* * *
Звук выстрелов из аркебуз незамедлительно вырвал его из объятий сна. Рефлексы солдата взяли своё, и Ибрагим молниеносно проснулся, выбросив перед собой руку с вытянутым кинжалом. Нервы были уже ни к чёрту, и он был готов остервенело защищаться. Едва зрение спросонья восстановилось, он увидел, что перед ним никого не было. Вздохнув, он отложил кинжал в сторону и растёр влажными от волнения ладонями лоб, осознав, что и тот был холодный и липкий — кажется, ему снился какой-то кошмар. Ибрагим заснул на диване в своём старом кабинете, который занимал много лет при Сулеймане и который был вынужден покинуть, оказавшись сперва в ссылке в Арсенале, а затем и в опале. Теперь же он вновь был назначен Визирь-и-Азамом, однако это уже было совсем не то государство, которое оставил после себя его прежний владыка. Выстрелы становились всё чаще и громче — и теперь сопровождались ещё и криками разъярённой толпы. Пробурчав про себя проклятье, Ибрагим поднялся с дивана и вышел на свою террасу, моментально оцепенев. Первым делом ему захотелось вооружиться — это ему снова диктовали внутренние инстинкты. Потому что перед ним сейчас стояла не та любопытная и дерзкая Луноликая султанша — "усовершенствованная" статусом и могуществом копия своей матери Хюррем Султан, — нет. Перед ним был потенциальный враг, который вполне мог представлять угрозу. Кажется, Михримах Султан знала, что он проснулся. Ведьминское чутьё, не иначе. — Подойдите, дядя, не бойтесь. Я вас не трону. Ибрагим смочил горло слюной и на всякий случай убрал кинжал в сапог, спрятав под полами кафтана. Слышать такое от малолетней племянницы было бы нелепо и унизительно, не помни он о тех ужасах, что она учинила несколько часов назад. Он помнил только крики, стоны и море огня. Безумие, что она творила. — Они пришли за моей головой, — спокойным тоном произнесла Михримах, глядя с террасы Ибрагима в сторону ворот дворца. Огромная разъярённая толпа страшилась, что город снова настигнет огненная стихия, что только-только пожирала Топкапы. — Могу поспорить, это дело рук провокаторов Оздемира. Если он заодно с Каллисто, то знает, что я ведьма. Ему нужен был повод разверзнуть бурю, и он его получил. Она говорила совершенно невозмутимо, будто ей было наплевать, что Ибрагим сейчас во все глаза смотрел на неё с едва сдерживаемой злостью. Она не собиралась отчитываться за то, что сотворила — хотя бы со своей матерью. Шехзаде Баязид признался в убийстве своего старшего брата, и эти слова разрушили остатки самообладания Хюррем, которые она выстроила не без его помощи. — Так всё, что вас сейчас волнует, госпожа, это то, как вы выглядите в глазах толпы? Это всё? — издевательски процедил он, не скрывая яда в голосе. — Судьба вашей валиде, я полагаю, вас не тревожит? Михримах искоса сверкнула на визиря глазами, даже не повернув головы. — Как вы быстро забыли, сколь много боли причиняли моей валиде сами, паша. Мне любопытно, в какой момент вы стали чувствовать себя её защитником и покровителем, чтобы иметь право отчитывать меня? — спросила она с фальшивой вкрадчивостью, улыбнувшись тому, как потемнели глаза визиря. — Неужели тогда, когда осознали, что здесь, кроме моей валиде, вы никому не нужны? Даже наша чувствительная Хатидже Султан от вас отказалась, а ведь она единственная готова была обожествлять вас. Как трагично для вашего ущемлённого самомнения, не так ли? Оттого вы так разгневаны? Ибрагим крепко стиснул челюсти и затем выдохнул через нос воздух, взгляд его вдруг стал почти снисходительным. Стоило отдать Михримах должное: как и Хюррем, она умела остужать его пыл едким словечком. — Вы действительно дочь своей валиде, султанша, она тоже с похожей искусностью пыталась задеть меня за живое, залезть ко мне в голову... Похоже, никакое колдовство это не изменит, — он распростёр руки и упёрся ими в перила, хмуро глядя в сторону толпы. — Значит, вы считаете, это дело рук валашского пса? — Уверена, — кивнула Михримах, хищно сощурив глаза. — Каллисто и это просчитала. Она отравила разум не только Нурбану, но и Оздемира. Это объясняет его остервенелое желание уничтожить всю нашу семью... Полагаю, он видит в нас демонов. — И его убеждениям теперь верит весь город. Люди устали от войны, в которой даже не могут увидеть своего врага. Они смертельно боятся, и Оздемир направляет этот страх против нас. Я видел его глаза и знаю, что он уже мыслит себя падишахом. Его сокровенное желание не уничтожить Культ, а обратить османскую семью в пепел. Подумав о пепле, Ибрагим внезапно вздрогнул и округлил глаза, поднеся руки к лицу. Пожар в мраморном павильоне задел и его, оставив на руках и торсе несколько ожогов. Лекари перевязали его на скорую руку, учитывая количество жертв, о которых следовало позаботиться. Но сейчас он видел совершенно чистую и здоровую кожу. Проследив за его взглядом, Михримах фыркнула. — Минуту назад я думала о том, что зря вас вылечила. — Это поразительно... — прошептал Ибрагим, почувствовав сухость в горле. — Благодарю, — цинично хмыкнув, произнесла Михримах. — Я не уверен, что говорю это с восхищением, а не страхом, султанша. Ваша сила огромна, и этому мы все оказались свидетелями. — Он колюче взглянул на племянницу. — Что вы сделали со своей валиде, султанша? Михримах издала сиплый вздох, скрестив руки на груди. Она молчала, словно произносить вслух то, что могло послужить ответом на его вопрос, было слишком непросто. — В какой-то момент... Я был уверен, что она погибла от действия яда этой лживой венецианской хатун, — проскрежетал неприязненно Ибрагим, сжав руки в кулаки. — Её грудь не двигалась, дыхания не было... Она была мертва, ведь так? — Вы правы, — Михримах опустила голову, взгляд её стал морозным и мрачным. — Валиде была мертва. Всего несколько минут, и затем... сердце её вновь забилось. — Это невозможно. Такое способен сделать только Всевышний. Только он способен давать и отнимать жизни. — Я знаю, паша! — перебила его султанша жёстко. — Знаю. Возможно, я сделала то, о чём сама не знаю, — или, возможно, это было действие Когтя. Я... настолько сильно пожелала, чтобы валиде жила и не чувствовала этой боли, что артефакт исполнил моё желание. Дыхание к маме вернулось, и я избавила её от этой боли. Забрала её... полностью. Валиде больше не будет горевать, как раньше. — Как это понимать? Вы наложили на неё ещё какое-то заклятье? — сдвинув брови на переносице, спросил Ибрагим напряжённо. Выражение лица Михримах ему совершенно не нравилось. — Султанша? Что вы наделали? Колдовство и без того травмировало её. После снятия проклятия, которым нас связана Ксана, тот беловолосый выродок сказал, что тот вред, что оно нанесло, уже необратимо. Так разве недостаточно того зла, что ваша валиде пережила из-за колдовства? Вы решили ещё раз заставить её пережить это? — А что я должна была делать, паша? — стукнув кулаком по перилам, взъерепенилась Михримах, яростно взглянув на дядю. — Оставить её остаток своих дней жить с мыслью, что одного её сына убил другой сын? По-вашему, это милосерднее? Я лишила её воспоминаний о Селиме. Для неё его никогда не существовало, поэтому она не вспомнит ничего из того, что с ним как-то связано... И даже слова Баязида о нём. Воцарившееся молчание прошило спину Михримах мурашками, и она зажмурилась, когда боковым зрением увидела, с каким выражением на неё взглянул Ибрагим. Приоткрыв рот, он зашевелил губами, но оставался нем, будто совсем не мог озвучить то, что вертелось у него в мыслях. Это было слишком чудовищно даже для него. — Ваша мать очень сильная женщина, госпожа, — наконец нашёл в себе силы Ибрагим, наклонившись над Михримах, которая едва доставала ему до подбородка. — Её раны бы залечились со временем! А вы взяли и вырвали из её сердца огромный кусок. Оно будет кровоточить, и она даже не будет знать отчего... Это ни капли не милосерднее. И сделали вы это не ради неё, султанша, не лгите себе — вы сделали это ради себя самой. Вы не хотели испытывать на своих плечах груз вины ещё сильнее, чем был до этого. — Груз вины за что?! — повысила голос Михримах, ощерившись, как волчица. — Это из-за вас она попала в руки Культа и пережила столько горя и лишений! Вы выставляете меня чудовищем, хотя ваши грехи не меньше моих! — Я знаю это! Знаю, — он тяжело вздохнул, проведя ладонью по лбу, и мрачным взглядом уставился в заснеженный горизонт. — Простите, султанша. Мне не следовало осуждать вас. Этот урок я должен был уже запомнить. — Довольно разговоров об этом, — фыркнула Михримах, обняв себя руками со строгим видом. — У нас у обоих руки по локоть в крови, дядя... Так что хватит притворной невинности. Вы заманили мою мать в ловушку, потому что были врагами. И я сделала то, что сделала, чтобы хоть ненамного умерить её боль. Может, и ради себя тоже, хотя... это довольно бессмысленно. Ибрагим неотрывно смотрел на профиль Михримах, лицо которой внезапно стало бледным и потерянным. Он подумал, что, быть может, действительно слишком сильно давил на неё. В конце концов, она была ещё слишком молода и неопытна, чтобы не совершать ошибок. Если подумать, в своё время он оступался больше неё. — Я стёрла все воспоминания, где было лицо Селима, поэтому... — Михримах почувствовала першение в горле и смочила его слюной, пытаясь звучать спокойно. — Возможно... ей понадобится помощь. Я не знаю, как она будет себя чувствовать... Может, ей будет казаться постоянно, что она что-то забыла, но что именно — она не сможет вспомнить. Однако... Ибрагим напрягся всем телом, вонзившись в тусклые глаза Михримах пронзительным взглядом. Губы её задрожали, и Ибрагим понял, что отнюдь не вырванные из сердца валиде воспоминания заставляли султаншу чувствовать себя так ужасно сейчас. — Что "однако"? Султанша... — зашептал Ибрагим. — Что вы сделали? — У любого колдовства есть цена, я это знала. Мне казалось... что заплатить её придётся мне. Я была готова ко всему. — Но? — одними губами произнёс он и застыл, увидев в уголках глаз Михримах капельки слёз. — Мама... возможно, она скоро умрёт. В ушах моментально заложило. Ибрагим сдвинул брови на переносице в выражении скепсиса, словно поверить не мог в то, что услышал. Снова зашевелил губами, но понял, что не может озвучить вопрос — он даже не знал, что именно спросить. — Проклятие Ксаны долгое время терзало её тело в Иншалосте. Её легкие были словно решето, и проклятье, что я наложила... Скорее всего, оно отняло у неё половину оставшейся жизни. Вернее... все те дни, которые она забыла, отправились в счёт её жизни, — султанша издала болезненный вздох, который больше походил на тихий всхлип. — Я не знала, что так выйдет. Я думала, я надеялась... что страдать за этот выбор придётся мне, а не ей. Внезапно всю грудную клетку визиря наполнило всесносящей волной скорби. Перед глазами его начали пробегать тысячи сцен, в которых она страдала: похищение, рабство, избиение, сожжение, нападение разбойников, заточение в подземельях Культа и долгое отравление ядами ведьм, затем смерть сына. Обычный человек не смог бы снести и что-то одно из этого, а она всегда поднималась всё выше и становилась сильнее. И Ибрагим был уверен, что и известие о том, что именно шехзаде Баязид убил Селима, Хюррем бы смогла пережить. Она бы не забыла, но боль бы притупилась со временем. И теперь собственная дочь вонзила в её сердце нож. Теперь кровь из этой раны не остановится и будет течь, пока жизнь не покинет её измучанное тело. Ибрагим машинально схватился за перила, чувствуя, что по-иному не смог бы сдержать эмоции. Эта маленькая девица перед ним совершенно не знала свою мать, раз использовала такое колдовство. И добила её собственными руками. — Такую вину не сможет смыть никакое время, султанша... — сухо прохрипел Ибрагим, пошевелив челюстями взад-вперёд, сдерживая эмоции. — Живите же с этим. Осуждать вас я больше не стану. Мне остаётся лишь оставить вас на суд Всевышнему. — Боюсь, наши с ним пути вряд ли пересекутся, паша. Моя душа проклята, если вы ещё не поняли, — в глазах Михримах, наполненных глухой скорбью и принятием, промелькнули циничные смешинки. — Любой, чьей души коснулось колдовство, встретит свой конец в беспространстве, а не перед Аллахом или шайтаном. То же касается и вас, не забывайте об этом. Паргалы открыл было рот, чтобы усомниться в словах ведьмы, как крики, завывания толпы и звуки выстрелов из аркебуз внезапно стали ещё громче и отвлекли его. Отголоски стали более различимы, и Михримах расслышала отрывки фразы: "Отдайте нам эту колдунью!" — Оздемир убедил всех, что я ведьма. Видимо, припомнил мне связи с Ишкибалом, когда мы были в городе и когда был убит Капудан Паша. А поскольку Оздемир — мой муж, ему верят на слово. — В кои-то веки вы перещеголяли свою валиде, — язвительно прошипел паша. — О вас судачит весь город. Неровен час, и стены этого дворца разрушат, чтобы заполучить вас. Не Сандро, не Ксана — именно вы станете главным злом, впустившим Культ так глубоко в сердце Империи. — Хорошо, — прохладно констатировала Михримах, заставив Ибрагима удивлённо поднять брови. — "Хорошо"? — переспросил он раздражённо. — И что вы этим хотите сказать? Михримах повернулась к нему лицом с довольно решительным видом. — Если вы хотите избавиться от Оздемира, дядя, у вас есть только один шанс. Малейшая ошибка будет стоить жизни не только вам, но и всей нашей семье. Боюсь, настал тот день, когда никому, кроме вас, я не смогу это доверить. Ибрагим напрягся всем телом, предчувствуя весь тот ужас, что собирался обрушиться на него из уст юной ведьмы.* * *
Когда она слегка приоткрыла глаза, первое, что она увидела, — это слепящий свет. Всё тело было окоченевшим, хотя она чувствовала затылком, что была покрыта испариной — и ей должно было быть жарко, а не холодно. Ей казалось, что в груди разбился огромный стеклянный шар, наполненный осколками от картечи. В голове переливались чьи-то голоса, под веками проносились картинки одного и того же назойливого содержания, и она чувствовала, что не может от них избавиться, словно сходит с ума. В носу стоял запах крови, и во рту чувствовалось железо. Но пробирающая дрожь в теле и хаос в мыслях отступали, едва она чувствовала чьё-то мягкое согревающее прикосновение к ладони. Она открывала и закрывала глаза — и каждый раз со светом видела размытую фигуру белокурого ангела. Пришёл ли он, чтобы забрать её душу? — Госпожа! Госпожа, вы очнулись! Девушки, позовите лекаря! — в ушах набирал громкость знакомый женский голос. — Ах, госпожа, как вы нас напугали… Мы думали, что вы не проснётесь… — Тише, Фюлане-калфа! — осадила её другая наложница. — У Хатидже Султан от тебя голова разболеется! Хатидже медленно проморгалась, чтобы сфокусировать зрение, и вяло посмотрела на своих прислужниц. Попытавшись привстать, она моментально испытала режущую боль в виске и затылке, после чего со стоном легла обратно на подушку. Калфы тотчас засуетились вокруг неё. — Госпожа, вам плохо? — Аллах всемогущий, снова кровь! Скорее, где же лекарь? Хатидже приложила ладонь туда, где болело больше всего, и почувствовала, что кожа от прикосновения увлажнилась. Со странным взглядом она посмотрела затем на свою ладонь и увидела следы крови. Только тогда, когда рассудок уже более-менее вернулся в реальность, она поняла, что у неё был серьёзный ушиб черепа. Даже шевелиться было больно, будто собственная голова ей совсем не принадлежала. — Что… Что случилось? — Пожар был, султанша, сильный пожар! Вы упали и ударились головой о подоконник… Слава Аллаху, он не забрал вас, и лекарь сказал, что серьёзных повреждений нет. Побродив взглядом по своей постели, Хатидже вдруг резко вспомнила о том, о чём думала последние часы, будучи в полубреду. — Кто здесь был со мной? Кто навещал меня? — спросила она с едва скрытым придыханием. Калфы переглянулись в недоумении. — Мы никого не видели, госпожа… Никого, кроме лекарки и ваших служанок. — Так и есть, госпожа, — кивнула вторая с озабоченным видом. Разочарование было слишком ощутимым. И она могла поклясться, что её ладонь всё ещё чувствовала тепло единственного человека, в котором она видела столько покоя для своей истерзанной души. Неужели это было наваждение? Она настолько отчаянно хотела его увидеть? — Где Ибрагим Паша? — вздохнула изнеможённо Хатидже, зажмурившись и попытавшись вспомнить, что произошло прошедшей ночью. Наверняка её супруг мог дать ей объяснение того, что вчера расшатало весь дворец. — Паша Хазретлери в покоях Повелителя, — ответила Фюлане. Внезапно султанша вздрогнула, будто её разум что-то осознал из ранее услышанного. — Что вчера случилось? — превозмогая боль, Хатидже повернула шею в сторону своих служанок. — Ты говорила о пожаре, какой ещё пожар? — А вы ничего не помните, госпожа? Ох, боже, наверное, это последствия удара… Вы были на ужине с Повелителем, султанша. Потом кто-то уронил свечу, и начался пожар. Его не успели потушить, и двое гостей Повелителя погибли… — Что? Кто погиб? Как так вышло? — К сожалению, мне неизвестны их имена, госпожа, простите, — опустила голову Фюлане. Хатидже выдохнула и заметила, что вторая калфа — кажется, её звали Гюльризе — как-то косо поглядывала на другую служанку, когда та рассказывала о пожаре. — Гюльризе-калфа, тебе есть, что сказать? Говори, — угрожающе понизив тон, потребовала Хатидже. — Простите, госпожа, я не имела в виду ничего плохого, но… — Говори, не томи! — Говорят… Говорят, что за пожаром стояла Михримах Султан Хазретлери… — Язык бы тебе оторвать! — тут же вспыхнула Фюлане. — Как ты смеешь такие порочащие вещи говорить о Валиде Султан?! Гюльризе тотчас переняла лицом цвет мрамора и испуганно воззрилась на Хатидже, что заметно посуровела во взгляде. — Султанша, простите! Я не смела такое говорить! Это лишь слухи… — Которые ты разносишь, Гюльризе-калфа! — ткнула её в плечо Фюлане. — Как ты можешь верить в такую чушь! — Но ведь у дворца собираются разъярённые люди, которые называют нашу госпожу… нашу госпожу… — задохнулась Гюльризе, проглотив ужасные слова, за которые ей бы вырвали язык. — Хатидже Султан, молю вас, сжальтесь! Я всего лишь хотела, чтобы вы знали, что происходит… Дворец и город не умолкают, люди требуют объяснений! Все видели, как полыхал дворец, все думают, что этот тот же адский пламень, что пожирал и Стамбул недавно... Все думают, что шайтан притаился в самом дворце... Фюлане тревожным и одновременно заискивающим взглядом посмотрела на Хатидже, которая уже не глядела в сторону нечестивицы, посмевшей говорить такие слова о члене династии. Кажется, Хатидже и сама начала что-то вспоминать: лицо её постепенно бледнело, а глаза наполнялись ужасом. — Стража, — позвала негромко Хатидже, и бдевшие привратники тотчас оказались внутри. — Заберите эту хатун и накажите её за то, что она посмела разносить грязные слухи о Михримах Султан. Стражники, поклонившись, схватили Гюльризе под локти и потащили вон из покоев Хатидже Султан. Султанша провожала её мрачным взглядом, чувствуя, как сильно сохло в горле от понимания, насколько далеко уже распространились слухи и неповиновение, если даже дворцовые калфы верили в то, о чём говорили неверные. — Госпожа, госпожа моя, сжальтесь, прошу вас!.. Когда голос её затих за дверьми, Хатидже подозвала взмахом руки Фюлане, и та поспешила помочь госпоже осторожно приподняться на постели. Голова всё ещё гудела и отзывалась болью на любое резкое движение. — Гюльризе накажут, — вздохнула Хатидже и тут же подняла пронзительный взгляд на подобравшуюся от этого взора Фюлане. — Это должно быть в назидание не только тем, кто распространяет такие слухи, но и тем, кто смеет даже задумываться об их правдивости. — Конечно, госпожа… — смочив горло, просипела Фюлане, опустив голову. — Никто во дворце и не смеет… — Не лги мне в лицо. Говори мне правду, Фюлане-калфа. Кто распорядился сказать, что пожар вспыхнул по неосторожности слуг? — Сюмбюль-ага… А ему сказал Адиль-бей… Значит, приказ шёл от Мехмеда. Хатидже скорбно опустила ресницы. Получается, дело и впрямь было в Михримах. Всё, что у самой Хатидже осталось от воспоминаний с прошедшей ночи, это сплошной зелёный дым вокруг них, запах крови и страха. А все лица, слова, крики… Всё было смазано. В дверь постучался лекарь, предложивший сделать госпоже перевязку. Позволив врачевателю делать своё дело, Хатидже отдала последние приказания Фюлане и вдруг схватила её напоследок за локоть. — В моих покоях ведь кто-то был, да, Фюлане? — выгнув бровь, спросила Хатидже. — Не рискуй лгать мне во второй раз, хатун. Поколебавшись, Фюлане покорно сдалась под натиском страха быть наказанной, как Гюльризе. — Алеш-эфенди здесь был, султанша… Он очень просил нас не говорить вам… — расценив молчание своей госпожи как угрозу, она поторопилась добавить: — Он очень беспокоился о вас, не отходил от вас всё это время... В груди Хатидже тотчас разлился тёплый мёд, и по ощущениям даже головная боль отступила, ей стало легче дышать. Значит, ей не показалось. Значит, он тоже тосковал по ней. Подавив слишком сладкую улыбку, султанша вздохнула полной грудью. — Хорошо, Фюлане. Никому больше об этом не говори. — Как прикажете, госпожа. — Принеси мне завтрак и… то бордовое платье. И... вот ещё что, — наклонившись к уху своей служанки, Хатидже зашептала ей деликатные указания. Немного покраснев, Фюлане поклонилась госпоже и тотчас испарилась. Хатидже позволила лекарю наложить на рану новую стерильную ткань, улыбаясь своим мыслям и чувствуя, как сладкое тепло окутывает её со всех сторон. Она помнила о том, как они поссорились в Айя-Ирене, помнила, какое обещание он дал господу после того, как использовал запрещённое для себя колдовство и «утратил свои крылья». Помнится, покойная Гюльфем говорила ей, что она слишком без остатка отдавалась чувствам, теряла себя. Тогда, когда в первый раз вышла замуж, она постаралась вложить всю себя в свою новую семью — и лишилась её. Затем был Ибрагим Паша, и она так долго верила в то, что если наступит на горло своей гордости, то он всегда будет рядом с ней, будет любить её так же беззаветно, как готова была любить его она. Она ревновала, терзалась сомнениями, целовала ему руки, сидела у него в ногах, когда тот ссорился с Повелителем из-за Хюррем, и всё же он изменил ей с калфой и разбил ей сердце. Затем выяснилось, что все эти годы в самых далёких и неприступных твердынях его сердца живёт лишь одна женщина — та, с которой он всю жизнь бесконечно соперничал. В браке с Ибрагимом она чувствовала, будто её качало маятником из стороны в сторону: редкие моменты нежности Ибрагима сменялись холодностью и отстранённостью, обидами и жаркой страстью, будто он пытался забыться в её объятиях, утолить свою алчность её унижением. В конце концов нежность превратилась в тревожность, а тревожность в постоянное ощущение одиночества. Едва она чувствовала, что теряет его, ей казалось, что она теряет и свою жизнь, свой смысл. И только когда их отношения окончательно охладели, она узнала, что жизнь её не закончилась на этом. Чувствуя, как пылко бьётся в груди её сердце при виде Алеша, при мыслях о нём, она чувствовала счастье, робость — и огромный страх. Что, если он отстранялся от неё, когда чувствовал, что её любовь растёт и крепнет? Что, если он вовсе не хотел её в своей жизни? Он говорил, что их чувства взаимны, но Хатидже уже давно не была цветущей девушкой, которая бы верила в то, что словам мужчины можно верить. Ибрагим Паша был тому доказательством. Но если Всевышний допустил, что её сердце может снова полюбить, значит… Вся та боль, что она испытала к сегодняшнему дню, лишь должна была открыть ей глаза, позволить им встретиться и найти друг друга. Окрылённая этими мыслями и чувствами, Хатидже осторожно поднялась с постели с перебинтованной раной, морщась от подступающей к горлу от головной боли тошноты, и позволила прибывшим наложницам одеть себя. Когда дело было сделано, Хатидже отпустила девушек и, увидев робкий кивок Фюлане-калфы, исполнившей её волю, улыбнулась. Оставшись в одиночестве, Хатидже медленно приблизилась к окну и обняла себя руками. Возможно, она поступала эгоистично. Но она должна была его увидеть, потому что сердце её чувствовало неладное. А за столько лет жизни во дворце она уже на горьком опыте смогла убедиться в том, что шестое чувство никогда не обманывало её. Услышав шустрые шаги за дверью, она не сдержала улыбку на лице. Двери не успели полностью открыться, как между ними пролетел Алеш, устремившийся сразу к кровати султанши. Отдёрнув балдахин, он увидел пустую постель и оторопел. Затем резко покрутив головой, он увидел Хатидже у окна, и морщины на его лбу разгладились. Однако моментное облегчение сменилось мраком на его лице, и он осуждающим взглядом впился в несчастную Фюлане, которая начала отодвигаться в сторону выхода. Хатидже видела, что Алеш был готов поддаться инстинкту и сорваться прочь от неё. Он ненавидел, когда ему лгали. В глаза ей бросилось, какие глубокие синяки залегли у него под глазами и как подрагивали руки от усталости. Когда дверь захлопнулась, Венедиш покорно опустил плечи и дёрнулся в сторону выхода, когда султанша сделала к нему робкий шаг. — Постойте, Алеш… Не уходите. — Фюлане сказала, что вы почти не дышите. — Он отказывался смотреть на неё, и голос его был пронзительно холодным. Хатидже остановилась. — Там в лазарете мучается несколько обожжённых евнухов и наложниц... Как вы могли воспользоваться моим страхом, чтобы заставить встретиться с вами? Это ребяческий поступок, пани, и вас он не достоин. Горло её стало сухим, и все слова умерли на её губах. Она опустила голову, и Алеш увидел, как плечи её задрожали. Ей стало настолько стыдно за себя и одновременно обидно из-за его реакции, что первым импульсом, который она почувствовала, было осадить его ещё сильнее, сказать что-то язвительное, отстраниться, однако… Так она бы действительно доказала, что поддалась своему ребячеству. Голова всё ещё болела и вдруг раскалилась ещё большим спазмом. Она тихо зашипела и приложила ладонь к голове, схватившись другой рукой за подлокотник кушетки. Нервно вздохнув, Алеш не смог побороть волну ошпаривающей печали, когда он видел её страдания, и потому тотчас оказался подле неё, принявшись деликатно осматривать её голову. — Вас не тревожит, что меня могли увидеть? — спросил он негромко. Хатидже робко подняла на него мутноватый взгляд. — Тревожит, — призналась она так же тихо, — но не так, как предстоящая битва, на которую ты отправишься… Её шёпот был столь чувственным и интимным, что он забыл, как дышать, так и потонув в этом тёплом взгляде цвета верескового мёда. Ладонь его так и осталась запутанной в её бронзовых волосах, и он не сразу очнулся от этого наваждения. Как и она, он не мог забыть о той их ссоре в Айя-Ирене, но и не мог забыть, какую непозволительную злость испытывал к её супругу, когда он посмел даже взглянуть на неё осуждающе после всего, что ей пришлось пережить. — Мы уничтожим культистов, и вы будете в безопасности, — успокоил он её с призрачной натянутой улыбкой. — Поэтому не терзайте своё сердце страхом. — Пообещай мне, что вернёшься. — Я не собираюсь умирать, пани. — Пообещай! — надавила она, подняв руки и сжав пальцами его предплечья; суровость её взгляда умиляла его. Но у него всё в груди щипало от противоречивых чувств. Он не мог позволить себе испытывать такую радость, когда на душе его было столько греха, а на руках — столько крови. Земная жизнь — пустяк, но что его ждёт дальше, вне времени и пространства? Но он и не мог никак забыть слова, обращённые к её супругу. «После войны я собираюсь уехать странствовать. И если пани пожелает, я не стану препятствовать её желанию присоединиться ко мне…» Рука Алеша дрогнула. Почему-то он испытывал нечто вроде страха, когда думал, что ему придётся озвучить эти смелые и самонадеянные слова теперь и самой Хатидже. Ведь в сущности он сказал это Ибрагиму Паше лишь из злости. Хатидже была воспитана дворцом и роскошью — и, хоть и оказалась птицей, возлюбившей свободу, как она могла стать счастливой в круговороте из бесконечного пыльного бездорожья, кочевого образа жизни и служения людям? Романтика большой дороги была близка ему, но её хрупкой жизни это могло навредить. — Пани, — проигнорировав её просьбу о клятве, он взял её руки в свои, но только чтобы опустить их вдоль её туловища. — Мне думается, ваш супруг будет не в восторге от подобных клятв или разговоров. — Ибрагим? — подняла брови Хатидже. — Почему? О чём вы? — Ваш супруг потребовал от меня оставить вас в покое. — Ах, вот как? — Линия губ султанши нервно дёрнулась. — Какая необыкновенная наглость! Он теперь требует от меня верности себе после всего, что сделал? Он хранил платок Хюррем много лет, изменил мне, госпоже, с дворцовой калфой! — Пани, я ведь тоже вам не ровня, — печально улыбнулся Алеш, заставив Хатидже замереть с полуоткрытым ртом. — Хоть я и не из деревенских, тем не менее я и не Великий Визирь и не наследник королевства, чтобы дать вам то, что вы заслуживаете. Сердце ухнуло в груди Хатидже с таким шумом, что ей показалось, будто она оглохла на мгновение. Почувствовав прилив крови к щекам, она с невообразимой тоской взглянула на Алеша и тут же отвела взгляд. На что же она рассчитывала? Она так хотела вдохнуть поглубже снова той свободы, до которой дорвалась в их совместном путешествии, но вдруг это ощущение в следующий раз, когда вокруг не будет войны, испарится? Вдруг это чувство окажется продиктовано запретностью, а выпусти дворцовая жизнь её из своих тугих силков, она вновь возжелает того комфорта и роскоши? Алеш отошёл от неё на шаг, сохраняя понимающую улыбку на устах. — Вам не нужно озвучивать свой ответ, чтобы я его понял, пани. — Он медленно зашагал к выходу и напоследок обернулся на несколько секунд. — Выздоравливайте, Хатидже. И, прошу вас, берегите себя. Когда она увидела его спину, ей стало страшно. Внутри всё затрепетало от ужаса, словно она всем своим существом почувствовала, что видела его в последний раз. Ноги её будто вросли в землю, а язык прилип к нёбу. Она не могла выдавить из себя ни слова, оторопела. Когда дверь за ним закрылась, сила вытекла из неё, и она обессиленно села на кровать, чувствуя невыносимую головную боль. Слёзы полились из глаз сами собой, и она бы мечтала, чтобы причина их была в этой мигрени.* * *
— Курва! Пустите меня, или я вам головы пооткручиваю, богом клянусь! Живо пустите! Угрозы разъярённого поляка были, очевидно, страшнее увещеваний самого шайтана, потому что через несколько секунд двери в покои шехзаде Баязида распахнулись, и в них появился Лукаш. С двух сторон за локти его держали привратники, но поляк без особого труда расшвырял их в разные стороны, обладая недюжинной физической силой. Словно одичавший волк, он покрутил головой и, обнаружив своего друга в постели, он подлетел к нему и схватил за грудки, подняв над кроватью. Спустя миг позади него снова материализовались стражи, не ожидавшие такой агрессии в адрес своего господина, и принялись оттаскивать его назад. — Пошли вон, собаки! Пошли вон, не трону я его! — на ломаном тюрском прорычал обезумевший Лукаш, и произнёс он это с таким пестрящим отчаянием, что стражники, словно заколдованные, отступили на шаг назад. Поняв, что им с наследником больше никто мешать не станет, Лукаш одно колено поставил на кровать так, чтобы приложить больше силы и приподнять шехзаде над постелью за воротник ночной рубашки. — Просыпайся, Баязид! Просыпайся, говорю тебе! — Он тряс его с безудержной силой, глаза его были наполнены кровью. — Я тебя с того света достану, живо просыпайся! Едва на бледном, обескровленном лице шехзаде проступили какие-то признаки пробуждения, Лукаш дёрнул его ещё сильнее, приблизив к себе. Веки Баязида приоткрылись. — Это ты виноват, паршивец! Ты и твоя безумная сестра! Я сначала ей голову откручу, а затем тебе, ты слышишь меня?! — Лукаш... — пробормотал Баязид, чьи глаза были подёрнуты белёсой поволокой. — Какого дьявола... Начав сознавать, что происходит, Баязид медленно поднёс руки к кистям друга и сдавил их с той небольшой силой, что у него была. — Из-за тебя и твоей сестры они умерли! — Руки Лукаша затряслись, в уголках одичавших зелёных глаз заблестели слёзы. — Бланка... Она умерла... Умерла на моих глазах! Этот кусок коровьего дерьма убил её! Убил Милоша! А они не отдают мне этого ублюдка! Это твоя сестра приказала, она прячет его! Убийцу моей семьи! Верни мне их! Моего брата и Бланку! Верни! Баязид плотно сомкнул губы, продолжая крепко сжимать кисти рук друга. Его лицо было близко, и шехзаде мог разглядеть каждую каплю гнева и невероятной горечи в его взгляде. Такая же ярость и скорбь была и в его собственных глазах совсем недавно. Он мог почувствовать кожей, как ему было плохо, — и ничего не мог сделать. Один из стражников, как оказалось, отступил ради того, чтобы позвать подкрепление. Теперь уже добрый десяток стражей оказался в покоях шехзаде, чтобы всем коллективным трудом оттащить разъярённого поляка от шехзаде. — Отойдите, псы, пустите меня! — В этот раз силы к нему применили больше, и Лукашу было труднее вырываться. — Отпустите его, — ещё сиплым от сна голосом приказал Баязид, и резкое движение на кровати вызвало у него головокружение; он схватился за голову и злобно зашипел: — И оставьте нас одних! — Шехзаде... Он напал на вас, это недопустимо... — Ты смеешь перечить приказу шехзаде? — воскликнул яростно Баязид, глядя на привратника исподлобья. — Отпустить его немедленно! Стражам пришлось повиноваться, хоть и неохотно. Лукаш с омерзением на лице дёрнулся всем телом, ткнув плечом одного из стражей. Когда они остались одни, Ефремец снова оказался около постели друга, чтобы схватить его за кусок шёлковой ткани на плече и потянуть на себя. — Поднимайся и прикажи притащить мне этого ублюдка Ишкибала! — Лукаш указал на дверь пальцем. — Живого, понял? Я не успокоюсь, пока не вытащу ему гортань вот этими вот руками! Баязид вырвался из хватки Лукаша и сел на кровати. В голове страшно звенело, и он только-только начал вспоминать, что с ним случилось. — Что произошло? — "Что произошло"? — сурово и холодно огрызнулся Лукаш, нервно усмехнувшись; сейчас он не был похож на потешающегося над всеми повесу — в нём говорили ярость, чувство утраты и огромная скорбь. — А я тебе скажу! Твоя венецианка накормила всех нас ядовитым дымом, и этот беловолосый ублюдок, и без того виновный в смерти целой ветви моей семьи, убил ещё двоих моих близких! И всё из-за пристрастий твоей ненормальной сестры! Эта проклятая ведьма виновата во всём! Если бы не она, ублюдок Ишкибал давно бы кормил червей, и они бы не погибли! Приведи мне свою сестру, Баязид, или я сделаю это сам — и тогда не ручаюсь, что она сдохнет быстро и безболезненно! — Лукаш! — взревел Баязид, услышав гнусные слова о своей семье. Силы влились в его мышцы, и он пнул ногой Лукаша в живот, отпихивая от себя. — Я не дам тебе тронуть Михримах! — Только жизни твоей семьи священны, значит?! Только они имеют значение?! А как же моя семья, Баязид? Что мне делать с этой болью и чувством вины? — Он ударил себя кулаком в грудь, и голос его сорвался. — Ты надеешься, что мы станем помогать семье убийц наших родных? Ты считаешь, что теперь я стану защищать твою проклятую семейку?! Память постепенно возвращалась, и наконец Баязид вспомнил главное, отчего его ладони вспотели, а веки широко распахнулись. В ушах оглушительно зазвенело, и он внезапно зажмурился, схватившись за голову. Он вспомнил яд, которым его отравили ассасины, вспомнил, как увидел в Меджидийе Селима — такого невероятно реального и близкого, обозлённого на него, жаждущего отмщения. Вспомнил, как признался в убийстве брата... при своей матери, Хюррем Султан. — Валиде... — прошептал в ужасе Баязид, подняв обезумевший взгляд на друга. — Лукаш, где моя мать? Это стало какой-то последней невидимой каплей. Эгоизм этого проклятого наследника окончательно разрушил его самообладание. Выругавшись, Лукаш развернулся и с рёвом пнул ногой небольшой столик, на котором стоял кувшин с водой. Упав на пол, тот с треском разбился вдребезги, и этот звук отрезвил Баязида. Лукаш крушил всё, до чего мог дотянуться: пнул сундук с доспехами, затем принялся колотить кулаками безликие стены, чувствуя подкатывавшую к глотке желчь отчаяния, пока на костяшках его не прорезалась кровь. — Лукаш! — Баязид подскочил к другу и схватил его за плечи, пытаясь урезонить. — Успокойся, брат! Успокойся! Не почувствовав удовлетворения, Ефремец-младший запрокинул голову и закричал, надрывая горло, со всей яростью, что в нём копилась. Вмиг он оказался старшим в своём доме — главой, ответственным за жизнь своей семьи. На его плечи за одну ночь взвалилась огромная ноша, а всё из-за этого проклятого колдовства. Как они посмели тронуть его семью, его плоть и кровь? Ярость уступила место затопляющей боли, и крик его заглох, превратившись в хриплый стон. Пальцы Баязида крепче сжали плечи друга. — Я лучше всех понимаю, что ты чувствуешь, брат, — сказал шехзаде. — Но не дай этому гневу управлять тобой. Ты сделаешь хуже всем. Успокойся. — Не говори мне успокоиться! — дёрнулся Лукаш, вонзившись мертвецки-ненавистным взглядом в Баязида, и стряхнул его руки с себя. — Ты сам убил своего брата, а я пытался их спасти! Но я не смог! Потому что твоя проклятая сестрица совсем выжила из ума, позволив этому бесу остаться здесь! Как ты вообще можешь защищать её? Развернувшись, Лукаш ударил кулаком стену и зажмурился, оскалившись. Затем он посмотрел прямо в глаза Баязиду, заставив того поневоле поёжиться. — Она такая же, как они, неужели ты ещё не понял этого, Баязид? Она — ведьма! Не возжелай она этого, в беспространстве во время их проклятых истязаний она бы попросту не выжила! Колдовство — это зло. Оно даёт любому, совершенно любому человеку — чудовищу или благодетелю — власть над жизнями других, совершенно бесчеловечную и несправедливую! Не задумывался, почему она вообще оказалась здесь так легко, выбравшись из Иншалоста? Приблизившись к его бледному лицу, Лукаш перешёл на ядовитый шёпот: — Потому что она — оборотень в человеческом обличье. Всё, что она делала по сей день, так или иначе было на руку её приспешникам из Ку... Следующий удар остановил поток речи Лукаша, поскольку кулак Баязида встретился с челюстью поляка. Голова его резко отклонилась в сторону, глаза распахнулись, наполнившись яростью, когда Баязид заревел на него: — Попридержи свой язык, когда говоришь о моей сестре, полоумный ишак! Я не позволю тебе... — Что сделаешь, а?! И меня грохнешь, как своего несчастного братца?! Да вперёд, смелее, Баязид, не будь трусом! Потом будешь глядеть в глаза не только моей семье, но и своей! А я с удовольствием понаблюдаю за этим с того света! Ну же, сказал — делай! Ворвавшаяся в покои Баязида неожиданная гостья прервала эту потасовку, больно шлёпнув обоих спорщиков по тщедушным спинам. — Немедленно успокойтесь, оба! — зашипела на них Зофияна. — Сейчас не время и не место для этих пустопорожних склок! Руки её были в некоторых местах запачканы кровью, как и её платье. Увидев это, Лукаш моментально успокоился, и сердце его сжалось от боли. — Это... — Матушка тебя ищет, — осадила его Соня. — Нужно решить, что делать с телами Бланки и Милоша. Освободив Баязида из своего захвата, Лукаш отступил на шаг, стерев кровь со ссадины на лице. За русыми волосами, упавшими на его глаза, было трудно разглядеть выражение на его лице. — Даже если мы отправимся в Краков прямо сейчас, от их тел уже мало что останется... Я не похороню их на этой проклятой земле... Их придётся сжечь. Прах заберём с собой. Зофияна коротко кивнула, опустив голову. Баязид мог заметить, какое измученное и уставшее лицо у неё было. Эта ночь была длинной для всех жителей дворца. — Вы собираетесь покинуть нас? — прямо спросил он у Сони, решив, что ответ Лукаша будет слишком необдуманным в данный момент. — Сейчас вас за подобное решение никто не осмелится осудить. Зофияна посмотрела на него с болью во взгляде, но она не могла скрыть и выражение едва сдерживаемой злости. Её ответом был усталый вздох — казалось, она собиралась с мыслями, чтобы сформулировать утвердительный ответ на вопрос Баязида, однако её остановила речь Лукаша. — Я не уеду отсюда, пока не истреблю каждого проклятого культиста. Каждого ублюдка, из-за которого пострадала моя семья. — Спасибо, мы... — Это не ради тебя, Баязид, — осадил его холодно Лукаш, сверкнув суровыми глазами, — я не успокоюсь, пока кровь моих родичей не отомщена в полной мере. — Я понимаю. — Это касается всех культистов без исключения, — предупредил он с едва скрываемой угрозой в голосе; приблизившись к Баязиду, он тихо предрёк ему в лицо: — Это значит, что и твоя сестра заплатит за то, чему позволила случиться. Мрачные слова укололи его в сердце, и благодарное выражение испарилось с лица Баязида. — Я знаю, что это Михримах позволила ему остаться здесь... Я сам ненавижу этого беловолосого ублюдка и вырвал бы ему печень своими руками. Но я уверен, что он контролирует её! Отравил её разум, как яд Нурбану отравил меня и всех остальных. Её нужно исцелить или, в крайнем случае, изолировать, пока мы не разберёмся с Ишкибалом. — Он исчез, — встряла Зофияна, притягивая к себе взгляды Лукаша и Баязида. — Скорее всего, он заперся вместе с Михримах в покоях Нурбану. — Что с Нурбану? — тут же вздрогнул Баязид, сжав руки в кулаки. — Надеюсь, до неё никто ещё не добрался. Ей нужно ответить за всё, что она сделала. И в первую очередь — передо мной. — А, ты же не знаешь. Померла твоя панночка, — съязвил Лукаш с ледяным выражением лица. — И убила её твоя сестрица, к слову говоря. До этого богатое на смену гримас лицо Баязида застыло в каменном выражении. — Этой ночью они на пару с Ишкибалом убили слишком многих, чтобы надеяться, что от них не будет кровью пасти до самых границ Стамбула, — выплюнул Лукаш. — Твоя сестрица такая же трусиха, как и этот беловолосый ублюдок, — кишка тонка показаться нам на глаза. Баязид поневоле прикоснулся к горлу, словно почувствовав странное удушье. В его голове зазвенело, будто в памяти прорывалось какое-то воспоминание. Ноги понесли его к выходу. — Я должен увидеть Михримах. — Какой прыткий, стоять! — Лукаш схватил Баязида за ночную рубашку и дёрнул на себя. Шехзаде повернулся к нему с озлобленной миной, и поляк, сощурившись, зашипел на него: — Если думаешь спасти шкуру своей сестрицы, не пытайся, пан. Я откручу головы вам обоим. — Что ты сказал?! — взъерепенился Баязид. Вырвавшись из хватки, он схватил предвестника за грудки и яростно встряхнул. — Если ещё слово скажешь в адрес моей сестры, я за себя не ручаюсь, Лукаш! Обрушу этот дворец на твою голову! Лукаш симметрично схватил его за грудки. — Попробуй, пан! Но твоя сестра заплатит за то, что позволила этому ублюдку поселиться здесь, как у себя дома! — Михримах тут ни при чём! А этот ублюдок обязательно сдохнет! — Не пытайся выгораживать её! — Довольно, вы оба! — закричала Зофияна, и её голос впервые сорвался на истеричные нотки. Баязид и Лукаш не успели очнуться, как обоим прилетело по смачной оплеухе. Оторвавшись друг от друга, они оглушённо уставились на предвестницу. Тяжело дыша, она буравила их взглядом. — Спорите, как дети малые! Наши враги только этого и добиваются, неужели вы этого не понимаете? Хватит, я не стану терпеть ваши склоки, кем бы вы ни были! В вашем горе виноваты Братство и Культ! Это Братство устроило смерть принца Селима, это Культу было выгодно отравить разум Ишкибала и принцессы Михримах! — Откуда ты знаешь об обмане Братства? — вытянулся в лице Баязид и тотчас скосил гневный взгляд на Лукаша. — Твоего языка дело, да? Тот безразлично пожал плечами. — Ты же не стал бы себя оправдывать. Я сделал это за тебя. Знал бы, что ты начнёшь покрывать свою сестру-ведьму, даже рта бы не открыл — разбирался бы со своей семейкой сам! Баязид закусил десну за щекой и отвернулся. — Обратите свой гнев на тех, на ком по-настоящему лежит вина за ваши утраты, — устало закончила свою мысль Зофияна. Лукаш упёр руки в боки и глубоко вздохнул. — Ты вечно видишь в людях только хорошее, Соня. — Я вижу хорошее в тех, кто наши союзники, Лукаш. Иначе в чём смысл, если цепляться друг к другу за каждый грех? Ничего, кроме склок и разочарования, это не принесёт. И всё же Лукаш не удержался. — С чего ты так уверен, что принцеска не на стороне Культа, а? — он пытливо заглянул в лицо Баязиду. — Она запросто сбежала из Иншалоста, её муж — главный охотник, душегуб и убийца, который хочет захватить власть, и она ведёт себя очень подозрительно. Она без труда может быть лазутчицей сразу на трёх сторонах, учитывая, что на её стороне Ишкибал... — Лукаш, хватит, не начинай, — раздражённо выдохнула Зофияна, потерев переносицу. Поляк перевёл взгляд на Баязида, который отказывался смотреть ему в глаза, погружённый в свои мысли. — Даже если твоя сестрица не виновна в произошедшем, не думай, что ей всё сойдёт с рук. Если у неё язык повернётся начать оправдывать себя, знай, что я это так не оставлю, Баязид. — Лукаш покачал пальцем перед другом. — За наше содействие Астрид в любом случае потребует головы Ишкибала и твоей сестрицы, будь к этому готов. А если откажешься... прольётся ещё больше крови, уж поверь. Баязид долгое время сверлил взглядом Лукаша. По такой логике, получается, и он должен был заплатить за смерть Селима — даже если сам Баязид был лишь пешкой в руках Шерали. — Михримах не пострадает, — твёрдо пригрозил шехзаде. — Я этого не позволю. Но Ишкибал... Ишкибал — другое дело. Этот ублюдок заплатит за то, что он сделал. Своей жизнью. — Так найди его! — всплеснул руками Лукаш. — Чего я сюда завалился, по-твоему? Он прячется во дворце, я чую его... — Лукаш демонстративно принюхался с хищническим видом. — Скажи своему братцу, чтобы стража привела его к нам. Идти против султана эта трусливая крыса не рискнёт. Баязид направился вон из покоев, даже не удостоив Лукаша ответом. Сжав руки в кулаки, он с разъярённым видом зашагал в сторону главных покоев, слыша позади такие же тяжёлые шаги Лукаша и Сони. Шехзаде мечтал бы увидеть прежде всего лицо своей валиде, но он боялся, что, когда мама откроет глаза, он в первую очередь разглядит в них страх и отвращение. — Повелителя здесь нет, шехзаде, — поклонились участливо привратники, когда Баязид добрался до покоев брата. — Он в зале корпуса бостанджи. — Я понял. — Кивнув Лукашу, он направился в коридор, чтобы перейти в другой павильон. — Мехмед, должно быть, решил потребовать ответа от стражей дворца. Ведь те как-то впустили культистов внутрь, и из-за них наши враги подобрались так близко к нам. — Твой братец слишком мягок для султана, — заметил Лукаш пренебрежительно, чем вызвал колючий взгляд Баязида из-за плеча. — А что, скажешь, я не прав? Будь ты султаном, ты бы давно приказал их всех казнить. Какого чёрта во время войны они прохлаждались вместо того, чтобы ценой своей жизни защищать своих господ? В этот раз Баязид смолчал, потому что был согласен. Он очень любил и уважал своего старшего брата, который открылся для него с неожиданно сильной стороны во время Культистской войны, но он не умел принимать жёсткие решения, когда это было необходимо. Иногда правосудие должно было быть жестоким. — Внимание! — раздался громкий хлёсткий приказ главного янычара. Баязид и Лукаш завернули за угол и увидели в окно центральную площадь напротив корпуса бостанджи. Шехзаде и предвестник застыли, когда увидели воинов в чёрных доспехах, выстроенных в четыре плотных ряда, и главного янычара в красном обмундировании с поднятой рукой. После приказа взмыли в воздух ятаганы: напротив каждого бостанджи, стоявшего на коленях, стоял янычар с занесённым оружием. Баязид в немом шоке сдвинул взгляд в тень павильона, где и увидел своего брата в траурном чёрном одеянии. Подле него они разглядели и силуэт Ибрагима Паши, вновь занявшего место Визирь-и-Азама государства. Он что-то настойчиво шептал Мехмеду, который стоял со скрещенными за спиной руками, пока наконец султан не вышел из тени, чтобы забрать у одного из янычар меч. Ибрагим проследил за его взглядом чрезвычайно хмуро, но покорно опустил голову и закрыл глаза. Не произнеся ни слова, Мехмед замахнулся и тотчас отрубил голову главе стражей дворца. В следующую секунду остальные янычары синхронно отсекли предателям головы, и площадь павильона залила алая кровь. Позади Лукаша и Баязида послышался тихий всхлип. Соня отвернулась, чтобы не видеть море крови. — Прости, пан, беру свои слова назад, — негромко резюмировал Лукаш и посмотрел на Зофияну. — Чего ты так расчувствовалась? Мы всю жизнь рубим культистов на жаркое, и раньше ты не хныкала при виде крови. — Замолчи, Лукаш! — зашипела на него Соня. — Ночью погибли двое наших родичей, и тебе хватает совести так говорить? Они умерли на моих глазах! — И на моих тоже, и что? Я предпочту пойти и открутить головы их убийцам, чем сидеть и страда... Соня прошла мимо него, выставив плечо и задев его насколько возможно больно. — Ты бесчувственный ишак, Лукаш. Я тебе говорил об этом? — не отрывая глаз от происходящего на площади, спросил Баязид. — Тебе бы стоило последовать мудрому совету Зофияны. — Увидев секундное недоумение на лице поляка, он уточнил с едким видом: — И научиться молчать. — Чья бы корова мычала. Когда Мехмед снова скрылся в тенях павильона вместе с Ибрагимом, Баязид направился дальше по коридору, но далеко идти не пришлось: брат-Повелитель вскоре сам вышел к нему навстречу в сопровождении своего главного визиря. Увидев Баязида, они остановились, и взмахом руки падишах приказал своим сопровождающим стражам уйти прочь. Среди них Баязид заметил и бывшего преданного союзника покойного Мустафы, Али-агу. Видимо, теперь он в Мехмеде и впрямь видел достойную замену покойному господину. Когда они остались наедине, повисла тяжёлая угрюмая тишина. Ибрагим переводил взгляд с Баязида на Мехмеда, но не решался встрять. Так и продолжалось бы — в духе их покойного отца — очень долго, если бы Лукаш не издал громкий вздох. — Никто не может вслух сказать, что наш пан убил своего брата? — Поляк хлопнул по плечу шехзаде. — Мы уже выяснили, что он это сделал не по своей воле, так что предлагаю сосредоточиться на поиске реальных мерзавцев. Один из них как раз прячется тут где-то, как крыса... Но Лукаш словно исчез из их поля зрения, и мир сузился до двух братьев. — Как ты мог такое скрывать от нас, Баязид? — холодно спросил Мехмед в лоб, сжав руки в кулаки. — Когда мы горевали по Селиму, терзая себя, что его душа осталась не отмщена, ты просто затаился и отмалчивался. Словно предатель. — Как мог такое рассказать? — в тон ему ответил Баязид, подняв печальный взгляд на старшего брата. — Как я мог причинить вам ещё большую боль? Так ранить валиде? Я собирался нести этот груз в одиночку. — Это не самопожертвование, Баязид, — Мехмед вытянул руку, в которой был зажат окровавленный ятаган, и погрозил им перед братом. В точности как делал их отец. — Это трусость. Ты испугался признать свою вину, посмотреть нам в глаза. С ятагана Мехмеда капала кровь, и почему-то впервые закалённым солдатам, кем были Ибрагим, Лукаш и Баязид, это причиняло какой-то необъяснимый дискомфорт. Лукаш вдруг внимательнее присмотрелся к лицу старшего из османов и заметил, что в тенях коридора почти не было видно его глаз: они будто сливались с тёмными кругами на нижних веках, на зрачках не было видно даже бликов от факелов. Выглядело это внушительно. — Да, брат. Я струсил, — сдался Баязид, опустив плечи. — Селим до сих пор преследует меня. Он меня не простил... Я и сам себя не могу простить. Даже если Шерали меня обманул, кровь его всё равно на моих руках. — Вы отомстите ему, шехзаде, — неожиданно заступился за него Ибрагим. Когда Мехмед искоса посмотрел на дядю мёртвым взглядом, тот выпрямил спину. — Эта война унесла многие жизни, Повелитель. И всё началось с Культа. Для начала мы уничтожим его, а затем Всевышний рассудит, кто заплатил за свои грехи, а кто — нет. Мехмед не сразу ответил. Вернув свой взор Баязиду, он долго и пристально вглядывался в его бледное лицо, и можно было заметить, как тяжело ему это давалось. Он был зол, в нём бурлили страх и чувство утраты. Но всё же он должен был поступать мудро, ведь в первую очередь он — султан, и лишь во вторую — брат, сын и отец. Обойдя Баязида, Мехмед направился к себе. Ленивым взмахом руки дав сигнал следовать за собой, он в полной тишине повёл эту процессию в свои покои. Затем остановил одного из стражников на своём пути. — Вы нашли Ишкибала? — Повелитель, он сам пришёл к вам. Культист в ваших покоях, — поклонился бостанджи, который выглядел заметно расслабленным, когда его миновала участь казнённых соратников. — Вместе с Алешем-эфенди. Не успел Мехмед среагировать, как с разъярённым рыком Лукаш пронёсся мимо него. Баязид бросился вслед, пытаясь удержать друга от опрометчивых действий. Почти отбросив привратников покоев Мехмеда в сторону, Лукаш ворвался внутрь, словно ураган, и хищно огляделся. Ишкибала в его молодом облике — ублюдок, видимо, снова колдунские штучки использовал — держали под мышки двое янычар, а сам он флегматично взирал на поляка и процессию позади него. Подле него стоял и Алеш со скрещенными на груди руками. — Молись своему вонючему Мола Фису, если хочешь выжить, кусок коровьего дерьма! — заревел Лукаш, чьи глаза налились кровью, когда он стрелой метнулся к Ишкибалу. — Сейчас самое время, потому что я тебя выпотрошу наизнанку! Янычары успели оттащить в сторону Ишкибала, но один из кулаков всё-таки врезался в лицо культиста, и первая кровь брызнула на ковёр. В следующий миг позади Лукаша оказались Баязид и Алеш, скрутившие руки ему за спиной. — Успокойся, Лукаш! — осадил его Алеш. — Мы здесь не за тем, чтобы снова проливать кровь! Тот отчаянно вырывался, но на помощь к шехзаде и Венедишу пришли и остальные стражники, уже наученные горьким опытом обращения с предвестником. Сдерживать этот польский ураган усилиями менее дюжины воинов было бессмысленно. — Какая предсказуемая реакция, — изобразил зевок Ишкибал. — Тебе хватает наглости смеяться надо мной? — нервно рассмеялся Лукаш, затем моментально замолчал и стал выглядеть по-настоящему жутко. — Я не Милош, ублюдок, и не стану церемониться с тобой. — Почему ты так разозлён? — поднял бровь Ишкибал. Лукаш настолько был оглушён вопросом, что перестал вырываться. Его лицо нервно дёрнулось. — А ты подойди поближе... — попросил он убийственно сладко. — Пусть твоё жалкое гузно не оберегают эти хлопцы, и я тебе расскажу, почему я, курва, разозлён... Ишкибал поднял взгляд на остальных посетителей покоев султана. Все на него взирали с нескрываемым презрением. — Этой егозе можно не бояться, предвестнический дар его защитит, — оскорбительно кивнув на Лукаша, будто тот был вещью, поддел их энтропант. — А вы не кидаетесь на меня, потому что боитесь? Видимо, это чувство сильнее вашей утраты? Мехмед исказил губы в неприятной усмешке и лёгким взмахом ятагана дал отмашку своим воинам поставить Ишкибала на колени. Парой ловких ударов янычары выбили из него весь кислород, заставив закашляться, и Мехмед в пару шагов оказался напротив него. Замахнувшись красным от крови ятаганом, он тотчас со свистящим звуком сделал разящее движение сверху-вниз. Ишкибал почувствовал, что его ранили, только тогда, когда по груди с шеи потекла тёплая кровь. Он сделал ему небольшой, но унизительный надрез на шее. Схватив затем энтропанта за шкирку, Мехмед медленно подтянул его к себе. — Ишкибал, твоя жизнь значит не больше, чем жизнь вонючей вши. Я могу убить тебя, когда захочу. Ты в моём дворце. В моей власти. — Ты не убьёшь меня, султан, так к чему эти нелепые угрозы и демонстрация силы? Ты слишком беспокоишься за свою сестрёнку. — Намекаешь, что Михримах может умереть вслед за тобой, если я отрублю тебе голову? — спросил Мехмед. — Догадливость — ваша семейная черта, полагаю... — Что ж, мы узнаем, правда это или нет, — холодно улыбнулся ему Мехмед. Сместив хватку со шкирки Ишкибала на его белые волосы на затылке, он сжал их в кулак и дёрнул вниз, заставляя энтропанта взглянуть на себя. Улыбнувшись выражению на его лице, Мехмед обратился к старшему предвестнику: — Алеш-бей? — Это чушь, — покачал тот головой. — Чувственно подопечный ощутит утрату своего наставника, но точно не умрёт. В серых глазах на долю секунды проступило сомнение, но Ишкибал был слишком хитёр, чтобы так быстро сдаться. — Михримах не умрёт физически. По крайней мере, не сразу. — Неужели? И что же это значит? — Если я не буду контролировать её колдовство, оно выйдет из-под контроля — и то, что произошло этой ночью, будет происходить регулярно. Михримах станет совершенно неуправляемой. — У неё есть семья, которая о ней позаботится. И дюжина предвестников, чтобы сдержать её проклятие. Не считай себя столь значимым, Ишкибал, — выплюнул брезгливо Мехмед, отпуская культиста и давая знак янычарам поднять его на ноги. — Пока что все беды Михримах были связаны исключительно с тобой. — Она бы давно стала безвольной марионеткой в руках Каллисто, если бы я не решил оставить ей волю. — Считаешь, тебе пятки теперь должны за это целовать? — оскалился Лукаш. — Ты — убийца, который найдёт любое оправдание своим гнусным делам! — Убийца? Хм... — едва слышно хмыкнул Ишкибал. — Что ж, убийц тут много собралось в одной комнате... Господу впору от ужаса замлеть. Братоубийца, отцеубийца, отступник, лишивший жизни многих невинных, и султан, отрубивший голову половине корпуса стражей. И, разумеется, я — ваш скромный покорный слуга. — Как ты смеешь? Что за дерзость! — мертвенно-холодно прошипел Ибрагим Паша, чувствуя навязчивое желание отрубить ещё одну голову прямо здесь. — Проклинать другого всяко проще, когда не видишь своих собственных рук, по локоть в крови. Знаете же? Если и есть кто-то, перед кем после смерти придётся отвечать, — он с театральным видом посмотрел наверх и ехидно усмехнулся, — то мы все с вами встанем там в одну шеренгу. Правило непреложно: "не убий". И неважно кого и как. Или вы считаете себя выше своего бога? Вы решаете, чьи жизни бесценны, а чьи жизни можно отнять? Хм, пожалуй, хотелось бы жить в мире, где сам Всевышний бы нас оправдывал, и законы бы работали для всех, кроме нас, ведь мы на самом деле так хороши в своих глазах. Но увы, ему наплевать. Таких, как мы, накопилось у него многовато, чтоб разбираться. Смиритесь с этим. От такой наглости и неуместной пафосности лицо Лукаша перекосило. — Интересно, как ты будешь щебетать с вырванными зубами... Алеш выставил ладонь, призывая Лукаша помолчать. На Венедише не было привычной рясы, значительно обеднявшей его облик, — сейчас он был в удобном лёгком доспехе, вид которого был воинственный, и Лукаш знал как никто другой, что с его сводным старшим братом дел не стоило иметь. Невзирая на внешнюю мягкость и гуманность, Алеш был неистов, когда дело касалось отпетых мерзавцев. — И к чему вся эта высокопарная речь? — поинтересовался он нарочито вяло. — Полагаю, ты высунулся из своей норы не просто так, Ишкибал. Говори, что ты хотел. — Хоть один здравомыслящий человек в этой шайке задал правильный вопрос, прежде чем кидаться с кулаками, — пожаловался, покачав головой, Ишкибал, стирая кистью руки кровь с лица. — Я пришёл предложить помощь. В этот раз по-настоящему. — К дьяволу твою помощь! — рявкнул Лукаш, заставив Баязида усилить свою сдерживающую хватку. — Если ты считаешь, что это тебя спасёт, ты ошибаешься! Я скормлю тебя собакам, но даже так не дам тебе сдохнуть так просто! Ты умрёшь только тогда, когда попросишь прощения у моего брата и Бланки! — Я прошу прощения, — спокойно отозвался Ишкибал, подняв глаза и смело встретившись взглядом с оторопевшим Лукашем. — Я бы и раньше это сказал, но, полагаю, тебе извинения нужны не больше, чем корове — седло. — Ты... Ты не человек, а чёртов демон... — процедил сквозь зубы Лукаш, желваки его ходили ходуном под скулами. — В тебе нет ни капли сострадания, ни капли совести. Алеш сощурился и внимательно смотрел в глаза Ишкибалу. Что-то в серых глазах говорило ему о том, что энтропант не лгал. В кои-то веки. — То, что я не рву на себе волосы, не говорит о том, что я не сожалею. Я позволил колдовству Когтя возыметь контроль над моим рассудком. Поддался себе прошлому. Но моё самобичевание не вернёт тебе брата, и всё, что я могу сделать, это дать тебе возможность добраться до этой твари Каллисто. — Каллисто? — нахмурился Алеш, скрестив руки на груди. — Я не чувствовал её присутствие здесь. — А зачем? — хмыкнул Ишкибал. — Эта паучиха может дёргать за ниточки, даже будучи на другой стороне континента. В её руках сын этой венецианки, поэтому она и вынудила её сунуть сюда свою голову и пожертвовать своей жизнью. Принцесса пыталась помешать её планам, но сила Когтя и... неожиданное признание принца Баязида выбросили Михримах из рамок самоконтроля. А поскольку мы с ней связаны, возбуждающий всё дурное яд и катализирующий эту ярость артефакт затмили и мой рассудок. В ушах Баязида от этих слов снова что-то загудело, и он зажмурился — другие звуки вдруг все одновременно заглохли на фоне этого отвратительного гудения. Ишкибал тем временем дёрнулся, чтобы дать понять стражам, что тем больше не нужно держать его скрученным в три погибели. Получив немое согласие от падишаха, янычары немного ослабили хватку, и колдун смог выпрямиться во весь рост. — Я слишком хорошо знаю эту ведьму, — продолжал энтропант. — Я знаю, как она мыслит. До этого, признаться честно, я собирался остаться в стороне, поскольку отказался от колдовства. — Что за чушь ты несёшь? — спросил хмурый Баязид. — Есть причины. Теперь это бессмысленно, и я сам лично хочу поквитаться с этой тварью. Я никому не позволю использовать меня, как куклу. — Где Михримах? Почему она не пришла с тобой? — спросил Мехмед. Ишкибал уже открыл рот, чтобы сказать, что она осталась в покоях покойницы, как в дверь влетел Адиль — хранитель султанских покоев и командир разведки падишаха. Отдышавшись, он выпрямил спину и с суровым видом отчитался: — Повелитель! Халиль и Джамиль вернулись! Глаза Мехмеда тотчас загорелись. Это были разведчики, которых он посылал в Иншалост по указанным на карте потайным путям, чтобы в последний раз предложить решить дело дипломатически. Воодушевившись, Мехмед дал рукой знак впустить их. — Ведите их сюда, немедленно! — Повелитель, они в лазарете. — Ранены? — Нет, но ради вашей безопасности они в тюлевой комнате. Обойдя Адиля, Мехмед со всех ног бросился в лазарет, напоследок приказав и янычарам с Ишкибалом последовать за ними. Баязид отпустил плечи Лукаша и встретился с ним взглядами, но так ничего и не сказал. Обменявшись какими-то немыми советами с шехзаде, Лукаш направился следом за султаном и его стражниками. — Алеш, посмотри, как там наша валиде, — бросил напоследок Баязид, потупив взор. — Я не могу сейчас доверять никаким лекарям. И... если ей будет плохо, когда она проснётся, прошу тебя... Венедиш понимающе кивнул. — Я попытаюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы унять её страдания, Баязид. Обменявшись с предвестником-полукровкой похлопываниями по плечу, шехзаде направился за своим братом. Уже в лазарете они, что удивительно, не услышали ничего, кроме пугающей тишины. Лазутчики-переговорщики лежали на койках, окружённых полупрозрачными ширмами. Были видны только тёмные силуэты, но Халиль и Джамиль не двигались, даже когда в лазарете стали слышны шаги. Они должны были знать, что государь к ним придёт лично — но продолжали неподвижно лежать. — Они мертвы? — настороженно спросил Мехмед у одного из лекарей. Тот помотал головой. — Нет, Повелитель, когда Адиль-бей ушёл, больше никто сюда не заходил... Они разговаривали, и мы их осматривали... Повелитель! Мехмед даже не подумал о собственной безопасности и смело дёрнул на себя тюль, чтобы посмотреть в лица разведчикам — живым или мёртвым. Лекарь испуганно прижал руку ко рту, но султан даже не шелохнулся. Глаза Халиля и Джамиля были закрыты, и выглядели они вполне безмятежно. — Они дышат. Так почему они не просыпаются? Вы им что-то подсыпали? — Ибрагим Паша сверху вниз посмотрел на лекаря; предательства можно было ожидать от кого угодно. — Учти, если ты что-то скрываешь, — визирь провёл ребром ладони по горлу побледневшего лекаря, — голова твоя полетит вслед за головами тех, из-за кого в наш дворец сегодня проникли враги. — Паша, как можно! Когда Халиль-бей и Джамиль-бей прибыли, они были очень уставшими, изнеможёнными, всё время просили пить... Я им дал только хлеб и воду! Но у них был зеленоватый цвет лица... Чтобы обезопасить Повелителя, я настоял занавесить их койки ширмами... — Зеленоватый? — спросил, выгнув бровь, Ишкибал. Попытавшись сделать шаг, он был остановлен жёсткой хваткой янычар. — Мне нужно посмотреть на них. Позволите, светлейший государь? Бросив на него мрачный взгляд из-за плеча, Мехмед только вздохнул и закрыл глаза, отходя от постелей. Янычары поняли молчаливый приказ своего владыки и отпустили Ишкибала. Культист подошёл к спящим разведчикам и нагнулся, чтобы рассмотреть их поближе. Действительно, лица их были бледными с зеленоватым оттенком. Энтропант отодвинул воротник рубахи ближайшего к нему лазутчика, чтобы увидеть шею, и застыл. — Что ты делаешь? Они были похожи на едва усопших мертвецов, хотя было видно, что дышали вполне размеренно. Он мог из тысячи узнать эти вздувшиеся синие вены на шее, часто-часто бившиеся о кожу. Ишкибал успел только отскочить назад, выставив руки в разные стороны, и закричать: — Отойдите! В следующую же секунду с совершенно обезумевшими глазами, полными животной ярости, оба разведчика бросились на посетителей лазарета. Янычары моментально закрыли собой своего падишаха, обнажив ятаганы, и единственный звук издал лекарь, заверещав нечеловеческим голосом, когда Джамиль-ага вонзился своей стальной хваткой в горло Ишкибалу. Ещё секунду назад казавшиеся болезненными, но похожими на людей, теперь они утратили всё человеческое в облике. Доспехи с них сняли, оставив в узких приталенных рубахах, потому стало казаться, что их неестественно изогнутые руки были плотно обтянуты сероватой кожей. Ишкибал зашипел, пытаясь отодрать от себя Джамиля, когда второй, Халиль-ага, обнажил рот, полный острых зубов. Он сгорбился, хищно оглядывая испуганных людишек, и облизнулся. Ишкибал ударил ногой Джамиля в живот, но хватка лишь усилилась. Джамиль распахнул рот и вонзился зубами в шею энтропанта, словно желая отодрать от него кусок плоти. Заорав от боли, Ишкибал тотчас пришёл в себя и, воззвав к своему колдовству, левой рукой врезался прямо в его грудь. Пальцы были вытянуты и напряжены, и колдовского толчка хватило, чтобы Джамиль резко оторвался от шеи своего противника, чтобы зареветь диким животным криком. Ощерившись, Ишкибал тотчас сконцентрировался и заморозил ему сердце. Сиплый стон был похож на противный скрежет по металлу, и Джамиль рухнул на пол. Рот, наполненный чужой кровью, выглядел пугающе. Халиль-ага засипел в тон ему и тотчас отскочил на полусогнутых ногах в другую часть лечебницы. Выход был перекрыт, деваться ему было некуда. — Что ты натворил, пёс?! — зашипел на энтропанта Баязид. — Его нужно было оставить в живых, чтобы допросить! Словно не слыша его, ослабленный Ишкибал упал на одно колено, схватившись рукой за рану на шее. По ладони его потекла струйка крови. Увидев это, лекарь взвизгнул и заискивающе посмотрел на государя, которому до предателя дела никакого не было, а броситься к раненому культисту самому у врачевателя не хватило смелости. Мехмед, распахнув глаза, наблюдал за происходящим, пока не опомнился и не вытащил собственный ятаган. Баязид инстинктивно преградил ему дорогу, неотрывно наблюдая за Халилем. — Нет, брат, ты не можешь рисковать собой! — Отойди, Баязид, — приказал ему султан. — Нечисть снова проникла в сердце моей семьи, и в этот раз я мешкать не стану. — Повелитель, если вы погибнете, Империя будет обречена на поражение, — пытался вразумить его Ибрагим, тоже обнаживший своё оружие и вставший в боевую стойку. — А если владыка Империи будет вечно стоять в стороне, мораль наших солдат окончательно упадёт. Я должен встретиться с этим злом лицом к лицу, Ибрагим Паша. Переубеждать Мехмеда, такого же упрямого и решительного, как его покойный отец-Повелитель, было бессмысленно. Дав команду стражникам прикрывать его, он начал медленно приближаться к загнанному в угол Халилю. — В кого они их превратили? — прошипел Ибрагим недоверчиво. — Это не похоже на колдовство псионики, с которым мы имели дело раньше. Они похожи на гулей, которыми детей в колыбелях пугают. — Их воля подавлена... как у мертвецов, хотя они... всё ещё живы... — с трудом объяснял Ишкибал, откашлявшись кровью на мрамор; увидев это, он цинично усмехнулся сквозь боль. — Я бы рассказал, но... — Лекарь, помоги ему, — выплюнул раздосадованно Мехмед, и врачеватель осторожно засеменил к энтропанту наперевес с чистыми тряпками и антисептическими растворами. — Если Сандро научился такому, дело осложняется... Что нужно сделать, чтобы их обезвредить? Ужасный скрипучий голос Халиля разрезал тишину. Сгорбленный, похожий на вурдалака или вампира-бескуда из славянских легенд, он хищно рассмеялся в лицо своим недругам. — Й-е-если хо-ч-чеш-шь, чтобы это ф-фсё окончилос-с-ь, с-слуш-шай прика-с-с моего гос-сподина... — прошипела живая нечисть в лице бывшего лазутчика. — Прин-нес-си Ш-ш-абаш-ш-а Коготь и голову полукроф-ф-фки с сущ-ществом в её утробе... — Он говорит о Феме? — задохнулся Баязид, тотчас оскалившись. — Вот ублюдок! Мало ему шехзаде Матео, он решил забрать и твоего ещё нерождённого шехзаде, брат! Мехмед задрожал — но не от страха, а от едва сдерживаемого гнева. Увидев излюбленную реакцию ярости, Халиль загоготал во всё горло, и это спровоцировало Мехмеда. Взорвавшись яростью, он занёс ятаган над головой и бросился на нечисть. — Брат, нет! — заорал Баязид, кинувшись за ним. Ишкибал что-то хрипло пробормотал, когда ему вдруг стало вмиг нечем дышать от невероятного давления на грудь. Воздух из лазарета словно выкачали за секунду. — Остановитесь немедленно, — прозвучал безапелляционный приказ. Мехмед остановился, как вкопанный, успев лишь единожды уклониться от костлявого захвата Халиля и нырнуть под его протянутую руку. Он мог ударить его ятаганом прямо в спину, оказавшись сзади, но приказ остановиться подействовал и на него. Ноги его ослабели, и он застыл. Ишкибал повернул голову на звук и увидел Михримах в проёме дверей. Нечисть повернулась к ней, но сковывающее движения колдовство будто спало, поскольку Халиль в следующую же секунду бросился на ведьму. — Ми... хримах... — едва слышно прошептал Ишкибал, не успев даже осознать, какой смертельный страх прошил его. Он ещё никогда не имел дел с колдовскими гулями — вопреки преувеличенной персидской мифологии, они не были уже усопшими тварями, а вполне живыми, лишь со сломленной волей. Никто ещё не мог поднимать мёртвых, но если Сандро дошёл до такого уровня контроля над волей... Но Михримах даже не дёрнулась, когда увидела стремительно несущуюся к ней смерть. Она лишь лениво подняла руку ладонью вниз, и губы её слегка приоткрылись: — На колени. Ведомый приказом, Халиль как будто врезался в невидимую преграду перед ним; резко остановившись, он раскинул изогнутые под неестественным углом руки в стороны — и рухнул на колени перед Михримах, запрокинув голову. Только сейчас Ишкибал увидел, как ярко блестел золотом пояс на платье султанши. Глаза Ишкибала стали огромными. Это был переплавленный в очередной раз Коготь Шабаша. Он мог почувствовать его силу даже в полубессознательном от потери крови состоянии. Михримах перевела взгляд на Мехмеда, который не сводил с неё пристального взгляда, и едва заметно кивнула. Несмотря на причины враждовать друг с другом, взаимопонимание с полувзгляда между ними всё-таки не исчезло. Оторопь исчезла, и султан размашистым ударом вонзил лезвие ятагана прямо между лопаток Халилю. Омерзительный звук рвущейся кожи заставил Баязида сморщиться, а лекаря — испуганно захныкать. Слишком много потрясений было на одного ничтожного врачевателя. Но он резко перестал скулить, когда увидел морозный взгляд Валиде Султан, вперенный прямо в него. — Отойди от него, — спокойно повелела она и подошла к Ишкибалу. Опустившись перед ним на корточки, она положила руку прямо на едва обработанную от инфекции рану, заставив энтропанта тихо зашипеть. Она даже не посмотрела в глаза своему наставнику. — Михримах, что ты... — начал Ишкибал тихо, чтобы могла услышать только его подопечная, но та уже отступила от него, а он почувствовал, что боли больше не было. От раны остался лишь шрам, а на пальцах Михримах — следы его крови. Она посмотрела на янычар, которые никак не выглядели впечатлёнными. Они синхронно переводили взгляд с трупов нечисти на свою госпожу. — Оздемир Паша был прав... — прошептал неверяще один из воинов. — Михримах Султан — ведьма. — Да, мой супруг удивительно проницателен, — усмехнулась султанша, взмахнув рукой. — Можете покинуть дворец и всем об этом рассказать. Донесите до каждого уголка города, что Валиде Султан этой империи — коварная колдунья, которая заодно с душегубами, что пришли уничтожить наши земли. Оторопевшие стражники со смесью подозрения и неуверенности взирали на госпожу, мялись, но уходить всё-таки не спешили. — Михримах, что ты делаешь? — Мехмед сжал рукоять ятагана сильнее. — Повелитель, вы знали об этом? — не удержался от дерзкого вопроса янычар. — Вы знали, что Михримах Султан... одна из... "этих"? — Что за дерзость, Дамир-ага?! — Бешенство, которое испытывал в этот момент Ибрагим Паша, заставило янычара растерянно потупить взор. — Как вы смеете так оскорблять своих господ? Михримах Султан была проклята нашими врагами, и в этом нет ни капли её вины. Именно таких неверных, как вы, используют наши недруги! Следите за своим языком! Мехмед не знал, что сказать. Отнекиваться было глупостью, молчание бы посчитали за признание, а согласиться прямо означало признать унизительное поражение. Падишах сомкнул губы, подумал немного и негромко ответил: — Трагедии моей семьи могут касаться только моей семьи. Но никогда наша Династия не делала ничего, что могло бы навредить кому-то из наших подданных. Никогда. Это невозможно. — Проклятая ведьма! — Лукашу было наплевать, что он подливал масла в огонь; Баязид потерял бдительность, и поляк в несколько широких шагов оказался у его сестры. — Наконец ты высунулась из своего логова, да?! Что, совесть взыграла у обоих?! — Лукаш! — почти в унисон одёрнули его и Мехмед, и Баязид. Ефремец себя утончённым паном никогда не считал, а потому без зазрения совести схватил султаншу за плечо, дёрнув на себя. — Я отправлю тебя прямиком к Мола Фису вместе с твоим ручным колдуном, а потом выжгу весь чёртов Иншалост! Не пытайся никого здесь обмануть! Ты получила всё, что хотели эти упыри из Культа! — он сжал её предплечье так, чтобы у Михримах хрустнули кости. — У тебя Коготь, ты запудрила мозги своей семье — и теперь эти несчастные говорят нам, чтобы мы отдали и ребёнка Нади, и её саму вместе с Когтем Культу! А потом ты убиваешь их, чтобы мы не могли выпотрошить из них всю правду! — Лукаш, не здесь, хватит! Не переходи границы! — угрожающе зашипел Баязид и наконец принял самое разумное решение; указав рукой на дверь, он приказал жёстко: — Выйдите все! Приказ очевидно был адресован всем, кто не принадлежал к их семье. Янычары, поскрипев зубами, с недовольными лицами удалились, прихватив с собой и полумёртвого от ужаса лекаря. — Они последуют твоему совету, Михримах, — процедил Мехмед, убирая меч в ножны. — Ты ведь знаешь о том, что около дворца уже собрались те, кто требовал твоей головы? — Да, — Михримах равнодушно пожала плечами. — Пусть их ярость станет ещё сильнее. В конце концов они направят её на Культ. — Ты совсем утратила свой рассудок, Михримах? — не поверил её словам Мехмед. — Ты подумала о нас, о чести нашей семьи? Что будет с нами, когда это кончится? Что будет, когда люди поймут, что слухи о тебе правдивы? Это будет конец нашей Династии! Душа отца проклянёт нас с того света! — Эта ведьма не думает ни о чём, кроме того, чтобы выслужиться перед Культом! Неужели здесь все, кроме меня, такие тугодумы?! Свяжите её и отнимите Коготь! Она виновата в смерти наших родичей, и Астрид потребует её головы. Как и головы этого ублюдка. — И что тогда будет? — выгнула бровь Михримах, сощурившись. — Это вернёт тебе брата? Думаешь, вы сможете уничтожить Культ без нас? — Мы — предвестники, ведьма, а это значит, что мы с молоком матери впитывали науку уничтожения таких, как ты! Этот выродок околдовал тебя с самого начала и заставил переметнуться, потому что без тебя они бы ничего не добились! — Лукаш повернулся к Баязиду и Мехмеду. — Не будьте дураками и хоть раз в жизни последуйте моему совету! Если для вас всё это до сих пор казалось огромным совпадением, тогда не удивляйтесь, когда Культ порвёт вас на кусочки! — Считаешь, ты можешь противостоять Культу? — издевательски хмыкнула султанша. — Даже если избавишься от меня? — А ты проверь, — угрожающе прошипел ей в лицо Лукаш, тотчас посерьёзнев. — Что ж... — Михримах посмотрела за спину Лукашу и встретилась глазами с Ибрагимом, который едва заметно кивнул ей. — Пожалуй, я не против. Изящно развернувшись, она распахнула двери и покинула лазарет, оставив всех позади себя полностью поражёнными услышанным. — Михримах, что у тебя на уме? — нагнал её в коридоре Мехмед. — Ты не думаешь, что из-за слишком многого должна объясниться? Что произошло этой ночью, почему ты убила Нурбану и что стало с нашей валиде. Вопросов слишком много, чтобы я был к тебе столь же терпим, как обычно. — Многое изменилось, Мехмед, — бесцветно парировала Михримах, не глядя в глаза брату. Она решительно направлялась в условленное заранее место. — Если ты будешь продолжать быть такой скрытной, Михримах, я начну прислушиваться к тому, что о тебе говорят. Ведьма остановилась и, подумав, посмотрела в глаза брату лишь на пару долгих мгновений. Мехмед был настолько зол, что не успел разглядеть в лазуритных глазах проблески горя и одновременно гордости. Затем лицо её озарило фальшивой улыбкой. — Возможно, молва отчасти и правдива, брат мой. Ты не думал об этом? — Что ты говоришь, Михримах? — задохнулся от возмущения султан. Луноликая пожала плечами, изображая честные раздумья. — Сандро хитёр, но лишь тогда, когда не уверен в своих силах. Сейчас он сказал всё, как есть... Ты видел, что он создал? Это гули из наших детских сказок. Безжалостные, опустошённые, бездуховные марионетки, похожие на одичалых оживших мертвецов. И, полагаю, сопротивление Культа встретит нас именно с ними благодаря успехам Сандро в некромантии. Возможно, мы ошиблись, и раскола между ними с Ксаной не произошло... — Михримах случайно позволила своему лицу отразить волнение, тут же помотала головой и сверкнула глазами на брата, выказав раздражение. — Перестань думать, что ты возьмёшь их грубой силой, и подумай над тем, чтобы исполнить требование Сандро. — Ты... — он качал головой, отказываясь верить в услышанное. — Я не узнаю тебя, Михримах... Ты хочешь, чтобы я отдал им Турхан вместе со своим нерождённым ребёнком? — Да. — И это говоришь ты? Ты мечтала вырвать шехзаде Матео из лап Культа, а теперь говоришь, чтобы я отдал своего ребёнка этим тварям?! — он отступил от неё на шаг, оглядывая с ног до головы в ужасе и презрении. — Что это колдовство сотворило с тобой? От моей сестры ничего не осталось. — Если ты отдашь им Надю и Коготь, они уйдут. Да, ты проиграешь войну, но всё снова станет как раньше. У тебя целый гарем наложниц, только и ждущих, чтобы ты подарил им возможность зажить роскошной жизнью султанш. Одна любовь уйдёт, придёт другая, и твоё горе однажды утихнет. Много детей гибнет в первый год жизни... Подумай об этом, Мехмед. Помни, что ты в первую очередь султан, и лишь во вторую — отец и брат. Она словно читала его мысли. И она зашагала дальше, оставив обездвиженного от шока Мехмеда стоять посреди коридора. Наконец дорога снова вывела их к Меджидийе и небольшой парковой зоне подле павильона. Теперь великолепное архитектурное сооружение ансамбля Топкапы было похоже на обуглившийся кусок камня. Выйдя на заснеженное поле, Михримах повернулась к остальным. Ибрагим Паша встал чуть поодаль, чтобы оказаться между Михримах Султан и её "противниками". — Вечером начнётся наступление, — она сбросила с себя отороченный мехом кафтан, чтобы остаться в рубахе, зашнурованном корсете и шароварах. — Давай, польская выскочка, если ты считаешь, что можешь противостоять культистам без меня, иди сюда и сразись со мной. Оторопевшие Баязид, Лукаш и Мехмед во все глаза смотрели на молодую султаншу, заплетавшую волосы в хвост. Ишкибал продолжал неотрывно глядеть в лицо Михримах, которая словно забыла о его существовании. Лукаш же плотно сомкнул губы и взглянул на султана, затем показательно кивнул на ятаган в его ножнах. — Одолжите мне своё оружие, милостивый пан-султан? — подчёркнуто вежливо попросил предвестник. Он хотел — правда хотел — пригрозить ему, что и волос не должен был упасть с головы его сестры, но почему-то сердечная боль не позволила ему. Выдержав тяжёлый взгляд поляка, султан расстегнул портупею и передал ему ножны. — Лукаш, не смей! — пришёл в себя от нелепости ситуации шехзаде Баязид. — Это она пригласила меня, пан, — Лукаш размял шею, плечи и начал поигрывать мускулами, готовясь к драке. — Так что толкуй со своей сестрицей, а не со мной... Хотя нет. Сначала мы выясним отношения. Потолкуешь потом. Баязид заскрипел зубами. — Михримах, что ты задумала? — Грубой силой вы не возьмёте Иншалост, — повторила Михримах сурово. — Культ будет готов к подобному. Армия будет уничтожена, если вы не будете так же хитры, как они — на их же территории. И я лишь хочу показать этой выскочке его истинный уровень. — Принцесса, это выглядит весьма внушительно, но на предыдущих тренировках ты не смогла мне и царапины нанести, — попытался остановить её Ишкибал. — Так чего ты медлишь? — выпятила грудь Михримах, обращаясь с насмешкой к Лукашу; слова Ишкибала она проигнорировала. — Попробуй ранить меня хоть раз. Если удастся, я отдам Коготь, сяду в темницу, и ты сможешь убить меня. Я даже сопротивляться не буду. У Мехмеда и Баязида одновременно сердца пропустили по удару от этих ужасных слов. — Михримах! — Прошу вас, шехзаде, не вмешивайтесь, — тихо остудил его пыл Ибрагим. — Паша, о чём ты вообще думаешь? — округлил на него глаза Баязид. Посмотрев на остекленевший взгляд Мехмеда, он возмутился ещё больше. — Брат, как ты можешь стоять в стороне? — Мы не можем больше защищать её, Баязид, — с прискорбием отозвался султан, опустив ресницы. — Она уже не та невинная звёздочка, которая нуждалась в нашей опеке. Морозно-ледяной взгляд Лукаша мог разрезать и сталь. Лицо его не шевелилось, он был полностью погружён предстоящей схваткой с той, из-за кого погибли его брат и первая любовь. Бланка умерла от того же, от чего умер тот первый разведчик, ставший гулем, Джамиль-бей... От переохлаждения и остановки сердца. Думать о том, что его единственная любимая женщина умерла от того же, от чего подохла та нечисть, было просто невыносимо. — Она должна была умереть в окружении родных, от глубокой старости... — процедил Лукаш, медленно обнажая ятаган. — Я никогда не прощу тебя и твоего прихвостня. Обоих отправлю на тот свет, раз ты сама предложила мне такую возможность, гнусная ведьма. — Если ты не сможешь меня хотя бы поцарапать, думаешь, справишься с Ксаной и Каллисто? Не говоря уже о Сандро, — бросила ему вызов с издёвкой Персефона. — Твоё колдовство бессильно против меня. Всё, что ты можешь без него, это пищать. — Помнишь, отчего умер твой братец? От самонадеянности. Вооружённый одним жалким кинжалом, он попытался противостоять некогда сильнейшему энтропанту Культа, — Михримах кивнула на Ишкибала, который сузил глаза от внезапного упоминания своего имени. — Не смей даже заикаться о его смерти, тварь! — отбросив ножны в сторону, Лукаш бросился к ведьме. Но не успел он даже приблизиться к ней, как в его лицо прилетел, по ощущениям, целый сугроб снега. Дезориентированный, он рухнул на спину и закашлялся — часть снега попала ему в рот. Быстро придя в себя, он ощутил приближение колдуньи и, перекатившись в сторону, рывком поднялся на ноги и замахнулся мечом на Михримах, вставшей к нему полубоком. Она ловко увернулась — слишком быстро, будто сам воздух бил её в спину, добавляя ей ловкости и скорости. — Ты слишком медленная! — прорычал Лукаш, совершивший обманный манёвр; сделав подсечку Михримах, он вынудил её упасть на спину. Предвестник снова замахнулся с кипящей в венах кровью. В нём говорила лишь ярость, которая давала ему огромную силу, но в то же время и слепила. Подняв ятаган, он тотчас вслед разрезал воздух, намереваясь вонзить лезвие прямо в тёплую грудь ведьмы, как в следующий миг та будто испарилась. Михримах успела откатиться за спину предвестника, поднялась на ноги и, как и минувшей ночью Ишкибал, со всей силы пнула Лукаша сапогом по спине. Заревев, предвестник грохнулся в снег, неспособный встать из-за давления стопы султанши. Баязид с огромной тревогой наблюдал за происходящим безумием, пытаясь утихомирить грохочущее о рёбра сердце. Затем встретился глазами с Ибрагимом Пашой и подошёл к нему. — Что всё это значит, паша? — процедил сквозь зубы Баязид. — Ты что-то знаешь об этом? — Нет, шехзаде, — вежливо ответил Ибрагим, не отрывая глаз от поединка. Лукаш хотел рассмеяться самонадеянности султанши. Физически он был всяко сильнее хрупкой ведьмы, а потому, едва набрав воздуха в грудь, он резко перевернулся, вынудив Михримах пошатнуться и быстро убрать ногу. Он снова собрался сделать ей подсечку, потому ведьма моментально отскочила от Лукаша на пару шагов. На лице её всё ещё была каменная маска, но и Лукаш выглядел вполне спокойно — даже слишком. Но Баязид, глядя на это, знал: внутри него ревели черти, это прослеживалось в его нервных движениях. — Чего она добивается? — спросил хрипло Баязид. — У Лукаша-эфенди, — с притворным почтением начал Ибрагим, привычно убрав руки за спину, — эмоции всему голова. Я наблюдал вчера за схваткой его покойного брата и Ишкибала. Он пытался драться с ним, полагаясь только на свою невосприимчивость к колдовству. — Глаза Лукашу застилает гнев, — вклинился Ишкибал, приковав к себе презрительные взгляды остальных. — Как и его глупому братцу. Ведьмы и чернокнижники может и слабее физически, но они хитрее, их воля обычно сильнее. Михримах хрупка, как воробушек, но она видит его насквозь. И сила Когтя ей помогает. Лукаш закричал, когда в очередной раз изворотливость Михримах вкупе с ударами ветра, безропотно слушавшегося её, чуть не повалила его с ног. Ей не нужно было применять колдовство непосредственно против него: ни псионику, ни энтропию, а уж заключение в цепи кошмарного сна и вовсе было бы бесполезным делом. Однако она чрезвычайно ловко применяла энтропию к окружающему его пространству. — Почему на него действует колдовство, он ведь невосприимчив к нему? — хмуро поинтересовался Ибрагим. — Прямое колдовство — нет, а материя, которой управляет колдовство принцессы, — вполне, — объяснил Ишкибал, чувствуя поневоле необычное возбуждение. Она дралась совсем не так, как на тренировках. В те разы ею двигали сомнение, нерешительность, из-за которых она не могла раскрыть полностью свой спящий талант. Манипулируя частицами воздуха, султанша швыряла в него снег, чтобы уклониться от режущих ударов ятагана, пинала его, лишая ориентации, но так и не наносила последний удар. "Что за нелепая попытка игры в верховную, принцесса..." — мысленно вздохнул Ишкибал, прикрыв веки. "Обучать, нанося синяки, оскорбляя и не давая ответов, так в её стиле... Да. Ксана была права. Ты бы стала хорошей ведьмой в иные времена..." Наверное, он зря переживал, думая, что колдовство высекает человеческие эмоции и из неё тоже. Она сохраняла хладнокровие, как он её и учил, — и, кажется, научилась сосредотачиваться полностью на своём противнике. Неужели смерть той, кого она называла сестрой, так повлияла на неё? Что же эта Нурбану унесла с собой в могилу? — Всё, довольно игр, никаких чёртовых царапин — я тебя просто убью, — ледяным тоном процедил Лукаш, бросив на невозмутимую Михримах презрительный взгляд. В частицах снега были и осколки льда, поранившие ему лицо. Медленно стерев кровь, он сощурился. Михримах тяжело вздохнула. — До твоего скудного ума никак не доходит, не так ли? — Что? — прохрипел он, обходя ведьму по кругу — та отзеркаливала его движения. — Чтобы тебя уничтожить, мне достаточно сделать так, — она сдвинула взгляд на меч, который держал Лукаш. Тот проследил за её взглядом и, подумав об уловке, тотчас вернул своё внимание Михримах. Однако ведьма не обманула: ятаган медленно начал нагреваться, пока держать его в руке не стало невыносимым. Ефремец с хрипом продолжал держать в руках меч, который уже становился красным. — Лукаш, брось ятаган! — крикнул ему Баязид. Но тот его не слушался. — Тем проще... этот меч... отсечёт... тебе голову... проклятая убийца... — он снова бросился на Михримах, невзирая на ожог и буквально горящую в агонии руку; ему хотелось реветь от боли, но он сдерживался. Слишком сильно было чувство утраты. Перед глазами он держал облик мёртвой Бланки. Мёртвого Милоша. Потом вспоминал осатаневшее лицо этой ведьмы и её мерзкого прихвостня, однажды убившего всю побочную ветвь его семьи. И это придавало ему сил. Он не мог допустить, чтобы на его совести был такой груз. Убийцы его семьи не имели права рассчитывать на такое лёгкое помилование. Михримах нахмурилась, не ожидая такого, и снова отскочила назад. Но Лукаш не останавливался, догоняя её и нанося удары, которые ей было всё труднее избегать, несмотря на колдовскую ловкость и силу Когтя Шабаша, добавлявшего ей сил. Наконец Лукаш, почувствовав своё тактическое превосходство, смог немного остудить свой пыл и вспомнить о тех навыках, что отличали его от простых воинов, вроде султанских янычар. — Пусть я и не так силён, как женская половина нашего рода, я всё ещё чичероне-предвестник... — часто дыша, просипел Лукаш сам себе. Ятаган всё ещё горел огнём, но он уже не чувствовал боли — словно пламя уже выжгло ему и кожу, и нервы. — Жаль, что я слушал уроки мамки с горем пополам... Опустив правую руку с мечом, он сжал левую в кулак и сосредоточился на неподвижной Михримах, внимательно наблюдавшей за каждым его шагом и вздохом. — Даёшь мне право хода, значит? Как любезно. Она раскалила меч Лукаша до такого состояния, что у него из глаз потекли слёзы, хотя на деле ни мускул ни дрогнул на его вспотевшем от агонии лице. Но он крепко стоял на ногах, несмотря на то, что те уже подрагивали от напряжения и боли. Затем она взмахнула другой рукой и попыталась оттолкнуть его излюбленной вибрацией воздуха. Энтропия была всё ещё прекраснейшей и сложнейшей ветвью колдовства. Управлять материей было восхитительно — но и столь же опасно. — Сражение двух чернокнижников — это сражение силы воли, — вслух произнёс свои мысли Ишкибал. — И побеждает тот, чья воля сильнее. Лукаш тотчас выбросил вперёд руку, которую всё ещё держал сжатой в кулак, и резко разжал пальцы, когда почувствовал колыхание колдовства подле себя. Воля предвестника моментально погасила мерзкое колдовство — и не только: сконцентрировавшись и застонав от напряжения, он швырнул этот же импульс обратно в Михримах. Не ожидавшая такого выпада султанша распахнула глаза и, оторвавшись от земли, упала на спину. Лукаш не стал терять своего шанса и снова бросился к ведьме. — Михримах! — кинулся к сестре на выручку Баязид, но был остановлен самым неожиданным человеком. Ибрагим крепко сжал пальцы на плече младшего шехзаде. — Отпусти меня, паша! — Доверьтесь нашей султанше, шехзаде. Она знает, что делает. — Расслабься, принц. Если что-то пойдёт не так, я разниму их, — заверил скалившегося шехзаде Ишкибал и сощурился, добавив тише: — Я и забыл, что в их семейке есть такие фокусы... — Чем отличаются предвестники от предвестников-проводников? — спросил Мехмед хмуро. — Турхан говорила, что большей силой в клане обладают женщины, верно? — Да, — ответил Ишкибал. — Женщины-предвестницы могут развеивать колдовство вокруг себя, а проводникам приходится концентрироваться на этом. Поляк запросто может погасить раскалённый меч, ведь в этой стали колдовство принцессы... Но гнев всё ещё мешает ему догадаться до этого. — Помри наконец, проклятая ведьма! — тем временем закричал Лукаш, замахнувшись мечом над лежавшей на снегу Михримах. — Это тебе за моих родных! Юная ведьма усмехнулась. — Знал бы ты, как им уже всё равно на твою месть, — ударила его словесно Михримах. Волна ярости поднялась так же стремительно, как и ятаган Лукаша промахнулся мимо цели. В голову ему ударила кровь, и он потерял бдительность. Порыв ветра снова сбил его с ног, погода становилась всё хуже и хуже — что играло Михримах на руку. — Усложним задачу. — Ведьма взмахнула рукой, и из-за угла показались двое её немых стражников. Ишкибал тотчас узнал этих людей. — А вот теперь это станет и вправду интересным, — хмыкнул Седрик, скрестив руки на груди и потерев друг о друга большой и указательный палец. — Кто это? — спросил Баязид. — Заколдованные стражи подземной лаборатории принцессы. Почти как те гули, с которыми вам довелось познакомиться, только не столь мерзкие. — Трое против одного? — зарычал Лукаш, продолжая стирать мешающую кровь с лица. — Мерзкая ведьма... — Думаешь, Сандро или Ксана имеют понятия о чести? Весь Культ набросится на тебя целой сворой, — ехидно бросила ему она и рукой указала своим покорным слугам направиться к Лукашу. — Убить его. Ишкибал не удержался и рассмеялся в голос. Бездна, она повторяла его же слова во время тренировки. Что за удивительная крошка. Стражи Михримах были вооружены до зубов — Ибрагим Паша об этом позаботился. Из всех зрителей он больше всех сохранял хладнокровие. Знал, что для него больше не было пути назад. Возможно, он ещё пожалеет о том обещании, что недавно дал молодой копии Хюррем Султан, но совесть и здравый смысл почему-то убеждали его, что он поступал полностью правильно. Служа ей, он чувствовал, что отдавал какой-то огромный долг Сулейману. Необходимость парировать удары грубой силой, Лукаш снова забыл о своей предвестнической сущности. Отражая удары ятаганом, он хрипел, ругался самыми изощрёнными проклятиями, но когда увидел, что Михримах стояла в стороне и никак не реагировала, то застыл на месте. — Почему ты не дерёшься? — процедил он ненавистно. — Позови ещё своего паршивого энтропанта, втроём вы только больше меня разозлите, но убить ты меня не сможешь. — Подумай для начала, как избавиться от моих марионеток. Не трать понапрасну силы. Обогнув одного из стражей, он ударил его обратной стороной рукояти по затылку, заставив упасть в снег и потерять сознание. Мокрый от тяжёлой и затянувшейся схватки, Лукаш тяжело дышал, глядя на последнего своего врага, грудью защищавшего свою госпожу, что взирала на него из-под полуопущенных век с пренебрежительным взглядом. Ишкибал разочарованно выдохнул, глядя на весь разворачивающийся перед его глазами фарс. — Всё-таки он туповат, — заметил энтропант, закатив глаза. — Принцессе осталось только в лоб сказать ему, что он может использовать её колдовство против неё. Глупец. Избавившись от неё, он избавится и от остальных марионеток. — К чему всё это безумие? Как это поможет при осаде? — спросил Мехмед, внимательно следивший за дракой. Ему было противно разговаривать с Ишкибалом, но больше ему хотелось понять, для чего Михримах устроила эту показательную порку Лукашу. — Связь между ментором и подопечными сильнее и интимнее, чем семейная, любовная или псионическая. Если убить ментора, это если и не убьёт, но на какое-то время опустошит подопечного. Снизит его мораль. Поэтому во время осады стоит помнить, что менторы пойдут драться в самую последнюю очередь. — Пустив связанных с собой подопечных на смерть, как пушечное мясо? — презрительно выплюнул Мехмед, посмотрев на равнодушный профиль Ишкибала. — Именно так. — Ты бы и Михримах использовал и выбросил, чтобы защитить свою шкуру. — Нет, — отрезал Ишкибал, даже не глядя на Мехмеда, которого едва не потряхивало от презрения к энтропанту. — Отчего же? Проникся какими-то человеческими чувствами к ней? Или так боишься за свою бесполезную шкуру? Ишкибал сначала не ответил, а потом, немного подумав, улыбнулся. — К чему эти вопросы, милостивый государь? — он лениво посмотрел на Мехмеда. — Я ведь всё равно не уйду с этой войны живым. Когда в очередной раз Лукаш пропустил удар, он наконец догадался, что силы его были на исходе, а мерзкая ведьма всё ещё стояла без единой царапинки на теле. Ятаган уже даже не горел огнём, и предвестник отбросил его от себя, инстинктивно подняв руку, чтобы посмотреть на ожог. Вопреки его надеждам, от ладони остался лишь обуглившийся кусок плоти. Ему стало мерзко на это смотреть, к горлу подступил комок, и он процедил сквозь зубы проклятье, после чего от досады ударил кулаком по земле. Из-за снега получилось слишком мягко, и ему стало ещё больнее от того, что он не мог справиться с мелкой ведьмой. "К чёрту... Если Милош не смог справиться с Ишкибалом... Проклятье, я не смог даже поранить эту малявку, а ведь она колдует без году неделю..." И всё же он довольно долго продержался. Гнев ему действительно не давал достаточно сил, чтобы справиться с ней. Однако ему удалось отразить её колдовство, хотя Лукаш всегда считал подобные таланты предвестников слишком явными отголосками колдовства. Он старательно гнал от себя мысли, что их сущность была обратной стороной того, что они ненавидели. Наверное, Милош бы сказал, что оружие врага нужно использовать против него самого. Быть может, в этом и был секрет. Гнев мешал ему мыслить рационально, видеть очевидные вещи. Лукаш поднял голову и увидел, что Михримах всё ещё стояла со скрещенными руками, а её оставшаяся на ногах марионетка ожидала его следующего шага. — Это всё от этого Когтя, ведьма, не думай, что эта сила принадлежит тебе. — Вряд ли тебя это успокоит, если Коготь попадёт в руки твоему врагу. — Это ты так предупреждаешь нас, что отдашь артефакт своим союзникам из Культа, когда мы отправимся на осаду? Михримах изобразила усталый вздох, будто происходящее ей невероятно наскучило. — Зря погибли твои родичи, — покачала головой она. — От вас, как оказалось, никакого толку, хоть всю деревню предвестников бы отправили на осаду. Видимо, вся твоя семья этой ночью отправится на убой, словно домашняя дичь. Что ж, тогда не стоит так переживать из-за гибели брата и этой... девицы. Имя её не помню. — Ты! — задохнулся от ярости Лукаш. Она повторяла одно и то же — каждый раз, когда он медлил. Провоцировала его. Он закрыл рот и больше не добавил ни слова, сделав взамен глубокий вдох и выпустив клубок пара изо рта. — Ты всё равно скоро встретишься со своими родичами на том свете, — пожала плечами Михримах. — Ну же, безродный плебей. Умри сейчас или умрёшь этой ночью. Выбор твой. Взмахнув ладонью, Михримах дала немой приказ своему воину броситься на Лукаша. Тот увернулся от удара, нагнулся и ударил под колено противника. Затем ловко развернулся и пнул его, перекатившись на снегу, чтобы уклониться от невидимого колдовского толчка Михримах и наконец поднять с земли ятаган. Обманутый стражник, всё с тем же непроницаемым лицом, как у куклы, развернулся и бросился за Лукашем. Михримах поняла, что он наконец-то выбрал её своей целью и выбросила вперёд руку, чтобы оттолкнуть его от себя. Но Ефремец был к этому готов, более того: ожидал именно этого. Снова сжав руку в кулак и разжав пальцы тогда, когда Михримах бросила в него сгусток своих чар, он подавил колдовство и набегу отшвырнул его обратно в неё. Султанша снова увернулась, но ятаган Лукаша уже сверкнул в её глазах, нависший прямо над её головой. В этот раз сердце доселе спокойного Ишкибала дрогнуло, и ноги сами понесли его к Михримах. Лукаш краем глаза увидел, что через несколько мгновений до него доберётся клинок околдованного стражника. У него была пара секунд. Михримах попыталась подняться на ноги, но Лукаш живо схватил её за кисть руки, чтобы грубо развернуть вокруг своей оси и заломить ведьме руку за спину. Оскалившись, Михримах затаила дыхание и стрельнула предостерегающим взглядом на Ишкибала, который уже готовился отшвырнуть Лукаша прочь от неё. Этот взгляд, кричавший ему остановиться, пригвоздил его к земле. Лишившаяся концентрации Михримах потеряла контроль над немым стражником, и тот застыл, как вкопанный. Лукаш, тяжело дыша, прижал к её горлу ятаган. — Всё, больше фокусов нет, ведьма? — процедил он, не скрывая возбуждения и самодовольства в голосе. — Ты обещала дать мне возможность сделать с тобой всё, что мне заблагорассудится... — Ты долго соображал, — свободной ладонью Михримах вцепилась в острое и тончайшее лезвие, моментально обагрив белый снег кровью. В этот раз жар стал действительно невыносимым — казалось, даже в самом сердце вулкана было прохладно по сравнению с этим ощущением. Лукаш не смог сдержать яростного стона, когда почувствовал, что не только ладонь, но и торс, плечи, даже голова начала гореть огнём, будто в его мозг вонзили тысячи раскалённых игл. Лукаш запрокинул голову, стиснул зубы и завыл, как раненый медведь. Всё его тело задрожало, но он отказывался сдаваться. — Ну же, ты ведь предвестник! — зашипела Михримах, чувствуя раздражение от того, что Ефремец отказывался убирать от неё свой клинок. Перед глазами всё заплыло, и ему показалось, что даже сталь ятагана начала плавиться. Но если он отпустит сейчас эту ведьму, то всё будет зря. И тогда малявка будет права: осаду им не выиграть. Если в подземельях поляжет и оставшаяся часть его семьи, на небеса к Милошу и Бланке он точно не попадёт. Пусть этот огонь погаснет, но он не может опустить ятаган, не может отступить, чего бы ему это ни стоило! Почему же он чувствует, что весь горит, хотя пламенем охвачена лишь его ладонь? "Потому что ты винишь себя за нашу смерть, Лукаш..." — словно в полубреду он услышал свои мысли, которые в голове его прозвучали мягким, но упрекающим голосом Бланки. "Ты горишь в огне своей совести..." Он мог увидеть её огромные светлые глаза, наполненные теплотой и одновременно строгостью. Они так и говорили ему потушить этот внутренний пожар спасительной прохладной водой. Пусть этот вулкан в его сердце утихомирится, а вместе с ним уйдёт и эта боль, вызванная мерзким колдовством. "Я виноват... Это я мешкал, был слишком слаб, и потому они погибли..." — мысленно стенал предвестник. "Прости меня, брат... Прости, милая Бланночка моя... Я стану сильнее и обращу Иншалост в груду пепла, клянусь вам!" Когда он почувствовал, что слёзы из его глаз стали холодными, агония начала медленно отступать, и следующим чувством оказалась невероятная эйфория. Будто нарывающая рана перестала зудеть и пульсировать болью, и вслед за этим наступили облегчение и мягкая нега. Это дало ему сил. Распахнув красные от напряжения глаза, Лукаш выпустил наружу свой гнев — и вместе с этим криком он поглотил и колдовство Михримах. От раскалённого клинка пошёл пар. По шее Михримах потекла лёгкая струйка крови. Мир закружился, слился в цветах, и обессилившего Лукаша в следующее мгновение уже сзади сдавили руки Баязида. Ишкибал внимательно осматривал раны Михримах. — Выбить бы из тебя эту дурь, принцесса... — прошептал он, оглядывая её бледное, но довольное лицо. Михримах ему ничего не ответила, убрав от себя его руки и поднявшись на ноги. Она всё ещё отказывалась говорить с ним. Лукаш был в сознании, но полностью истощён — и практически повис на Баязиде. — Надеюсь, он выучил урок, — сказала она, стирая с пальцев и шеи кровь. Благодаря Когтю Шабаша, её силы были приумножены многократно, и самоисцеление давалось ей практически без труда. Баязид хмуро посмотрел на влажное лицо Лукаша, затем перевёл взгляд на Михримах, которая вперилась глазами туда, где стояли Мехмед и Ибрагим Паша. Визирь быстро подошёл к ним и без лишних вопросов забрал Лукаша, перекинув его руку себе через плечо. Ишкибал, стиснув зубы, отошёл прочь от подопечной, посчитав, что устроит ей порку чуть позже. — Я знаю, о чём ты хочешь спросить меня, — тихо прошептала Михримах. — Ты помнишь мои слова у тела Селима? Что я уничтожу своими руками того, кто убил моего брата, — она посмотрела ему в глаза и затем кротко обняла его плечи одной рукой, уперевшись лбом в его ключицу. — Ты совершил ужасный грех, Баязид... Кровь Селима на твоих руках... Как и на моих руках кровь этих предвестников. Пусть нами и манипулировали, мы должны понимать, что этот шрам не стереть с наших сердец. — Я знаю, Михримах... — прошептал он ей в волосы и почувствовал жжение в глазах. — Знаю. — Но в тысячу раз больше виноват этот шакал Шерали. — Да. — И он заплатит за этот обман своей кровью. — Да. Баязид отвечал отрывисто, потому что произнеси он ещё хоть слово — голос бы сорвался. Ткань рубашки на его плече вдруг сильно сжали пальцы сестры, будто она прямо сейчас подавляла в себе бурю эмоций. — Валиде... ничего не помнит о Селиме. — Что? — произнёс он быстрее, чем осознал её слова полностью. — Что ты сказала, Михримах? Как это "ничего не помнит"? Отстранившись от брата, она убрала волосы с его лба. — Позаботься о нашей семье, Баязид. Если ты погибнешь, я тебя никогда не прощу. И храни нашу маму. Ей будет больно. Пожалуйста... будь с ней рядом. — Михримах, ответь на вопрос... — Надеюсь... когда-нибудь вы меня поймёте. — Михримах! Баязид! — до них добрался громкий голос их любимой матери. Почувствовав, как остановилось его сердце, как по коже от макушки до пят пронеслись липкие холодные мурашки, Баязид резко повернул голову туда, откуда раздался звук, и увидел свою несчастную мать. Остолбеневший и утративший дар речи, он не почувствовал, как давление с его плеча исчезло, и, когда он повернул голову, Михримах уже и след простыл.