился на её убийство? — он озадаченно нахмурил брови.       — Нет... не её, — возразила Нурбану, отрицательно покачав головой, и указала пальцем на живот предвестницы. — А её ребёнка. Яд не должен был ей навредить. Моё зелье только немного усугубило её самочувствие и выявило токсин. Тебе нужно спешить.       — Что нужно делать? — встревоженно спросил Венедиш, поймав её строгий взгляд.       — Колдовство здесь не нужно. Возьми её и уходи. Ты предвестник и должен знать, что нужно. Иди, пока я не передумала, — она кивнула в сторону выхода и выпрямилась.       Алеш послушно кивнул и снова поднял Фему на руки, устремившись к выходу из главной залы Мраморного павильона. Спину его провожали встревоженные взгляды остальных гостей, но напоследок предвестник встретился глазами только с султаном Мехмедом. Тот метался из стороны в сторону, сжимая и разжимая кулаки, и наконец взглядом попросил его позаботиться о ней, встретив учтивый кивок в ответ. Однако, проходя мимо Великого Визиря, он услышал вместо воодушевления, напротив, злобное шипение:       — Что ты творишь? Ты мог обездвижить её!       — Тебе безразлична судьба любого, кроме тебя самого, — бросил Венедиш в ответ, не скрывая пренебрежения в голосе. — Не суди других по себе.

* * *

      Михримах держала руки вдоль туловища, как и приказал ей француз, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, пока они будут идти туда, где султанша держала артефакт. Кроме напряжённой позы и бегающего взгляда, ничто не выдавало волнения настоящей госпожи, так что слуги проходили мимо, лишь подобострастно склоняясь и ничего необычного не замечая. Пальцы её дрожали, когда она вспоминала о том, какой кинжал ей засунула в спину Нурбану. Милосердие оказалось излишним — нужно было подавить её с самого начала, как только та напала на неё в главных покоях.       Никогда не стоило ждать в ответ на акт доброй воли встречной любезности.       И пусть.       — Надеюсь, вы помните о том, что времени у вас не так много, чтобы водить меня кругами, мадам? — прошелестел прохладный голос позади, который пронёс у неё по шее мурашки отвращения. — В ваших же интересах как можно быстрее покончить с этим, чтобы спасти своего дражайшего брата. Должен признаться, я и сам к нему немало привязался за это время, сколь он любезный и сердечный юноша... — сардонически хмыкнул напоследок ассасин.       Султанша посмотрела на него из-за плеча.       — Что ж, раз у нас выдалась минутка поболтать, утоли моё любопытство, презренный бес, — деловито вздохнула Михримах, открывая двумя руками двери в шимширлик. — Кто же бросил тебя и разбил тебе сердце, хм? Матушка в несчастном младенчестве? Или возлюбленная?       — Что вы подразумеваете этим вопросом, мадам? — в тон ей отозвался Раймунд.       — Ну, полно тебе, — тихо рассмеялась юная ведьма. — Ты хвостом семенишь за Нурбану, когда ей до тебя, могу поспорить, дела никакого нет. Значит, твою голову преследует мысль, что своей... верностью ты заполучишь её любовь, ведь так? И она тебя не оставит, как уже кто-то однажды сделал до неё... Так кто же стал причиной твоей одержимости, поведай мне?       — Лезть ко мне в голову — отчаянный шаг, мадам? — спросил её Раймунд подчёркнуто вежливо. — Не тратьте время и силы понапрасну, прошу вас. Они вам ещё понадобятся.       Последняя дверь в коридоре привела их к лестнице, которая вела в складские помещения, которые заколдованные слуги Михримах оборудовали под тренировочный зал и лабораторию.       — Отнюдь, — простодушно отозвалась султанша. — Мне действительно любопытно... Поскольку, если это так, и ты надеешься, что Нурбану вскоре не стряхнёт тебя, как сахарную пудру с пальцев после лукума, ты наивный глупец.       Раймунд сохранял хладнокровие и на провокацию не поддавался — по крайней мере, виду не подавал. Михримах всё ещё пыталась нащупать брешь в доспехах его разума, чтобы проникнуть внутрь и заполучить контроль над его волей, но пока попытки успехом не увенчались — опытный мастер-ассасин был сведущ в том, как вести себя с ведьмами. Или же за его долгую жизнь в борьбе с колдунами у него попросту появился иммунитет к прямому псионическому воздействию. Это усложняло дело.       "Но попробовать всё же стоит..."       В спину ей вдруг уткнулось холодное лезвие, которое жгло кожу даже под толщей атласного платья. Возможно, в его руках был клинок, который он использовал против Ишкибала недавно — клинок, гасящий колдовство. Нурбану и впрямь подготовилась.       Михримах самодовольно усмехнулась, стараясь не замечать болезненных ощущений от жгучего прикосновения клинка Раймунда.       — Значит, я всё-таки права? Ты чувствуешь себя никому не нужным, верно? Ты боишься, что и она тебя бросит? И готов на всё пойти, лишь бы этого не произошло, верно?       — Вы многого не знаете, мадам. Ни обо мне, ни о той, которую использовали в своей игре, как пешку. Строго говоря, вы мало знаете о ком бы то ни было, кто окружает вас... Например, об Ишкибале, вашем менторе и покровителе.       Ей тотчас на ум пришли слова, когда-то вскользь обронённые Каллисто, когда они заключали между собой сделку...       "Много-много лет назад, когда мы начали искать артефакт, в наш Культ попал юный швед с необычными способностями, лишённый любых эмоций. Он искал, как исцелиться от своего проклятия. Но с некоторых пор его начало тянуть к тебе… что оказалось взаимно. И когда он явил тебе свой истинный облик, у тебя в голове наверняка возникли вопросы о его прошлом: кто он такой, кто его проклял, чего он желает?"       Виной всему была Колдунья с Севера, что наложила на него проклятие бессердечия, — она это помнила. Как и помнила о том, что их связь каким-то образом разрушала барьеры этого гнусного заклятья. Причины Михримах были неизвестны, но всё же она хотела сложить эту мозаику воедино, как бы ни сопротивлялась этому. Их таинственная сделка о подавлении с Фемой так и зудела у неё на подкорке, раз за разом напоминая о себе, когда она думала о том, чтобы доверять ему больше.       — То, что было в прошлом, остаётся в прошлом, и ворошить его бессмысленно, — отчеканила решительно Михримах, спускаясь по лестнице в темноту, освещаемую несколькими факелами. — Меня волнует лишь то, что Ишкибал на моей стороне.       — О да... Но почему он на вашей стороне? И насколько же это долговечно? — вкрадчиво полюбопытствовал Раймунд; его обманчиво ласковый голос проникал прямо в лоно её рассудка, и это раздражало. — Вы ведь наверняка замечали за ним странные повадки, мадам... Только старались не обращать на них внимания, ведь так? — Когда она переступила последнюю ступеньку, то услышала его вкрадчивый шёпот прямо над ухом. — Вы и представить себе не можете, какое чудовище скрывается под этой личиной, мадам... Тот, кого вы знаете под именем Ишкибал, убил людей едва ли не больше, чем ваш собственный отец за много лет кровопролитных войн... И убивал он не из надобности, а из скуки и удовольствия. Знаете ли вы, что он убил собственную сестру? И сейчас это чудовище затаилось, оно делает вид, что благосклонно к вам, но... стоит вам ослабить бдительность, пойти против него — и чудовище это обратится против вас... Ведь вы же не думаете, что хищника можно научить быть травоядным? Он уже хранит от вас множество секретов и требует безоговорочного доверия... чтобы контролировать.       У Ишкибала была сестра? Единожды разговор у них заходил о братьях и сёстрах, и, кажется, именно тогда он потерял в лице, услышав об этом. Значит, Раймунд не врал.       В горле Михримах засвербело: она хотела бросить французу что-то флегматичное, хлёстко осадить его за дешёвую попытку манипулировать ей, но слова застряли в сухой глотке. Она почувствовала, как эмоции среагировали быстрее рассудка: пальцы её похолодели, в груди тревожно забилось сердце. Возможно ли, что Раймунд и сам обладал какими-то колдовскими способностями, раз в точности озвучил то, что роилось в мыслях Михримах столько времени, но не находило своего выхода?       Немые уста султанши пошевелились, но ни звука из них не вылетело, и она тихо покашляла. Они как раз оказались напротив двери в её тайное убежище.       — Почему вы остановились, мадам? — выгнул бровь Раймунд, удивлённо воззрившись на Михримах, повернувшуюся к нему.       — Если владеть жизнью Нурбану — это предел твоих мечтаний, я могу дать тебе то, что ты хочешь, — она смочила горло слюной. — Это будет выгодно и тебе, и мне.       Такого исхода Раймунд не ожидал, но быстро скрыл замешательство на лице. Клинок он всё ещё держал в полусогнутой руке и не думал отпускать. Инстинкты искусного убийцы брали своё.       — Позвольте выразить сомнение в том, что вам под силу исполнить такое моё желание, — едко усмехнулся Раймунд, но Михримах заметила, как загорелись авантюризмом зелёные глаза лукавого ассасина.       — Ты недооцениваешь меня и силу артефакта, что в моём распоряжении, — едко заверила его Михримах и развернулась, чтобы открыть дверь в свою лабораторию. Увидев лишённых чувств и воли слуг, она взмахнула рукой и повелела им исчезнуть с её глаз. Евнухи, будто зомби, молча последовали к выходу. — Границы возможного для меня... отныне лишь условности.       Молодая владычица дворца подошла к столу, на котором стояла шкатулка со стеклянными стенками. На шёлковой подушечке возлежал могущественнейший артефакт, однажды разрушивший целую Империю и обративший народы друг против друга. Михримах вытащила роскошную и пугающую в своей мощи золотую зубчатую корону и зажала её в одной руке.       — Коготь здесь. Но прежде... — она повернулась и сверкнула глазами на француза. — С помощью силы артефакта я смогу создать такое колдовство, которое навсегда свяжет ваши с Нурбану судьбы... Это ли не то, чего ты хочешь? — увидев, как распахнулись и засверкали глаза Раймунда, Михримах победно усмехнулась. — Я вижу ответ в твоих глазах. Ты знаешь достаточно и обо мне, и о моей семье, а потому должен знать и другое: моя мощь превышает и силу Ксаны, и силу Каллисто. Я смогу исполнить твоё желание.       Она фактически предлагала ему на серебряном блюдечке подавленную волю своей некогда ближайшей подруги и сестры. Попытавшись аккуратно пощупать окружавшую разум Раймунда ментальную стену, она поняла, что преграда как будто плавно размягчалась. Но всё ещё не пускала её внутрь.       — Интересное предложение, мадам... — Раймунд откинул голову, посмотрев на неё изучающе. — И что же вы пожелаете взамен? Не думаете же вы, что я предам мадам Сесилью и позволю вам удержать этот артефакт у себя? — Он выразительно качнул в воздухе своим странным клинком. — Вы ведь не столь наивны?       Михримах покачала головой, готовая к такому ответу.       — Нет, артефакт я отдам Нурбану, не сомневайся в этом. Рисковать жизнью своего брата я не стану.       — Так чего же вы хотите?       — Информацию. Ты скажешь мне всё, что я посчитаю важным узнать. И сейчас, и в любой другой день, когда мне понадобится.       — Очень любопытно! — не удержался от смешка Раймунд, чьи лучистые глаза источали фальшивую доброжелательность. — И вы, прелестная мадам, уверены, что я вам не солгу?       Михримах отбросила волосы за спину, выгнув бровь в нагловатом выражении. Повернувшись к своему рабочему столу, она покопалась в небольшом ящичке с множеством сосудов с ядами, что она воспроизвела со времён обучения у верховной ведьмы, и показала ему флакон. — Зелье Веллиса не даст тебе солгать — о нём, полагаю, ты тоже знаешь. Излюбленный инструмент Ксаны в мягких пытках. Зелье зачаровано на меня: выпьешь — больше ты мне врать не сможешь. Что скажешь? Не так и страшно — в обмен на вечную верность Нурбану.       Знания о Веллисе Михримах припасла на чёрный день. Зелье правды, действующее непосредственно на нервы человека, вынуждающее его испытывать страшные боли в попытках соврать — и утихомиривающее её, когда тот больше не лгал. Невероятно сложное в исполнении, оно было единственным вариантом в сложившейся ситуации.       Раймунд какое-то время внимательно вглядывался то в сосуд в руках султанши, то в её глаза, пока вдруг сладко не рассмеялся.       — Мадам, вы разыграли виртуозно этот спектакль! Думали, я не разоблачу эту тривиальную попытку склонить меня выпить яд, который вы заготовили для любого нежеланного гостя в вашем убежище?       Хлопнув густыми ресницами, Михримах фыркнула, откупорила флакон и отпила небольшое количество прозрачной жидкости. Затем с вызовом взглянула на Раймунда, улыбка на лице которого начала медленно угасать, уступая место неуверенности.       — Итак? Теперь ты согласен? Времени у нас мало.       — Откуда мне знать, что вы не обладаете невосприимчивостью к собственному яду?       — Раймунд, у моего брата мало времени, — Михримах раздражённо свела брови на переносье. — Я знаю Нурбану с ранних лет и знаю, что у неё на сердце. Она никогда не сможет забыть Селима — он её первая и последняя любовь... если я не вмешаюсь и не обману её чувства. А я это сделаю только при условии, если получу от тебя скреплённую колдовством и этим зельем клятву говорить мне только правду. Думай быстрее!       Французский бес пристально разглядывал крошечные изменения на лице Луноликой. Вся насквозь фальшивая доброжелательность и приторная вежливость испарились с его лица, и теперь Михримах могла лицезреть настоящего Раймунда, в чертах которого были лишь мрак и могильный холод. Перед ней был хладнокровный убийца с глубоко падшей душой.       Михримах опустила подбородок и снова обострила все свои чувства, чтобы ощутить барьеры вокруг разума Раймунда. Не нужно было грандиозного обмана — достаточно было лишь небольшой прорехи. Крошечной бреши.       — Её мысли и чувства будут заняты только тобой. Всегда. До последнего вашего или её вздоха... Её душа будет навсегда привязана к твоей. Никаких сомнений, никаких попыток побега, незримые узы, которые не разорвать ничем... Подумай. Больше ни одна ведьма на такое неспособна, а в моих руках сейчас Коготь.       — Охотник и жертва поменялись местами... — задумчиво произнёс Раймунд, сверкнув зубами, и опустил свой клинок, протянув взамен раскрытую ладонь. — Что ж, эта битва за вами, темнейшая мадам. Я согласен на вашу сделку.       Вот о чём говорил Ишкибал во время их бесчисленных тяжелейших тренировок. Раньше она испытывала стыд за то, что не могла огранить и взять под контроль свои силы, и это отражалось на том, что колдовство её развеивалось, было необузданным, спонтанным. Её ментор не раз говорил, что в основе проклятий и энтропии, то есть чёрном колдовстве, лежал эгоизм. Страстное и искреннее желание подчинить, подавить, приказать. Желание обладать, соблазнять… Энтропия подчиняла материю, приказывая той прогнуться под волей колдуна. Проклятия — это чистое, дистиллированное подчинение реальности. Михримах уже многому научилась, но доселе всё это было игрушками по сравнению с настоящим смертельным колдовством. Ксана, Каллисто и Сандро могли бы запросто подавить её своей волей, потому что вторым главным оружием любого чернокнижника был острый язык и гибкий ум, умение видеть слабости другого и использовать их.       Когда Раймунд подошёл к ней, чтобы взять из её ладони флакон с зельем Веллиса, Михримах прохладно улыбнулась, глядя в его лицо. Жидкость пролилась в горло француза и обожгла его, заставив ассасина скрючился в три погибели, схватиться за горло и припасть на одно колено перед султаншей, которая равнодушным взглядом проследила за этим движением. Вены вздулись на побагровевшем от напряжения лице француза, когда он тяжело поднял осатанелый взгляд на Луноликую ведьму, что с мягкой призрачной улыбкой на вишнёвых губах высокомерно глядела на него сверху вниз.       — Итак, презренный бес, — снова повторила она кличку, которая ей особенно понравилась, и надменно скрестила руки на груди, — обсудим, как ты мне послужишь.       — Ты... обманула... меня... — зарычал он нечеловеческим голосом, тяжело и сипло дыша. Наконец Раймунд показал своё истинное лицо.       — Хм, разве? — Михримах насмешливо подняла брови. — Это Веллис, я не солгала тебе. Я всего лишь... не упомянула, что несколько усовершенствовала формулу, которую использовала Ксана. Ты не можешь ни солгать, ни... ослушаться меня. Вернее, можешь попытаться, это не псионическое заклятье, однако... Боюсь, прежде твою голову расколет, как грецкий орех, от болей, что обрушатся на тебя... Или ты захлебнёшься кровью, этого я не знаю. Видишь ли, ты стал моим первым подопытным, и о многих побочных эффектах я ещё не осведомлена, — наклонившись к нему, как будто он был дворовым псом в её услужении, она улыбнулась.       — Великолепно сыграно, мадам... — оскалился Раймунд, по-видимому, произнеся первую правду. Говорить ему было всё ещё тяжело, он как будто задыхался после каждого слова. — Полагаю... было... опрометчиво... учитывая... что артефакт способен... подстраивать мир... под того... кто стоит близ него...       Михримах поднесла золотую корону к глазам и с особой внимательностью её рассмотрела, покрутив с разных сторон. Чародейство артефакта было уму непостижимым, ведь до этого ей и не удавалось толком подчинить себе его силу. Теперь же она не только могла обуздать собственное колдовство, но и взять ситуацию под свой контроль. Отчаяние Нурбану сыграло с ней злую шутку, раз она сунулась в пещеру льва неподготовленной.       — Хм... пожалуй, да.       — Значит... и ваше обещание... оказалось... ложью? — хрипло рассмеялся Раймунд, прикрыв веки от досады. — Давно меня... так... не обводили... вокруг пальца...       — Отчего же? — Михримах склонила голову вбок. Раймунд снова не удержался и отобразил удивление на лице. Ведьма шумно втянула в себя воздух и мрачным взглядом уставилась куда-то в воздух. — Договор есть договор. Возьми артефакт, — она протянула зубчатую корону ассасину, и тот мгновенно послушался; зелье подчинило его волю, как и ожидалось. — Я исполню свою часть сделки. Если получу её кровь.       Наконец перевес был на её стороне. Скосив взгляд на осколки стекла и остатки Веллиса на полу, она угрюмо фыркнула. Что ж, зелье было в единственном экземпляре и предназначалось другому человеку... Но судьба распорядилась иначе, и так тому и быть.

* * *

      Когда Михримах распахнула двери в главную залу павильона, она тотчас заметила, что нескольких человек не было. Приглядевшись, она выяснила, что отсутствовали Фема и Алеш. Сдвинув пронзительный взгляд на надменное лицо Нурбану, которая нетерпеливо постукивала носком туфли по дубовой поверхности стола, всё ещё держа антидот на весу.       Ресницы венецианки дрогнули, и она посмотрела на своего верного рыцаря в сверкающих доспехах, который зашагал к ней с золотой зубчатой короной в руке. Нурбану получила артефакт, который и требовала, и внимательно вгляделась в лицо Раймунда, который почему-то трагично опустил веки и сжал губы.       — Антидот, Нурбану, быстрее, — замогильным голосом, в котором звенела угроза, прошипела Михримах, опустив подбородок.       Подозрительно сощурившись, венецианская ворожея грациозно спустилась со стола на холодный кафель и отдала в руки Раймунду хрустальный сосуд с прозрачной жидкостью, после чего тот передал его султанше взамен на Коготь Шабаша.       — Чтобы антидот возымел эффект, разбей его рядом с шехзаде Баязидом, — дала последнее наставление Нурбану.       Сжав корону в своей руке, венецианка окинула всех последним взглядом и уже сделала несколько шагов в сторону разбитого окна, как вдруг её остановил прохладный смех Персефоны. Взглянув на неё из-за плеча, Нурбану сдвинула брови на переносье. Михримах с наигранной жалостью встретилась с ней глазами и театрально щёлкнула пальцами. В следующий миг Раймунд сделал шаг в сторону своей возлюбленной, продолжая смотреть на неё, словно провинившийся щенок. Вытащив из-за спины кинжал с зачарованной сталью, гасившей колдовство, он выпрямил локоть и приставил лезвие к горлу венецианки. Рука, в которой Нурбану держала могучий артефакт, мелко затряслась, и женщина вонзилась свирепым взглядом в ведьму.       — Мы договорились обменять Коготь Шабаша на жизнь моего брата, — выдохнула Михримах, нарочито внимательно разглядывая сосуд, переданный Нурбану. Взгляд стал колючим, как кусок льда, когда она снова посмотрела на шантажистку. — Однако... Мы не договаривались, что после этого я позволю тебе уйти.       Поняв, что происходит, Нурбану замерла, а затем закатила глаза и устало вздохнула. Михримах выдержала театральную паузу, затем подошла к ней и равнодушно вырвала из её Ладоги Коготь Шабаша. Нурбану проводила её глубоко озлобленным взглядом. Раймунд же выглядел ужасно жалко с этими сведёнными домиком бровями и блестящими глазами. Кажется, ему и впрямь было очень больно угрожать ножом своей возлюбленной. Втянув носом воздух немного нервно, она почувствовала и запах другого яда.       — Она опоила меня зельем, мадам... — дрожащим голосом прошептал Раймунд, крепче стискивая рукоять кинжала. — Оно подчинило меня её воле, и я не могу ослушаться... Я заслуживаю смерти...       Нурбану презрительно скривилась, посмотрев ему прямо в глаза со всей холодностью.       — Ну так умри, Раймунд.       Бесчувственные слова вонзились ему в самое сердце. Пухлые губы француза приоткрылись, и он едва заметно качнул головой, словно не мог поверить в услышанное.       — Мадам, прошу вас...       — Игры кончились, Нурбану. Или ты действительно думала, что я пойду на поводу твоих угроз? — Ведьма высокомерно подняла подбородок и посмотрела на своего раба, как на жалкое насекомое. — Сделай то, что я тебе велела, французский бес.       Мастер-ассасин безропотно повиновался. Дрожащая рука его медленно опустила лезвие с уровня горла до запястий молодой венецианки, и ледяная рука его взяла ладонь Нурбану в свою. Ворожея с едва скрываемым отвращением наблюдала за действиями Раймунда и болезненно сморщилась, когда тончайшее лезвие рассекло ей ладонь и алая кровь брызнула из раны. Второй рукой Раймунд наполнил кровью венецианки пустой сосуд и сжал его в руке.       Увидев самодовольную ухмылку свояченицы, Нурбану сипло прошептала:       — И что ты собираешься делать? Зачем тебе моя кровь?       — Мне? Мне без надобности. Я лишь исполняю условие договора, — загадочным тоном ответила Михримах, изогнув губы в хищной улыбке. Затем Раймунд убрал сосуд в карман своего кафтана, и ведьма бросила своему рабу последний приказ: — Я подчиню её сердце тебе, когда закончу свои дела. Не спускай с неё глаз.       Ведьма повернулась к брату, которого всё ещё обнимала безразличная ко всему миру Хюррем. Опустившись на одно колено перед родными, Михримах, смягчившись, тронула плечо матери. Та вздрогнула, но не среагировала, продолжая бездумным взглядом смотреть в никуда.       — Прости меня, мама... Мне так жаль, что тебе пришлось всё это вынести... Но скоро боли не будет, — она трогательно погладила её по спине и решительно выдохнула: — Я... я всё исправлю, обещаю тебе.       Выпрямившись, Михримах вытянула руку и разжала пальцы, позволив сосуду с антидотом разбиться о холодный кафель. Как Нурбану и обещала, жидкость, соприкоснувшись с кислородом, начала стремительно испаряться, обращаясь в пар, который начал постепенно сгущаться и распространяться вокруг осколков. Михримах отступила на шаг назад, всё ещё неотрывно следя за Баязидом и ожидая улучшения его состояния.       Нурбану горько усмехнулась.       Дым внезапно стал того же цвета, что и яд, сосуд с которым венецианка разбила в самом начале. Однако этот был плотнее, словно густой туман в утро после холодной ночи.       — Ты так предсказуема, Михримах, — ворожея подняла взгляд, полный презрения и пренебрежения. — Даже в своих попытках обхитрить меня. Никогда не слышала поговорку: "венецианское коварство проложит любому дорогу в рай"?       Михримах резко повернулась и увидела, как Нурбану резко вскинула окровавленную руку в сторону. Глубокий грязно-зелёный дым, доселе отступивший прочь, вдруг смешался с дымом от антидота, став чёрным, как смог. Он быстро, будто подгоняемый ветром, подкрался к Хюррем, опутал её голову, и небесные глаза, наполненные пустой безмятежностью, вдруг закатились. Михримах застыла в оцепенении, когда увидела, как сизые вены на шее матери вздулись, стали фиолетовыми, а рот её приоткрылся в немом крике. Руки, которые обнимали тело сына, ослабли, обмякли, и тело султанши безвольно упало на спину прямо на глазах дочери.       — Ощути эту утрату как следует, Михримах... — замогильным голосом приговорила её Нурбану. — Пусть она проникнет глубоко в твоё сердце.       Мир вокруг Михримах замер. Сердце ведьмы сжалось, и кровь, наполненная неудержимым колдовством, заледелена. В ушах зазвенело, голос Нурбану превратился в гулкое эхо, будто она была под водой. Чем сильнее осознание гудело в голове, тем нервознее становились спонтанные движения юной ведьмы. Она чувствовала, как внутри поднималось что-то необузданное. Эта волна надвигалась на неё, и не было шанса, что это огромное цунами не поглотит её и её мать.       — Нет никакого антидота, Михримах, — выдохнула Сесилья, забив последний гвоздь. — Ты всё разрушила своими собственными руками.       Видеть распахнутые стеклянные глаза матери было невыносимо. Всё. Всё было кончено.       Михримах рухнула на колени, чувствуя, как слёзы обжигают ей горло, кожу, глаза, застилают ей не только взор, но и разум. Губы раскрылись сами по себе, и из глотки её начали вырываться слова, значения которым она толком не придавала. Зубья золотой короны Когтя Шабаша вонзились в её кожу, пустив кровь на кафель, грязно-зелёный дым лишь катализировал её страшные мучения и неописуемое отчаяние, которое заполнило собой всё её сознание. Глаза Михримах, обычно наполнявшиеся сияющим голубым светом, налились алой кровью — и в помещении внезапно стало тяжелее дышать от проклятия, которое накладывала султанша.       Опытные предвестники брезгливо, тщательно скрывая страх, ощерились, наблюдая презираемое колдовство, и прижались друг к другу ближе. Они больше не были заложниками коварной венецианки, и всё же... как будто ими оставались.       Она бормотала слова проклятия, словно одержимая дьяволом. Мрачные чары окутали Михримах плотным одеялом, выбив из её чувств осязание, — она вмиг почувствовала, будто парит где-то в беспространстве, словно невесомое пёрышко. В ушах её зашелестели странные шепотки, которые она не могла игнорировать, ведомая лишь одной-единственной мыслью. Ведьма в каком-то неистовстве дёргала мать за плечи, ткань платья, волосы, голос её постепенно становился всё громче, пока не сорвался на крик — ничего не помогало.       Она собиралась стереть из её сердца боль, выжечь её, даже если это подразумевало самый жестокий обман. Ишкибал не верил, что это возможно, и отговаривал её, называя это жестоким даже для такого, как он.       Михримах была готова на всё, потому что знала: всё началось из-за неё, из-за её проклятого любопытства.       Даже если смертоносное орудие держал в руках Баязид, настоящая вина лежала на её плечах.       А сейчас жизнь вытекала из тела матери и брата, и снова эта кровь была на её руках.       "Это только твоя вина!"       Михримах захлебнулась слезами и завопила нечеловеческим голосом, уничтожив дамбу внутри себя. Стёкла мраморного зала вышибло, врезавшись на огромной скорости сотней осколков в закричавших гостей. Ишкибал предупреждал её: колдовство обязано было быть огранённым, подчинённым, чтобы не уничтожить откатом неумелого чернокнижника или жертву его чар. Чем бы ни был дым от зелья Нурбану, он разрушил всё, что делала Михримах.       Мир как будто остановил своё движение. Она слышала далёким эхом голоса, как будто люди стали говорить очень медленно, хотя было очевидно: они истошно вопили, умоляя её остановиться — что бы она ни делала. Голову её сдавило тугими, высекающими искры из глаз спазмами. Сила её клокотала в глотке, которую она надрывала от плача, в руках, которые беспощадно рвали волосы на голове, а сила Когтя лишь пульсировала и пульсировала, набирая амплитуду, грозясь разрушить всё.       — Михримах! Михримах, господи, остановись! Михримах!!! — не помня себя от ужаса, султан Мехмед бросился к любимой сестре, в одночасье простив ей абсолютно всё. Сейчас им ведало слепое желание защитить семью, что тлела у него на глазах последние месяцы.       — Повелитель, нет! — заорал Ибрагим, пытаясь образумить султана. — Мехмед, остановись!       Безрассудство бросило несчастного султана прямо в грязно-зелёный дым, и тот ворвался через его дыхание прямо в грудную клетку, разъедая её изнутри. Мехмед резко застыл, будто наткнулся на плотную невидимую стену перед собой, и схватился за горло, отчаянно откашливаясь. И чем сильнее он пытался отхаркать отвратительный яд, тем больше вдохов делал — и тем быстрее яд распространялся по организму. Только предвестники могли пожаловаться на синдромы тяжелого отравления — простое смертное тело Мехмеда не выдержало этого, и он запнулся о дубовые стулья, затем упал, и тело его скрылось в плотном занавесе ядовитого тумана.       Ишкибал с разъярённым видом глядел на то, что творила принцесса. Она практически лишилась разума, но собиралась использовать проклятье, которое долго скрывала от него! Вот что за тайну она от него утаила?       Раз Михримах собиралась вобрать в своё хрупкое, но сильное тело такое сумасшедшее колдовство, теперь у него не осталось сомнений, что Первородный имел на неё огромные планы, раз позволил этому случиться.       Он не мог этого допустить!       Тогда принцесса превратится в марионетку Мола Фиса, а он — её жалкой тенью, лишённой всяческой подпитки, всяческого контроля над её юным цветущим телом и пытливым разумом. Он потеряет её, а значит и власть колдовства Колдуньи с Севера снова заполучит его сознание! И в кого он превратится? В безропотного пса, каким всегда был на службе у Сандро? В Палача Культа?       Или ты просто не хотел потерять над ней контроль? Хотел и дальше быть единственным, кто мог управлять её жизнью?       Больше всего он боялся, что она сделает что-то, что огранит её власть над колдовством окончательно. Тот, ослабленный Ишкибал сопротивлялся этой правде, а настоящий Ишкибал готов был кричать её во всеуслышание.       Из разрушенных окон в зал ворвался ветер, в дверях начали показываться перепуганные немые слуги, что открывали и закрывали рты, как рыбки, увидев настоящий апокалипсис из библейских сюжетов. Но невольных свидетелей тут же сносило порывами ветра, который опустился на весь Стамбул, не только на дворец Топкапы.       Ярость и скорбь Михримах, словно по сообщающимся сосудам, в виде неудержимой силы перетекла в тело её ментора Ишкибала и пробудила окончательно демона, что спал в темнице внутри него. Возможно, демона пробудил таинственный дым от зелья коварной ворожеи, что с понимающим видом взирала на разрушения, что учинила. Возможно, это была сила Когтя. Возможно, скорбь и ярость Михримах. А быть может, всё сразу, и иначе быть не могло.       Он видел, как Михримах ревела над телом матери, пробуждая в себе демона, который обязан был быть проводником чистого, эгоистичного колдовства — настоящего колдовства. Только пороки были прядильщиками истинного влияния на реальность, потому что любые сомнения, любая совесть были лишь обузой, тянущей вниз.       Точно так же Ишкибал однажды, много-много лет назад, потерял себя. Он точно так же склонился над телом Каи. Он видел, как золотые волосы его сестры стали грязно-бурыми от крови, что растекалась под её спиной. Он видел приговор всей своей жизни в её неподвижном, пустом взгляде. Он помнил огонь, что поглотил всех, кто был возле него. Он видел чёрные волосы Колдуньи с Севера, что с меланхоличным видом взглянула на него напоследок и вышла из храма, в котором было совершено первое и самое страшное убийство в его жизни.       И необъяснимый, гнусный восторг поднялся в его груди, требуя выхода наружу.       — Сожги их! Сожги их всех, принцесса! — хрипло рассмеявшись, закричал он прямо в бурю, что начала закручиваться в спираль вокруг Михримах. Хрустнув суставами в шее, Ишкибал медленно поднялся на ноги и сладко распрямил плечи. — Кажется, этому месту не хватает... очищения кровью. Как тогда, на Аксае... Замечательное было зрелище.       — Поганая тварь! — взревел Милош, выхватывая второй кинжал, который держал обычно для красоты. Первый, как помнится, был отшвырнут куда-то в сторону спонтанной энергией султанши Михримах.       Ишкибал встал в боевую стойку, довольный исполненной провокацией. Ястребиный взгляд вперился в лицо врага. Он плотоядно облизнул сухие губы в предвкушении, когда кинжал Милоша навис над ним, а сам он успел отклониться в сторону, чтобы с ноги толкнуть разъярённого предвестника в бок. Старший Ефремец ударился всем корпусом о стену, но тотчас взял себя в руки, чтобы дать достойный отпор. Он не мог проиграть проклятому чернокнижнику, виновному в стольких смертях. Раздутые ноздри едва не пылали огнём.       Повернувшись, он взглянул на багровую от ярости Астрид. Алеша, чтобы сдержать её опасные порывы, больше не было поблизости, и она восприняла это вдруг как подарок судьбы. Неотрывно глядя в глаза проклятому энтропанту, она медленно достала из ножен за спиной кинжал.       — Ну что, старая облезлая кошка? — растягивая слова, облизнулся он с отвратительной усмешкой на устах. — Наверное, тебя столько лет терзал вопрос, как умерла твоя дорогая сестрица, а? Ха-ха... Сколь долго ты сжигала её письма с мольбами о помощи в борьбе с моим Культом? Присцилла звала тебя, ты знаешь? Звала и звала, пока ей уже нечем было тебя звать... Как печально, что ты не можешь пресытиться этим зрелищем так же, как и я. Что ж, пожалуй, в моих силах показать тебе тот день. И начну я вот с этой крошки...       Ишкибал тут же бросил острый взгляд в красавицу-жену Милоша, Бланку, которая испуганно отступила назад. Энтропант хищно обнажил клыки, и глаза его снова вспыхнули пугающим пламенем, когда дыхание в лёгких черноокой полячки вдруг перехватило. Бланка успела отойти на безопасное расстояние от центра событий, сжавшись в комок в углу зала, и схватилась за горло, открывая и закрывая рот в отчаянных попытках поймать спасительный кислород.       — Бланка! — Ноги Милоша тотчас понесли его к любимой жене, когда он услышал точно такой же сиплый крик со стороны своего младшего своенравного братца. Ноги его поскользнулись на корке льда, которую на мраморе создало колдовство Ишкибала. — Лукаш, сделай что-нибудь! Лукаш!!!       Хатидже инстинктивно бросилась вперёд, чтобы как-то помочь, но энтропический толчок Ишкибала оттолкнул её прочь. Султанша запнулась о собственное платье и упала на спину, ударившись затылком о низкий подоконник окна, и мгновенно потеряла сознание. Милош попытался подняться на скользком заледеневшем полу, чтобы броситься на помощь жене, совершенно не подозревая, что именно этого коварный энтропант и добивался. Он повернулся спиной к врагу, и Ишкибал ещё раз от всей души пнул его сапогом прямо по пояснице, заставив согнуться и позорно упасть на грудь. В следующий миг Ишкибал оскалился в невероятной довольной гримасе и повернулся к Тодору, который весь потерял в своей спеси и огромными блестящими глазами смотрел на чернокнижника.       — Что такое, портки хочешь поменять, червь? — насмешливо фыркнул Ишкибал и протянул ладонь к Тодору. — Дай сюда свой ножик, бесполезный кусок плоти.       Трясясь, словно птенец голубя, Тодор Гладышевич протянул свой украшенный драгоценными камнями кинжал Ишкибалу.       — Благодарю. Какой послушный пёс, — он презрительно потрепал его по чёрным волосам, словно дворовую собаку, после чего сжал пятернёй клок волос и отбросил от себя.       И тут же развернулся, ударив Милоша, который уже готовился нанести удар сзади, сапогом по лицу. Затем со смачным хлюпающим звуком всадил кинжал ему в спину, вырвав из его глотки хриплый крик боли.       Младший Ефремец тотчас вернул самообладание, вспомнив, что битву мог выиграть только тот, у кого кровь оставалась холодной. На ужин он по глупости пришёл без сабли, но сейчас и не это было нужно. Зелье Нурбану всё ещё ослабляло его, выкручивая внутренности наизнанку, и он едва мог стоять на ногах. Его шатало из стороны в сторону, и перед глазами всё двоилось.       — Мать! — закричал он Астрид что было мочи. — Помоги Бланке!       — Чхать я хотела на неё... — прошипела осатанело старуха, надвигаясь с обнажённым кинжалом на чернокнижника. Яд Нурбану тоже добрался до неё, набрасывая пелену паралича на конечности, но опытную предвестнику так просто было не сломить. — Никто не помешает мне свести счёты с грязной культистской мразью!       Лукаш зарычал сквозь зубы какое-то отчаянное проклятие и увидел вдруг, как горло и грудь Бланки начали быстро-быстро покрываться инеем. Температура тела падала так стремительно, что едва ли что-то могло этому помочь. Щёки женщины посинели, глаза закатились, руки ослабли, и обескровленные губы зашептали что-то бессвязное, прежде чем она начала падать на пол.       — Жалкие, никчёмные предвестники! Сколь вы ничтожны в своих нелепых страстях! О какой войне идёт речь, если ваша решимость разрушилась, стоило мне пригрозить одному из вас? — и он гнусно расхохотался. — Жаль лишать своих бывших сородичей такого удовольствия... я уже почти жалею, что мы расстались.       Как прекрасно было чувствовать вместо крови в своих жилах прекрасное, чудесное колдовство. На радостях он был готов задушить и замучить кого угодно, словно это могло помочь продлить это удовольствие.       Стиснув зубы и превозмогая слабость, Лукаш Ефремец подполз к бывшей возлюбленной. Он тянулся к ней руками, чтобы оборвать влияние колдовства, и жалобно застонал, когда увидел, что не успевал, и понял, что жизнь уже почти покинула её тело. Горячие слёзы жгли ему щёки, а ощущение собственного бессилия внушало невероятное презрение к самому себе.       Брат Милош истекал кровью, Тодор заламывал руки, продолжая трусливо мяться на месте, как мерзкий гоблин, а Астрид приближалась к собственной смерти. Ишкибал змеиным взглядом прожёг старушку взглядом и вдруг издевательски подманил её пальцем.       — Иди сюда, дохлое создание... — с блаженным удовольствием позвал её чернокнижник, откинув движением головы прядь белоснежных волос со лба. — Сейчас я отправлю тебя пря-я-ямо к сестричке... Но не волнуйся, я непременно позабочусь, чтобы положить твои вонючие кости рядом с костями Присциллы...       Астрид зарычала и со всей силы, что хранилась в её старом теле, швырнула в него свой кинжал. Ишкибал выбросил руку вперёд, чтобы откинуть его в сторону — однако, как оказалось, оружие было из той же стали, что и нож Раймунда, подавляющий колдовство. В самый последний миг Ишкибал осознал свой промах и лишь частично увернулся — лезвие прошило ему плечо, оставив глубокую рану. Грохнувшись на бок, он окружил ладонью рану и сипло зашипел, пока шипение его не смешалось с надрывным смехом.       Несмотря на ранение, сила Ишкибала была огромной — душащей, давящей, и в этот раз он не выглядел потерянным, израненным, будто эта сила доставляла ему какую-то боль, как на Горле Стамбула. Сейчас его руки были распростёрты в разные стороны на белом кафеле, испачканном кровью, и он, запрокинув голову, с едким смехом наслаждался происходящим. Было наплевать на то, что происходило вокруг: на этого нелепого грека-визиря, на мамашку принцессы, на венецианскую куклу и её сопливого ассасина, ошибку природы.       Крики и проклятья вливались ему в уши, словно мёд, а глаза горели такой дикой ненавистью и одновременно радостью, что у Михримах, рыдавшей неподалёку в окружении огня, перехватило дыхание. Какофония из криков предвестников, скорбных воплей слуг дворца, криков и слёз, яростных проклятий Астрид и шума ревущей крови в ушах, начала сводить юную ведьму с ума.       — Ты не ровня мне, мерзкая старуха, — бросил Ишкибал снизу вверх надвигавшейся Астрид, призывая ко всей сладкой силе энтропии, которую столь долго сдерживал в себе. Казалось, вся его пылающая кожа вдруг покрылась прохладным инеем. — Ты и твои паршивые родичи — лишь отрыжка Первородного...       — Для тебя нет ни рая, ни ада, так отправляйся в объятия к своему хозяину! Пусть он терзает твою жалкую душу в глубинах твоих самых жутких страхов, пока ты не начнёшь пищать от страха, словно трусливая мошка, — воинственная старая полячка посмотрела на стонущего Милоша, одним движением вытащила нож из его спины, проигнорировав крик, и покрутила рукоять в руке над Ишкибалом. — Но прежде я как следует поизмываюсь над тобой. Клянусь, поганая мразь, я буду терзать тебя и не дам тебе умереть ещё долго... А затем буду смотреть, как ты медленно сгоришь в огне своей грязной подопечной ведьмы.       — Скажи ты мне это годков эдак пятнадцать назад, Астрид, я бы тебе поверил... — ощерился насмешливо Ишкибал. — Но сегодня не твой день, вонючая развалина...       Серые глаза энтропанта наполнились кровью, когда взгляд и руки его резко распростёрлись в сторону Михримах, словно он мог так дотянуться до глубин её души и откусить кусочек.       — Лишь раз, цветочек мой... Лишь раз я воспользуюсь твоей беззащитностью, обещаю... — Раскатистый сумасшедший смех Ишкибала вдруг прокатился громким эхом по всему огромному залу, где так и не состоялся ужин, роковой для всей османской семьи и их союзников. Энтропант поднял на предвестников глаза, полные хищнической желчи, растянув губы в змеиной усмешке.       Михримах вдруг завопила так, что крик банши, вестницы мора и гибели, показался остальным шёпотом. Вместе с истошным воплем Михримах наружу вырвалась и сдерживаемая всё это время энергия, которую она хранила в себе, опасаясь выпустить её наружу и желая закупорить в сосуд, который ей бы удалось удержать в кулаке. Но нестерпимая ненависть и лютый страх пересилили, обратившись в пожирающую всё и вся силу. Искры, которые разгонялись ветром в мраморном зале, вдруг обратились чистым огнём. Предвестники застыли, увидев, как неудержимая энергия, катализируемая Когтем Шабаша, распространилась вокруг султанши, сжирая всё на своём пути: древо столов и стульев, предметы мебели, легковоспламеняющиеся занавески — и даже людскую плоть. Она вскочила на ноги и, ведомая силой, раскинула руки в разные стороны, широко распахнув алые глаза, словно впуская в себя нечто невидимое. Взгляд её тотчас метнулся к вздрогнувшей Нурбану, чьи попытки к побегу были пресечены послушным рабом Михримах в лице Раймунда, который не мог сопротивляться власти своей госпожи. Он стоял сзади Нурбану, прижимая кинжал к её глотке, и молился про себя, чтобы этот хаос стоил всего, о чём он мечтал.       Голодный огонь обуглил сначала концы парчового платья, что было на Михримах, затем ворс ковра, на котором она сидела, и наконец неумолимая мощь вдруг взорвалась в её сердце вулканом, толкнув её в сторону зачинщицы всего этого безумства. Зубья короны уже почти полностью покрылись кровью, и огонь внезапно оказался безжалостен и к ней самой, опалив кожу, оставляя в некоторых местах волдыри от ожогов. Со всех сторон слышались крики: от Меджидийе валил дым, и на пожар слетались слуги и стражи дворца.       Нурбану почувствовала опасность и резко выскочила из объятий оторопевшего Раймунда. Страх смерти оказался сильнее осторожности, и лезвие зачарованного клинка беспощадно полоснуло её по горлу. Позади Средний палец попытался схватить беглянку, умоляя её остановиться, но она уже залезла на подоконник, чтобы броситься к культистам, заранее подосланным Каллисто. Окна Мраморного павильона дворца были выше, чем в других строениях Топкапы, и ей пришлось на секунду задержать дыхание, как вдруг кто-то внизу схватил её ледяными руками за лодыжки и со всей силы толкнул обратно в пылающий зал. Нурбану упала на грудь Раймунда, вынудив и того потерять равновесие и повалиться на спину вслед за ней.       Потеря контроля была похожа сначала на бег, а затем — на полёт в бездну. Вот она бежит, чувствует, как ветер бьёт её в спину, подгоняет, позволяя набирать сумасшедшую скорость. Она чувствует, что парит, — и вот резко земля под её ступнями заканчивается. Она падает вниз, и притяжение земли безжалостно к ней — и она осознаёт, что не может остановиться, что дальше её ждёт только неумолимая смерть...

* * *

      — ...Отдать душу и жизнь? Разве душа моя уже не стёрта в глазах Аллаха или шайтана с того дня, я как прошла истязания?       "Ад и рай придуманы человеческим умом, Михримах, им и прославляемы... Люди, кому хватило отваги и смелости повести за собой тысячи последователей в своё время и оставить след в человеческой истории, достойны уважения, но они лишь смертные создания. Чудеса — порождение беспространства, разрушение привычных рамок физических правил. Совпадения, удачные стечения обстоятельств, переплетения паутин судеб... Всё это под силу лишь человеческой душе, оттого вы так сладки и желанны в своей простоте и своей... запретности для той стороны пространства... Делай же выбор, Михримах. Ты можешь сделать невозможное, спасти свою семью, своих друзей и стать величайшей ведьмой, которую знал этот физический мир... А можешь бесславно пасть в битве, причиной которой стала, сгореть дотла и лишиться всего..."       Холод снова сковал конечности султанши, хотя казалось бы — она не чувствовала ничего, даже собственный пульс отдавался в ушах всё более тихим эхом, будто сердце её покрывалось корочкой льда. Она действительно умирала?       — Значит, цена тому... моя душа?       "Именно так".       — Тогда... Тогда мне безразлично. Забери её! Что бы это ни значило, я не собираюсь умирать здесь, будучи лишённой воли решать, жить мне или умирать, и будучи лишённой контроля над собственным телом и разумом! Довольно полумер! Однако... взамен я потребую нечто большее, чем просто вернуть контроль над собой. Ты поможешь мне сломить сопротивление Культа, когда наступит время!       "Вот как? И зачем же мне уничтожать собственных последователей? Чем их больше, чем страстнее их души сплетены с беспространством, тем больше моя сила. В чём моя выгода?"       Горячая мысль тотчас обожгла ледяной и бесчувственный, по ощущениям, затылок Михримах. Чем увереннее она становилась, тем сильнее билось её сердце, тем быстрее разгонялась кровь в её холодеющих жилах.       — Я дам тебе новый культ, который будет полон новых адептов и рекрутов, более сильных и послушных!.. Тот Культ, что есть сейчас, — это лишь сборище марионеток, которыми манипулирует обезумевшая колдунья в лице Каллисто! Они лишь куклы, лишённые пытливости ума и жажды новых знаний. Культ давно застрял на одном месте и перестал поклоняться тебе, как отцу своих способностей. К тому же, ты знаешь, что она собиралась сбежать и бросить тех, кто продал тебе свои души, на растерзание нашей армии! Это преступление, поэтому Каллисто давно разочаровала тебя, иначе бы ты не выбрал меня, разве не так? Ты пытаешься казаться снисходительным ко мне, однако ты столь же хитёр и расчётлив, сколь азартен и корыстен, как и полагается искусителю!       Нагловатость и острый язык султанши определённо произвели впечатление на Мола Фиса. Какое-то время ответа не доносилось, и Михримах подумала, что всё это ей почудилось — так игралось с ней её отчаявшееся воображение. Но спустя долгие мгновения она расслышала, как в тугой тишине до ушей её донёсся тихий-тихий смех.       "Да будет так..."

* * *

      Если кто-то с недопустимой пренебрежительностью воспринимал слухи о чудовищной опасности Когтя Шабаша, то события в Меджидийе навсегда изменили их мнение. Колдовство в таком первозданном, разрушительном виде не лицезрели даже самые закалённые предвестники. Мраморный павильон Топкапы изнутри был уничтожен, пламя успело пожрать часть зимнего сада и несколько прилегающих зданий, прежде чем снежная буря и старания жителей дворца сумели потушить пожар.       Теперь ни для кого не было секретом, почему владыки Культа стольким пожертвовали ради силы этого артефакта. Не только реальность становилась послушной глиной в руках своего владетеля, но и сила его приумножалась в несколько пугающих раз.       Двери в гарем были плотно закрыты из-за стихии, вновь обрушившейся на столицу. Многие калфы имели многолетний стаж службы династии — и никогда не видели, чтобы вся зима и начало весны были столь холодными, пробирающими до костей. Наложницы кучковались, греясь, как котята, и одна из них тихо плакала от страха, окружённая своими соплеменницами. Она оказалась одной из тех, кто попал в объятия огненной стихии, получила ожоги и в одночасье оказалась негодной для жизни в качестве наложницы султана. Теперь вся её жизнь оказалась разрушена. Такую её никто не возьмёт замуж, и ей оставалось либо утопиться в Босфоре сразу, либо согласиться до глубокой старости служить во дворце калфой — и утопиться потом.       Но её тревоги разделяли лишь другие джарийе. То, что творилось на душе у османов, не мог понять и принять никто. Этой ночью никто не спал, и даже утреннее солнце ещё не встало, но его и не было бы видно из-за плотных снежных туч, нависших над Стамбулом. Ходили слухи, что после заката армия султана Мехмеда и охотники Метина Оздемира-эфенди должны были начать грандиозное наступление на подземное логово Культа, но наложницы чувствовали: во дворце что-то было не так. Сюмбюль-ага сыпал во все стороны проклятиями, бегая туда-сюда вместе с Фахрие-калфой, и горе было тому, кто пытался отвлечь его с расспросами.       Наложницы перешептывались, что в главный павильон прибыли несколько врачей из города, даже знаменитый Яхья-эфенди с "руками Аллаха", а также весь лекарский корпус. Жертв было много, но ближайшие слуги господ тщательно скрывали, по чью душу прибыло столько врачевателей.       Заклятая соперница Турхан-хатун, Севен, с очень озадаченным и хмурым видом ступила на мрамор гаремного дортуара. Она плотно закрыла двери за собой, не без труда, учитывая порывистый ветер, и её тут же обступило несколько наложниц.       — Севен, ну же, Севен, рассказывай! Что ты видела? Ты же прислуживала в павильоне около Меджидийе!       — Да! Что там, что там? Ты узнала, для кого пришёл Яхья-эфенди? В последний раз он прибывал во дворец, когда с Повелителем было худо...       Севен огляделась, укутавшись поплотнее в свою меховую накидку, и оттолкнула плечом настырных сплетниц. Случившееся с ней недавно заставило её пересмотреть некоторые свои приоритеты. Она мечтала вырваться из дворца, заполучив внимание видного купца в лице Тодора-бея, но вероломный поляк обманул её, чтобы заполучить доверие Турхан-хатун. И мнения об этой белобрысой русской Севен была не лучшего, однако... Что-то явно было не так.       Севен проигнорировала фырканье наложниц, которые были недовольны её молчанием, и села на своё место в углу дортуара. К ней подсела веснушчатая черкешенка с яркими голубыми глазами и легонько тронула её за плечо, словно мягко показывая, что ей хочется выговориться.       — Я не в духе, Залимхан, уходи.       — Севен-хатун... Скажи... Ты видела кого-нибудь? Ты видела... такого высокого эфенди в расшитом золотом кафтане?       — Таких всё польское сборище гяуров, которые захватили Меджидийе. Уже сгоревшее дотла, правда, — подтянув к себе ноги, Севен обняла колени руками и угрюмо уткнулась в них подбородком. — А чего спрашиваешь? Влюбилась, что ли?       Веснушчатая, круглолицая, ещё совсем девочка, Залимхан вспыхнула пунцовым цветом и потупила взгляд, помяв пальцами своё платье.       — Когда я увидела его, выходила из прачечной... Какой же он статный, красивый... у него была сабля с рукоятью, которая так красиво блестела, будто там были оломазы...       — Алмазы, — поправила её Севен, вздохнув. — Не строй бесполезных иллюзий, ребёнок. Ты ещё мала, потому не понимаешь, но мужчины не стоят того, чтобы все твои надежды и чаяния были сосредоточены вокруг них. Их страсти столь же мимолётны и эгоистичны, сколь твоя любовь беззаветна и чиста.       Огромные голубые глаза заблестели от слёз, и Севен похлопала её по плечу.       — Севен-хатун... А это правда, что ты... и Тодор-эфенди...       — Поэтому я знаю, о чём говорю, Залимхан, — перебила её хлёстко Севен и цинично хмыкнула, когда решила озвучить мысль, что долгое время проедала ей плешь. — Этот негодяй обманул не только меня, но и ту, ради которой бросил меня в огонь.       — Что-о? Тодор-эфенди? — настроение бедной девочки тут же изменилось, и она обеими руками вцепилась в плечо Севен-хатун. — Кого, кого он обманул? Расскажи, я никому не разболтаю, обещаю, обещаю!       Её наивность и непосредственность были такими искренними и подкупающими, что Севен сдалась. Тяжело вздохнув, она легонько вырвалась из хватки Залимхан.       — До пожара я видела, как слуги побежали звать лекарей в покои Турхан-хатун. Говорят, её отравили, а я видела, как в течение последних недель двух Тодор приносил Турхан какой-то чай. И он что-то ей подсыпал в него.       — Он хотел отравить Турхан? — широко распахнула глаза Залимхан, открыв рот. — Но зачем ему это? Если он любит её...       — Лекари сказали, что под угрозой плод в её чреве, а не сама русская приблуда.       — Боже мой... — Залимхан приложила пальцы к губам, задохнувшись от ужаса. — Как же так можно? У него совсем нет чести, совести, сердца... Что же произошло вчера... Сначала Нурбану Султан, теперь это...       Севен резко повернулась к черкешенке, моментально обретя интерес к беседе.       — О чём ты говоришь, Залимхан? Что случилось с Нурбану Султан? Разве она не была заперта в своих покоях?       Залимхан шумно втянула носом воздух и зажала себе рот обеими ладонями; брови её встали домиком, она выглядела такой испуганной, будто увидела дьявола во плоти. Севен сощурилась и крепче сжала плечо Залимхан, ожидая, что та может попытаться сбежать, поняв, что сболтнула лишнего.       — Говори! Я же тебе рассказала!       Поджав дрожащие губы, веснушчатая черкешенка медленно отняла руки от лица и судорожно кивнула.       — Там было... много калф, и аги не давали ничего толком рассмотреть, но, кажется, я видела тело Нурбану... — бормотала тихонько Залимхан. — Её несли несколько человек... Платье... я помню его... Но, может, я ошиблась...       — Что? — ахнула одна из наложниц за колонной, обладавшая удивительным слухом. Остальные джарийе моментально зашевелились, словно разворошенный палкой улей. — Нурбану-хатун умерла?       Шепотки становились всё громче, и Севен уронила голову на согнутые колени, устало выдохнув. Жизнь во дворце Топкапы оказалась совсем не той сказкой, которую она себе придумала, когда оказалась выкуплена с невольничьего рынка. Истории про рыжеволосую жади, которая из простой наложницы превратилась в законную супругу султана Сулеймана, так вдохновляли истерзанный лишениями рабства разум Севен-хатун, что ей было больнее всего принять, что с ней такая история никогда не произойдёт.

* * *

      Постучать в дверь сейчас мог только один человек, учитывая, что эту комнату сейчас предпочитали обходить десятой дорогой даже самые преданные слуги. Михримах распахнула горящие глаза и помолчала какое-то время. Дверь даже без её разрешения открылась, и в проёме показался её беловолосый наставник и ментор, тот, к кому она давно испытывала совсем не ученическую страсть. И всё же... почему-то после случившегося она совсем не хотела его видеть, хоть и не понимала почему.       Ведьма сидела на диване-кушетке, вытянув ноги на бархатное подножие и оперевшись локтями на изогнутые подлокотники.       Ишкибал оценивающим взглядом окинул свою подопечную, затем сердце его почувствовало что-то странное, и он резко сдвинул взгляд на небольшую кровать со спущенным ситцевым балдахином. На простынях лежала черноволосая венецианка, бледная, со сведёнными на животе руками — и совершенно точно неживая. Тело её во многих местах покрывали следы от ожогов, но скончалась она, кажется, от потери крови — на горле виднелся бурый порез от кинжала Раймунда. Ишкибал больше не чувствовал ворожейного духа, которым от неё несло.       — Полагаю, если бы я попытался тебе помешать... то и моя бы голова с плеч полетела, — с прохладным смешком предположил энтропант, проходя внутрь и закрывая за собой двери.       Над Стамбулом ещё даже не взошло рассветное солнце, и в покоях было очень темно, несмотря на несколько зажжённых свечей. Самоконтроль вернулся к энтропанту, и теперь он мог не скрывать свой истинный облик, представ перед ней в своём зрелом виде. Михримах закрыла глаза и издала упокоенный выдох, откинувшись затылком на подушку.       — Я многое повидал за свою жизнь, но никогда не видел такого... спокойствия, — заметил он странным голосом. — Принцесса, ты...       — Я не жалею об этом, — выдохнула Михримах, постаравшись, чтобы её голос звучал холодно и равнодушно, но внимательный Ишкибал заметил, как дрогнул её хрящик на шее, как задрожали в треморе пальцы. — Она угрожала убить моего брата и ранила мою мать. Это расплата за её ошибки.       Ишкибал тихо рассмеялся, с ноткой угрюмости и обречённого понимания. Оперевшись плечом на стену, он скрестил руки и ноги, посмотрев на подопечную снисходительно.       — Думаю, тебе стоит быть осторожной в самооправданиях, цветочек. Не ты первая ступаешь на эту скользкую дорожку.       Султанша медленно приоткрыла веки и повернула шею, чтобы взглянуть прямо в глаза Ишкибалу. Лёгкая улыбка померкла на его устах — сколь пронзительным и знающим был этот взгляд, что ему стало не по себе. Седрик непонимающе моргнул и дёрнул головой, посылая немой вопрос своей подопечной. Михримах вздохнула и поднялась с кушетки, затем взмахнула рукой, и оставшаяся часть фитильков свечей моментально вспыхнула искрами, осветив пламенем покои. Ишкибал смочил горло слюной, заметив, что колдовство больше не причиняло Михримах никаких неудобств.       Благодаря освещению он смог лучше осмотреться и догадался, что покои принадлежали венецианской ворожее, с которой принцесса раньше была всяко ближе, чем сейчас.       Михримах подошла к столу и рассмотрела несколько пергаментов, после чего один из них протянула Ишкибалу. Энтропант недоумённо начал вчитываться в текст, пока Михримах со скрещенными руками внимательно следила за его реакцией. Это были ворожейские записи Нурбану. Чем дальше читал Ишкибал, тем ближе к переносью сдвигались его светлые брови. Наконец он оторвал взгляд от пергамента и посмотрел сначала на султаншу, затем на мёртвую Сесилью.       — Бездна... Венецианка знала, что так всё случится.       — Баязид бы не умер от яда. И остальные тоже. — В таком свете Ишкибал заметил, что под глазами Михримах залегли тёмные круги, а сам взгляд больше не отсвечивал неуверенностью или напускной решимостью, как раньше; сейчас они отливали сталью и холодом. — Нурбану знала, что я не отдам артефакт, и догадывалась, что я каким-то образом воспользуюсь этим французом Раймундом, чтобы помешать ей сбежать с Когтем... Ей было нужно, чтобы моя сила вышла из-под контроля. Возможно, чтобы ослабить нас перед осадой Иншалоста... — Михримах покрутила кольцо на пальце, прожигая переносицу Ишкибала взглядом. — Что более важно... Сосуд с кровью, который я отдала этому бесу Раймунду, пропал.       — Откуда ты знаешь, что он не разбился во время пожара? — поднял бровь Ишкибал.       — Я допросила его.       — А может позволишь мне переговорить с ним? — вкрадчиво предложил энтропант, потемнев во взгляде. — Я бы задал ему... несколько вопросов. Деликатно.       — Он больше не заговорит, — отвернулась Михримах, пройдя к рабочему столу Нурбану. — Вообще никогда. Я узнала от него всё, что хотела, и он умер от полученных ран... достаточно помучившись перед смертью, могу тебя успокоить.       Ишкибал закрыл рот, поняв, что некоторое время держал его приоткрытым. Действия принцессы, как и её решения, не переставали удивлять его.       — Теперь важно другое... Догадайся, кто мог надоумить Раймунда озвучить своё мерзкое желание получить сердце Нурбану? Заставить меня согласиться и получить её кровь? Стравить нас таким жестоким способом?       Ответ был очевиден.       — Каллисто... — прорычал он тихо, начав сопоставлять элементы мозаики в своей голове. — Значит, я был прав. Она обратила венецианку в ворожею... И угрожала ей жизнью мальчишки. Если сила мелкого полукровки растёт, то такому зверьку понадобится сильный укротитель, в противном случае он навредит самой Каллисто. Я уже видел такое в её предыдущих попытках. Лучше с ролью укротителя зверька, чем родная мать, не мог справиться никто, но Каллисто... эта паучиха не из тех, кто торгуется за свои игрушки или умеет делиться. Пока эта венецианка была жива, кровь её была бы бесполезна, но раз теперь девчонка мертва, то вся власть над мальчишкой окажется в её руках.       Михримах сипло вздохнула и отвела тяжёлый взгляд в окно.       — Нурбану это предвидела. Как и то, как я поступлю... Она действительно хорошо меня знала. Расскажи она мне обо всём, многое стало бы гораздо проще... Но она хотела увидеть, как я страдаю. Её гибель — это расплата за глупую месть.       — Что-то в тебе переменилось, принцесса, но я не могу понять что, — заметил Ишкибал, приблизившись на несколько шагов к подопечной. — Ты даже не спросила, что с твоей матерью, хотя всё, что случилось, было...       — Я знаю, что она жива, — пожала плечами Михримах, сведя руки на груди и не изменившись во взгляде.       Она не могла сказать прямо, что была не готова посмотреть ей в глаза. По крайней мере, сейчас. В настоящий момент ей как никогда нужен был холодный ум.       — Принцесса! — с гневным содроганием вспылил Ишкибал. — Случилось то, что хуже задуманного тобой изначально! Ты не только лишила её боли, но и памяти о сыне. Ты...       — Выжгла ту часть сердца, в которой жил Селим, — бесцветно призналась Луноликая ведьма. — Я знаю. Это необходимое зло. Душа и тело валиде были истерзаны не только проклятием, но и всеми потерями, что ей пришлось вынести. Ты говорил, что невозможно стереть что-то конкретное из памяти человека — что ж, полагаю, всё случается в первый раз, не находишь? Так будет лучше для валиде.       — Лучше для неё? Разве ты не поступила так, чтобы не терзаться чувством вины? Принцесса, то, что ты сотворила, ожесточит тебя. Сегодня ты вонзила нож в грудину своей матери и вытащила оттуда то, что мучило прежде всего тебя, а не её, и что будет дальше? Ты своими руками стираешь грани добра и зла, а это опасно даже для чернокнижницы.       — Ожесточит? — язвительно фыркнула Михримах, смело посмотрев ему в глаза с вызовом. — Кто мне говорит об этом? Ты? Не нужна мне твоя снисходительность! Разве твои собственные грехи не оправданы проклятьем? Не сравнивай меня с собой, Ишкибал. В отличие от тебя, я делаю свой выбор осознанно, и я за него в ответе.       Она чувствовала странную злость, глядя на Ишкибала, но причин не понимала. Михримах помнила о разговоре в беспространстве, который случился в те минуты, когда она выпала из физической реальности и бросилась во владения Первородного. Они заключили сделку, и условия её Михримах хорошо помнила... Однако что-то её ум тщательно от неё скрывал, утаивал.       Ишкибал издал грустный смешок и обошёл её, чтобы встать ближе к окну. В тенях казалось, что его задумчивое лицо и впрямь отразило печаль.       — Если бы всё было так просто. Я говорю тебе о самооправданиях не просто так, Михримах, — она всё ещё вздрагивала, когда он называл её по имени. — Ты знаешь, чаще ведь чудовищем становятся из самых благих побуждений. Этот путь я прошёл сам. Ярость и скорбь когда-то выжгли сотни душ на моём пути, пока я искал мести. Пока однажды месть не осталась в прошлом, оставив после себя лишь скуку и жажду крови... Я забыл причину, из-за которой вступил в Культ. И, в конце концов, стал хуже своего самого ненавистного врага.       Михримах подняла на него глаза, наполненные какой-то странной тенью. Она не собиралась говорить Ишкибалу, что последние слова, которые она вырвала из горла паршивого ассасина, были связаны с прошлым её ментора, о котором пронырливый Раймунд оказался довольно сведущ. Средний палец Руки был похож на Каллисто в своей паучьей сущности — в его руках были тысячи нитей, в каждой из которых была история того, с кем он имел дело. У него было множество шептунов по всему миру, знал он многое, и Веллис, который он выпил, не позволил ему скрыть от своей новой госпожи правду об Ишкибале — хотя бы ту часть, о которой он знал.       И, по всей видимости, часть из этой правды знала и Нурбану, потому как среди её записей была черновая форма зелья, которое должно было раскрыть истинную связь между Каллисто и Ишкибалом. И Михримах не могла не чувствовать благодарности за это. Сколько бы злости Нурбану ни чувствовала к ней и её семье, она всё-таки дала время, чтобы спасти Фему, не использовала смертельный яд и даже оставила несколько подсказок, хотя знала, что, возможно, шла на верную гибель. Любовь к своему ребёнку была сильнее ненависти. Свернув пергамент с формулой и заметками Нурбану, султанша заложила его за рукав и вздохнула полной грудью.       — Сегодня на закате начнётся наступление. Отходной путь для Каллисто закрыт, но мы не можем быть уверены, что у неё и на этот случай не будет коварного запасного плана.       Поняв, что Михримах не собирается отвечать на его исповедь, Ишкибал раздражённо фыркнул и открыл окно, чтобы втянуть в себя морозный воздух и привести мысли в порядок.       — После пожара шансы наши значительно снизились, Михримах.       — Не снизились. Коготь всё ещё у нас, — не согласилась она. — Ты видел, какую невероятную мощь он даёт. Сейчас моя сила, приумноженная Когтем, вполне может сравняться с опытом и коварством Ксаны и Сандро.       — Артефакт могущественен, конечно, но его недостаточно.       Султанша с надменным видом тряхнула волосами, начав ощупывать всякие безделушки на столе Нурбану.       — Намекаешь на предвестников? Они пойдут в бой, у них нет выбора, иначе зачем они здесь? Или ты за свою шкуру тревожишься? — юная ведьма с наигранной улыбкой погладила Ишкибала по плечу, заставив того с опасным прищуром проследить за этим жестом. — Не нужно. Астрид не получит тебя, а на Иншалост она обрушит всю свою ярость хотя бы потому, что и Ксана, и Сандро, и Каллисто — все они виноваты в гибели её сестры и других родичей.       — Я бы не был так уверен, принцесса, — покачал головой Ишкибал, поджав губы. Михримах недоумённо выгнула бровь. — Я убил двух членов их семейки этой ночью. Вернее... не совсем я.       Лазуритные глаза распахнулись от удивления.       — Это как-то связано с тем, что меня поглотила сила Когтя и зелье Нурбану? На тебе это тоже отразилось из-за нашей связи хана?.. — она замолчала, округлив рот, и понимающе выдохнула, отведя взгляд в сторону. Причина её необъяснимой злости была найдена. — Так вот оно что... Значит, это ты взял под контроль мой разум?       Ведьма могла поклясться, что он побледнел, словно кровь резко отхлынула от его лица. Или же он всегда обладал такой фарфоровой кожей, а она просто не замечала. Ишкибал заметно растерялся, холодная маска равнодушия спала с его лица, и плечи его заходили ходуном.       — Принцесса, я же сказал: это был не совсем я. Тот, другой Ишкибал, чьего пробуждения я боялся... Ради этого я и попросил Соловья подавить меня в случае, если что-то подобное бы произошло.       — Неужели? Какая трагедия! И почему ты мне об этом не удосужился рассказать раньше? Ты поставил под удар всю мою семью! Я убила Нурбану под воздействием твоего приказа, хочешь сказать?       — Скорее, под катализатором от моей ярости и жажды крови, которые я долгое время подавлял. Они пробудили в тебе помыслы и чувства, которые обычно сдерживаемы разумом и совестью... Так действует колдовство Мола Фиса, если его долго в себе подавлять. Мы связаны, поэтому то, что испытывал я, испытывала и ты — и наоборот.       — И ты ещё твердишь мне о самооправданиях? Лицемер! — издала циничный смешок Михримах, уперев руки в боки. — Если ты говоришь, что колдовство лишь пробуждает подавляемые мысли, значит, ты давно хотел взять меня и мой разум под контроль? Если бы хоть что-то пошло не так, моя мать была бы мертва!.. Почему ты так поступил? Я стала слишком своевольной для тебя, Ишкибал? Слишком сильной? Ты хотел держать меня на привязи, будто послушную гончую?! — свирепо рычала она, надвигаясь на Ишкибала, будто львица на загнанного в угол шакала; глаза её неприязненно сощурились, в них плескались боль и разочарование. — Радуйся, что моя мать выжила и мой замысел исполнился, Ишкибал. Иначе бы Астрид получила, что хотела, не сомневайся!       — Не перекладывай ответственность за свои решения на меня, цветочек, — процедил он в ответ, высокомерно глядя на неё сверху вниз. — Ты только что поклялась, что сама ответственна за свои поступки, а теперь святошу из себя строишь?       — Что ты сказал? — задохнулась она, побагровев от гнева.       — Ты кинулась в подземелья, потому что сунула свой любопытный нос туда, куда не следовало, крошка-принцесса, — осадил он её жестоким шёпотом, контрастирующим с её выкриками. — После этого мы сумели проникнуть в са-а-амое сердце твоей семьи, твоей столицы, потому что ты нас впустила. Ты впустила меня. На твоей я стороне или нет из-за нашей связи, но именно через неё, сделавшую тебя ведьмой, Каллисто оплела своей паутиной весь дворец... Ты бросила венецианку в темнице Оздемира, и из-за этого до неё и её мальчишки сумел добраться Ковен. Венецианка лишилась остатков разума, встала против тебя — и ты прикончила её своими руками. Каллисто получила всё, что хотела, не замарав рук, потому что дёргает за ниточки твоих слабостей, за которые ты на самом деле не в ответе. Ты всюду ищешь себе оправдание, а как не находишь его — злишься на других. Вырасти наконец, принцесса!       Увидев, как оторопело она смотрела на него, сглатывая непрошеные слёзы, хоть и старалась сохранять непроницаемый вид, будто его слова вовсе не задели её, Ишкибал тяжело выдохнул и урезонил свой гнев. Он протянул ладони к её плечам, и она инстинктивно отступила от него на шаг, сжав руки в кулаки. Энтропант разжал пальцы и опустил руки вдоль туловища. Он заметил, как султанша двигала челюстью взад-вперёд, чувствуя ярость и обиду, помимо возмущения, но не считал, что говорил неправильные вещи. От родителей принцессы осталась лишь тень самих себя, и кто-то из взрослых должен был ей объяснить, как устроен этот жестокий мир.       Михримах опустила голову и отвернулась от него, отойдя в сторону кровати, где лежала мёртвая Нурбану. Так она показывала, что не собирается продолжать разговор, словами решив его не баловать. Видимо, голос бы дрогнул, а её гордость не могла ей этого позволить.       Поводив глазами по потолку, он хрустнул костяшками пальцев и принял эти условия.       — Твой брат не собирается сворачивать подготовку к наступлению... — тускло прошелестел Ишкибал то, ради чего по-настоящему и пришёл к ней. — Он со своей армией выдвигается, как только сядет солнце. Я пойду готовиться — там, где меня не вынюхают предвестники. Надеюсь, не забудешь наши тренировки, когда начнётся штурм Иншалоста. Было бы неприятно знать, что все мои мучения псу под хвост.       В ответ не донеслось ни единого звука, и Ишкибал раздосадованно стиснул зубы, выпустив с шипением воздух через них, после чего резко развернулся и открыл двери в покои, чтобы выйти. Но мысль, что это могла быть их последняя встреча, заставила его обуздать собственное ребячество и остановиться. Ему было паршиво — он больше всего ненавидел, когда принцесса молчала. Ненавидел, когда она отказывалась идти на прямой разговор. Так же однажды вели себя его мать и отец, вечно озабоченные только собой, но не своими детьми.       Целая столица Шведского королевства была уничтожена не только из-за предательской ошибки Седрика, но и из-за этой мерзкой манеры игнорировать его слова и чувства, уходить от ответа, скрытничать... Он и сам вёл себя так же: вместо логики, пускал наружу сначала эмоции и желание мелко отомстить человеку, что имел наглость не понимать его мотивы.       Ишкибал повернул голову к принцессе, которая всё ещё была повёрнута к нему спиной около постели Нурбану и отказывалась обращать на него внимание. Он захотел исправить ошибку своего воспитания хотя бы с ней одной. Маленькая принцесса этого заслуживала.       — Возможно, мы сдохнем от руки Сандро или Ксаны, прежде чем я скажу это, так что... Послушай вот что, принцесса, больше я таких слов не произнесу. Знай, что я мог бы подчинить тебя ещё тогда, когда мы связали себя узами хана. И не сделал я этого потому, что почувствовал, как рядом с тобой мне становится легче дышать, как ко мне возвращается ощущение жизни: страхи, волнение, забота... Я забыл, что это за чувства, это было похоже на возвращение в те дни, которые я уже давно забыл. Ещё недавно я был чудовищем, которое могло без тени сомнения выжечь целую деревню исключительно от скуки, потому что жажда крови — это единственное, что доставляло мне удовольствие в насквозь сером мире, похожем на бесконечный цикл сна и бодрствования... Жизнь без цели и смысла похожа на бесконечное падение, и когда появилась ты, принцесса, — да, я растерялся. Заблудился в собственных чувствах, отринул культ, заменивший мне семью, и встал на твою сторону. И с каждым днём, что ты становилась сильнее, мне становилось всё тяжелее использовать колдовство, потому что оно развращало, Михримах. Оно высасывало из меня то немногое, что я получил спустя столько лет... Каким-то образом оно не давало мне силу и решимость, а лишь очерняло мои мысли, словно возвращая к тем временам, когда мною двигал лишь голод по ощущениям, которые испытываешь, когда кровь вытекает из тела твоего врага, как застывает его взгляд, как останавливается дыхание... Поэтому я перестал колдовать. Мола Фис медленно терзал меня в наказание, и на Горле Стамбула я едва не убил тебя. Соловей потому и должна была подавить меня, чтобы больше такого не повторилось. Я подчинил твой разум тогда, когда меня одолел страх, что это колдовство может уничтожить тебя изнутри, сделать тебя одержимой, потому что тогда я...       Ишкибал остановил себя на полуслове, чувствуя, как в груди всё свело судорогой от нежелания произносить эти слова. Ведь это бы сделало бы понятным то, что он так долго даже осмыслять не хотел. Слишком много боли было связано с тем, что звалось эмоциями. Однажды это уже разрушило его до основания — а вместе с этим и тысячи людей на его пути... Сколь насмешлива была судьба, если та, ради которой он стал хуже, чем самый страшный человек в его жизни, выглядела так похоже на ту, ради которой он снова готов был пойти на это саморазрушение.       Наконец вместо того, чтобы игнорировать или отрицать то, что он чувствовал, он решил озвучить это, и слова причинили ему боль, словно он не мог их контролировать.       — Тогда я потерял бы и тебя. Потерял бы жизнь, которую уже давно отчаялся иметь. Жизнь, в которой есть ты — единственный свет, который я вижу, — он шумно вдохнул, успокаивая бурю, трепавшую ему грудь. — И мне глубоко плевать, какая будет цена, чтобы не дать этому свету померкнуть.       И он ушёл, оставив её наедине с этими мыслями, вынудив в одиночестве осмыслять их, периодически забывая дышать. Михримах крепко зажмурилась, до боли впившись пальцами в плечи, которые обнимала. Ей было больно и досадно, но главное другое — его слова заставили её снова ощутить противный холодный укол страха.       Она ведь прекрасно понимала, чем всё закончится, если не умрёт во время осады Иншалоста. Понимала, на какую судьбу обрекла себя, заключив договор с Первородным. Из-за неё пострадало слишком много людей, и она была перед ними в неоплатном долгу. Наклонившись над бездыханным телом Нурбану, Михримах приоткрыла губы и глухо зашептала:       — Ишкибал прав. Раньше я считала себя жертвой этого жестокого мира... Обращение, война, утрата отца и брата, болезнь валиде, но теперь... теперь я наконец-то вижу истину. Я виновата перед всеми, перед тобой, но я не жалею о том, что сделала, Нурбану... Если бы ты снова угрожала моей семье, я бы убила тебя без раздумий. И если бы передо мной встал выбор стать чудовищем ради своей семьи, я бы тоже не мешкала... Прости, но мне действительно стало спокойнее, когда ты умерла. И эта истина... не оставляет мне другого выбора... — Михримах положила ладонь на холодный лоб покойной невестки и невесомо погладила, проигнорировав, как болезненно сжалось сердце от того, что под этой кожей больше не было жизни. — Прощай, Нурбану... Чтобы двигаться дальше, часть меня должна сегодня умереть вместе с тобой.

* * *

      Потрясающая холодная тишина прерывалась только сладкой песнью, которую напевала Каллисто. У матроны было хорошее настроение: она собрала волосы в красивую причёску и облачилась в парадное белое одеяние. На руках её сопел уже подросший малыш, по виду полуторагодовалый. Лета вздохнула и, уверенно подняв подбородок, приблизилась к своей наставнице.       — Всё случилось так, как ты и предсказала, сестра-матрона.       Песня не сразу оборвалась, Каллисто позволила себе дошептать последнюю строчку. Лета не знала этот язык, но он напоминал ей странные северные речи, от которых можно было сломать язык.       — Армия османов? — пытливо спросила Каллисто мягким голосом.       — Крупные силы отошли командиру Оздемиру.       — Что до Братства?       — Разрознено. Сильнейшие мастер-ассасины объявлены мятежниками и находятся в опале. Принц Баязид всё ещё ослаблен и вряд ли сможет сражаться в полную силу.       — Прекрасно... А венецианка с её прихвостнем?       — Оба мертвы. Вот кровь, которую ты хотела, — Лета протянула чернокнижнице сосуд, который должен был остаться в руках Михримах. — Признаться, сестра, я сомневалась, что Персефона столь легко проглотит наживку.       Наверняка многие думали, что сила чернокнижника измерялась в колдовстве, что он хранил в своих жилах. Но Каллисто бы поспорила с ними. Ложь. Ложь была самым главным орудием в руках любого колдуна.       — И эти крошечные мошки думают, что смогут выпутаться из паутины, что уже оплела их со всех сторон... — рассмотрев сосуд, Каллисто сжала его в кулаке и изогнула губы в кривой ухмылке. — Несчастные... Малютка-принцесса сильнее, чем я думала, но она всё ещё слишком юна и неопытна. Впрочем... полагаю, Первородный намеревается обратить её во благо нашего дела. Хм... Кто знает, быть может, если крошка Персефона в один прекрасный день останется совсем одна, мы вполне сможем... поладить.       Чёрные волосы тронул из ниоткуда взявшийся сквозняк. Поразмыслив, Лета обошла наставницу и обеспокоенно заглянула ей в глаза. Матрона поцеловала уже порядком подросшую из-за колдовства кроху в лоб и положила Матео в колыбель.       — Но... Что ты собираешься делать с Ишкибалом, сестра? Он опасен и хитёр, и знает нас лучше, чем кто-либо! Он знает тебя и как ты мыслишь.       — Не беспокойся, Лета. Ишкибал сам себя загнал в расставленную мной ловушку, — она сверкнула бездушной улыбкой из-за плеча. — Мой милый мальчик сейчас совсем не тот бессердечный и безжалостный ястреб, каким был раньше. Сейчас он будто овца в окружении волков. К тому же... Чувства застилают ему разум, а бремя былых времён будет давить на него всё сильнее, будто небесный свод на плечи Атланта. Пока не поглотит его полностью. Маленькая принцесса не единственное его самое слабое место, — Каллисто злобно рассмеялась. — А уж сколь много уязвимостей у самой принцессы... Не счесть, Лета.       Её подопечная зябко поёжилась, угрюмым взглядом окинув колыбель, где сладко сопел проклятый ребёнок, из-за которого было столько проблем.       — И однако же у меня плохое предчувствие, сестра-матрона... Осада уже сегодня. Вдруг мы где-то... ошиблись? — Ведьма хмуро подёргала себя за серёжку и тревожно обхватила себя руками. — Скажи, что ты хочешь сделать с артефактом? Мы так долго искали его, для чего же он тебе? Неужели ты собираешься использовать его на этом... — Грозный взгляд, полный отвращения, ударился в колыбель. — Существе?       — Отнюдь, моя милая Лета, — Каллисто вдруг ласково потрепала подопечную по щеке, заставив ту застыть в оцепенении; она долгие годы не видела матрону в столь хорошем расположении духа. — Сила этого Когтя на то и могуча и опасна, чтобы суметь её обуздать, когда придёт время. У меня осталась ещё одна маленькая проблема, которую стоит решить... Осталось дождаться, когда вернётся мой дорогой Сандро, и вот тогда... Наконец всё встанет на свои места.