Демоны порока

ИНШАЛОСТ

СТАРАЯ ПЫТОЧНАЯ

      Сначала он услышал воинственные вопли охотников, затем проклятия из уст Нордгрома — и тотчас все их голоса заглохли на фоне скорбного вопля неизвестной Баязиду женщины. Послышался град смертоносных и хаотичных ударов, хруст пробитых доспехов, треск рвущейся ткани и бульканье крови, в которой захлёбывался враг. Всё это произошло настолько быстро, что Баязид едва успел подняться на ноги и вернуть восприятие окружающего мира. В ушах звенело. Вдруг его локоть окружила тонкая женская рука и дёрнула так, чтобы повернуть шехзаде к себе лицом.       — Баязид! — воскликнул знакомый взволнованный голос. — Ты живой?       — Фема? — недоверчиво прохрипел шехзаде, насупив брови. — Как ты тут...       Предупредив новый обвал из каменной крошки, Надя оттащила Баязида в сторону. Мир всё ещё крутился перед глазами, но инстинкты были с ним. Ятаган, по счастью, оказался рядом, и шехзаде смог почувствовать рядом с собой дуновение от замаха меча охотника. Баязид выбросил руку с ятаганом и без труда отразил удар. Затем нанёс свой и прикончил нападавшего, вонзив ятаган колющим ударом прямо в сцепление между пластинами доспеха.       Где-то рядом с собой он продолжал слышать крики, смешанные с воем и рыданиями. Вскоре он расслышал имена погибших тройняшек и похолодел. Фема поднялась вслед за шехзаде. Баязид рассмотрел в свете жаровней её бледное лицо.       — Что с тобой? Как ты тут оказалась? — спросил он и тут же застыл. — И где Хатидже Султан?       — Она у входа в пещеру, но пока без сознания. Её ранили ещё во дворце... Но не бойся, с ней муж Лидии, он защитит её, — успокоила его Фема.       — Не бояться? Когда тётушку ранили?! — захрипел в ужасе Баязид, сжав вторую руку в кулаке. — Я сердце вырву этим ублюдкам, которые посмели тронуть её...       Мысли отвлекли его на секунду, и враг этим тут же воспользовался.       — Баязид, осторожно! — крикнула Фема и бросилась вперёд, чтобы провести рукой по воздуху перед нападающим охотником и сотворить какое-то колдовство.       Шехзаде не мог увидеть, что именно она сотворила, но внутри него зашевелилось странное чувство... отвращения. Баязид не мог понять природу этого ощущения, хотя он уже наблюдал, как Фема использует своё колдовство в Анталье. Возможно, такую реакцию на Тьму провоцировала сыворотка.       — Не вздумай впутываться в битву, Фема, — процедил яростно Баязид, отталкивая в тени предвестницу.       Битва охотников и ассасинов, которым помогали предвестники, близилась к своему завершению. Баязид принялся шустро продвигаться через дюжину врагов к лидеру охотников, сея смерть направо и налево. Нордгром, стоило отдать ему должное, искусно отбивался сразу от двух ассасинов, пока не столкнулся с шехзаде.       Ярость в крови Баязида кипела с такой силой, что он практически ничего не помнил. Тело не слушалось его и двигалось почти автономно, словно что-то внешнее управляло им, какие-то обострённые ассасинские инстинкты, но это подействовало: Нордгром начал заметно уступать шехзаде в скорости и ловкости.       Издав свирепый рёв, Баязид сделал обманный манёвр, оттолкнул Нордгрома своим весом и, сделав сумасшедший по силе замах, отрубил голову предателю. Башка охотника с хрустом оторвалась от тела и с противным звуком покатилась по сырой земле, остановившись напротив перепуганной Тицибы. Остекленевшие глаза вонзились в лицо девочки, и та, задрожав, истошно закричала. Мужчина-предвестник тут же оказался рядом с ней, окружил её своими объятиями и, заплакав вместе с ней, прижал к себе.       — Чёрт тебя дери, пан! Этот ублюдок был моим! Я должен был убить его! — услышал вдалеке Баязид голос своего друга.       В глазах потемнело. Баязид сплюнул кровь на землю, и гул в ушах стал совершенно невыносимым. В нём на секунду будто вскипела невероятная жажда крови. Страхи, до этого сдерживавшие его, отступили — и Баязид, не помня себя, набросился на оставшихся в живых охотников. Он даже не видел, что битва уже завершилась, не видел, что солдаты после смерти Нордгрома утратили свою мораль и рухнули на колени, умоляя о пощаде.       Но милосердия они не дождались. В сердце Баязида смешались лишь отчаяние, скорбь и ненависть.       Оцепеневшая Фема широко распахнутыми глазами глядела на смертоносный танец из крови, в котором закружился Баязид, снося головы врагам. В конце концов алые брызги попали на её лицо, окрасив белки глаз и даже язык. Беременная предвестница тотчас зажмурилась, почувствовав ужасную тошноту. Перед глазами поплыло, в ногах растеклась слабость, и Турхан согнулась напополам, издав тяжёлый вздох. На лбу её выступила испарина.       — Наденька! — испугалась Зофияна, выбросив свои кинжалы, и упала на колени рядом с племянницей, заботливо ощупывая её мокрое лицо. — Девочка моя, дыши! Дыши глубже, не теряй сознание!       — Живот, — простонала Турхан, чувствуя ужасные спазмы. — Очень... очень болит!       — Так нельзя, ты можешь потерять ребёнка. Нужно вытащить тебя на поверхность как можно скорее... Яниса!       Соня подняла голову, чтобы найти глазами свою сестру, но Надя схватила её за запястье и помотала головой.       — Нет! — упрямо прошипела Турхан, крепко жмурясь, чтобы стерпеть боль. — Мы должны как можно быстрее найти Мехмеда... Я чувствую, что он в беде...       Предвестница осторожно выпрямилась с помощью Зофияны. В груди всё ещё с сумасшедшей скоростью колотилось сердце, и она прижала к ней руку. Ей было невыносимо тревожно.       Когда вокруг осталось только месиво из поверженных охотников и нескольких полегших в бою ассасинов, настали долгие и тяжёлые минуты скорби. Баязид в каком-то оглушённом состоянии стоял в центре круга, очерченного телами своих врагов, и молчал. Яниса обнимала обеими руками головы мёртвых дочерей, рыдая так сильно, что, казалось, её лёгкие вот-вот разорвутся. Юстас пытался успокоить свою единственную выжившую дочь, но и сам нуждался в утешении. Литовец едва сохранял рассудок, с ног до головы умытый в крови врагов, но даже вид убитых охотников не давал его душе успокоения. Несмотря на смерть обидчиков, его девочки не поднялись из могилы. Чувство вины и скорби грызло так сильно, что не давало очнуться.       Лукаш посмотрел в сторону пещеры, из которой пришли его родичи, и увидел пришедшую в себя Хатидже Султан, которую под руки вели две девушки из гарема султана. Лицо султанши было измождённым, нездорово бледным, её заметно трясло в лихорадке. Сместив взгляд, предвестник увидел огромный багровый след на её плече, наспех перевязанном подручными средствами.       Сквозь полуопущенные веки Хатидже Султан посмотрела на последствия бойни и горько зажмурилась. Даже плакать и кричать больше не было сил. Ужасы войны словно стали чем-то естественным.       — Будь проклят тот день, когда мы пришли сюда... — рыдала Яниса надломленным, полным ужаса голосом. — Будьте все прокляты! За что же нам это? О, Господи, за что?!       Лукаш мрачно смотрел в сторону Баязида, видя последствия резни, которую он учинил. Посмотрел на Надю и Зофияну, затем осмелел и взглянул на своих родичей. Волосы на голове Лукаша зашевелились, когда он увидел, какой ужасный взгляд был у Тицибы. Девочку всю трясло: она пребывала в немом шоке и бездумно смотрела куда-то в пустоту... но губы её улыбались какой-то неестественной, жуткой улыбкой.       Они пришли на помощь османам в борьбе с культом. Колдовство против них было бессильно, но истинный враг оказался сокрыт в тени. Они пришли, потому что Тодор угрожал Астрид раскрытием её грязного секрета. Теперь Тодор был мёртв, но загвоздка была в том, что скользкий поляк и это продумал.       В случае его безвременной кончины ещё один хранитель тайны в Кракове тотчас раскроет её тому, кто мог уничтожить весь клан предвестников в отместку за это предательство, мотивированное корыстью и беспринципностью Астрид. В конце концов, они оказались в ловушке Тодора Гладышевича... из-за Нади, которой они пришли на выручку.       — Ты... дрянь... — оторвавшись от своих детей, захрипела Яниса севшим голосом. Поднявшись с колен, она начала переставлять ноги в сторону Нади. — Из-за тебя... это всё из-за тебя... Из-за тебя мои девочки погибли! Мало тебе было убить Тодора? Нашему клану настал конец — и всё это из-за тебя! Какого чёрта ты жива, а мои дочери умерли?! Отвечай!       Зофияна закрыла своим телом Надю.       — Яна, нет. Не надо, прошу тебя. Не она убила девочек...       — Чушь! — выругалась Яниса, порывисто стирая сопли и слёзы с красного лица. — Меня тошнит от твоей слабости, Зофияна! Откуда тебе знать, какую я боль испытала, если ты никогда не была матерью?! — Кинжал Янисы указал на Надю. — Эта маленькая сука кувыркалась с Тодором и заставила его помешаться на себе! А потом из-за его угроз мы отправились сюда спасать её шкуру! И что получили?! Сначала Милош и Бланка, а теперь и мои девочки!.. — Яниса пошатнулась, захлебнувшись в своём горе, и схватилась за голову. — Мало тебе было стать причиной смерти той семьи, что тебя приютила, так ты решила и нашей нагадить? Потаскуха!       Зофияна вздрогнула, почувствовав, как сзади неё что-то задрожало. Повернув голову, она посмотрела на посеревшее лицо Нади.       — Надя, ты не...       — Нет. Она права, — прошептала Фема в ответ. Она не могла не чувствовать вину, которая душила её уже долго. — Это я всему виной... каждой смерти. Лучше бы я умерла ещё в своём родном доме. Задохнулась в пуповине, и меня выбросили в холодную землю... Тогда все были бы живы.       — Надя, ты не можешь так говорить, — ахнула Соня, чувствуя затопляющую жалость к племяннице. Она обняла её дрожащие плечи, но та отстранилась от неё.       Турхан чувствовала на себе взгляды Ядвиги и Лидии, чьи родители погибли в Топкапы из-за того, что все они пришли ей на помощь. И то, что с ними рядом стояла Севен-хатун, только подтверждало это: все сошлись на ненависти к ней. Не могли же все сразу быть неправы? Если так много людей считало её виноватой и презирало, вряд ли они могли ошибаться? Даже то, что было с Тодором... в этом была отчасти и её вина. Не испытывай она тех ужасных чувств к дяде, супругу родной тётки и чужому отцу, ничего бы этого не было. Но Надя отказывалась принимать на себя до конца эту вину, потому что так оправдывала себя? Не хотела ненавидеть себя ещё больше? Это было так жалко.       Повисла тяжёлая, душная тишина. Надя неловко поднялась на ноги, отказавшись от помощи Зофияны, и зашагала к Янисе. Под аккомпанемент мрачных, полных презрения взглядов она встала напротив тётки и подняла взгляд на неё. Затем обхватила пальцами кисть, в которой был зажат кинжал, и прислонила к своей груди.       — Если тебе станет легче, убей меня, Яна. Меня и плод в моей утробе. Если это хоть как-то уменьшит твою утрату и твои страдания.       Старшая предвестница вспыхнула алым цветом и оторопела от такой наглости. Отбросив от себя руку Нади, она отшатнулась от неё в ужасе.       — Ты издеваешься надо мной? — скривившись, прохрипела Яниса, ткнув Надю в плечо. — Думаешь, это вернёт мне детей? Вернёт брата Милоша?       — Тогда что я могу сделать? — в отчаянии развела руками Надя, посмотрев на тётю глазами, полными слёз. — Скажите — и я это сделаю. Я родилась, и судьба повелела так, что я стала ребёнком, порченным грязным колдовством. Я это не выбирала... как и не выбирала влюбляться в собственного дядю. Не выбирала, чтобы Ишкибал и его прихвостни сожгли мою деревню. Я не выбирала смерть моего родного отца, который решил прийти мне на выручку, потому что я напоминаю ему мою кровную матушку. Не выбирала, чтобы матерь Астрид совершала то ужасное преступление, из-за которого она стала жертвой шантажа Тодора. Я ничего этого не выбирала, но это... не отменяет всех этих трагедий. Я просто не знаю, что мне сделать, чтобы искупить вину.       — Даже сейчас ты продолжаешь оправдываться, — сухо отрезала Яниса, качая головой с презрением, и яростно стёрла слёзы. — Я просто надеюсь, что в мире есть справедливость. Я не буду пачкать руки твоей кровью, но буду уповать на Бога. Потому что это слишком неправильно, чтобы я лишилась двоих кровинок и брата, пока ты, причина всего этого хаоса, продолжала жить в роскоши с этим тупым венценосным щенком, из-за помощи которому мы пришли сюда...       Яна не успеха вздохнуть, как у её горла материализовался клинок Баязида.       — Я понимаю вашу боль. Но вы не смеете так говорить о моём брате, — процедил сквозь зубы новый гроссмейстер Братства, стараясь говорить спокойно и вежливо. — Надя права. Не взваливайте ответственность только на неё. Вы взрослые люди и в ответе за свои решения. Все страдания начались из-за Сандро и Оздемира — и именно этот валашский выродок заложил взрывчаткой подземелье. Ваши дочери могли пострадать в потопе или оказаться под завалами. И молитесь, чтобы это было так, и их смерть не была следствием... тех ужасов, которые запечатлелись на их телах.       Яниса повернулась всем телом к Баязиду и обхватила пальцами его клинок, обагрив пальцы кровью. Ни один мускул на её лице не шевельнулся — душевная боль была сильнее физической.       — Жалкие оправдания! Мы пришли к вам на помощь, но вместо этого вы сделали всё, чтобы нам вырвали сердце! Твой брат-султан должен был защитить моих дочерей! — Яниса покачнулась от головокружения, чувствуя, как задыхается от слёз, и вдруг рядом с ней оказалась Ядвига, помогая удержаться. — Должен был...       Баязид продолжал сохранять холодный и суровый вид.       — Вы знали, на что шли. Знали, что здесь вас ждёт война. А война не щадит никого: ни грешников, ни невинных, ни взрослых, ни детей. Вы взрослые люди и должны уже научиться тому, чтобы не ныть об ужасах войны. У вас были достаточные причины, чтобы прийти сюда, и эта причина вовсе не в Наде. — Баязид грозно сощурил глаза и опустил клинок. — Я знаю об убийстве, которое совершила ваша мать. Вините только её, что она бросила вас. Где она сейчас?       Предвестники не смогли ему ответить на этот вопрос, и Баязид напрягся ещё пуще. Он повернул голову к Лукашу.       — Где Астрид?       Тот только медленно, как-то механически пожал плечами. Он всё ещё был в шоке и не мог членораздельно выражать свои мысли. Лукаш неотрывно смотрел на своего зятя, который обнимал мёртвых дочерей и бездумно смотрел в пустоту...       Однако уста Юстаса неожиданно раскрылись, и он огорошил всех ужасной правдой:       — Скорее всего, она уже на пути к порту. Радомил мне сказал, что она отправится за Алешем, чтобы убедить его вернуться с нами в Польшу... — Юстас горько посмотрел на свою огорошенную жену. — Она не собиралась помогать нам, родная. Ни нам, ни нашим девочкам. Если мы выберемся отсюда живыми — хорошо, а если нет... меньше ртов придётся кормить.       — Но она же... отправила моих девочек с султаном... — Яниса непонимающе качала головой, бегая растерянным взглядом по мёртвым телам.       — Это была требуемая цена. Ты же знаешь свою мать, Яна... — Юстас опустил дрожащий от гнева подбородок. — С самого начала ей был нужен только Алеш. И Надя, если бы она не оказалась беременна...       Юстас перевёл холодный взгляд на полукровку.       — Слышала, девочка? Считай, тебе повезло. Иначе бы оказалась ещё одной разменной монетой моей свекрови.       — Юстас, это не...       — Нет. Хватит. Я устал. Устал потакать твоей жадной матери, для которой все мы — лишь пушечное мясо, — твёрдо произнёс Юстас и, осторожно прижав к себе всё ещё улыбавшуюся Тицибу, поцеловал её в лоб. — Когда мы выберемся отсюда, мы с Тицей вернёмся в Литовское княжество. Моя девочка пережила уже достаточно.       — Юстас, она не может покинуть клан, — сурово осадила его Яниса, подбираясь шаткой походкой к мужу и опускаясь перед ним на колени. — Никто из нас не может... мы предвестницы. Мы другие. Люди нас никогда не...       Паулюс положил ладонь на щёку жены и задрожал всем телом, почувствовав, как слёзы снова увлажняют его лицо.       — Неужели ты хочешь, чтобы наша дочь ещё хоть раз пережила это? — Он перевёл взгляд на Тицибу, которая продолжала смотреть в одну точку всё с той же улыбкой. Яниса проследила за его взглядом и тут же отвернулась, захлебнувшись слезами. — Прояви материнское милосердие к ней, Яна. Я полюбил тебя такой, какая ты есть, и другие люди смогут. Астрид столько лет убеждала вас в том, что никто из простых людей вас не примет, что это кажется тебе непреложной истиной... Но это не так. Мы уедем, слышишь? Мой дед нам поможет. И всё будет хорошо. Твоя мать нас не найдёт, Яна.       Яниса отрицательно замотала головой, чувствуя, как холод разливается по всему её телу.       — Она найдёт нас, Юстас... Мы вернули предвестие, а значит... Она найдёт нас где угодно. Моя мать... не прощает предательств, — горько прошептала Яна, сжимая в руках ладонь мужа. Тоска разрывала ей сердце. — Уезжайте. Я останусь в клане. Сделаю всё, чтобы она думала, что Тициба тоже погибла. Если сможешь, спрячь её там, где она никогда не найдёт её.       Яниса уткнулась лицом в грудь мужа и разрыдалась. Юстас прижал к себе дочь и жену, сжимая их так сильно, как только мог. Голос вдруг подала Ядвига, встретившись взглядами с шехзаде.       — Для нас всех эта война закончена, ваше высочество. Мы все вернёмся на поверхность и поедем домой. С этого момента воюйте сами. А мы умываем руки.       — Ядвига, мы не можем оставить их! Надя беременна, — упрекнула её Соня.       — И что? Я не виновата, что она прыгнула в койку к султану и теперь все носятся с ней, будто только её жизнь важна. Чтобы спасти её, мы потеряли родителей и потеряли Цери и Мили. Хватит с нас жертв. Если никому не хватает духу это сказать, скажу я: мы едем домой.       — Ядвига! Как ты можешь так говорить? — продолжала возмущаться Зофияна. — Мы не можем бросить наших друзей на полпути. Мы воины, которые поклялись защищать невинных от сил колдовства!       Ядвига закатила глаза.       — В эти бредни веришь только ты, тётя. Потому что всё ещё живёшь в сказке, где мы — это какой-то священный орден, давший непреложную присягу, — выплюнула издевательски предвестница и неприязненно кивнула на Турхан. — Из-за этой беременной коровы тайну Тодора теперь узнают, и у нас даже дома больше нет. И что мы должны делать? Покорно проглотить это и пойти дальше рисковать своими жизнями? Да ради чего, чёрт подери?! Им плевать на наши потери! Раз султан уже сразил магистра — значит, он вполне справится и без нас! Эта страна не принесла нам ни черта, кроме боли!       — Да, поехали домой! — встряла решительно Лидия.       — Радомил и Сауле тоже сбежали вместе с Астрид, Соня, — кисло произнёс Юстас, подняв мрачный взгляд на свояченицу. — Если Алеш с ними, то он сможет помочь вам. Беги, пока не поздно. Всех ты не спасёшь. Хватит играть в добродетельницу. Позаботься о семье, которая у тебя есть.       — Алеш не с ними, — вдруг хрипло произнесла Хатидже Султан, приковывая к себе всеобщее внимание. Она устало покачнулась, и Севен-хатун пришлось поднапрячься, чтобы удержать султаншу на ногах. — Я видела его... он жив... и он здесь, где-то рядом...       — А ты что, предвестницей стала? — капризно прошипела Лидия. — Откуда тебе знать, что с нашим дядей?       — Тише, Лидия, — урезонила её Ядвига. — Я могу вполне поверить, что Алеш отказался. Я тоже чувствую его где-то рядом. А бабушку — нет. Значит, они ушли без него.       — Как интересно. Как же вы думали воевать, если сразу сбежали, поджав хвосты? — рассердилась Зофияна. — Вы думали, что не придётся марать руки? А потом? Думали получить кучу золота и почивать на лаврах? Это низко!       — Это называется "выживание", Соня, — угрюмо исправил её Юстас. — Мы пришли сюда только из-за Астрид, целью которой был Алеш, и из-за шантажа Тодора. Тодор мёртв, а Астрид решила отступить. Осуждай её сколько угодно, но вы и так уже лишились Милоша как будущего главы клана... Всё, довольно жертв. Отправляйся домой с семьёй, Соня.       Юстас встал и протянул руку Соне, затем на некоторое время замер, ожидая её решения. Зофияна с непоколебимой решимостью покачала головой и отвернулась, не желая принимать руку зятя. Юстас горько покачал головой и опустил руку. Внимание предвестников переключилось на Лукаша, который всё это время стоял с поникшим видом, отказываясь верить в то, что слышал.       — Лукаш, я знаю, что ты думаешь о своей семье и о том, что они делают ради выживания. Я стану последним человеком, который станет осуждать тебя за твои взгляды, потому что и сам не одобряю диктатуру Астрид. Но скажу, как есть... — Литовец обратился к шурину, который стоял с мрачным и опустошённым видом. — Теперь ты — старший наследник. Милош мёртв, и только ты можешь возглавить клан. Это твой долг и твоя ответственность. Дорога в наш краковский дом будет вскоре закрыта для Янисы и остальных. Я отправлюсь с Тицей в Литву, и с женщинами останется только Радомил, а он ещё совсем молод и неопытен. Ты должен позаботиться о своей семье.       Лукаш не ответил, продолжая хмуро смотреть в пустоту, с досадой кусая внутреннюю сторону щёк. Он совершенно не знал, что ему делать. Ладонь предвестника легла на лицо, словно он пытался отгородиться от этого отвратительного выбора.       — Раз вы и впрямь собираетесь сбежать, как крысы, желаю удачи, — цинично отозвался тем временем Баязид, скрестив руки на груди. — Оздемир перекрыл все дороги из города, вы не покинете Стамбул. Ну, разве что в мёртвом виде.       — Мы найдём способ, — рявкнул на него Юстас. — Если понадобится, мы выстелем себе дорогу домой кровью наших врагов.       — Какая доблесть! Значит, сражаться с полчищем охотников Оздемира у границ города у вас силы есть, а против Культа в заключительном сражении — хвосты поджались, и на вас нахлынули откровения про тяжесть войны? Забавно. Вы просто дезертиры.       — Следи за языком, принц! — В темноте свернула сабля Юстаса. — Иначе...       В ответ на враждебный тон литовца наручи ассасинов угрожающе скрипнули, и Юстас увидел, как грозно заблестели во мраке пещеры их скрытые клинки.       — Иначе что? — поднял брови шехзаде. — Продолжай.       У литовца скривились губы, но конфликт в зародыше пресекла Яниса, встав между мужем и гроссмейстером Братства.       — От наследников империи, построенной на крови христиан, нечего было ожидать чего-либо хорошего. Мы уходим. Лукаш! — Увидев, как плечи брата дёрнулись, Яна брезгливо нахмурилась. — Если ты не пойдёшь с нами, то можешь забыть дорогу домой. Так и знай. Тебе больше никто из моей семьи не будет рад.       Вдруг рядом с потерянным Лукашем встал Баязид, положив другу руку на плечо.       — Возглавлять кучку трусов и нытиков, которые оказались марионетками в руках глупой старухи, — вряд ли предел мечтаний Лукаша. Даже сейчас вы взываете к нему не как к члену семьи, а как к живому щиту, который должен прикрывать ваши спины ценой своей жизни. Защита женщин? Я ошибаюсь, или вы клан наёмных убийц? — насмешливо бросил шехзаде. — Жалкая манипуляция. Так что уходите. Ваша помощь нам не нужна.       Взгляды разъярённых предвестников выжидающе вонзились в лицо Лукаша, который плотно сомкнул веки и губы, не желая смотреть на родичей. Он ещё не успел подготовиться к тому, чтобы как-то воспротивиться семье. На его плече лежала рука османского принца — наследника страны, из-за которой пролилось столько крови его родичей. Он оказался меж двух огней, и это был наихудший из всех сценариев. Вдруг он почувствовал себя ужасно маленьким и беззащитным. Что его ждало дальше? Руководить остатками клана, у которого вскоре не будет даже дома? Или его ждало отречение от семьи? А куда ему пойти после всего этого?       — Твоё молчание говорит громче всего, Лукаш. — Яниса посмотрела на брата, выплюнув последнее слово с отвращением. — Трус, шут гороховый... Ты всегда был позором нашей семьи. Знаешь, никто не верил, что из тебя что-то путное выйдет. Даже мама. Ну так оставайся с теми, из-за кого погибли твои родичи, Лукаш. Они тебе под стать. Раз тебе так противна мысль о защите своей семьи — у тебя её отныне нет. Ты не заслуживаешь носить нашу фамилию. Всё равно ты всю жизнь только и делал, что балагурил и скрывался от матери, вместо того чтобы быть с нами и защищать нас, как и полагается... Так вот теперь ты волен делать это до конца жизни!       Плечи Лукаша задрожали. Дыхание его участилось и сбилось, когда он повернул голову и увидел, как Юстас и муж Лидии поднимают на руки тела Церибы и Милестибы, а Яниса помогает своей выжившей дочери подняться. Как они уходят прочь. Лидия засеменила за старшими родичами, а её старшая сестра Ядвига в последний раз встретилась глазами с Надей, которая продолжала с опустошённым выражением глядеть им вслед.       — Не принимай близко к сердцу, Надя, — попросила юная польская предвестница с исковерканным выражением сочувствия. Её лицо так и подёргивалось от едва скрываемого презрения. — Как и Зофияна, ты никогда не была частью нашей семьи и нашего клана по-настоящему. Ты — испорченный человек, полукровка, которая однажды станет такой же, как эти культисты. Будь уверена, однажды ты лишишься разума за все смерти, причиной которым стала. Уверяю тебя, твоё наказание скоро наступит! Надеюсь, ты выживешь, чтобы как следует почувствовать то, что почувствовали мы.       Ядвига не дождалась ответа и ушла прочь. Зофияна выдохнула с измученным видом и уже повернулась, чтобы что-то сказать, как её оборвал глухой голос Лукаша:       — Уходи с ними, Соня.       — Что?       — Я сказал: уходи, — с нажимом повторил Лукаш, повернувшись всем корпусом к оторопевшей Соне.       Та яростно замотала головой.       — Нет, я не оставлю тебя и Алеша, даже не проси! Мы всегда всё переживали втроём, и в этот раз ничего не изменится. Если придётся пожертвовать своей жизнью ради вас, я...       Лукаш вонзился злобным взглядом в сводную сестру и впился стальной хваткой в её плечи, встряхнув, чтобы привести в чувства.       — Соня, довольно! Холера тебя раздери! — рявкнул он. — Довольно бессмысленных самопожертвований! Они не будут никогда оценены по достоинству, слышишь меня? Научись думать о себе и своём счастье наконец! О своей жизни! Я не тот обалдуй, за кого стоит отдавать свою жизнь — и тем более тебе! Ты должна вернуться домой, завести семью и жить в спокойствии! Если не с этими тупицами, которые тебя не ценят, так с кем-то, кто оценит тебя по достоинству!       По лицу Зофияны скользнула тень раздражённого разочарования.       — Не для каждого счастье в жизни измеряется в муже, детях и спокойствии, Лукаш. Я уже стара для продолжения рода...       Он опустил голову и досадливо скрипнул зубами.       — Ага, но не забывай: это из-за меня! Вини в этом меня! Я знаю, что ты отказывала всем панам из-за меня. И мне жаль... — Из горла его вырвался горький вздох. — Правда, мне чертовски жаль, что это того совершенно не стоило, Сонь. Я знаю, что ты ждала, будто я когда-то образумлюсь, но я бы никогда не смог дать тебе то, что ты хотела. Даже сейчас. Я не стою твоих жертв, Соня... Я чувствую себя паршивым гадом, потому что не могу дать тебе любви, которой ты заслуживаешь, но ещё большим куском коровьей лепёхи я буду, если позволю тебе и дальше быть подле нас и рисковать своей жизнью. Так что я говорю тебе: уходи! Я не хочу сражаться на поле боя и беспокоиться за тебя!       Зофияна покрылась красными пятнами от смущения и спрятала потухшие глаза за копной кудрявых волос цвета воронова крыла.       — Лукаш...       — Я всё сказал! Уходи! — Он оттолкнул её от себя так, что Соня пошатнулась. Лицо Лукаша стало свирепым и непримиримым, и он непреклонно разрезал ладонью воздух. — Это не моя обычная хохма. Хватит шуток. Да, я эгоист и плюю на твои желания защищать нас или быть рядом. Я таким всегда был и таким же останусь. Уходи! Возвращайся на поверхность, забери Андрея и уезжайте, спасайтесь. Хватит с меня... — Суровая маска продержалась недолго: губы Лукаша дронули, и он отвернулся. — Холерову за ногу... Я не переживу, если ещё и вы помрёте из-за меня.       Зофияна какое-то время смотрела на разбитого Лукаша, чувствуя, как сильно у неё сжимается от боли сердце. Затем она наклонилась к нему, и кудрявые волосы защекотали его лицо. Лёгкий поцелуй обжёг ему правую скулу, и вдруг у Лукаша ни с того ни с сего сдавило горло от слёз.       — Я уж и перестала верить, что ты когда-нибудь вырастешь, милый Луша...       Она обняла его лицо руками, прошептав его детское прозвище, и пропустила русые волосы друга сквозь пальцы, поглаживая подушечками заросшие щетиной щёки. Тёмные глаза заблестели от слёз.       — Я тебя очень люблю и всегда любила, с самого детства, — призналась она тихо, с чувством. — Даже дурнем, пьяницей и обалдуем. Но я не жалею... И ты не вздумай жалеть меня. Мне была невыносима мысль, что тебя никто не может полюбить таким, какой ты есть, полюбить безусловно. И я решила взвалить на себя эту ношу, чтоб ты не был одинок. Ведь ты был большим ребёнком. Но теперь я за тебя спокойна...       Прислонившись ко лбу Лукаша своим, она прерывисто вздохнула, сглотнув слёзы.       — Только не умри, Лукаш.       Резко отстранившись, чтобы не расплакаться окончательно, Зофияна отошла от него и приблизилась к Наде. Обняв племянницу, она прошептала ей на ухо какое-то наставление и затем получила крепкое объятие в ответ. Пообещав в последний раз встретиться живыми и здоровыми перед отплытием на корабле, Зофияна скрылась в тенях. Севен и Залимхан отправились за ней на поверхность по приказу Хатидже, которая наотрез отказалась от сопровождения. Как и пресекла на корню идею отправиться на поверхность вслед за Зофияной.       — Тётя, вы... — начал было возмущаться Баязид.       — Ты меня не заставишь. Я уйду отсюда либо с Алешем, либо отсюда вынесут моё тело. И не спорь, Баязид, — твёрдо прервала его Хатидже. — Я нужна ему... я чувствую это.       Баязид хмуро поджал губы и кивнул Альфреду, который стоял рядом и с чрезмерно заинтересованным видом следил за всеми выяснениями отношений.       — Головой отвечаешь за мою тётушку. За то, что не сказал мне про Селима, ты мне должен, — процедил холодно новый гроссмейстер. — И даже сверх того.       Англичанин сухо кивнул.       — Как прикажете... юный Мастер.       Пока Айрис вытаскивала небольшие осколки из живота и плеч Баязида и перевязывала свежие раны, у шехзаде было время задать Альфреду вопрос, который не давал ему покоя.       — Почему ты встал на мою сторону? Когда Айрис и Нелассар переметнулись, ты не стал этого делать.       — Люди не идеальны, ваше высочество, — равнодушно пожал плечами ассасин. — Они не делятся на слепых последователей и гнусных перебежчиков, готовых предать любого в подходящий момент. Есть и те, кто умеет сомневаться, признавать свои ошибки и исправлять их... — Альфред поднял глаза и лукаво ухмыльнулся. — А есть просто те, кто не хотел заморачиваться. Я принадлежал к последним.       Хоть лицо Баязида скривилось в насмешливом выражении, серо-зелёные глаза принца подёрнуло мрачной поволокой.       — И что же изменилось?       Альфред задумчиво вздохнул, губы его изогнулись в грустной ухмылке.       — Братство долгое время переживало упадок из-за действий Шерали. Когда дофин Генрих станет королём Франции, мы и вовсе лишимся старого положения, ведь нас поддерживает лишь девчонка Медичи, а после смерти своего учителя вряд ли она с лёгкостью признает твою легитимность.       — Однако? — пытливо выгнул бровь Баязид.       — Однако... когда я увидел, как отчаянно ты боролся за правду, как смело противостоял Мастеру, я решил, что если ты поведёшь нас, то это Братство, быть может, — он с нажимом в голосе выставил кверху указательный палец, — вернёт былую славу. Ты ещё наивен и упрям, но у тебя хотя бы сохранились принципы. Ты силён и отважен. Братству давно этого не хватало. Однако... мы хотим знать точно, что ты понимаешь, какую ношу взваливаешь на себя, юный Мастер.       — О чём ты говоришь?       — Когда принцессе Катерине станет известно о смерти Мастера Шерали и о том, что ты занял его место, она сделает всё, чтобы тебя привлекли к суду. Трибунала Десяти больше нет, но будет создан новый. И неважно, какие у тебя были причины, но ты совершил непростительное — убил гроссмейстера. Даже если он совершил ужасное преступление, устраивать самосуд ты не имел права. Ты нарушил Кредо и должен будешь за это ответить, а откажешься — на тебя объявят охоту. И на всех нас.       Баязид решительно поднял подбородок, скривив губы.       — Ты считаешь, это способно напугать меня? Кто бы ни пошёл на нас с мечом — от этого же меча и погибнет.       Альфред со вздохом покачал головой.       — Это не шутки. До этого дня Франсуа Шерали не воспринимал тебя всерьёз, может, даже жалел тебя, ведь ты похож на его сына. Ты был его слабостью, хоть может показаться иначе. Но они — другие. Они не станут устраивать спектаклей, которые любил Шерали. Эти люди найдут тебя и убьют, не моргнув и глазом. И заодно и нас — за предательство бывшего Мастера.       Баязид недолго думал. Альфред удивился, увидев на лице импульсивного мальчишки холодную улыбку.       — Всё гораздо проще, Альфред. — Шехзаде поднял спокойный, уверенный взгляд на ассасина. — Я принесу суду Братства то, что осталось от Сандро и Ксаны, и тогда приговор будет оправдательный. Более того: если каждый из вас принесёт по кусочку от Культа, который разворошил половину Европы, то из преступников мы превратимся в великих героев.       Ассасины одобрительно загудели. Айрис, затянув последний узел на повязке, с мрачным любопытством оглядела Баязида.       — Ты прозрел? — спросила она.       — В каком смысле? — разумеется, он понял, к чему был вопрос, но всё же изогнул губы в ехидной усмешке.       Элиза нахмурилась.       — Я про твои глаза.       — Да, — кивнул Баязид со странной улыбкой. — Это случилось после окончания схватки с Мастером. Я словно... действительно был слеп всё это время, а затем наконец прозрел.       Баязид тихо вздохнул и пошевелился, чтобы понять, не мешали ли повязки движениям, затем посмотрел на Элизабет с неопределённым выражением.       — Мои руки по локоть в крови. Мастер был прав: пора взрослеть. Сейчас я почувствовал облегчение. У меня давно внутри всё горело и ревело, Элиза. Но во время схватки с Мастером...       Глаза Баязида блеснули каким-то странным огнём, и Айрис тревожно нахмурилась.       — Когда я увидел его кровь и когда отрубил голову этому охотничьему ублюдку Нордгрому, то почувствовал... что мне стало легче. Жар отступил, будто на сердце вылили прохладную воду. Значит, это было правильным решением. — Баязид сжал ткань плаща на груди в кулаке, и лицо его прибрело черноватый оттенок. — И я задумался... Если я опущу эти руки в кровь остатков Культа и этого выродка Оздемира... Может, этот жгучий огонь наконец потухнет окончательно?       — А твоя сестра? — спросила Айрис, недоверчиво выгнув бровь. — Ты готов пролить её кровь?       Рука, сжимавшая плащ, расслабилась и повисла вдоль туловища. Баязид задумчиво прислушался к своему сердцу. И ничего не услышал.       — Может, это вообще больше не моя сестра. Я понял это, когда... прозрел.       Оставив Айрис в задумчивости смотреть себе вслед, шехзаде подошёл к своему польскому другу, который выглядел чертовски худо.       — Как ты, брат?       Влажные русые волосы облепляли осунувшееся лицо; в обычно хитрых глазах поляка стояла растерянность. Вдруг плечи его поднялись на вздохе и плавно опустились на выдохе. В этом дыхании чувствовалось странное умиротворение.       — Я стал бездомным и, видимо, сиротой. Но почему-то я чувствую облегчение, как будто камень с плеч упал... — Лукаш задумчиво пожал плечами и тускло прошептал: — Наверное, я и впрямь последний сукин сын.       — По мне, всё не так плохо. Маски отныне сброшены. Теперь тебе не о чем жалеть, — улыбнулся ему Баязид, похлопав друга по плечу. — В конце концов, в Братстве предстоит совершить реформы, раз я стал новым Мастером. Что думаешь?       Соболиные брови Лукаша взлетели, и он в шоке уставился на шехзаде.       — Ты меня зовёшь в свою разбойническую шайку, что ли?       — Для начала подойдёт и роль моей личной кухарки, — хмыкнул Баязид. — Я помню, ты говорил, что отлично готовишь барана.       — Коровье гузно у тебя вместо чувства юмора, пан, — глухо рассмеялся Лукаш себе в усы, на которых засохла чужая кровь; он коснулся волосинок пальцами и посмурнел. Затем сжал плечо друга крепче и уже с меньшей издёвкой прошептал: — Спасибо тебе, брат. Не такой ты и дурень, каким мне показался в первую встречу.       — Да и ты ничего, — хмыкнул в ответ Баязид, чувствуя благодарность за то, как товарищ умел разряжать напряжённую обстановку. — Но про жаркое я не шутил.       — Как и я про коровье гузно, — беззлобно парировал поляк, хмыкнув.       Мимо них твёрдым шагом прошла Фема с отобранным у кого-то из охотников ятаганом. Лукаш проводил её недоумённым взглядом.       — Куда ты идёшь, Надь?       — Девочка устала слушать, как вы признаётесь друг другу в любви, пока жизни её мужчины угрожает опасность. — Прямо между ними вслед за Надей прошла Айрис с недовольным видом. — Мы, кажется, направлялись в Иншалост, или я что-то забыла?       Айрис бросила новому гроссмейстеру клочок бумаги, на котором Баязид разглядел очертания плана подземелий.       — Отняла у Мастера Шерали. Мы в старой пыточной, а это значит, что проход в Иншалост почти под боком. Где-то здесь есть нужный рычаг.       — Разойтись и найти его! — громко приказал Баязид, и ассасины послушно кинулись врассыпную. — Когда окажемся в Иншалосте, на мою сестру не сметь нападать! Это только моё дело.       Баязид прошёл мимо своего друга и направился в темноту вместе с Фемой, которая, как и шехзаде, сохраняла мрачный непроницаемый вид. Ефремец почему-то встретился взглядами с Айрис, и та, словно прочитав его мысли, молча пожала плечами. Она тоже заметила, что в сердце шехзаде что-то изменилось.        Несмотря на то, что Шерали проиграл в битве и погиб, ему удалось залезть в душу к Баязиду, сжать в кулаке его сердце и вырвать что-то из груди, оставив шехзаде истекать кровью даже после этой пирровой победы. Теперь эта кровь шлейфом преследовала Баязида — даже тогда, когда раны его были перевязаны.       Она могла закалить его бравое и страстное, несмотря на все тяготы, сердце — а могла ожесточить и направить по пути мёртвого Шерали. И даже Лукаш не мог сказать точно, на какой из дорог сейчас стоял его друг.

***

      Оздемир резко распахнул глаза и встрепенулся, почувствовав невыносимое жжение в мышцах по всему телу. Увиденное во сне заставило его рассвирепеть. Издав громкий рёв, валах дёрнулся в ванной, наполненной горячей водой, и резко схватил за волосы юношу, который всё это время находился с ним в одной купели и массировал ему тело.       — Пошёл прочь, пока я своими руками не четвертовал тебя, — процедил охотник, буквально вышвырнув бедолагу из ванной так, что тот перекатился через бортик, расплескав воду во все стороны, и рухнул на мраморный пол. — Проклятье…       Юноша тяжело поднялся, превозмогая боль от рассечённого лба, затем прикрылся полотенцем и с непроницаемым видом отступил назад. Он не мог ослушаться деспотичного хозяина. Для солдат, прошедших огонь и воду в рядах Оздемира, был выстелен путь в верхние круги иерархии, но они никогда не смогли бы дойти до внутреннего круга — до капитанов. Капитаны были не просто свирепыми воинами, до смерти преданными своему мучителю и господину, — они все мальчишками попали в жуткие темницы Оздемира и были выращены убивать за своего хозяина, умереть за него, быть готовыми отдаться ему по первому зову. Все их эмоции давно были превращены в пепел — ими ведала лишь слепая верность и безоговорочное смирение.       Потому что они свято верили: он был мессией, несущим свет и истину. Он видел зло в людях и детях, умел обуздывать его, зрел в будущее — он творил чудеса, которые заставляли других верить, что перед ним — посланник Бога.       Шею и тело Оздемира сковало жуткими судорогами, и Метин запрокинул голову, крепко стиснув челюсти. К нему тотчас подскочил взбудораженный слуга.       — Мой господин! — Он протянул к напряженным плечам охотника руки, видя, что те напряжены до посиневших и вздувшихся вен. — Владыка, как вы себя чувствуете?       Из воды высунулась мускулистая рука и метнулась к воротнику слуги, схватив и жёстко оттянув на себя. Из горла бедолаги раздался скорбный хрип.       — Зачем мне рабы, которые не выполняют мои приказы? — мертвецки-холодным голосом спросил Оздемир. — От рабов требуется лишь безоговорочное исполнение воли хозяина, который сжалился над их бесполезным существованием и позволил служить высшему благу. Но если они становятся бесполезными...       Увидев, как пугающе холодно блеснули глаза господина, слуга весь посерел от ужаса.       — О, владыка, вам больно? Мы делали всё, что могли, чтобы ослабить симптомы, пока вы пребываете во сне...       — Значит, плохо делали.       Слуга задрожал всем телом, но в ответ Оздемир лишь фыркнул, будто посмеиваясь над тем, как легко было заставить своего раба трястись от ужаса перед ним.       — Тебе бы лучше сказать мне хорошие новости, Гарбо, — сказал Мирцеус. — Потому что увиденное в видении расстроило меня. И дурные вести могут и впрямь стоить тебе головы.       Молодой слуга-камергер, который следовал за Мирцеусом ещё со времён военного корпуса в Валахии, смочил горло и горько опустил ресницы.       — Боюсь, новости неутешительные, мой владыка. Ваша супруга пропала. Мы нашли следы бойни у вашего кабинета...       Оздемир напрягся всем телом.       — Где Ильяс, Флорин и Джемаль? — цедя каждое имя, падишах-узурпатор тут же спросился о своих преданных капитанах.       Слуга поджал губы и помотал головой.       — Мы не нашли их, владыка.       — Ты сказал о следах бойни.       — Да, владыка, крови было непомерно много... но никаких трупов. Должно быть, убийцы забрали тела...       Мирцеус не дослушал и импульсивно отшвырнул от себя Гарбо, затем поморщился, вновь издав болезненный стон. Камергер весь источал беспокойство за господина, несмотря на его грубое отношение.       — Владыка, что вы видели во сне? — Взгляд слуги сдвинулся на опустошённый пузырёк на столе около тёплой ванны. — Яд этой ягоды вызывает страшные судороги, и хоть мы приложили все усилия, чтобы смягчить симптомы, яд всё же мог ослабить ваше тело в такое непростое время... Скажите, владыка, увенчались ли ваши усилия успехом? Увидели ли вы, что желали?       Оздемир медленно распахнул веки, в глазах его зияла жуткая тьма.       — Эта старая карга украла моего мальчика и скрылась... — процедил он тяжёлым, вибрирующим шёпотом. — Матео. Он у неё. И она скрывается от меня. Эта тварь подумала, что умнее меня, что сумеет скрыться. Эта самоуверенность будет стоить ей жизни.       — Где же она сейчас, владыка?       Оздемир плотно стиснул челюсти и разочарованно выдохнул, скривив линию губ в презрительной гримасе. Камергер понял всё без слов и поражённо приоткрыл рот.       — Яд не позволил вам увидеть её? — ахнул Гарбо.       Оздемир скрипнул челюстями и покачал головой, накрыв лицо мокрой ладонью.       — Матео рядом с ней. Мальчик обладает особым талантом и не даёт мне увидеть, где эта жалкая старая тварь. Я вижу их размыто, расплывчато, силы моего мальчика ещё недостаточно окрепли... Но это не поможет карге избежать своей жалкой участи. Я слишком долго терпел её существование. Я мог позволить ей заботиться о Матео, пока остальные черви не будут раздавлены... боюсь, её смерть наступит раньше положенного.       Оздемир отнял руку от лица и положил локти на бортики ванны, задумчивым взглядом прожигая полупрозрачные занавески, которые отделяли его купальню от остальной части султанских покоев. Но сквозь небольшую щель в занавесках на господина посмотрели холодные глаза одного из капитанов, стороживших покой государя. Остальное лицо его было скрыто за плотной маской.       — Какие будут приказания, владыка? Прикажете спуститься в подземелье и отыскать ведьму?       Мирцеус насмешливо фыркнул.       — Грязная колдунья сама себя загнала в ловушку, Надир. Нужно лишь ещё немного подождать, и эта крыса сама сбежит в расставленную мной мышеловку. И тогда Матео вернётся ко мне. Как и должно было случиться с самого начала.       — Вы ждёте исхода сражения, владыка? — предположил воин. — Ждёте, пока кто-то из ваших врагов — будь то шехзаде Баязид или сам Культ — не ослабит её достаточно, чтобы вы могли раздавить ведьму, как блоху, когда она поднимется на поверхность, чтобы сбежать?       Оздемир повернул голову, чтобы посмотреть на своего капитана. Взгляд его больше не был злым, и валах лениво поднял руку, призывая своего раба приблизиться. Надир, за маской которого скрывался Андрей, послушно отодвинул занавески и опустился на одно колено перед государем.       Валах ухмыльнулся и положил ладонь на макушку воина.       — Из всех моих рабов ты оказался подающим самые большие надежды, мой дорогой Надир. Ты беспрекословно подчиняешься мне и всё же сохраняешь ум и проницательность. Каждый раз слушая твои речи, я задумываюсь... — Тяжёлая ладонь мягко опустилась с макушки на плечо юноши, почти ласково касаясь плотной ткани маски. — Что ещё в тебе сокрыто, о чём я ранее не знал?       Плечо под пальцами Оздемира слегка затряслось, глаза Андрея продолжили безучастно смотреть в пол, пока валах резко не схватил своего подчинённого за подбородок и не заставил поднять взгляд.       — Но откуда в твоих глазах столько... воли, мой дорогой Надир? Воли, о которой я раньше не знал? Кто же смеет вскармливать эту волю вопреки моему ведению? — тихим, опасным тоном спросил Оздемир, позволяя себе слабую улыбку.       Гарбо с опаской посмотрел на Надира. Он знал: если господин, учитывая обстоятельства, улыбался — это значило, что он в такой ярости, что может обратить в прах любого, даже самого преданного и полезного себе человека.       — Моя воля подчинена служению вам, владыка, — как можно спокойнее отозвался Андрей.       — Так ли оно? — выгнул бровь Мирцеус, пальцами поддевая ткань нижней части маски Надира.       Андрея затрясло, но он приложил все усилия, чтобы не выдать себя.       И вдруг могильную тишину покоев разрезал звук битого стекла. Гарбо вздрогнул всем телом, тут же вынырнув из занавесок, чтобы осмотреть покои и отыскать источник звука. Всё стеклянное, включая кувшины с водой и армуду, стояли на своих местах.       — Что это было? — возмущённо спросил камергер, озираясь.       Отвлекающий манёвр сработал, и Оздемир отпустил маску Надира, приподнимаясь в ванне. Звук был слишком громкий, чтобы его игнорировать. Андрей поднялся с колен, затем отодвинул занавески и поднял напряжённый взгляд к решётчатому окошку над потолком.       — Звук шёл оттуда, — уверенно заявил Надир, указывая пальцем на продух в стене.       Камергер моментально повернул голову ровно в тот момент, когда копна рыжих волос промелькнула в окошке.       — Это Хюррем Султан! — закричал Гарбо. — Она шпионит за властелином! Схватите её!       Капитан, доселе исполнявший роль ублажающего массажиста в ванне узурпатора, коротко кивнул и стремительно вышел из покоев в одном халате, чтобы отдать соответствующие приказы. Андрей-Надир воспользовался шансом и направился за ним. Гарбо тяжело дышал, преисполненный возмущения, но, вспомнив о своём государе, кинулся за занавески к ванне светлейшего.       — Должно быть, это секретный ход, который эта коварная женщина использовала, чтобы подслушивать разговоры покойного султана, мой Повелитель, — стиснув зубы, решил Гарбо. — Я непременно накажу охрану, которая должна была бдеть, чтобы женщина не сбежала из положенной клетки!       Лицо Оздемира было наполнено яростью, которую он теперь отказывался скрывать. Видя, как судороги всё ещё подёргивали тело разъярённого властелина, Гарбо робко опустил ладони на напряжённые плечи хозяина и принялся их массировать. Всё ради того, чтобы господин расслабился и успокоился. Господин был святым. Самым сильным. Самым мудрым. Он был единственным светочем истины в распроклятом мире тьмы. В это верил каждый его приближённый. Любой удар или грубое слово воспринимались как заслуженное наказание. Любая призрачная милость — как величайший дар, требующий ещё больше ответной преданности. Любое слово — как единственная истина. Любое убийство его рукой — как божья кара.       Ближайшее окружение, разумеется, ведало о колдовских способностях властелина, но воспринимали это лишь как очередное доказательство его избранности. Владыка сам искупался во тьме, прежде чем своими силами обуздать её и повести других к свету. Он хорошо знал эту тьму, а потому знал, как с ней бороться. Он подчинил её. Он был Спасителем, который прошёл через ад, чтобы освободить своих преданных последователей от рабства — что бы каждый ни подразумевал под этим понятием.       — Ваши враги падут ниц перед вами, владыка, — с чувством прошептал Гарбо, костяшками разминая узелки напряжения в мышцах Оздемира. — Каждый из них. А если откажутся... мы принесём вам их головы.       Для некоторых особенно фанатичных последователей Оздемир был не просто Спасителем. Он был богом.       Мирцеус откинул голову на бортики ванны, некоторое время позволяя рукам слуги делать своё дело. Но когда за дверьми покоев начали слышаться истошные проклятья рыжей султанши, Оздемир ухмыльнулся.       — Я был долгое время слишком милосерден, не так ли, Гарбо?       — Как и подобает Спасителю, властелин, — робко улыбнулся ему камергер. — Вы всегда слишком добры к тем, кто не способен оценить по достоинству, как сильно вы печётесь о людях. Потому что большинство слепы. Они запятнаны. Не всех вы сможете спасти, владыка, — печально закончил Гарбо.       Когда двери покоев распахнулись, и Надир со вторым капитаном впихнули несчастную Хюррем Султан внутрь, буквально швырнув её на ковёр, Оздемир поднялся из ванны. Мать разрушенного государства резко вскинула голову, глядя на тёмный силуэт за полупрозрачными занавесками, и оцепенела.       Метин перешагнул бортики ванны, позволил слуге надеть на себя плотный халат и вышел из раздвинутых Гарбо занавесок. Камергер смерил султаншу полным брезгливости взглядом и, метнувшись к резным дубовым стульям, взял один и поставил на ковёр так, чтобы владыка мог на него присесть — прямо напротив беззащитно лежащей на ковре женщины.       Оздемир закинул ногу на ногу и положил локти на подлокотники в царственной манере, словно рождён был для того, чтобы быть султаном.       — Похоже, вы не оценили моё гостеприимство по достоинству, госпожа, — разочарованно прошептал Оздемир, качая головой. — Как печально. Я старался сделать так, чтобы обеспечить ваше пребывание здесь комфортом, но, как и всегда, мои старания оказались тщетны.       Хюррем тряхнула волосами, сбрасывая с глаз чёлку, и гордо выпрямила спину, продолжая сидеть, поскольку капитаны не позволяли ей подняться и возвыситься над господином.       — Делай, что должен, валашская крыса. Хочешь бросить меня в темницу и подвергнуть пыткам — не медли.       Оздемир поднял брови.       — Аллах всемогущий, зачем мне это делать, госпожа? — с притворной оскорблённостью спросил Мирцеус, приложив ладонь к груди. — Вы нужны мне живой и здоровой. На вас не должно быть ни единой царапинки.       — И зачем же? Я же сказала: ничего ты от меня не добьёшься!       — Я уже добился всего, что хотел, госпожа, — покачал головой Оздемир, сверкнув на женщину хитрым взглядом. — Осталось лишь дождаться, когда желаемое будет вложено в мои руки. Вы так или иначе сделаете то, что я хочу. Как послушная рабыня, вы выйдете на площадь вместе со мной и убедите людей принести мне голову Ибрагима Паши. Они сомневаются, но у меня нет времени на то, чтобы переубеждать глупцов. — Оздемир ткнул пальцем в женщину. — Это сделаете за меня вы.       Хюррем изогнула губы в презрительной ухмылке.       — Так ты боишься пашу, валашский дьявол? Птички нашептали мне, что, несмотря на твои усилия, многие из твоей армии дезертировали, не желая поднимать меч на своих братьев-мусульман, и по-настоящему дела обстоят так, что Ибрагим Паша загнал тебя в ловушку. Всё, что осталось у тебя, это крупицы фанатиков и флот, которым ты окружил дворец со стороны пролива. Но тебе не хватит ни запасов продовольствия, ни золота для того, чтобы слишком долго сопротивляться армии Ибрагима, не так ли? А скоро с победой над Культом вернётся мой сын, и те, кто сомневались, окончательно отвернут от тебя свои головы! Вот почему ты используешь меня? Боишься, что твоему недельному султанату будет положен сокрушительный конец?       Тирада Хюррем Султан, казалось, не произвела достаточного эффекта на Оздемира, судя по не изменившемуся ни на йоту лицу, хотя плечи его заметно напряглись.       — Пожалуй, этим "птичкам" я оторву головы и прикажу подать их вам вместо любимых перепёлок. В сыром виде и с соусом из запёкшейся крови, полагаю, вы оцените их незабываемый вкус, — улыбнулся напоследок Оздемир, бросив на своего камергера выразительный взгляд. — Гарбо проследит за тем, чтобы вы проглотили каждый кусочек своего сегодняшнего ужина, госпожа.       Гарбо с превеликим удовольствием поклонился своему господину, мазнув по султанше взглядом, полным язвительной насмешки. Затем Оздемир вернул внимание побледневшей женщине, заинтересованно склонив голову набок и уткнувшись пальцем в щеку.       — Но скажите мне: вы и вправду так храбры, закалённая в многолетних дворцовых интригах, или всего лишь утратили последние крупицы благоразумия, госпожа? — спросил он с искренним любопытством. — Неужели жизнь вашего сына для вас уже ничего не значит? Вы потеряли двоих сыновей и решили, что худшей боли ваше сердце может больше не страшиться?       Он вновь опустился до угроз, намекая ей, что расправится с Баязидом, пребывающим прямо сейчас в подземельях. Хюррем скривилась и сощурила глаза. Но говоря о двоих мёртвых детях, видимо, это была фигура речи, поскольку и Мехмед, и Баязид, хвала Аллаху, были всё ещё живы, хоть Мирцеус и не знал о её осведомлённости насчёт первенца. Должно быть, он намекал, что и Баязид был уже потерян. Выродок не знал, с кем связался!       — Баязид сильнее, чем ты думаешь, гнусный шайтан. Он вернётся с победой и раздавит тебя, как вошь, — твёрдо выплюнула султанша. — А затем вернёт трон своего отца законному владельцу! Вся империя будет неделю праздновать твою жалкую смерть, пока ты будешь гореть в огне Джаханнама.       Мирцеус запрокинул голову и рассмеялся. Этот смех отсвечивал нотками скорби и какого-то неживого восторга.       — Госпожа, неужели вы так и не поняли, что происходит? Неужели вы грели свои прелестные ушки понапрасну? — Мирцеус раздвинул губы в снисходительной насмешке и вновь взглянул на женщину. — Или ваш умишко ещё не постиг мысль, что мне глубоко безразлична эта грязная империя и этот проклятый трон? Моей единственной целью было уничтожить её, сравнять с землёй. И я добился своей цели.       — Тогда почему ты продолжаешь восседать здесь?       — Потому что я ожидаю, когда в мои руки будет вложен небольшой... подарок в награду за мои старания.       — Что за подарок? — не унималась в расспросах Хюррем.       Но, видимо, игра в очевидные манипуляции скорее смешила Оздемира, чем злила.       — Госпожа, вы принимаете меня за дурака? Я ведь знаю, что вы всё подслушали. К чему эти игры?       Хюррем продолжила давить.       — Этот подарок — шехзаде Матео? Мой внук?       Оздемир лишь легонько кивнул, удобнее располагаясь на стуле. Ему доставляло удовольствие возвышаться над матерью империи.       — Зачем тебе мой внук? — прошипела Хюррем.       — О, это грязный и опасный ребёнок, госпожа, но не волнуйтесь: я сумею обуздать его дурной нрав, не сомневайтесь. Он не побеспокоит вас, — кивнул Мирцеус. — Как только я верну его, то всё закончится. Все эти мучения прекратятся. Впрочем... — он выдавил усмешку, — смотря что называть мучением, не так ли?       — Ты безумец... Ты не можешь называть невинное дитя грязным! Вот увидишь, валашский дьявол: Баязид не позволит тебе завладеть моим внуком!       Мирцеус долго и внимательно смотрел на неё, не давая определённого ответа на эту реплику. Хюррем чувствовала, как этот странный взгляд, в котором не было типичного высокомерия или знакомого ей торжества, выбивает её из колеи.       — Вы действительно верите, что ваш сын вернётся прежним, госпожа? Таким же бравым и смелым львом, каким вы его запомнили? — Оздемир досадливо покачал головой, словно спрашивая себя, почему вообще с ней разговаривал. — Вы всего лишь беззащитная женщина, всю свою жизнь воевавшая с другими глупыми хатун в гареме. Вам неизвестно, что самый страшный враг — это не другие жёны Повелителя или его валиде, не вооружённые бандиты, а наши собственные демоны.       Метин Оздемир вальяжно поднялся на стуле и приблизился к Хюррем Султан. Нагнувшись, он погладил её по голове, как верную гончую, отчего женщина вспыхнула и попыталась резко отстраниться, как её тотчас вернули обратно капитаны. Оздемир пропустил пальцы сквозь рыжие волосы, тронутые сединой, и сжал в кулак.       — Эта война разрушила не только ваше государство, госпожа. Она разрушила и всех ваших детей. Она убила вашу дочь. Ваших сыновей. Даже если шехзаде Баязид вернётся на поверхность, госпожа, он больше никогда не будет тем человеком, которого вы знали, — тихо пообещал узурпатор.       Хюррем не знала, что именно заставило её оцепенеть: слова, которые были произнесены Оздемиром, или его мрачный, но серьёзный тон, будто он предупреждал её.       — Все, кого коснулась тьма, проваливаются в бездну. Никаких исключений.       В двери резко постучали. Не дожидаясь разрешения, внутрь султанских покоев вломился гонец. На нём была форма Корпуса охотников. Несмотря на наличие маски на лице, по перепуганному взгляду чёрных глаз можно было понять, что принёс он не самые добрые вести. Гонец упал в ноги государя, расположившись рядом с Хюррем Султан, которую он как будто не заметил, и опустил трясущуюся голову.       — Владыка! Владыка, умоляю, простите меня! Простите своего раба, принесшего вам дурные вести! — дрожащим, захлёбывающимся тоном взмолился гонец.       Оздемир грубо отбросил от себя Хюррем, выдернув ей клок волос, и выпрямился, нависнув пугающей тенью над гонцом.       — Говори, Йылмаз.       — Бунт, владыка! Перед площадью собираются горожане! Они... они требуют увидеть Хюррем Султан немедленно! Уже есть раненые и убитые среди тех, кто бросился на наших авджи!       Тёмные глаза Оздемира расширились в немом шоке. Гарбо прижал руку ко рту и бросился к балкону султанских покоев, откуда можно было лицезреть под определённым углом дворцовую площадь. Едва раскрылись двери на террасу, до ушей присутствующих донеслись вопли и крики горожан.       Оздемир в несколько широких шагов добрался до балюстрады, вцепившись напряжёнными пальцами в перила. Всё его тело затрясло от гнева. Они действительно выкрикивали имя Хюррем Султан, и даже со своего места узурпатор мог услышать требования привести женщину к ним.       Мирцеус собирался использовать козырную карту в лице Хюррем тогда, когда сам решил бы, что время пришло. Кто посмел нарушить его планы? Кто мог знать, как он собирался её использовать?       Оздемир крепко стиснул челюсти, не заботясь о том, чтобы раскрошить их от напряжения.       Ибрагим Паша? Но после того, что сотворила Хюррем Султан с его сыном, он должен был испытывать к ней лишь отвращение. Он должен был хотеть её смерти! Или же... пытался ли он таким образом вынудить его, Оздемира, убить госпожу?       Что было на уме у этого греческого пса?       — Ещё не время, бездна, ещё не время... — тихо прорычал себе под нос валах.       Выплюнув проклятье, Оздемир отшатнулся от перил и вернулся в свои покои. Подлетев к посеревшему от ужаса гонцу, Мирцеус схватил его за горло и без труда поднял с колен, едва не оторвав от земли.       — Что заставило их так взбунтоваться?! — вибрирующим голосом спросил у Гарбо Оздемир. — Говори всё, что слышал! Говори всё, что знаешь!       Тот яростно замотал головой, показывая, что всего лишь принёс вести, но больше ничего не знает. Гарбо встал рядом с властелином, чтобы тот мог увидеть его периферическим зрением.       — Владыка, никого не интересовала Хюррем Султан ещё днём ранее! Должно быть... — Голос камергера опустился до ненавистного шёпота. — Должно быть, это всё происки этого змея Ибрагима! Это наверняка его рук дело!       — Твой страх перед пашой, по всей видимости, был оправдан, валашский бес, — хмыкнула Хюррем Султан, наслаждаясь моментом ярости Оздемира.       Хюррем хотела что-то ещё сказать, но ей не дали договорить — Оздемир развернулся и отвесил султанше такой смачной оплеухи, что та отшатнулась назад с глухим стоном. Она и упала бы на спину, если бы не цепкие руки капитанов, которые удержали её и вернули в прежнее положение, дезориентированную.       Когда Хюррем открыла глаза, чтобы смело встретить разъярённый взгляд Оздемира, тот ударил её по второй щеке. С удвоенной силой. Затем ещё раз и ещё, пока удары не рассекли губы султанше, пустив первую кровь.       — Владыка... — тихонько обратился к нему Гарбо.       Рука Оздемира застыла в воздухе перед очередным ударом. Грудь валаха тяжело вздымалась, глаза были налиты кровью, челюсти плотно сжаты. Он медленно повернул голову к своему камергеру.       — Что прикажете делать?       Оздемир сдвинул зрачки на Хюррем, всё ещё отважно смотревшей ему в глаза. Дёрнув подбородком, он дал немую команду своим капитанам поднять женщину на ноги.       — Уберите её с глаз долой. Я научу её уму-разуму позже.       — Что прикажете делать с людьми?       — Я выйду к этим неверным. Если они не уберутся с площади, я прикажу применить силу. И тогда они пожалеют, что раскрывали свои грязные рты, — процедил Мирцеус, отвернувшись.       Гарбо тут же бросился подбирать туалет своему владыке. Когда дверь скрипнула и капитаны поволокли султаншу прочь, гонец тихонько попытался улизнуть, как был пришпорен к месту ледяным взглядом властелина из-за плеча.       Гонец знал этот взгляд. Ледяная морось покрыла всё тело несчастного, когда он сдвинул брови домиком и инстинктивно замотал головой, пятясь назад.       — Властелин, умоляю вас...       Не отрывая глаз от гонца, Оздемир приблизился к своему письменному столу и взял нож для писем. Он никогда не издевался и не убивал с помощью примитивных средств, никогда не вынимал сабли из ножен и не отправлял жертв на дыбу. Он любил растягивать удовольствие.       — Гарбо, подготовь мой кафтан и жди за дверью.       Камергер кивнул и вопросительно посмотрел на султана.       — Прикажете привести джарийе, чтобы те прибрались?       Губы Оздемира изогнулись в ухмылке. Крутя нож для бумаги в одной руке, он убрал другую за спину и с садистской ухмылкой начал приближаться к трясущемуся гонцу.       — Пожалуй, не стоит, — с придыханием ответил узурпатор, нависнув тенью над гонцом. — Сегодня вечером госпожа будет ужинать в этих покоях и даже останется в них ночевать. Ведь сегодня четверг, Гарбо. В конце концов, сколько этих Священных четвергов наша светлейшая госпожа провела здесь с покойным султаном? Полагаю, она соскучилась по этим покоям, — ухмыльнулся Оздемир, мазнув хитрым взглядом по слуге. — Не забудь про птиц, Гарбо.       Слуга раскланялся.       — Как прикажете, владыка, — отозвался камергер и задвигался к выходу, бросая равнодушный взгляд на гонца.       

***

      Хюррем рвало несколько часов. Единственное, что осталось ей из милости Оздемира, это одна несчастная хатун из гарема, которую оставили пленницей во дворце. Она была тоже вся избитая, растрёпанная, но всё ещё трепетно относилась к госпоже. Она вытирала ей губы, приносила воду, гладила по спине, пока та склонялась над тазом, не в силах удержать в желудке мёртвых птиц.       Пол в главных покоях был залит кровью гонца, а его тело — подвешено к люстре над потолком так, чтобы из любого уголка комнаты Хюррем могла видеть его. Слуги Оздемира были с ней неотлучно в течение ужина, следя за тем, чтобы госпожа не совершила ни единой ошибки.       На тушке каждой птицы слуги Оздемира написали имена шехзаде Мехмеда, Баязида, Джихангира и султана Сулеймана. На тарелке остались лежать две тушки. На одной было выцарапано имя "Михримах", а на второй птице, залитой кровью, с ярко-рыжим хохолком, было написано имя "Селим", но съесть их Хюррем уже не смогла, невзирая на то, что слуги Оздемира проследили за тем, чтобы султанша проглотила по кусочку от каждой.       Хюррем плакала от горя и отвращения, но мужественно прожёвывала, сглатывала, несмотря на то, что мясо отказывалось перевариваться. Перед глазами стояли лица её детей. Оздемир казнил тех стражей, что должны были следить за ней. На Андрея ему выйти не удалось — но не столько из глупости, сколько из отсутствия времени.       Разумеется, она выдала себя, чтобы спасти Андрея. Но у этого плана было двойное дно.       У жены покойного Повелителя ещё остались верные друзья и слуги, готовые претворить план госпожи в жизнь. Хюррем никогда не чуралась решительных и жестоких действий, когда ситуации были патовыми, и её никогда не заботила цена. В конце концов письма были разосланы нужным адресатам благодаря Андрею, и эффект не заставил себя ждать. Люди вышли на площадь и начали требовать увидеть её, чтобы убедиться, что Оздемир действительно святой и что не причинил "Роксолане-мученице" никакого вреда.       Фитиль был зажжён, и пожара не миновать. Хюррем Султан была знаковой фигурой: не только как жена покойного Сулеймана, но и Валиде погибшего султана Мехмеда, а также опального шехзаде Баязида, поднявшего восстание вместе с Ибрагимом Пашой. Конфронтация поделила всех жителей Стамбула на фанатиков, веривших в божественный промысел Святой Михримах Султан и Оздемира-Спасителя, сомневающихся горожан, желавших оставаться в стороне и наблюдать, и пострадавших в войне лоялистов, преданных Мехмеду и Баязиду.       Фанатики хотели увидеть живую и здоровую Хюррем Султан, чтобы убедиться, что во дворце она была "дома" и поддерживала свою дочь, ведь та была от тьмы "очищена". Это бы подтвердило, что и Ибрагим Паша, и султан Мехмед, и шехзаде Баязид — все они были виновны в болезненном и кровавом падении империи.       Лоялисты же были уверены, что Хюррем Султан находилась в заложниках — и что Оздемир прикрывался ей как щитом. Если станет известно, что с ней случилась беда, даже несчастный случай, то в таком случае святость Оздемира будет поставлена под сомнение.       Большинству сомневающихся жителей Стамбула всё ещё хотелось верить, что происходящее было кошмарным сном, а то насилие, что учиняли Михримах Султан и её супруг, было необходимым злом, чтобы урезонить "тьму", заразившую империю. Харизма Оздемира была неизбывной, не поддающейся сомнению — он был силён и уверен в себе, а бравые османские люди понимали только язык сильных беев.       Для каждой стороны слово Хюррем Султан, фактической Валиде, поднявшейся, как из преисподней, из логова Культа, оставалось решающим. Чью сторону выберет она — та и окажется "правильной". Оздемир, лишившийся своих дипломатических рычагов давления, прекрасно это понимал.       Но его самонадеянность должна была сыграть с ним злую шутку.       Тяжело дыша, Хюррем осушила очередной стакан воды и отдала его обратно хатун. Джарийе погладила госпожу по спине.       — Валиде... Аллаху одному ведомо, какие страдания вы выносите. Да смилостивится Он наконец над нашими душами...       Спина Хюррем напряглась, и вдруг тело её содрогнулось в судорожном кашле. Хатун взвизгнула, увидев в тазу сгустки крови, которые выплюнула султанша.       — Госпожа! Госпожа, что с вами? Нужно лекаря поз...       Хюррем схватила её за руку, не дав подорваться с места, и усадила обратно.       — Тихо, Гюлизе.       — Но вы!..       — Я сказала: тихо, — процедила ещё раз Хюррем, смерив наложницу обжигающе строгим взглядом. — Со мной всё будет хорошо.       Наложницу всю трясло. Она не решалась смотреть хоть на что-то, кроме лица своей госпожи, поскольку окружающая кровь и тело гонца, свисающее с потолка, и без того уже расшатали нервы невинной девушке.       Стук в дверь заставил ту едва ли не подпрыгнуть, однако, в отличие от неё, Хюррем лишь глубоко вздохнула. Стук означал одно: это был друг, а не враг.       — Скажи ему войти, — слабо попросила Хюррем. — Не бойся, Гюлизе.       Наложница прочистила горло и передала приказ госпожи, после чего дверь скрипнула, и внутрь вошёл охотник в плотной маске капитана. Когда он тихо закрыл за собой дверь на засов, Гюлизе едва не вжалась в госпожу, трясясь от ужаса. Вид охотников снился ей в кошмарах, заставлял цепенеть. Но когда охотник приблизился к ним и снял маску, Гюлизе расслабилась, моментально узнав юношу, который долгое время был на виду у всех любопытных наложниц Топкапы.       — Андрей-бей... — прошептала она облегчённо, опуская ресницы. — Слава Аллаху, это вы...       Предвестник быстрым презрительным взглядом окинул залитые кровью покои, похожие теперь не на султанскую опочивальню, а на скотобойню.       — Госпожа Хюррем, — прошептал юноша, приблизившись к женщине, чтобы протянуть ей кубок. — Прошу вас, выпейте. Это травяной настой, который меня научила готовить бабушка. Он снимет симптомы отравления и облегчит ваши страдания.       — Это не страдания, Андрей, — прохрипела Хюррем, но кубок всё же приняла, немедленно проглатывая содержимое, почти залпом.       — Мне очень жаль, что вам приходится всё это переживать, госпожа Хюррем. И что я не в состоянии помочь вам... — Андрей опустил голову с пристыженным выражением.       Хюррем отдала кубок Гюлизе, вытерла губы и, тяжело вздохнув, опустила плечи.       — Какие новости ты принёс? — голос её был тяжёлый, мрачный.       — Оздемир был вынужден применить силу, чтобы разогнать толпу. Есть жертвы. Однако... кажется, ваш план работает, госпожа Хюррем, — с ноткой призрачной надежды произнёс Андрей. — В городе зреет ещё большая смута, чем раньше. Ваши лазутчики старательно разносят слухи о том, что Оздемир мучает и пытает вас, а потому не смеет показывать публике.       — Отлично, — слабо улыбнулась Хюррем. — Я вытерплю всё, чтобы народ Стамбула четвертовал этого валашского демона. Тогда настало время для следующей части плана, Андрей.       — Что вы хотите сделать, госпожа? — ничего не понимала Гюлизе.       — Гюлизе, — прохладно одёрнула её Хюррем, скосив тяжёлый взгляд на наложницу. Та испуганно округлила глаза. — Ты хочешь спать ещё хуже, чем сейчас?       — Нет, Валиде...       — Тогда лучше молчи и притворись глухой. Выйди на террасу, — она кивнула на балкон.       Гюлизе приоткрыла рот, но тут же захлопнула его и, кивнув, поднялась с колен. Шагая по затопленным кровью покоям, она старалась не смотреть дальше собственных стоп. Открыв дверь на террасу, она скрылась за ней и оставила султаншу и предвестника наедине.       — Как Ибрагим Паша? — тихо спросила Хюррем, уставившись взглядом куда-то в окно.       — Он находится в лагере у Южного порта, где расположилась ставка командования всего восстания. — Андрей отвёл глаза, понизив голос. — Но когда я был в городе, то слышал, что на него совершили покушение. Немного вскоре после того, как Оздемир покинул площадь.       Хюррем печально прикрыла веки; морщинка боли прошила её переносицу.       — Разумеется, совершили. Ибрагим наверняка предсказывал, что подобное может случиться. — Голубые глаза скользнули по бледному лицу юноши. — Паша — невероятно живучий человек, однако... С ним ведь всё в порядке?       Андрей со странным выражением посмотрел на султаншу, но ничего не сказал. Это молчание не укрылось от проницательности Хюррем, и та вдруг горько улыбнулась, посмотрев снизу вверх на предвестника.       — Ты осуждаешь меня?       Предвестник вздрогнул от такого прямого вопроса и пожал плечами.       — Я не посмел бы.       Хюррем покачала головой со слабой улыбкой, делая вид, что поверила, и затем достала из кармана в лифе платья крошечный свёрток.       — На сей раз передай эту записку самому Ибрагиму Паше. Как можно скорее. И скажи... что времени у него до рассвета.       Андрей не стал расспрашивать о второй части плана, зная, что госпожа это не любит. Он послушно забрал сообщение и вложил его в свою перчатку.       — Расскажи ему то, что нам удалось узнать, — попросила Хюррем, твердея во взгляде. — Истинная цель Оздемира — шехзаде Матео. Вот почему он выжидает. Иди, Андрей, — вздохнула Хюррем. — Времени у нас до рассвета.       — С вами всё будет хорошо? — осторожно спросил предвестник, выразительным взглядом окидывая покои, похожие на кровавую баню.       Вопреки его ожиданиям, Хюррем Султан, по-видимому, не храбрилась понапрасну; он видел, что голубые глаза были подёрнуты поволокой безразличия, когда взгляд её падал на труп, подвешенный к потолку.       — Да, не беспокойся за меня. Поверь мне, я переживала и гораздо большие мучения, чем эти.       — Я понял, госпожа Хюррем, — вздохнул Андрей и, надев маску, направился к выходу из покоев. — Я передам паше, что вы живы и здоровы. Думаю, ему будет важно...       — Стой.       Андрей остановился, удивлённо посмотрев из-за плеча на Хюррем Султан. Та глядела на него с неопределённым выражением, а затем медленно помотала головой.       — Не говори ему ничего. Скажи, что записку тебе передала Гюлизе-хатун, а меня ты не видел. Что не знаешь ничего о моём состоянии.       Глаза Андрея расширились в удивлении и подступающем ужасе.       — Вы не скажете ему, что собираетесь...       Она не собиралась объяснять, как важно было держать Ибрагима в подвешенном состоянии. Андрей с трудом согласился на третью часть плана, но всё ещё поражался её решениям, всё ещё осуждал... где-то глубоко внутри. Он был ещё так юн и наивен, несмотря на все терзания, что закалили его дух.       Хюррем выдавила из себя улыбку.       — Скоро всё закончится, Андрей. Дьявола можно уничтожить только дьявольскими методами. А теперь ступай скорее. У нас мало времени.       Когда Андрей скрылся за дверьми, Хюррем посмотрела на сумеречное небо через окно. В глотке всё ещё жгло от рвоты, но, быть может, горько ей было и без этого.       Ибрагим всё ещё был здесь после того, что она сделала с его сыном. Всё ещё сражался за династию, за её детей, проливал свою кровь. Со дня своего самого главного предательства в крипте храма Влахерн он, парадоксально, больше ни разу не предал её. Хотя чаша весов лжи, кажется, уже давно перевесила в её пользу — и всё же он был рядом. Его ничто не держало в империи — но он выбрал её семью, не солгал.       Она ведь... даже освободила его.       Такой могла быть любовь Ибрагима Паши? Любил ли он так же самозабвенно Хатидже Султан, от которой дважды отказывался, или Нигяр-калфу, которую бросал? Хюррем как ни пыталась найти в его действиях злой умысел, более его не находила — эта битва не должна была принести ему ничего, кроме, возможно, послевоенных почестей от Мехмеда, но Ибрагиму нужна была не просто власть над кем-то из детей Сулеймана — ему нужен был контроль. А Мехмед не позволил бы ему манипулировать собой. Не после всего, что пережила империя.       И как бы Ибрагим ни верил в собственную любовь к ней или к её детям, хотя в последнем Хюррем сомневалась, — он не изменит своим амбициям. Однажды их интересы с Мехмедом начнут неизбежно расходиться, и Ибрагим будет считать, что его мудрость и опыт достаточны, чтобы последнее слово было за ним. Междоусобица — лишь вопрос времени.       Хюррем это знала. И Ибрагим это знал всегда.       Тогда почему он всё ещё был в Стамбуле? Свободный, богатый, разведённый, хоть и лишённый почестей визиря. Впрочем, стоило ли цепляться за печать визиря разрушенного до основания государства?       Преданность важнее любви.       Это была догма Хюррем, но это не было догмой Ибрагима. Именно это разбивало сердце Хюррем, когда Сулейман отворачивался от неё к другой хатун, хотя клялся в том, что в его сердце только она является госпожой. Предательство преданности — вот что всегда сжигало её дотла. Но Ибрагим всегда предавал — Сулеймана, Хатидже, Нигяр, даже Мустафу в некоторой степени.       Дело в том, что Хюррем могла передать последнюю записку не Ибрагиму, а кое-кому другому. Ещё одному паше, который оставался в тени среди её городской сети и ждал очередных её указаний. Он бы беспрекословно выполнил то, что в написано в записке, без раздумий. Но она передала её Ибрагиму.       Возможно, чтобы убедиться, что в этот раз он непременно бросит её. Оставит лагерь восстания и сбежит в Паргу к своей родне. Вычеркнет себя из её жизни. Останется в живых.       В конце концов, если подумать, в восстании Ибрагима нет более никакого смысла. Целью Оздемира был не трон, а шехзаде Матео. Поэтому достаточно всего лишь дождаться, когда её бравые львы непременно вернутся с победой и вырвут её внука из рук колдуньи. А Хюррем в это верила всем сердцем. Не могла не верить. Если она впускала в своё сердце холодную змею сомнения, та слишком быстро пускала ей яд по венам. Хюррем не могла себе позволить опустить руки.       Всё ради детей. Только ради них. Она готова была на любые жертвы, на любую цену.       Блуждающий взгляд Хюррем снова метнулся к тарелке с мёртвыми птицами, и вдруг в груди её растёкся болезненный жар. Михримах и Селим.       Кто такой Селим? И почему, прокручивая это имя на языке, Хюррем чувствовала жгучую горечь во рту и тупую боль в сердце? Это было невероятно странное чувство: с одной стороны, вся её сущность сопротивлялась тому, чтобы думать об этом имени, а с другой — чем больше она чувствовала это сопротивление, сопровождающееся болью, тем упорнее пыталась вспомнить, почему не могла ничего вспомнить. И почему логичные вопросы о том, что это имя делало среди имён её мужа и детей, рассеиваются и уползают от неё, словно туман, когда она пытается за него ухватиться.       Вдруг она подумала, что горечь эта уже была ей знакома. Такую же она испытывала во сне, который преследовал её почти каждую ночь. Со странным дервишем в лохмотьях, который безуспешно пытался попасть во дворец, раз за разом останавливаемый стражей.       Ещё и Михримах, отдавшаяся тьме и ставшая предательницей. Её имя тоже сопровождалось тупой болью в сердце и горечью на языке, но чувства были совсем другими. Хюррем знала, что никогда не сможет смириться с тем, в кого превратилась её дочь, но бежать от правды было глупо. Михримах предала их. Даже своего изувера-мужа, раз сбежала из цитадели, невзирая на бдящее око Оздемира в лице его капитанов.       Хюррем поднялась с пола, на котором сидела, и взяла в руки тарелку с мёртвыми птицами, на которых были написаны имена Михримах и какого-то Селима, она вышла на террасу. Гюлизе расположилась на тахте Сулеймана, провалившись в изнеможённый сон. Она не слышала ни шагов султанши, ни того, как та выбросила тарелку с птицами с балкона.

СТАМБУЛ, ЛАГЕРЬ ИБРАГИМА ПАШИ

      — Паша Хазретлери, я ещё не закончил! Рана слишком глубокая, я должен... — досадливо взвизгнул лекарь, когда его подопечный дёрнул едва перебинтованной рукой и встал с тахты.       Ибрагим схватил кафтан и набросил его на себя, чуть морщась от собственных резких движений.       — Жить буду, — проворчал он и кивнул лекарю. — Ты можешь идти.       Врачеватель что-то пробурчал себе под нос про глубокую рану на плече главнокомандующего восстанием, но послушно начал собирать свои вещи в ящичек.       — Ох, паша, если бы у меня не оказалось противоядия к яду, которым был намазан клинок... — покачал головой лекарь.       Ибрагим повернул голову с недоверчивым видом.       — Откуда он у тебя?       Тот поднял взгляд и пожал плечами.       — Я ведь служил в Корпусе охотников, прежде чем увидеть... все те ужасы, что они творили с невинными людьми, — прошептал лекарь, складывая антисептические мази и чистую ткань, затем застегнул замочек на ящике. — Поэтому я хорошо знаю все яды, которые они используют.       Бывший Визирь-и-Азам расслабил веки и глубоко вздохнул, подтверждая свои очевидные догадки.       — Значит, Оздемир так отчаян, что решил убить меня таким примитивным способом? — пробормотал он себе под нос и махнул рукой. — Ты придёшь ко мне утром, чтобы наложить более тугую повязку. Рана не должна мне мешать носить доспехи.       Завтра они собирались штурмовать Топкапы. Необходимо было вызволить Хюррем Султан из плена и вернуть трон законному владельцу.       — Доспехи? — распахнул рот лекарь. — Паша, но вы ещё недостаточно окрепли, чтобы...       — Вон, — спокойным тоном приказал визирь, указывая на выход из шатра.       Лекарь покорно взял свой чемоданчик и оставил сераскера одного. Ибрагим тяжело вздохнул и подошёл к окну шатра, подняв штору, чтобы посмотреть на мирно отдыхавший за ужином лагерь. Шехзаде Баязид так и не вернулся из подземелий, несмотря на просьбу Ибрагима вернуться через два дня, но интуиция подсказывала ему, что этого молодого льва не так-то просто было убить.       Несмотря на своё проигрышное положение, Ибрагим понимал, что, если бы не Хюррем Султан в заложниках Оздемира, он бы без раздумий пошёл в рискованное открытое наступление, не заботясь ни о чём. Дворец охранял флот и наиболее свирепая часть его Корпуса охотников, смешавшаяся с регулярной армией империи, но возможности для грамотного силового удара всё-таки были. Полегло бы много мятежников, но Ибрагим Паша сумел бы грубой силой вернуть дворец.       Однако с Хюррем Султан в виде щита всё обстояло гораздо сложнее. У Ибрагима было недостаточно сил для мощного "кулачного" удара — для подобного к повстанцам должны были подключиться и простые люди, но народу нужен был живой падишах, живое знамя, живой флаг, чтобы решиться ударить по узурпатору всей мощью.       С другой же стороны, сам Метин Оздемир был об этом тоже неплохо осведомлён, однако медлил и не бил по городу и повстанцам Ибрагима. Он ждал чего-то, а потому не пользовался расколом в рядах Ибрагима.       Повстанцы первое время были деморализованы "побегом" шехзаде Баязида, и Ибрагиму пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить большую часть воинов в том, что у наследника был свой план по удару из тыла. Прошло всего два дня с момента, как Баязид покинул лагерь, а по ощущениям — словно полгода. Большую часть этого времени Паргалы разбирался с вереницей предателей, саботажников и дезертиров, устраивая публичные казни в назидание тем, кто захочет поставить под сомнение действия Ибрагима Паши в военное время.       Один раз на эту казнь посмотрел и его маленький сын Кадер.       Ибрагим Паша тогда стоял напротив лобного места, где на помостах были установлены виселицы. Предателям надели на голову чёрные мешки, отвели к виселицам, набросили на шеи верёвки, и палачи выжидающе посмотрели на бывшего Визирь-и-Азама, ожидая команды.       Ибрагим поднял руку, обтянутую перчаткой, в воздух.       — Будь ты проклят, паша! — раздался приглушённый из-за плотной ткани голос одного из приговорённых. — Проклят ты и вся династия, продавшая свои души шайтану! За нашу кровь ты заплатишь вечными муками! — и начал читать предсмертную молитву: — Ля иляха илля Ллах...       Ибрагим опустил ладонь тогда, когда его взгляд случайно упал на Кадера, выглядывавшего из-за шатра. Огромные чёрные глаза были так широко распахнуты от ужасного страха, что у Ибрагима перехватило дыхание. Палачи выбили подножья под виселицами, и приговорённые захрипели. Кадер застыл в ужасе, не отрывая глаз от лобного места. Паргалы сотню раз за свою службу отдавал приказы о казни, но никогда не ощущал себя так неуютно от этого. Скорее, напротив — он был счастлив покарать своих врагов и предателей султана.       Плечи Кадера задрожали, когда до его маленьких ушей донеслись предсмертные хрипы; в уголках чёрных, как у Ибрагима, глаз встали слёзы — видеть, как тела бьют конвульсии, а затем отпускают, было невыносимо страшно для ребёнка.       Ибрагим дёрнулся к сыну, чтобы успокоить его, но тот тотчас бросился наутёк. Визирь решил, что казнит того бея, которого он приставил к своему сыну.       А затем на него совершили покушение. Убийцей оказался один из совершенно неприметных янычар, не имевший никаких ярких пятен в биографии. Самый обычный воин, даже не самый искусный или продуманный — если не считать яда, который он использовал и от которого противоядие, по счастливой случайности, оказалось у его лекаря. Всё произошло так быстро и неожиданно, почти необдуманно, что Ибрагим на секунду засомневался в том, что Оздемир действительно мог поступить так импульсивно после выступления людей на площади. То, как толпа начала ни с того, ни с сего требовать показать им Валиде Хюррем Султан, было странно — но ещё более странным была реакция самого Мирцеуса. Он не ожидал этого.       Что-то не сходилось.       Ибрагим знал, что лишь единицам было известно, что Хюррем Султан была в Топкапы, а не в Алой цитадели, где её в последний раз видели с Михримах Султан. Получается, кто-то пустил по городу слухи — преднамеренно. Но кто? И зачем кому-то хотеть, чтобы Оздемир показал Хюррем Султан народу?        Бывший Визирь-и-Азам вышел из ставки командования и направился к своему личному шатру. Отодвинув штору, он оглядел своё пристанище и, к счастью, увидел там Кадера. Возможно, казнь того няньки-янычара можно будет отложить, раз он вернул его сына в целости и сохранности обратно в его шатёр.       Мальчик сидел на подушках напротив маленького стола и самозабвенно что-то рисовал кусочком уголька на пергаменте. Его крошечный тюрбан лежал рядом, красивый, из дорогой парчи, украшенный драгоценными камнями. Это явно был подарок.       Подарок "Хюррем-анне", не иначе.       — Кадер? — тихо, нерешительно обратился к сыну Ибрагим, медленно приближаясь к ребёнку.       Тот вздрогнул и резко подскочил с места, низко поклонившись.       — Здравствуйте, эфенди.       — Я не эфенди, Кадер. Я твой отец, — попытался улыбнуться Ибрагим, встав рядом со столом, за которым рисовал его сын. Оценивающим взглядом мазнув по пергаменту, визирь довольно погладил бороду. — Красиво. Ты любишь рисовать?       На пергаменте был нарисован кораблик. Хотя в действительности корабликом это назвать язык не поворачивался — это была детально прорисованная английская четырёхмачтовая каракка. С роскошными парусами, с прорисованными светом и тенью, со множеством деталей — и где-то, как Ибрагим заметил, эти детали были добавлены самим Кадером.       Ибрагим и сам сердечно любил рисовать морские суда. Это напоминало ему о доме и море. Какое удивительное совпадение, что его сын получил такой же талант.       — Я люблю рассматривать чертежи известных кораблестроителей, — негромко поведал Кадер, нервно потирая пальцы, сложенные в замок. — Я бы хотел однажды построить свой корабль и бороздить моря... Хюррем-анне иногда разрешала мне приезжать на верфи вместе с Сюмбюлем-агой и Жем-Жемом.       Ибрагим поднял брови.       — Жем-Жемом?       Кадер поспешил объяснить, кому принадлежало странное прозвище.       — Это мой воспитатель и челеби. Он живёт со мной и моей сют-анне. Я называю его так, потому что он постоянно хвастается и корчит из себя самого умного. Хотя он хороший, я не со зла. Он строгий, но добрый. Мы с ним учили латынь, греческий и итальянский, — Кадер погрустнел и отвернулся. — Хюррем-анне говорила, что когда я вырасту, то уеду либо в Афины, либо в Венецию.       Сердце Ибрагима прожгло негодованием, и он недовольно стиснул зубы. Значит, она намеревалась отправить его сына прочь от него?       — Она говорила, что когда-нибудь мы уедем туда с моим отцом, поэтому велела быть готовой к этому, — закончил свою мысль Кадер.       — Что? Почему она тебе так сказала? — осипшим голосом спросил Ибрагим.       Мальчишка пожал плечами.       — Она никогда не объясняла. Просто велела учиться, чтобы я не был в тягость своему отцу, когда придёт время с ним встретиться.       Руки Ибрагима похолодели. Его догадки были неверны: Хюррем дала его сыну хорошее образование, чтобы однажды он смог занять рядом с ним положенное место. Но всё же она скрывала его больше десяти лет.       Внешне Кадер очень походил на Нигяр — те же брови, те же миндалевидные глаза, те же губы. Овал лица был точь-в-точь как у отца. И всё же взгляд чёрных глаз... и то, как он держался.       Ибрагим посчитал себя совершенно сумасшедшим, обезумевшим в тот миг, когда подумал, что их с Нигяр сын был похож на Хюррем. Сердце сераскера сдавило от этой мысли так сильно, что лицо его болезненно сморщилось. Странная нежность волной поднялась в родительской душе, и Ибрагим импульсивно потянулся к сынишке, чтобы прижать его к своей груди. Кадеру было одиннадцать, но он всё ещё был хрупким и едва доходил ему макушкой до груди.       Кадер смутился и напрягся всем телом, но не рискнул отстраняться.       — Прости меня, сынок. Прости, что я так долго не мог тебя найти... Прости, что поверил, будто тебя нет среди живых. Я могу только молиться Всевышнему, чтобы он дал мне прожить чуть дольше, чтобы ты больше не был одинок, — прошептал визирь в чёрную макушку, закрыв глаза. — Мне столько хочется рассказать тебе, стольким вещам хочется научить.       Объятия Ибрагима стали крепче, отчаяннее.       — Мой первенец умер в младенчестве, и больше Аллах не посылал мне детей, пока... — он прочистил горло, — я не стал близок с твоей матерью. Я так благодарен Ему за тебя, сынок.       Наступила неловкая пауза, которую оба не знали, как нарушить. Мальчик явно не знал, что ответить на это.       — Я знаю, что её звали Нигяр, — пробормотал наконец Кадер в кафтан отцу, всё ещё не обнимая его в ответ. — Она была дворцовой калфой, которая служила Хатидже Султан, вашей жене.       Почему-то от этих слов по спине Ибрагима пробежала изморозь. В тоне сына звучали едва-едва слышные нотки осуждения; сейчас Кадер знал, что его отец — бывший Визирь-и-Азам империи, причём женатый на сестре покойного султана. Значит, когда Кадеру рассказали, кто его отец, то мальчик понял, что родился от порочной и запретной связи, от греха прелюбодеяния.       Ибрагим много лет жалел о той связи. Он слишком многого лишился... но до последнего времени не знал, как много обрёл. Эта война вернула ему сына. Теперь у него снова был смысл жизни. Внутри Ибрагима всё ещё боролись гнев на Хюррем за то, что она так много лет скрывала от него Кадера, но и странная, противоречивая благодарность. Будь Ибрагим на её месте, он поступил бы так же, как бы ни убеждал себя в обратном. В своём коварстве он никогда не уступал Хюррем.       Или, возможно, его чувства к этой женщине заставляли его сердце так отчаянно оправдывать её.       — Хюррем Султан хорошо к тебе относилась? — спросил Ибрагим, немного неловко отстраняясь от сына и присаживаясь на подушки рядом с его столиком.       Кадер, подумав, опустился рядом, всё ещё избегая зрительного контакта с отцом.       — Да. Она всегда заботилась обо мне, хотя нечасто навещала меня. Но когда приезжала, то всегда привозила много книг — или нового учителя. На прошлый Рамадан она подарила мне драгоценный тюрбан и кафтан. Кафтан остался дома.       Кадер взял в руки тюрбан, принявшись рассматривать его с теплотой во взгляде.       — Я всегда мечтал... чтобы у меня была такая мама. Хюррем-анне такая умная, красивая и добрая, хоть и кажется очень строгой. Она никогда не разрешала мне её так называть, всегда ругалась. Один раз я был в городе и видел султана Мехмеда... — Глаза Кадера заблестели, но не от слёз, а от восторга. — Он такой же красивый, как Хюррем-анне. Она его очень любит. Жалко, что я никогда не стану таким, как он...       Ресницы Кадера опустились, и сердце Ибрагима жалостливо сжалось от того, сколько светлой печали сгустилось на лице его ребёнка. Столько лет такого одинокого.       Рука Ибрагима опустилось на плечо сына, мягко и любовно сжимая его.       — Теперь у тебя есть я, сынок. Я очень тебя люблю. Больше ты никогда не останешься один, обещаю.       Кадер недоверчиво посмотрел на Ибрагима Пашу и пожал плечами.       — Вы же очень важный человек, эфенди... — Увидев мягкий укоризненный взгляд Ибрагима, Кадер опустил глаза и исправился: — Отец. Зачем я вам? У вас и жена есть, и собственный дворец. Я лишний там буду. Слово дурное пойдёт.       — Не говори так, Кадер, — строго осадил его Ибрагим, сдвинув брови. — Мой брак расторгнут, я отныне свободный человек, и никто не посмеет сказать ни единого дурного слова о тебе. Я заявлю о том, что ты мой сын, и ты больше не будешь считаться сиротой. Ты будешь жить в большом доме, у тебя будут слуги...       Глаза Кадера округлились в искреннем недоумении.       — Но зачем мне слуги? Я всё сам умею делать. Стирать, убирать за собой, даже могу стрелять из лука, однажды я подстрелил зайца и приготовил его... Ну, Жем-Жем тоже немного помогал, но только немного! — Лицо Кадера немного просветлело от проступившей гордости, и он затараторил чуть быстрее: — Хюррем-анне меня даже похвалила, когда узнала. Она всегда говорила, что я должен уметь выживать в одиночку, если на то внезапно случится воля Аллаха. Поэтому мне не нужны слуги!       Щёки Кадера покраснели от чувств, и он начал крутить в руках уголёчек, пачкая кожу. Ибрагим удивился такой тираде и тихонько рассмеялся себе под нос, согласно кивнув Кадеру.       — Как скажешь, сынок. Я тоже очень горд тобой, — напоследок он с улыбкой погладил его по чёрным волосам. — Теперь мы вместе, и ничто нас не разлучит. Я не позволю.       Шторы шатра резко взметнулись, и на пороге появился стражник.       — Паша Хазретлери, — он поклонился, — к вам прибыл Юсуф-бей, ваш посланник.       Визирь напрягся всем телом. Он знал только одного "посланника" с таким именем.       — Юсуф? Впусти немедленно!       Ибрагим стремительно поднялся с подушек, когда сразу за стражником в шатёр вошёл предвестник Андрей. Он был в тёмном плаще и, увидев Ибрагима, быстро откинул с головы капюшон. Под накидкой Ибрагим увидел форму капитана авджи. Видимо, Юсуф прибыл к нему прямо из Топкапы.       — Господин Ибрагим, — поздоровался Андрей, коротко кивнув визирю. — Я принёс вам послание от госпожи Хюррем.       У Визирь-и-Азама перехватило дыхание, когда он услышал имя своей султанши. Взгляд тотчас упал на руки Андрея. Он достал из своей перчатки крошечную записку, сложенную хитроумным образом так, чтобы можно было уместить достаточно длинное сообщение. Ибрагим вырвал кусочек пергамента из рук предвестника и отвернулся, принявшись быстро раскрывать её.       — Что? Хюррем-анне? С ней всё хорошо? — испуганно спросил Кадер, подорвавшись с подушек и подбежав к Андрею. Они вместе провели достаточно времени и в Топкапы, и в цитадели, чтобы мальчишка доверял предвестнику.       — Приятно снова тебя видеть, Кадер, — Андрей потрепал ребёнка по голове со слабой улыбкой. — Рад, что с тобой всё хорошо.       Попытка увести тему не сработала. Кадер насупил брови с неожиданной суровостью, хоть и немного детской, и упёр руки в боки.       — Что с Хюррем-анне? Скажи, что с ней? Жива ли она? Здорова ли?       Ибрагим за это время быстро раскрыл записку и теперь с жадностью бегал глазами по изящным строчкам. Он без труда узнал её почерк и манеру письма — казалось, Хюррем Султан говорила так специально, чтобы он не сомневался в подлинности записки.       — Я не знаю, малыш, — сухо признался Андрей, обращаясь к Кадеру; мальчишка тотчас испуганно ахнул, и предвестник поспешил успокоить его. — Она жива, не волнуйся. Но я... не видел её. Записку мне передала её наложница.       — Никто её не обидел? А когда её освободят из плена? Она же придёт сюда? Я увижу её снова? — продолжал сыпать вопросами Кадер. Глаза ребёнка так и источали жуткое беспокойство за женщину, заменившую ему мать.       — Я не знаю, Кадер. Молись за неё.       Андрей в последний раз ободряюще улыбнулся перепугавшемуся ребёнку и перевёл взгляд на Ибрагима, ожидая, что к этому моменту он уже прочитал письмо и был готов вынести свой вердикт по поводу "второй части плана" Хюррем Султан.       Но Ибрагим Паша молчал. Он просто стоял, как громом поражённый, и смотрел на записку широко раскрытыми глазами, даже не скрывая своего ужаса. Андрей даже заметил, как легонько дрожали его руки.       Он как будто прочитал о надвигающемся Судном дне.       — Что там, господин Ибрагим? — напряжённо спросил Андрей.       Но визирь ему не отвечал, словно проглотив язык. Предвестник почувствовал, как грудную клетку охватило холодной и липкой тревогой. Он достаточно успел узнать этого человека, чтобы понять, насколько мало вещей в этой жизни осталось, способных по-настоящему напугать его.       Отношения Ибрагима Паши с Хюррем Султан оставались для юного и неопытного Андрея настоящей загадкой. Что было между ними? Все говорили, что они много лет враждовали, но со стороны Андрею казалось, что на самом деле не было никого, кому они могли бы сильнее довериться, чем друг другу.       И при этом Хюррем Султан использовала Кадера, чтобы заставить пашу себя ненавидеть, а затем просто вернула его сына обратно. И Андрей довольно быстро догадался, что именно Хюррем Султан стояла за последним покушением на Ибрагима Пашу, которое должно было... наверняка подтолкнуть его к чему-то, о чём она написала в этом крошечном письме, содержания которого Андрей не знал.       Она искусно дёргала его за ниточки, но он видел в её глазах там, во дворце, что она искренне переживала за пашу. Но ведь она была замужем за покойным султаном — возможно ли, подумал Андрей, что между ними что-то было?       Потому что Андрей мог поклясться, что Ибрагим Паша был слишком умён, чтобы не понимать — хотя бы в глубине души, — что Хюррем Султан манипулировала им. Но он очевидно позволял ей это делать.       Почему? Кажется, ответ тут был самый очевидный.       Ибрагим сжал в кулаке записку Хюррем, затем подошёл к своему письменному столу и сжёг его в огне свечи, бросив остатки догорать в чаше. Андрей застыл в ожидании его вердикта.       — Цель валашского пса — шехзаде Матео, верно? — спросил он низким, хриплым голосом, словно несколько часов до этого беспрестанно кричал. — Вот почему он выжидает?       — Всё верно, — угрюмо подтвердил его мысли Андрей, кивнув.       Ибрагим замолчал на некоторое время, сопоставляя в своей голове всё, что прочитал. Андрей заметил, как побледнело его лицо, словно от его головы отхлынула почти вся кровь.       Наконец визирь посмотрел на своего сына.       — Кадер, — шёпот его был пугающим, — пожалуйста, оставь нас наедине.       От голоса Ибрагима по коже Андрея и Кадера одновременно прошёл холодок. Мальчик несколько раз кивнул, вежливо поклонился сперва отцу, затем его гостю и шустрым шагом выбежал из шатра.       Это значило только то, что в письме было сказано нечто, не предназначенное для детских ушей. Ибрагим встал напротив своего стола и упёрся ладонями в его края, обессиленно сгорбившись. В шатре повисла тяжёлая, душная тишина.       — Этот ублюдок... намерен принести его в жертву вместе с Хюррем Султан, — спустя время прохрипел Ибрагим.       — Что? — задохнулся Андрей, застыв в оцепенении.       Ибрагим посмотрел на него из-за плеча.       — Ты не знал? Не читал записку?       — Нет, господин Ибрагим, — помотал головой юноша, чувствуя, как услышанное выбило его из колеи и оставило в растерянности.       Ведь Оздемир совершенно точно ничего такого не планировал делать. Он ожидал исхода битвы между колдуньей Каллисто, Братством, шехзаде Баязидом, султаном Мехмедом и Культом. Все они должны были сражаться до последней капли крови, пока один не выйдет победителем и не высунет нос из подземелья, где его и добьют люди Оздемира, забрав ребёнка для хозяина. Хюррем Султан была лишь щитом и катализатором того спокойствия среди стамбульского народа, которое было необходимого валаху в его выжидании.       Но что по-настоящему задумала Хюррем Султан? Андрей лишь знал о заключительной части её плана, ради которой она и пустила с его помощью слухи по городу. Он передал её записки десятку нужных людей в Стамбуле, которые были всё ещё верны госпоже. Они и распространили слухи о том, что Оздемир держит её в заложниках, пытает, мучает и готовит для какого-то жестокого бесовского обряда. Вот почему они требовали, чтобы она вышла и сказала своё слово. Развеяла слухи.       Андрей, конечно, понимал, ради чего это всё нужно, но шехзаде Матео? Для чего она решила использовать слухи о жертвоприношении собственного внука?       — Что ты знаешь обо всём этом? — процедил Ибрагим, вперившись пронзительным взглядом в лицо Андрея. Визирь медленно, как хищник, отстранился от своего письменного стола и надвинулся на предвестника. — Это всё правда?       Но Андрей не мог выдать Ибрагиму Паше истинный план госпожи. Это бы всё испортило — и вонючий валашский изувер не получит своего возмездия. А Андрей поклялся могилой своих родителей, что своими руками убьёт его.       Поэтому он лишь неуверенно помотал головой.       — Я почти ничего не знаю, господин Ибрагим. Госпожа Хюррем лишь передавала через меня записки тем, кто мог помочь распространить в городе то, что она узнала от валашского выродка... Но во дворце она находится под постоянным контролем других капитанов, и мне даже не дозволено её видеть. Я связываюсь с прислуживающей ей рабыней.       — Оздемир трясётся от страха и, видимо, теряет бдительность, раз подобное происходит у него под самым носом... — с вибрирующим злорадством в голосе произнёс Ибрагим, отведя напряжённый взгляд. — Даже его покушение на меня выглядит так, будто он совершенно не думает, прежде чем что-то сделать. Он отчаян, совершает импульсивные ошибки. Это на него не похоже.       Как только Андрей начал задумываться над связностью и логичностью своих дальнейших слов, резкий взгляд визиря тотчас метнулся обратно к нему.       — Что за ритуал жертвоприношения? Ты разбираешься в подобных вещах и должен знать.       Андрей пожал плечами.       — Вариантов крайне много. Но Оздемир ведь помешан на "грязных" детях — и принца Матео он причисляет к ним... — Голос Андрея чуть задрожал, но он сделал вид, будто у него пересохло в глотке. — Должно быть, для своих чудовищных ритуалов ему и нужна госпожа Хюррем, ведь из всех членов семьи мальчика в плену у него только она.       — И какая тут связь? — сузил глаза Ибрагим. — Это ведь бессмыслица.       — Возможно, ему важна их кровная связь... я не знаю. Ведь родители принца Матео умерли.       — В письме, которое написала султанша, сказано, что до Оздемира дошли слухи, будто паучиха на самом деле давно сбежала из Иншалоста. Что она где-то прячется в городе вместе с шехзаде. И что по этой причине Оздемир в ярости, ведь его план трещит по швам.       Андрей смочил горло слюной и вяло кивнул, решив подыграть легенде Хюррем Султан.       — Я что-то подобное и сам слышал...       Следующие тихие слова визиря обрушились на предвестника с оглушительным грохотом.       — И поэтому султанша предлагает мне похитить этих детей, подстроив всё так, будто это дело рук Оздемира. Слухи о жертвоприношении распространятся по городу со скоростью лесного пожара.       — О, Христос милосердный... — только и произнёс в ответ Андрей, в ужасе уставившись на визиря.       Ибрагим отошёл от оторопевшего предвестника, когда понял, что тот действительно слышал это всё в первый раз, и принялся расхаживать по шатру со сведёнными за спиной руками.       — Это заставит сомневающихся выступить на моей стороне. Люди захотят от Оздемира не только ответа — они захотят его головы, если слухи подтвердятся, — мрачно размышлял Ибрагим, подойдя к окну шатра и отодвинув занавеску.       Андрей вслед за этим услышал его шёпот, будто паша уже говорил не с ним, а с самим собой.       — Насколько одна враждующая с тобой женщина может быть опаснее, чем десять недругов-мужчин? — Вспомнив собственные слова, произнесённые в молодости, визирь опустил голову с печальной ухмылкой. — Должно быть, я никогда не устану восхищаться твоим умом и коварством, Хюррем. Перед тобой склонит колено даже сам шайтан.       У Андрея же всё ещё кружилась голова от услышанного. Он уже привык к людской жестокости и был уверен, что его уже ничто не удивит — но то, по-видимому, была типичная ошибка молодой крови. Это была война с демоном во плоти — и против него и Ибрагим Паша, и Хюррем Султан, какими бы хорошими людьми ни были, давно предпочитали такие же коварные способы борьбы.       — И вы... сделаете это, господин Ибрагим? — сухо спросил Андрей.       Паргалы опустил занавеску, убрал руки за спину и с мрачной обречённостью посмотрел на предвестника.       — Разве мы можем ослушаться приказа госпожи, особенно когда она находится в плену у врага? — спросил он с напускной строгостью и тяжело вздохнул, погладив бороду. — Боюсь, эта ночь будет долгой, Юсуф. Тебе придётся посетить много людей. Какое удачное стечение обстоятельств, что Оздемир заглотил наживку благодаря шпионажу Ахмеда Паши и перенаправил провизию в Алую цитадель, позволив нам не только завладеть запасами еды, но и убить достаточное количество охотников... И завладеть их формой.       Андрей широко распахнул глаза, и Ибрагим мрачно рассмеялся себе под нос.       — Должно быть, Судный день вскоре и впрямь настанет, раз уж мне предстоит работать бок о бок со шпионами Хюррем Султан. — Ибрагим погасил ухмылку и острым взглядом вперился в Андрея. — Сообщи мне имена всех, кому ты передавал записки по её повелению. Я разошлю своих гонцов, чтобы мы объединили усилия в реализации плана госпожи.       Пока Андрей пересказывал визирю всю ту полуправду, которую мог позволить раскрыть, включая имена и явки, Ибрагим что-то записывал и помечал на огромной карте Стамбула. Что-то сопоставлял, прикидывал. Он больше не выглядел испуганным, как тогда, когда только прочитал письмо.       Андрея теперь мучил другой вопрос: действительно ли Ибрагим Паша тогда испугался той жестокости, на которую его сподвигла женщина, которую он любил и с которой столько лет враждовал? Сейчас предвестник был в этом не уверен: оторопь слишком быстро спала с визиря, теперь он выглядел... воодушевлённым? Значит, взбудоражило и испугало его совсем другое. Но что — так и осталось для Андрея, покинувшего шатёр Визирь-и-Азама, загадкой.       Следующий рассвет столица Османского государства встретила, утонув в воплях, криках и слезах безутешных матерей, которые оплакивали своих похищенных ради "ритуала" детей.