Боль
9 мая 2015 г. в 23:12
Примечания:
Марк Гэтисс: То, как сыграл свою роль Эндрю, восхитило всех без исключения. Он – актер, которым я давно восхищаюсь, и он привнес в этот образ совершенно потрясающую смесь очарования, проказливости и леденящей кровь злобы.
Марк Гэтисс: С самого начала я сказал Эндрю сохранить его милый ирландский акцент для Мориарти, в конце концов, это ирландское имя, мне казалось, это будет симпатично. И, в качестве кивка в сторону оригинала, я попросил его добавить покачивание головой, отличительную черту, которую описал Конан Дойл.
Из журнала "Attitude":
– Поздравляю с "Pride". Когда ты понял, насколько хорошим будет этот фильм?
Эндрю Скотт: С самого начала. Прочитав сценарий.
Журналистка: Как вам ваше первое выступление в роли актера?
Стивен Бересфорд: Это был ад.
http://www.youtube.com/watch?v=9uIznhKmOZs#t=110
Дом
Никогда не забуду, как мы с ним переехали в общую квартиру. Там были голые стены и обшарпанная мебель. Когда я вернулся с работы, уже стемнело. Я думал, мы еще много времени будем тянуть с уборкой, но он не дождался меня и сам начал клеить обои. Позже я ему помог. Мы очень устали, но он остался довольным, и я, разумеется, тоже. Мы едва дождались следующего дня. Я помню, как он стоял на табуретке и посильнее забивал торчащий со стены гвоздь. И называл его каким-то матерным словом, я забыл, каким именно. Черт, надо было записать... Тот гвоздь так и торчит, мы ничего на него не повесили.
Я и не знал, что он такой хозяйственный. Я бродил по комнате без дела, но все равно уставший, а он стоял на столе и весил тюль. Осеннее солнце так красиво светило на него... Мы целый день таскали мебель, подметали, вытирали пыль и перемывали всю посуду. В какой-то момент на его телефоне заиграла одна замечательная песня, и я раз за разом просил включить ее еще. В результате он поставил трэк на бесконечное проигрывание. Сейчас я вновь слушаю его. Невыносимо.
Я не люблю уборку, но тогда чувствовал себя невероятно счастливым. Только Эндрю способен подарить это мещанское счастье, он заряжает своей энергией и жизнерадостностью. Черт. Я хочу обустраивать нашу квартиру заново, хочу, чтоб это все повторилось. Пожалуйста. Я хочу умереть и вечно шататься по мрачной комнате, в которой Эндрю, матерясь, клеит обои, забивает гвозди и весит тюль.
Я не могу с ним расставаться. Я так скучаю... Я люблю его и всегда буду любить.
Встряска
Я не слепой и знаю, что Эндрю трудно со мной. Его душа жаждет страсти, действия. В глубине души он мечтает встретить некоего джентльмена, который ему идеально подойдет. После бессонных ночей и горьких слез в подушку мой Энди примет решение убежать с ним и покинуть скучного бедолагу-меня. Он остаток жизни будет чувствовать себя виноватым, но зато уставшая душа удовлетворится пережитым приключением. И жажда драмы прекратит мучить моего милого.
Но такое вряд ли когда-то произойдет. Эндрю должен и сам осознавать, что лучше меня ему не найти. Все, что я могу предложить ему: посидеть вместе, полежать вместе, пройтись вместе по Дублину. И то не долго, чтоб иностранные фанаты не засекли нас вместе. Три недели назад Эндрю несмело предложил:
– Поедем отдохнуть? Лето ведь скоро кончится.
– Разве что куда-то в Африку, где нас не знают. Дорогой, ты же сам говорил, что у тебя куча приглашений на разнообразные проекты. Займись ими.
– Зануда.
– Знаю.
Мне отлично известно, что Эндрю обсуждает мои изъяны со всевозможными друзьями. Пожалуйста. Ему это полезно. Пусть жалуется, матерится и бьет чью-то другую посуду, а со мной будет ласковым. Правда, иногда он закатывает ссоры в надежде развести меня на эмоции, но это не так просто, и я отнюдь не всегда даже могу подарить ему похабный секс во имя примирения. Я немного подустал. В последнее время я выполняю в нашей постели роль равнодушного импотента, а Эндрю – благородного будителя. Неохота мне просто, но это со временем пройдет.
Мне отлично известно, что у Эндрю несколько раз возникали серьезные намерения сбежать от меня. Прямо при мне – к военному майору, и еще раза три до меня доходили разнообразные слухи. То он разговаривает по телефону с кем-то непонятным, то сидит на лавочке рядом с неким мистером Х, а иногда не отвечает ни на звонки, ни на сообщения, когда уматывает в свой Лондон и поселяется в холодном, одиноком номере отеля. Да пусть. Главное, что всякий раз он возвращается ко мне.
***
И вот он снова уехал. Я не навязываюсь, не названиваю, новости в интернете не проверяю, – пусть делает, что хочет, он свободный человек. Связываемся мы, как правило, раз в день. Вечером, в десять тридцать. Ни раньше, ни позже. Разговор каждый раз приблизительно таковой:
– Привет. Ты как?
– Хорошо. А ты?
– Нормально.
– Есть, что рассказать?
– Да нет. А у тебя?
– Тоже без особых новостей.
– Ну, пока?
– Давай.
Хотя последний наш диалог он разбавил вопросом, не изменяю ли я ему.
Я: Ну разумеется, со всем Дублином уже перетрахался.
Дальше, рассердившись, добавляю:
– Эндрю, у нас не какая-то там христианская семья. Иди себе и переспи с кем-то, для меня секс не имеет большого значения. И я не больной, чтоб подозревать и вынюхивать, кто еще имел тебя, кроме меня. Ты – не моя собственность. И то, что я занимаюсь сексом только с тобой, не налагает на тебя ответственности. Просто будь поосторожней, а то СПИД не лечится. Что я еще хотел сказать... А, я же помню, ты говорил, что мечтаешь заниматься любовью девять часов подряд и желательно где-то в лесу. Так пойди и найди себе кого-нибудь для осуществления задуманного.
На какое-то время в трубке повисла тишина. Затем я услышал глубокое дыхание Эндрю.
– Я думал о тебе сегодня, когда лежал в ванне. Я скучаю.
– Ох, без подробностей.
– Как ты можешь так спокойно говорить о сексе? И представлять, как я с кем-то занимаюсь сексом. Я тебя больше не возбуждаю?
– Господи, не начинай.
– Ты хотя бы иногда фантазируешь о нас?
– Да. Даже сегодня, – заверяю я.
– О-о. Расскажи мне.
– Я уже не помню, что там было. Я только проснулся, и оно пришло. А затем исчезло, словно сон. Там было что-то, связанное с водой.
– Ухты.
– Эндрю, я не буду с тобой сейчас грязные разговорчики вести.
– Но ты же такой хороший рассказчик. Так вдохновенно мне о Фрейде накануне рассказывал. Может, проявишь себя, наконец, и здесь?
– Нет. Секс – не моя стихия. Он для меня, как еда. Надо просто чем-то забить желудок и все. Удовлетворить зов природы.
– А помнишь, мы никак не могли заняться им, когда начали встречаться? И я уже до того дошел, что попросил тебя сделать это.
– То был просто анальный секс. Не понимаю, почему ты его так ценишь.
– Да. А до него мы так славно проводили время на диване. Помню, твои руки были везде... – на этом месте до моего слуха донеслось какое-то невнятное мурлыканье.
– Что ты там делаешь?
– Ничего... Просто лежу. Кровать в этом номере такая удобная, широкая. Если б тут еще кто-то был...
– Эндрю.
– Стивен, пожалуйста, давай поговорим об этом. Я хочу слышать твой голос. Расскажи мне об этом, ты же можешь...
Это звучит как: "Стиве-ен, докажи мне, что ты не больной калека-импотент. Опиши, как тебе нравится совать в меня член". Ну как нравится... На самом деле – от обстоятельств зависит. По какой-то причине Эндрю втемяшил себе в голову, что когда-то мы с ним занимались виртуальным сексом.
Я ведь просто нагонял на ясное небо наших отношений эротические облака, держал своего маленького Эндрю на крючке. Я звонил ему во время перерывов на репетициях. Мне нравилось воображать, как он ретируется в какой-то уголок, а там кусает губы и краснеет, слушая меня. Но слова мои были невинными. Я всего лишь описывал ему, как бы хотел, чтоб мы поскорее оказались в моей спальне, одни. Как мне бы хотелось крепче обнять его, раздеть, найти все его эрогенные места и оставить на них свои отметины... Хотя нет, последнее я писал ему, а в голос выражался поскромней:
"Алло. Привет, Стив. Что делаешь?"
"Пишу".
"Много ты пишешь. Я рад, что тебе это нравится".
"Да. Но сейчас я не хочу придумывать сценарий. И вместо того, чтоб разговаривать по телефону, я бы лучше целовался с тобой".
"О-о-о!"
Во всяком случае, я не допускал появления всякой грязи в наших изысканных разговорах. Виртуально у нас были лишь прелюдии.
– Стивен.
– Ну что?
– А помнишь, как у нас в том доме было, в санатории?
– Господи... – это было ужасно. – Помню, мы гуляли по зеленой долине возле леса. Тебе очень нравилась природа, как лучи солнца играют на зелени, как листики шумят. Ты просто глаза закатывал от удовольствия.
– Да...
– А потом мы увидели странный маленький домик. То ли недоделанный, то ли заброшенный. Он был построен из кирпича и отделан штукатуркой. Мы зашли внутрь. Темно, пусто, голый бетонный пол. И тут ты обнял меня и начал целовать.
– Да.
– Я почему-то очень четко помню те звуки. Когда вначале ты целовал меня, а потом я тебя. И как сильно я впивался в твою шею, а ты гладил мой живот и бока. Потом ты медленно лег на меня. Я чувствовал спиной твердый холодный пол, по нему еще какие-то жуки ползали...
– Это неважно.
– Да, ты не обращал внимания. Снял с нас штаны до колен и начал вжиматься в меня и тереться. А я сминал твои губы, чтоб ты не издавал слишком громких звуков. Они тогда были такими мягкими, твои губы.
– Правда?
– Да. А затем мы стирали сперму листьями и травой. Вечером выпили виски в номере, и ты захотел повторить. Ты попробовал тот же способ, но во второй раз он тебя, видимо, не устроил. Я помню, ты приподнялся, переместился выше и сел прямо на мой член. Получилось неплохо, несмотря на то, что я тебя никак не подготовил. Я мог просто лежать и смотреть на тебя, как ты поднимаешься и опускаешься в том ритме, который тебе нравится.
– Ах...
– Да что ты там делаешь?
– Ничего. Правда. Я просто вспоминаю... Ты меня любишь? Ты хотел бы сейчас быть рядом со мной?
– Да, конечно.
– Я все еще нравлюсь тебе?
– Ну да... Рискну спросить, нравлюсь ли тебе я.
Страстный ответ последовал сразу же:
– Конечно, Стив, как никто другой!
– Ладно, – отвечаю я куда более прохладно.
– Мне так жаль, что тебя нет рядом. Но одновременно я рад, что могу поговорить с тобой вот так. В этой комнате так уютно, никто нас не подслушает. Мне бы так хотелось, чтоб ты сейчас лежал рядом. Я бы гладил тебя, ублажал... А потом вошел бы в тебя о-очень осторожно, – и его понесло.
У меня вообще-то была работа, нужно было дописать сценарий, но я решил забросить все ради этого двухчасового интимного разговора. Тем более, в конце мы кое-что выяснили.
– Ты кричал, когда я был сверху в последний раз, – отметил я между прочим.
– Да, – его голос до этого момента стал ниже и глубже.
– Тебе было больно. Хоть я поставил тебя на четвереньки, растянул и смазал все, как следует. Ты все равно дрожал и не мог впустить меня сразу. Мы же все перепробовали: и лежа, и на коленях, и стоя...Тебе всегда трудно. Даже когда я просто массирую тебя пальцами, ты долго не можешь расслабиться. И это через столько лет.
– Ну, может, мне проверится у врача нужно.
– Не думаю. Тебе вообще со всеми партнерами было так? В плане анального секса.
– С Бобби было точно ужасно. А с боксером... Кажется, я не чувствовал боли, все было в порядке. Он легко входил.
– Может быть, я слишком тороплюсь?
– Нет. Просто я начинаю волноваться, когда понимаю, что ты вот-вот будешь во мне.
– Почему?
– Потому что ты берешь меня не так часто. Мы обычно делаем это руками или ртом, потому что так проще и быстрее. Иногда я бываю сверху, а ты – скорее, в порядке исключения. И поэтому я всегда переживаю, когда понимаю, что ты хочешь быть во мне.
– По-моему, ты слишком поэтизируешь.
– Может. Но мне нравится чувствовать тебя. И когда вначале поболит, мне тоже хорошо.
– А болит только вначале?
– Ну, по-разному. Иногда еще в середине, а иногда в конце – когда ты выходишь.
– Ничего себе. Почему ты терпишь?
– Ты воспринимаешь боль нормально только по отношению к себе. Но я к ней тоже спокойно отношусь. В сексе. Это же чувственный процесс.
– Но боли быть не должно.
– Кто знает. Секса между мужчинами тоже быть не должно.
Я на это ничего не ответил. Устал. Постепенно мне удалось придать разговору более нейтральные тона, а затем и вовсе прервать его, сославшись на незаконченный сценарий. Впрочем, я за него не брался, так как мне стало плоховато. Заснул я с мыслью о том, что любовник из меня хреновый, и нормального секса я Эндрю никогда не подарю. А он до конца жизни будет терпеть с мыслью, что так и должно быть.
Короче, плохо мне стало. И ему, мне кажется, тоже.
***
Я ознакомил вас, господа присяжные, с небольшой прелюдией к тому, что произошло дальше.
На следующий день я долго не мог заставить себя подняться с постели, ведь мы с Эндрю болтали до часа ночи, а потом я еще не мог заснуть где-то до двух. С утра чувствовал себя ужасно. Но как-то собрался и вышел из квартиры. Пройдя полквартала, понял, что забыл кошелек. Немного поколебавшись, решил вернуться.
Опаздывать на репетицию не хотелось, поэтому я вызвал такси.
Вот, о чем я думал день спустя: существует некий парень Х. Накануне этот парень должен был прийти на вечеринку к боссу, ведь открывалось новое отделение некой фирмы Y. Парень, возможно, был порядочным, но, потворствуя боссу, напился и накурился вдрызг. На следующий день он хотел отдохнуть, однако ему позвонили с больницы и сказали, что больной на что-то матери сегодня очень плохо, возможно, она умрет. Услыхав это, парень позабыл обо всем и прыгнул за руль своего ауди. Но проспаться как следует он не смог, и это дало свои последствия. Глядя на белую дорожную полосу, парень чувствовал, как глаза его слипаются, но остановить автомобиль не позволяла совесть.
Итак, этот парень Х и мое такси оказались на одной дороге. И в итоге в больницу попал я...
Хотя можно и не делать сюжетной дыры. Я помню, что смотрел в боковое окно и интуитивно повернул голову вперед лишь в последний момент. Мелькнул мчащийся нам в лоб синий автомобиль. А дальше удар, толчок, такси резко занесло вправо. Я приложился боком о дверь, и нога налилась болью, что-то надавило на предплечье, резануло висок. Когда движение прекратилось, я как-то так опустил руку, что дверца отворилась, и мое тело вывалилось наружу.
Я более-менее соображал, что происходит, и отполз немного в сторону. Попытался встать, но уперся именно на правую ногу, отчего она загудела и занемела. Я повернул голову, и в глаза бросились дымящиеся, раздробленные на запчасти капоты. Таксист не выходил, как и виновник аварии. Позже я узнал, что у моего водителя сломано несколько ребер, а заснувший парень отделался забоями.
А теперь мне удалось согнуть здоровую ногу и опустить лоб на колено. Небо казалось каким-то фиолетовым, звуки вокруг – глухими. Все как-то замедлилось, и я задремал или, скорее, отключился. Меня привел в чувство женский голос. Открыв глаза и приподняв подбородок, я увидел перед собой лицо рыжей веснушчатой девушки. Выражение у него было спокойным и мягким, но в то же время настойчивым. Хорошо, что она пыталась воззвать к моему разуму и терпеливо ждала ответа, я ненавижу суету в любом виде. Эх, всегда любил медсестер.
– Вы как? – спросила девушка низким, уверенным голосом.
– По-видимому, могло быть намного хуже, – блеснул я соображалкой и слегка улыбнулся ей.
– Как вас зовут?
– Я Стивен.
– Хорошо. Меня зовут Аннет.
Только сейчас до меня донесся вой сирен скорой помощи.
– Вы попали в небольшую аварию.
– Я знаю. У меня болит нога, – я честно признаюсь ей, что хотел бы, но не могу вот так просто встать и пойти домой.
Она с пониманием кивает, кладет руку на мою разорванную штанину (края порезов запятнаны кровью). Осторожно щупает и следит за моей реакцией.
– Нога не сломана, но на ней две большие гематомы, – затем она перевела внимательный взгляд к моему виску – Вы ударились головой?
– Похоже на то. Она теперь немного кружится... Как мой водитель?
– Немного хуже вас, – спешно отвечает она. – Вам придется поехать со мной, Стивен, в больницу. У вас есть жена, дети?
– У меня есть партнер...
Мое воображение внезапно заполнил образ Эндрю. Он взблеснул и затопил все. Мне почему-то стало тоскливо до слез, будто я чуть не потерял его, и в то же время накатило какое-то облегчение. Я произнес "партнер" и мне понравилась мысль, что мы с Эндрю независимы друг от друга. То есть, если б меня не стало, он смог бы зажить со своим гипотетическим лондонским любовником без какой-либо юридической или финансовой тягомотины. С ним все было бы в порядке. Эта мысль вселяла в меня какое-то щемящее спокойствие.
– Но... Если надо кому-то сообщить, позвоните, пожалуйста, Томасу Мейсону.
– Хорошо.
Мне удалось убедить прибывших врачей в своей адекватности, и они не стали укладывать меня на носилки. Я их вообще боюсь. И мне было приятно дойти до кареты самостоятельно, опираясь лишь на сильное плечо Аннет.
***
Томми прибежал где-то через час. В это время я уже лежал на койке в больничной одежде, с перевязанной ногой . Думаю, вы догадались, что Эндрю я не сообщил специально, а то произошла бы катастрофа. Я не знаю... По-моему, Эндрю способен хлопнуться в обморок, услышь он комбинацию "Стивен. Авария". Сам я по одной причине (о которой упоминать не хочу) не боюсь ни аварий, ни вообще смерти, но Эндрю-то из другой оперы. Он очень ранимый.
Да и не надо мне, чтоб он тут крутился и пытался позаботиться обо мне. Я вообще не люблю, когда люди видят меня в неподобающем состоянии. Это же какой-то цирк. А я из тех тварей, которые привыкли уползать в темную пещеру и там зализывать все раны. Но надо было кого-то позвать.
Томми, черт возьми. Этот маленький, подленький...
Короче говоря, посидел он со мной минут двадцать, а потом вышел "купить газировки". Я его не остановил, но затем в точности представил все, что он на самом деле, кретин, сделал.
А сентиментальный Томми, ясное дело, звякнул Эндрю.
На его месте я бы постарался выражаться как можно мягче, чтоб слишком не растревожить своего партнера. Я бы сказал что-то вроде: "Эндрю, Стивен сегодня ногу немного повредил. Ударился. Ну и его в больницу повезли, чтоб сделать перевязку. Там только два синяка, не волнуйся. Просто произошла маленькая авария. На самом деле ничего серьезного".
Но говорил-то не я, а паникер-Томми...
Вот представьте картинку. Эндрю сидит в кафе и без задней мысли воркует с кем-то, поедая пиццу. Пусть это будет Марк, и они долдонят о том, какой Эндрю весь распрекрасный, и как ворчуну-Стивену с ним повезло.
– Да-да, повезло, – говорит Эндрю и тихо вздыхает.
Тут ему звонит телефон.
– Алло.
– Алло, Эндрю... Стивен в аварию попал, – загробным голосом.
Эндрю: очень медленно переваривает это, дыхание ему забивает, сердце начинает трепыхаться, он хватается рукой за стол.
– Когда?
– Сегодня. Два часа назад. Он жив.
Эндрю: вскочил со стула, закрыл рот рукой, трясется, болезненно бледнеет. Кажется, что его сейчас стошнит. Конечно, блядь, "жив". Короткое "жив" значит, что Стивен его издох под грузовиком, и Эндрю надо приехать и опознать его до неузнаваемости искореженный труп.
– Сейчас лежит в больнице, – в глубокой коме лежит, с капельницами и кардиоприборами. Умирает, но ждет, чтоб ты приехал и поцеловал его помертвевшие уста перед тем, как он окончательно отойдет в мир иной.
Эндрю: беззвучно стонет, одной рукой старается держать телефон, другую вжимает в быстро вздымающуюся грудную клетку.
– А в к-каком... В каком он состоянии? – спрашивает он через силу и прикусывает губу. Если "в тяжелом", значит, на самом деле мертвый.
– Ну, – больше у Томми не выходит быть драматичным. – Вообще он в сознании. Разговаривает.
"Ох, даже разговаривает..." – думает Эндрю с облегчением. И все же глаза его увлажняются.
– У него что-то сломано?
– Не знаю. Нога повреждена. Он почему-то не хотел, чтоб ты сюда приходил.
Понятное дело. Я наверняка остался без конечности, поэтому не хочу, чтоб Эндрю до конца дней со мной возился.
– Я... Я все равно приеду, – скулит Эндрю, а затем наскоро прощается с не менее перепуганным Марком ("Стивен в аварию попал, мне надо идти!..") и выбегает из кафе. Идти ему трудно, потому что сердце больно стучит, и дыхание то и дело срывается. Он все воображает, как ужасно я выгляжу, и как это событие меня морально изувечило. Больше я никогда не буду таким, как прежде.
***
Я не знаю, нанял ли Эндрю катер или прилетел на вертолете, но через семь часов он был тут. Со мной сидел Джейк. Эндрю залетел в палату... Совершенно белый, дрожащий, потерянный, с покрасневшими глазами. Он моментально вылупился на меня. Я отвернулся от стихов Элиота и взглянул на него. Эта сцена длилась с минуту, Джейк аж сглотнул.
"Тихо. Тихо. Тихо. Тихо. Тихо-о-о-о", – говорил я взглядом своему любимому.
– Ты... – вырвалось из груди Эндрю, но затем он поперхнулся воздухом. Мы услышали его сдавленный, дрожащий вздох.
Он разглядывал мое тело, скрытое больничной простыней, и, видимо, пытался определить, какой части теперь нет. Хотел подойти ближе, но не знал, можно ли меня трогать.
Господи. Если Томми – паникер, то Эндрю – истеричка.
– Ты как? – наконец, выдавил он из себя.
– Я нормально, – отвечаю я ровно. – Только нога немного болит. И все.
То ли мне кажется, то ли его сейчас и правда стошнит. Какие-то пугающие у него жесты и мимика. Что ему Томми там на самом деле наплел? Мой сужденный снова беззвучно раскрывает рот. Атмосфера накаляется и мне становится понятно, что сейчас из Эндрю начнет по кускам вырываться все накопившееся: в виде стонов, криков, всхлипов, рыданий и кровавых соплей. Его демон больше не может сдерживаться.
Я смотрю на Джейка настолько многозначительно, что он тут же подрывается и заслоняет меня собой. Слегка касается плеча остолбеневшего Эндрю. Что он пережил за те семь часов?
– Друг, пойдем водички попьем.
И Эндрю послушно уходит с ним.
Благо, я так и не увидел, как он мечется по комнате в слезах. А он такое может, полагаю.
Я просил его спокойно уехать, поскольку на самом деле я в полном порядке и через неделю меня выпишут. Но он остался. Тогда я честно признался, что не хочу, чтоб он постоянно сидел здесь, это на меня давит. И он заходил раз в день всего на часок.
Короче, попал в передрягу я, но выстрадал все Эндрю. Он потом еще все дела в Лондоне перенес, чтоб побыть со мной недельку дома. Не понимаю, зачем, ведь мы и так ничего такого не делали и вообще едва разговаривали.
Я был совершенно обычным, но Эндрю никак не мог выйти из оцепенения. Ходил по квартире, как мертвец. Подойти или даже прикоснуться ко мне боялся, словно я какой-то дух, а он – мальчик из "Шестого чувства". Измученным он был. Я честно показал ему те два красных нарыва, что остались после аварии. Один на бедре, другой – чуть ниже колена. Каждый вечер мне надо было мазать их зеленкой. Ходил я в свободных штанах, чтоб ткань не давила на взбухшую кожу. Я даже не хромал и с поступлением новых проектов вообще выкинул это событие с головы.
Но Эндрю запомнил. С тех пор он на какое-то время перестал жаловаться на меня друзьям и стал радоваться одному моему присутствию. Бедняга, наверное, за семь часов прокрутил все варианты своей жизни без меня, и ему они не понравились. Что ж, мне приятно.
Посттравматический синдром
Мне хочется написать про утро пятого дня после выписки из больницы. Но для начала немного о прошлом.
На начале наших отношений мы с Эндрю были под эйфорией, и поэтому занимались сексом регулярно. Мы выявили, что после приятной разрядки нам обоим нравится полежать рядышком, обнимая друг друга и лениво ласкаясь, вымещая излишек любовной энергии. Вот только Эндрю вообще любит прикасаться к кому-то. Было время, когда перед сном он просил меня обнять его или сам устраивался на моей руке или груди. Ему эта близость настолько нравилась, что он прямо так и засыпал. Но я-то – другое дело!
Для меня засыпать со сплетенными конечностями – не вариант. Нет, мне нравится ощущать тепло и изгибы тела своего любимого. Но. Это неудобно. Во-первых, жарко. Во-вторых, сплю я трупом, но перед отключкой мне надо раза два-три перевернуться. А жаль это делать, когда сонный Эндрю льнет к тебе, сладко обнимает своими сильными, нежными руками, да еще и дышит в шею. Мне пришлось серьезно поговорить с ним и попросить, чтоб мы культурно спали на разных частях кровати, не соприкасаясь.
Он не подал виду, что расстроился, и просьбы моей с тех пор придерживался строго. После секса мы с наслаждением обнимались, трогали друг друга, тихо разговаривали о чем-то, но затем неизменно расползались в разные стороны. Эндрю никогда не прикасался ко мне ни во время сна, ни утром. Левая часть кровати – моя священная, неприкосновенная территория.
Как вы поняли, после встряски незыблемый закон был нарушен. Надо дать это под заглавием "Двенадцатый день после катастрофы". До этого времени Эндрю ходил как в воду опущенный и даже смотреть на меня боялся. Но тут я проснулся из-за того, что он прикасается к моей ладони. Осторожно, трепетно. Гладит грубую кожу и прощупывает вены на тыльной стороне. Затем обхватывает запястье и медленно тянет мою переоцененную конечность к себе, трется о нее щекой, целует.
Это первый раз после аварии, когда он тронул меня. Помню, мы выходили из больницы, и я попросил его идти помедленнее. Он, мне кажется, хотел предложить помощь, но не осмелился подступить ко мне ближе, чем на два ярда. Ведь недавно я соприкоснулся с такой ужасной штукой, как смерть, и она все еще стояла рядом со мной.
Но теперь он наконец-то справился с потрясением. Я открыл глаза и послушно повернулся к нему. Лежать на невредимом боку мне было удобно. Мы смотрим друг на друга. Целую неделю я провалялся дома и впереди еще два дня выходных. Господи, давно мне так хорошо не спалось. Самому как-то плохо, но когда под боком Эндрю, сон – чистое наслаждение. Спасибо аварии за этот приятный отдых.
Расслабиться я люблю. Мне нравится валяться в постели с утра, и если я просыпаюсь в девять, то вылезаю из спальни не раньше одиннадцати. Поспать – это священно. Мне становится радостно от осознания, что сегодня ничего не надо делать, и я свободен. Вдохновение меня тоже не терзает, поэтому можно полностью отдаться мещанским утехам вместе с моей музой.
– Тебе сегодня надо куда-то идти? – спрашиваю я охрипшим голосом.
– Нет, – отвечает Эндрю, удерживая меня взглядом. – Мне постоянно снится, как ты попадаешь в эту аварию, и я каждый раз пугаюсь до смерти. Так всю ночь длится, раз за разом. Это выматывает, – жалуется он.
– Ничего. Скоро пройдет, – успокаиваю я.
Он все еще ластится об мою руку, и я передвигаюсь ближе, чтоб поцеловать его. Я хочу провести свое утро именно за этим занятием. Он закрывает глаза, позволяет мне всосать и пощекотать его нижнюю губу, а затем и сам включается в процесс. Я за то, чтоб растянуть прелюдию хоть на полчаса, поскольку это моя любимая часть, особенно по утрам. Поэтому слегка отстраняюсь от Эндрю, а затем целую его снова, гладя по спине. Я не позволяю ему быть слишком настойчивым и просто получаю удовольствие от этого сонного лобызания.
Я уверен, что Эндрю не станет лезть на меня или что-то подобное, потому что у меня ранена нога, и он все еще боится. Поэтому мне позволено спокойно проделывать все то, о чем я думал в ночи разлуки. Мы лежим под простыней, и ладонью я чувствую капельку пота, которая скатывается с груди моего сужденного. Я опускаюсь поцелуями к его подбородку, но он слегка наклоняет голову и вновь прихватывает мою губу, увлекая обратно. Хорошо. Я могу делать это вечно.
Когда страсти становится слишком много, я целую его в щеку и висок, а затем шепчу, чтоб он перевернулся на бок. Эндрю слушается, и в вознаграждение я зарываюсь пальцами в его волосы. Он обожает, когда я занимаюсь его головой: глажу, массирую, слегка тяну за короткие волосы. В такие моменты он закатывает глаза и чуть не засыпает.
Закончив с головой, я переношу руку к его шее, кладу пальцы на кадык, целую за ухом.
– Как тебе удалось так быстро добраться до Дублина? – задаю вопрос.
– На такси доехал к порту. А потом заплатил за отдельный катер.
– Неплохая сумма, наверное, вышла.
– Я не помню.
От уха я спускаюсь поцелуями к его шее, плечу, лопаткам. Одновременно поглаживаю тонкую кожу возле кадыка.
– Ты волновался?
– Конечно.
Я знаю, что он хочет поласкать меня в ответ, но в этой позе не может. Еще он старается особо не прислоняться ко мне ногами, чтоб не коснуться нарывов. Но они и так сбоку и сзади, и ему никак не удастся сделать мне больно. Устроив подбородок на плече Эндрю, я глажу его ребра, надавливаю между ними, оттягиваю кожу. Вторую руку спокойно держу на его ключицах и ощущаю, как он становится все более и более горячим, мокрым, готовым ко всему.
– О чем ты думал? – этот наш диалог мне и правда интересен.
– О тебе. Какая ты личность, и как жаль, если ты умрешь. И если тебя не будет со мной. Потому что... Никто для меня не важен так, как ты.
– А ты знаешь, что когда я был моложе, где-то в этом возрасте планировал покончить с собой? Застрелиться.
– О Боже... Почему?
Я начинаю мять его пресс.
– Есть множество причин, – шепчу на ухо. – Но я не сделал это из-за тебя. Ты придаешь сил.
– Ох... Я рад. Но ты меня напугал.
– Не надо за меня бояться.
Он дышит тяжело, почти скулит от возбуждения, и я поддеваю пальцами резинку его трусов, спускаю их вниз, а затем полностью снимаю с него. Затем крепко обхватываю его член и неспешно ласкаю. Тут Эндрю начинает стонать, он приподнимает одну ногу и жмется ко мне посильнее. Его рот открыт, и я знаю, что сейчас он кое-что выдаст, поэтому опускаю на его мягкие губы свою ладонь. Нет, я не хочу, чтоб он задыхался. Просто мне и так отлично все известно, я давно читаю мысли своего Эндрю.
А он явно собирается бурно выразить свое несогласие с тем, что я ему дрочу. Потому что удовлетворение с помощью рук и рта – это у него считается таким себе "сексуальным эпизодом", то есть, неполноценным сексом. А полноценный – это когда присутствуют все составляющие композиции: пролог, завязка, кульминация, развязка, эпилог. Пролог у нас был, когда он романтично разбудил меня. Завязка – поцелуи и ласки верхней части его тела. А кульминация – это должно быть что-то такое, чтоб прямо через край... Я это знаю и готов подчиниться. Ведь у нас недавно произошло важное событие, поэтому роль ведущего традиционно должен занять я. И я не против, после встряски у меня и правда есть на это вдохновение.
Поласкав Эндрю между ног, я перевернул его на спину и, наконец, вернул возможность спокойно дышать. Он явно усмотрел в моем поступке элемент сексуального насилия, и это его взволновало. Помня слова Эндрю о болезненных ощущениях во время проникновения, в этот раз я решил подойти к делу со всем терпением.
Отбросив простыню, я сел на колени между его разведенных ног. Смазал три пальца, но разумно начал с одного. О своем желании я забыл и полностью вник в процесс приготовления Эндрю. Сначала я просто массировал его указательным, и лишь со временем слегка проник внутрь, меньше, чем на дюйм. Мышцы сдавили меня, но я не собирался преодолевать их сопротивление. Времени у меня много.
А чтоб не скучать, я лег на Эндрю и вновь завел с ним занимательную беседу.
– Когда у тебя было в последний раз?
– М-м-м, – он счел своим долгом сначала поцеловать меня в губы, раз я уже склонился к его лицу. – Наверно, две недели назад. Или больше. Мы же делали это перед отъездом.
Я аккуратно просунул палец дальше, он больше не сжимал меня так упорно. Я немного пошевелил им, затем просунул до конца, и Эндрю дернулся. Сомневаюсь, что я сделал ему больно. Скорее, просто задел, что нужно.
– А с кем-то другим? – продолжил я расспрос.
– Нет.
– Я не слишком далеко его засовываю?
– Ах, конечно, нет.
И я не тороплюсь добавлять второй палец, пусть Эндрю пока млеет лишь от одного. Горячо, гладко, суховато. Но последнее я исправляю, обводя пальцем стенки, двигаясь по кругу, а затем сгибая его. Эндрю закрыл глаза.
– Правда? Я же знаю, что у тебя кто-то есть, – вкрадчиво произношу я, обдавая теплым дыханием его щеку.
– М-м, нет. Я... Я с ним не сплю.
– Продолжай.
– Это просто по работе. Он ко мне очень хорошо относится.
Эндрю окончательно расслабился, привык, его мышцы поддались и растянулись до такой степени, что можно было продвигаться дальше. Я помассировал вход средним пальцем, надавил, и Эндрю впустил меня, ахнув. Хороший мальчик. Истязаем его дальше.
– Это Марк?
– Ох, нет.
– А он бы подошел тебе.
– На самом деле... нет. Просто ты не знаешь его так хорошо.
– Он бы опекал тебя, если б меня раздавило.
– Не говори об этом.
Я уже приноровился, свободно сгибаю и разгибаю в нем два пальца. Он поддается, прикусывая при этом губу, я вижу, как его бедра слегка вздрагивают при каждом моем движении.
– Больно?
– Нет.
– Так кто этот мужчина?
– Он... никто. Он для меня мало что значит. Я тебя люблю.
– Это актер?
– Да.
– Волосы светлые?
– Да.
Я просто экстрасенс.
– Он выше тебя? Хотя бы на полголовы?
– Эм-м. Да. Ты его знаешь? – с легкой тревогой.
– Нет, просто угадываю. Ты трахался с ним?
– Нет.
– А он тебе предлагал? – я приостанавливаю движения внутри него.
Он весь напрягается от этого, вытягивается, сжимает мои пальцы и еще сильнее кусает свою настрадавшуюся губу. Я не хочу, чтоб на ней остался какой-то след, и ненавязчиво прикладываю к его рту пальцы свободной руки. Он приоткрывает глаза, не понимая, что происходит, но очень скоро заглатывает то, что я ему так великодушно предложил. Так длится несколько минут, пока мое любопытство не берет верх.
– Ответь мне, – я вытаскиваю из его рта пальцы и провожу ими по подбородку, размазывая слюну.
Он смотрит на меня удивленно-диковато, глаза совершенно черные.
– А какой был вопрос? – неловко.
– Твой поклонник говорил тебе, что хочет трахнуть тебя?
– Э-э-э, нет... Он не говорил это прямо. Просто намекал.
– Как именно?
– Ты и правда хочешь это слышать?
– Сейчас – хочу.
Эндрю понимает, что я не возобновлю ласки, пока он во всем не признается.
– Ну... Мы сидели одни в комнате, совсем близко. Мы разговаривали, и он погладил меня по бедру. А еще целовал несколько раз.
– А ты ответил, – констатирую я.
– Да, – он краснеет.
– Вы целовались в губы.
– Да.
– И все?
– Да... Мне стыдно за себя. Прости.
– Это ничего. Ничего особенного, – успокаиваю я. Глажу его по голове, а затем вновь начинаю шевелить пальцами внутри его тела.
Наконец, я решаюсь добавить третий. Аккуратно просовываю его, отодвигаю стеночку и пробираюсь внутрь. Эндрю уже полностью смазан и входить в него просто. Но когда я попробовал имитировать пальцами движение члена, он начал сжиматься и сильнее вздрагивать. Мне не хотелось насиловать его, врываясь просто так.
– Ты что, волнуешься?
– Немного. Да.
– Почему?
– Не знаю. У меня такое чувство, словно я сейчас расплачусь. Трудно говорить.
– Это страх, что я вот-вот вытащу пальцы и войду в тебя членом?
– Это... Переживание.
– Я еще не собираюсь этого делать, ты еще к пальцам не привык.
– На самом деле – давно привык. Просто ты много болтаешь... И из-за этого ты не возбужден.
– Я просто контролирую себя. Вообще-то мне бы хотелось, чтоб ты еще отсосал мне перед этим.
– О Господи... Ты выдержишь?
– Если нет, начнем все сначала. Время у нас есть.
– И правда.
– Может, тебе бы хотелось, чтоб я засунул в тебя что-то другое?
– Это что?.. А-а... То?.. Нет, вибрация меня не привлекает.
– Ты же никогда не пробовал.
– Нет. Я тебя хочу.
– Ладно.
Толковать с ним мне надоело, тем более, к этому моменту я сумел разработать его достаточно, чтоб пальцы ходили туда и обратно без сопротивления. Теперь моей руке можно передохнуть. Пусть поработает его рот.
По моему кивку он понял, что надо поменяться местами. Меня позабавило выражение его лица, когда он вставал. Ведь у него внутри все сейчас как следует растянуто и хлюпает от смазки. Эндрю вымуштрован так, что инстинктивно ждет более ощутимого проникновения, а затем разрядки, но сегодня я решил выбить его из привычной колеи.
Я осторожно избавился от белья, наблюдаю за ним. Он склонился ко мне и глядит на измазанные зеленкой нарывы, они прямо перед его глазами. Этого я, наверно, и добивался. Надо же излечить его от страха. И тут я потребовал:
– Давай так, как научил тебя боксер.
– В смысле? – он оторопел, мол, я ему еще тут приказывать буду.
– Попробуй взять до конца.
– Я этого очень давно не делал...
– Ну вот сейчас попытаешься возобновить навыки.
Он прочистил горло и с тяжелым выражением глянул на мой член. Но отвечать ничего не стал и просто приступил. С третьего раза у него получилось. Правда, опускался он на очень короткое время, но до конца. Один раз я помог ему задержаться подольше, надавив на голову, и услышал при этом интереснейшие звуки.
Говорить он после этого не слишком мог, и поэтому я сразу перешел к тому, чего ему так долго хотелось. Положил руку своему сужденному на плечо, чтоб перевернуть, но он мотнул головой, мол, хочу лицом к лицу. Я добавил к его слюне смазку и приступил. Продвигаться решил по миллиметру. Я представил, что засовываю зажим в рану, и надо быть очень аккуратным, чтоб меня не залило кровью пострадавшего.
Короче, благодаря своей выдержке, я сумел насладиться тем, как Эндрю обхватывает меня миллиметр за миллиметром. Отверстие его хорошо поддавалось после моих пальцев. Кроме того, во время прелюдии мне удалось вымотать Эндрю эмоционально, и он уже и сам был способен лишь на то, чтоб быть оттраханным. Правда, на середине мы таки застряли.
Я мог запросто толкнуться дальше, но удовлетворение от этого было бы неполноценно.
– Что случилось? – спрашиваю я.
– Ничего. Просто продолжай.
– Я могу выйти и снова размять тебя пальцами.
– Ой, нет...
В этот момент он расслабился, и я вошел до конца. Вот так. Учеников надо запугивать. По правде говоря, я больше не в состоянии сдерживать себя и играть в эти игры.
Я выхожу из Эндрю почти полностью, а затем задвигаю в него снова, и еще раза три... Он приподымает бедра. Черт, кажется, вот так ему больно. Но не факт, что плохо. Чтоб не действовать слишком резко, я ложусь на него и округляю спину. Так толчки выходят быстрее и короче.
Ох, его кожа так обволакивает, так скользит. Он так старается расслабляться и впускать меня каждый раз. Я опираюсь на локти, но через минут пять понимаю, что руки уже затекли. Приходится опять выпрямиться и входить в него грубее. Эндрю это, впрочем, все равно, поскольку я очень постарался на прелюдии. Его глаза приоткрыты, но мне понятно, что он уже отошел куда-то за грань, в какое-то новое пространство. Он совершенно бездумно отдается и ждет, пока подступит оргазм. Главное, чтоб внутри него что-то ходило туда и обратно, и чтоб узел удовольствия скручивался все сильнее, а на остальное Эндрю забил.
– Ох, подожди! – вдруг очнулся он.
Я послушно прекратил движение, перед этим, однако, забившись в него до конца. Прямо чувствовал, как его ослабевшие стенки сжимают меня у самого основания. Я позволил Эндрю довершить дело самому. Ему хватило несколько раз провести по своему члену, а затем, вскинувшись, кончить.
При этом он стиснул меня со всей силы, и я, черт возьми, не смог удержаться, чтоб не сделать напоследок несколько рваных толчков. Сжавшееся от спазма удовольствия нутро внезапно стало очень тугим, и Эндрю заохал от вспыхнувшей боли, но вынужден был дождаться, пока я своего не добьюсь. Зато выходил я из него очень осторожно. Честно.
– Прости, я на конце сдал.
– Да похер. Зато на том моменте я, наверно, стонал очень сексуально.
– Ага. Удалось выбить из тебя несколько звуков.
– Подремать хочу.
– Я тоже.
– Стив.
– Ну чего тебе надо? Я тебя уже обнял.
– А как там твоя девушка?
– Чего?
– Ну, я... Случайно залез в твой ноутбук еще перед тем, как уехал в Лондон...
– Понятно.
– Слушай... Кто такая Андриана?
– Любовница моя.
– Там было так много ее фотографий. И она так выглядит... В общем, выбор я одобряю. Я бы, может, и сам с ней переспал. Но, полагаю, морально с этой Андрианой непросто, как и вообще с женщинами.
– Правильно полагаешь. Непросто.
– Так вы и правда встречаетесь? Когда она у тебя появилась?
Я глубоко вздохнул. Мы с Эндрю лежали на боках, лицом к лицу. Мне так нравится смотреть на него утром. В это время он настоящий, не строит обиженных гримас и не улыбается, как кретин. Он просто глядит на меня немного исподлобья, со смешанным, нечитаемым выражением. Я протягиваю к нему руку и обвожу пальцем синяк под глазом, который так его украшает.
– Эндрю, у меня ведь там и фотографии Анджелины Джоли есть.
– Да, с ножом.
– Но это не значит, что мы с ней вместе. У меня просто есть папка с фотографиями, которая называется "Андриана", но это не значит, что у меня с этой женщиной есть что-то общее.
– Правда? Нет?
– Точно нет.
– Ох, и хорошо, – заключил он и попытался отползти на свою часть, но я его задержал.
– Лежи. Сегодня мы наверстываем.
Семь часов
Предыдущий отрывок из нашей интимной жизни я привел, чтоб подвести к вот этому. Когда я лежал в больнице и раз в день встречал и провожал взглядом еле живого Эндрю, меня постоянно беспокоила мысль, что же ему довелось перенести. О событиях, свидетелем которых выпало стать мне, я поведал со всевозможными деталями, а вот действия моего невротического сужденного остались под завесой тайны.
Мне бы хотелось пробраться под его весьма объемную черепную коробку и разузнать все. Что он делал, когда узнал, что я подвергся опасности? О чем думал? Какие-то детали мне удалось выбить из него во время сексуального акта, но самое важное я могу лишь домыслить, собрав воедино все ранее увиденное, услышанное и прочувствованное.
Я попытаюсь высветлить те страшные семь часов жизни Эндрю, рассказывая о происходящем от его лица. Конечно, эта история не будет лишена субъективности, как, вообще-то, и все тексты. Вообще вам может показаться странным, что я стану писать о чувствах Эндрю ко мне, выражаясь при этом от его лица. Но другого выбора у меня нет, лишь в такой форме я способен описать сложную психологическую ситуацию, которая меня интересует.
К тому же, разностороннее исследование Эндрю – сугубо мой научный труд, которому я посвятил вторую половину своей жизни. Делиться своими записями с кем-то я не намерен. Поэтому могу делать что душа пожелает.
Итак.
Краткий очерк о Семи Часах. От лица Эндрю Скотта
Я боялся, что после услышанного от Томми впаду в полную растерянность, ступор. Не смогу ничего сделать и близким придется мне помогать. Решение возвращаться в Дублин было принято моментально, но как же я это сделаю, когда поеду, на чем? Ответ дали припаркованные прямо возле кафетерия такси: наплюю на все, еду сейчас же, без багажа, в чем есть. Карточку я таскаю с собой, поэтому на все должно хватить.
– Здравствуйте, – подхожу к таксисту. – Мне нужно к порту. Сколько времени займет дорога?
Мужчина задумчиво прищурился.
– Минимум часа два.
– А быстрее?
Стивен... Я чувствую холодный пот на лбу, как же мне плохо.
– Невозможно.
– Довезете меня тогда? – приходится согласиться на его условия.
Он окинул меня взглядом.
– Конечно, садитесь.
Я мог попросить его доехать до аэропорта, но рейс, по-моему, будет не скоро. А паромы ходят чаще, они вернее. Я намеренно сажусь на заднее сидение, чтоб не разговаривать с ним. Сейчас не могу. Мне и так стоило громадных усилий казаться спокойным и внятно произносить слова.
Стивен. В каком он сейчас виде? Он может шевелиться? Ему не больно говорить? Ему вообще больно? Надеюсь, врачи что-то вкололи моему Стиву, и он теперь спит, отдыхает. А я скоро приеду и разбужу его.
Стивен... Наверно, сейчас как раз не нужно думать о нем, не нужно нагнетать. Путь к нему такой длинный, и я доведу себя до безумия, если буду строить догадки. Но я чувствую себя виноватым, я ведь, кажется, расстроил его вчера. А вдруг он специально в эту аварию попал, из-за меня? Да нет, это невозможно. Физически невозможно, да и он не такой. Помню, я много раз причинял ему боль, но он сносил, а потом еще и протягивал мне руку, вырывал из лап депрессии.
Я же не могу сдерживаться. Иногда кричу, плачу, разбиваю что-то, могу порезать себя, а Стивен... Просто сидит себе с какой-то книжечкой, под лампой, с безмятежным выражением, иногда просто в пространство смотрит или в выключенный телевизор. И так всегда. Он совершенно слеп и глух к обыденным проблемам.
Господи, как он там? Я смогу поцеловать его после этого? Смогу взять его руку в свою? Он повредил ногу... Он сможет ходить? Что вообще значит – "повредил?" Там синяк? Раздроблена кость? Нога болтается на соплях? В авариях же часто так бывает, что конечности отрывает. Ужас. Только не Стивен. Только не Стивен.
Ох... Он...
Он обычно не замечает людей, и ему все равно, как они к нему относятся. Он не злится, когда в квартире не убрано, не злится, когда репетиции отменяют в последний момент. И если при нем начинают говорить всякий вздор, он тоже не реагирует, просто отмалчивается и все. Даже со мной так себя ведет.
– Стивен, а когда ты выступаешь?
– М? Да неважно.
– Но я же хочу прийти посмотреть.
– Зачем?
– Интересно ведь.
– Пьеса так себе.
– Да что мне до пьесы, я хочу посмотреть на тебя!
– А что ты не видел? Пойди лучше чем-то полезным займись. Ты говорил, что не высыпаешься.
– Стивен, не серди меня! Я и так узнаю, когда у тебя выступление, и приду на него! Даже если небо обрушится!
– Как знаешь, – равнодушно.
Театр – это единственное место, где он проявляет эмоции. На сцене. Мне кажется, все вокруг просто кажется ему мелочным, низким, и поэтому раскрывается он лишь в искусстве. Больше у него ничего не вызывает чувств, разве что я. Когда скандалю.
Ему больно сейчас? Ему морально больно?.. Мне было бы больно... Черт, мне горло сжимает. Как хорошо, что не надо говорить. Меня просто душит, когда я раз за разом осмысливаю, что произошло с моим партнером. А мы так долго вместе, и все было нормально. А тут!.. Так неожиданно!.. Все начинает рушиться.
... Когда мы начали встречаться, я вообще несколько месяцев был убежден, что он только драматург. Но тут однажды встречаюсь с ним в зале для репетиций.
– Стивен! Это что, ты эту пьесу написал, что ли?
– Нет. Я просто играю в ней. Видимо, с тобой.
– Ого!
Роли в театре делают Стивена живим. И я не жалею усилий, чтоб узнавать у знакомых друзей, когда же у него дебют. Видеть в его глазах и на лице воодушевление прекрасно, ничем не заменимая картина.
Я боюсь вот так вспоминать о нем. Он ведь еще не умер.
... То же и с его писаниной. Я давно заметил, что он постоянно что-то строчит то в ноутбуке, то в тетради. И подозреваю, что о доброй половине его произведений никогда не узнает ни одна живая душа. Ему это не нужно. Однажды он даже разозлился (!), когда я стал донимать его своим любопытством.
– Эндрю, не будь таким. Помолчи. Я не хочу дискутировать с тобой об этом. Ты не понимаешь, и я не хочу сердиться на тебя из-за этого.
– Стивен, ну что ты тут проблему раздул? Я просто поинтересовался, много ли у тебя произведений, и почему ты их не публикуешь!
– Ох, как я устал от этого... – и лицо его и правда выглядело изможденным. – "Как давно ты пишешь?", "О чем?", "Сколько страниц?", "Когда опубликуешь?", "Не боишься за авторские права?" Господи, какие это глупости! Люди такие мелочные! Повсюду чертовы бизнесмены!
– А не можно нормально на вопрос ответить?
– Нельзя. Потому что бессмысленно объяснять. И долго. Меня не интересует ни прибыль, ни слава, ни признание. Вообще я ужасно пишу и играю. А если ты хочешь быть с кем-то "нормальным", успешным, пойти тогда пообщайся с неким представителем арийской расы, который разъезжает на спортивных автомобилях.
– Чего-чего сделать?!
– Ничего. Не спрашивай меня о моем искусстве, Эндрю, я это не обсуждаю. Я слишком ценю это, чтоб обсуждать с кем-то. И меня не интересуют ни твои похвалы, ни критика.
– Ладно-ладно.
Я его, наверно, сильно утомлял. Как бы мне хотелось, чтоб ему было хорошо со мной, чтоб он расслаблялся, отпускал себя, когда я его обнимаю. А последний раз это было так давно. Боже, у меня перед глазами все плыть начинает, в груди так тесно... Но я не могу, мне надо держаться.
... И это он честно тогда сказал. Однажды на сцене ставилась его драма, но я был в Лондоне и не смог посмотреть. Спросил его по телефону:
– Ну, что тебе директор сказал?
– Ничего.
– Что, вообще ничего? А люди?
– Похлопали-разошлись. Чего им еще делать.
Но от дальних знакомых друзей я потом все-таки узнал, что директор театра лично позвал Стивена в свой кабинет, и там они разговаривали о том, как все здорово прошло, и какой мой дорогой гений. "Ничего не сказал" называется.
Однажды, будучи в Лондоне, я написал ему электронным сообщением:
"Стивен, сегодня я вспомнил, как увидел тебя в амплуа актера впервые. Это было так волшебно, ты словно другим человеком стал. Я и не знал, что в тебе есть столько чувств. А в том моменте..." – и так далее на полстраницы.
Его ответ (без каких-либо сокращений): "М-да, спасибо. Можно было столько не писать. Так как там наша новая сковородка, не липнут к ней твои блинчики?"
И с его писательским даром та же история. Как я говорил, пишет он часто. Но, черт возьми, я и четверти из этого всего не читал!
– Что пишешь?
– М? Ничего. Для тебя это не интересно.
– Дашь почитать потом?
– Может быть, – он практически никогда не дает.
Правда, иногда пишет специально для меня. Любовные письма, рассказы на десятки страниц, посвященные мне. Черт, там столько чувств... Видимо, он и правда только в искусстве может их проявлять. Кое-что из его произведений мне удалось увидеть лишь одним глазком. Кое-что я прочитал, когда он оставлял бумагу/ноутбук на столе и выходил подышать.
А недавно мне все-таки удалось основательно пошарить в его компьютере. Знаю, это преступно, но меня снедал интерес. Господи, сколько ж там... "Пьесы", "Эссе", "Рецензии", "Заметки", "Большая проза", "Статьи", "Рассказы"... Я аж не знал, куда полезть. Открыл "Статьи". Мамочки. Там об Искусстве, Любви, Боге, о философиях разных, о личностных и общественных проблемах... Много о геях: "История гомосексуальности", "Психологическая гомосексуальность", "Перспективы повышения количества гомосексуалистов в современном обществе", "Некоторые причины возникновения гомосексуального влечения", "Проблема воспитания детей в гомосексуальных парах". Господи, а я ему тут о еде и дешевой порнухе.
Дальше я полез в папку "Фотографии". Черт, там, конечно, все очень красиво, но повсюду женщины. Одеты в "Коко Шанель", в шорты, в платья, в костюмы, полураздетые, совершенно голые, дерзкие, скромные, современные, средневековые, сидящие, стоящие, лежащие, черно-белые, цветные... Было и несколько лирических мужчин, но бабы заметно доминировали. И все – с какой-то изюминкой. То есть, поза и одежда могла быть какой угодно, но в этих женщинах я не видел ни капли вульгарности, только элегантность и красоту, эстетику.
Тут мне на глаза попалось еще несколько папок: "Картины", "Скриншоты", "Андриана"... Что это за "Андриана" такая с пятьюдесятью фотографиями внутри? И на каждой одна и та же женщина. Она такая... Сдержанно-волшебная. Фотографии все тщательно отобраны, и у меня создается впечатление, что Стивен просматривает эту папку довольно часто. Вот престарелый извращенец... Это она ему нравится? Они, интересно, знакомы? Кажется, это какая-то актриса, я ее где-то видел. А вообще внешне она не плохая. Похожа... черт возьми, на меня. Короткие черные волосы, большие карие глаза, овальное лицо. Стивен что, рехнулся?
Это он с Эндрю спит, а любуется на Андриану? Надо бы взломать его пароль в Твиттере. Там точно должна быть переписка с этой миловидной дамочкой. Стивен, Эндрю и Андриана, – что за извращение, блядь? И как Стивен вообще может любить женщин, я имею в виду, настолько. Хотя... Мне кажется, он был близок с ними только в молодости, а со временем они стали для него чем-то на подобии статуй, на которых нужно смотреть, но не подходить близко, а то приятная иллюзия разрушится. Мне, наверно, не стоит сердиться из-за того, что он на них засматривается, ведь для Стивена они просто произведения анатомического искусства. Как-то так.
Во всяком случае, я все равно подключу свои связи и разузнаю, кто такая эта Андриана. Кстати, о связях. Стивену точно всякий раз докладывают, когда я встречаюсь со своим мистером Z. Я делаю это изредка, честно. Ничего серьезного. Но для очистки совести мне хорошо было бы знать о прегрешениях и со стороны моего сужденного. Вот только это проблема. Я мог бы сказать, что Стивен – святоша, но на самом деле ему просто все равно. Он говорит, я его полностью удовлетворяю. Ему немного нужно. Никто из моих шпионов еще ни разу Стивена ни с кем не засек: ни на прогулке, ни за чаепитием, ни за телефонным разговором. Разве что он женщин иногда разглядывает, когда мы идем по улице. Но вообще у него только я. И Андриана. Дайте я только до нее доберусь.
Господи, что со мной? Он, бедный, лежит раненный в больнице, а я пытаюсь измазать его грязью. Я немного успокоился, но вот опять... Мне страшно, плохо. Почему сегодня? Почему меня не было рядом с ним в том чертовом такси?.. Почему он, а не я?
Вот, надо выходить. Меня душат слезы, черт возьми, но я молча расплачиваюсь с водителем, киваю в знак благодарности (я-то не попал в аварию) и удаляюсь. Так, мне нужны кассы.. Кассы... А вдруг там очередь? Ох эти уставшие, торопящиеся люди. Неужели у них тоже погибают близкие, и поэтому они вечно так нервничают и спешат? Черт, вряд ли в этом вокзале есть кто-то до того несчастный, как я теперь. Меня душит, черт возьми, я не могу.
Где мой кошелек? А, здесь.
Рейс будет через два часа. Целых два часа? Я же полягу прямо здесь, мне нехорошо. А быстрее никак нельзя уплыть? Никак. Нет, конечно, выход всегда есть, но мне надо собраться.
Столько ожидания мне точно не выдержать, и я подхожу к тройке мужчин у края гавани. Объясняю, мол, так и так, мне очень срочно надо поплыть. Один из них тут же соглашается за кругленькую сумму. Мне, в общем, это совсем не важно. Катер у него небольшой, но можно устроится так, чтоб быть подальше от него. Я сижу на корме и гляжу на волны, чувствую, как мы слегка подпрыгиваем на них. Солнце так красиво золотит воду.
Стивен. А вдруг он этого всего больше не увидит?
Я не могу. Я высидел в такси целых два часа, беспрерывно думая о нем, и я не могу прекратить думать. Мою голову просто разрывает. Ах, в висках так гудит. Стивена может больше не быть со мной. Я не буду видеть его по утрам и мне придется отделаться от ощущения, что он ждет меня, когда я в Лондоне. Я больше не смогу спокойно произносить это имя. Он будет мне сниться. Я и сейчас его вижу. Это все ужасно. Никто, кроме моей семьи, так и не узнает, что мы с ним вместе. Никто так и не узнает, что я люблю мужчину. И в Дублине у меня больше не будет важного человека...
Я полностью поворачиваюсь в сторону мотора и закрываю ладонью лицо. Я не могу сдержать это, не могу... Рвущиеся из горла звуки мне кое-как удается сдерживать, но со слезами труднее. Я дышу чаще и тяжелее, смотрю в небо, на грудную клетку давит изнутри, мое тело охватывает лихорадочная слабость.
Я вспоминаю, как очень-очень давно не смог приехать прямо в Дублин, потому что не хватило билетов, и мы со Стивеном часа два добирались домой на автобусе, с окраины города. Я ужасно устал и был очень благодарен ему за то, что он приехал за мной. Я тогда еле сидел, глаза слипались. Стивен смотрел в окно. Заметив, что автобус почти опустел, я обнял его и опустил голову ему на плечо. Стало так неимоверно хорошо, так спокойно, радостно и уютно, ведь я позволил себе сделать то, что множество людей проделывает каждый день. Но без каких-либо чувств! А меня охватило безумное счастье просто потому, что никто не мешал, и я смог склонить голову на плечо дорогого человека.
Ой, нет, не хочу больше думать о Стивене, голова раскалывается, мне жарко. Сначала надо увидеть, а потом уже думать. Стив точно не паникует так сильно, как я. Он всегда достаточно спокойно относился к подобным вещам, я имею в виду, к катастрофам, болезням, смертям. Помню, как мы сидели однажды на лавочке, грелись под солнцем, и к нам привалил какой-то бомж в засаленной куртке, вонючий, почти лысый, хромающий, да еще и с культей.
– Привет, – говорит ему мой Стивен. – Как тебя зовут? Как дела?
Он дал ему пару долларов и нормально себе так завел беседу. В итоге выяснилось, что бомж бы сейчас работал и жил в приличных условиях, если б два года назад автомобиль не переехал ему руку, когда он лежал на дороге пьяный.
– Ну, люди и не в таких ситуациях устраиваются, – заметил мой сужденный добродушно. – У меня однокурсница с детства в инвалидной коляске сидела, и с лицом у нее еще были проблемы. Но ничего, она на радио работает, представь себе.
– Если б мне оторвало руку, я бы не смог сидеть на месте, как он. Мне надо постоянно чем-то заниматься, иначе на меня находит депрессия, – пояснил позже Стивен, говоря об инвалидности, как о покраске волос.
Помню, когда-то мы ездили вместе на метро. Часто проходили возле мужчины, сидящего у стены на каком-то тряпье. Не трудно догадаться, что у него дома тоже не было. Мы поравнялись с ним, как всегда, и тут Стивен вдруг останавливается.
– Здравствуйте. Всегда хотел сказать, что у вас очень красивая собачка, – и он без каких-либо опасений погладил по голове грязного пекинеса.
– Да. Я с ней разговариваю, – ответил мужчина и взглянул на меня.
Стивен не единожды говорил, что мой участливый вид побуждает людей рассказывать истории. Вот и сейчас этот несчастный поделился с нами своим горем. Жена-алкоголичка ушла от него очень давно, и он даже не знает, где она. Рядом осталась любимая дочь, но она умерла от рака. Этот мужчина сидит тут потому, что ему просто не хочется подниматься, куда-то идти и что-то делать. Он не знает, зачем просыпается утром.
– Я постоянно слышу, как на платформу заходят поезда. Может, пришло время покончить со всем этим?
– А у вас есть кто-то, кого бы вы хотели защитить? Какой-то человек?
– Нет, у меня никого не осталось. Это значит, моя жизнь не имеет смысла?
– Я не знаю.
Повисла тишина. Господи, и как Стивен может так спокойно все это слушать?
– Вы бы взяли себе Джесси? – спрашивает мужчина.
– Нет, это ваша собака. Извините, – и на этом они прощаются.
Меня история мужчины морально вымучила, это в тот день я так устал, что сел прямо у края платформы. Я представил, как вскоре, возможно, тот бездомный будет стоять тут, на самой грани. И думать, сомневаться. Это в тот день Стивен неожиданно поцеловал меня, и я на него рассердился из-за этого. Только позже до меня дошло, что он хотел поблагодарить. Я – человек, которого он хочет защитить, и поэтому он просыпается каждое утро, куда-то идет и что-то делает, я вдохновляю его.
Ох, Стивен.
– Ты бы не хотел завести собачку?
– Нет, для нас это очень проблемно.
– А дети?.. Ты когда-нибудь думал об этом?
– Да. Когда-то я планировал усыновить ребенка в случае, если буду одиноким. Но теперь он у меня и так есть.
– Очень смешно.
– Для гомосексуальных пар невозможно иметь детей. Конечно, в этих парах отношение к ребенку будет намного лучше, чем во многих гетеросексуальных. Однако ребенок с такими родителями обречен тоже стать геем. Даже если в нем заложена сильная гетеросексуальность, жизнь в однополой семье вселит в него убеждение, что истинное благополучие может быть только в гомосексуальной паре, и ребенок будет к этому благополучию неосознанно стремиться. Это все может потом к неврозам привести или еще похуже. Я уже не говорю об отношениях с другими детьми.
Но на этом Стив не закончил.
– Вот представь, мы с тобой усыновили мальчика. И в нем, как это часто бывает, проснулся Эдипов комплекс. Но женщины рядом нет, и эту энергию ему надо обратить на одного из нас. И в результате – он любит тебя и соперничает со мной. Вот что бы ты делал, если б в тебя втюрился маленький мальчик?
– Ну я... Поговорил бы с ним, разъяснил бы все.
– Нет, ты бы охуел и наделал бы кучу глупостей. И он бы вырос самовлюбленным, изнеженным кретином. Это вполне возможный сценарий. Допустим, мы удочерим девочку. Но в таком случае отцом буду я, а ты со своим опытом общения с женщинами выступишь ее дядей. Комплекс Электры у нее будет ко мне, а ты в ее глазах предстанешь ненавистным отчимом.
– Ну почему ты так сразу меня недооцениваешь? Я вообще-то с двумя девочками вырос!
– Да-да, помню. Травма общения с женским полом и психологическая гомосексуальность у тебя зародились еще тогда.
– Неправда. Нам было весело вместе.
– Знаю. Ты рассказывал, как старшая сестра тебя в шкафу запирала, а младшая била.
– Но в общем нам было хорошо.
– Конечно. Однако усыновить или удочерить кого-то – ужасная идея. Маленькое существо ведь ни в чем не виновато.
– Да.
Ох, облака такие красивые, а воздух на удивление свежий. Было бы здорово прокатиться вот так со Стивеном, ему бы понравилось. А он сейчас там, бедный, лежит, в этой больнице. Наверно, встать не может и у него потрясение после аварии. За что это ему? Если б он умер или – если он умрет, никто ведь не узнает, сколько в нем было потенциала, о чем он думал и чего желал. Он никогда не станет отцом и никому не передаст свои знания, разве мне и случайным людям, с которыми соприкасается по жизни.
Да и всем все равно, что он за человек. Мне кажется, никто не любит его так, как я. Хоть иногда я бываю очень мерзким, не ценю его. Но мне стыдно за себя. Мне так не хочется, чтоб он менялся. Его, бедного, ударило, ударило, ударило... Какой-то автомобиль сбил его, но за что, почему именно его? Он же никому не мешал.
Мне больно от того, что он мог разговаривать, но не позвонил мне. Я не верю, что он умрет, я стараюсь быть спокойным... Мне бы хотелось, чтоб он был рад меня видеть, чтоб мои утешения и само присутствие помогли ему, но Стивену-то все равно! Он одинокое животное и привык сам все переносить. Он намеренно хотел оставить меня в неведении, чтоб его несчастье не зацепило меня, мол, я, может, не догадаюсь.
Он вообще считает, что я тут изменяю ему с кем-то. Но мне жаль! Мне так жаль! Я хочу вернуться к нему, хочу побыть рядом с ним, хочу полежать с ним в одной постели, хотя бы прикоснуться к нему! Я не выдержу, если какой-то дурак отберет его у меня! Стивен должен быть со мной вечно, я его не потеряю!
Я плыву к нему, еще немного. Еще немного...