Хроники невидимки

Главу с благодарностью посвящаю Дарье, которая подкинула идейку об «олимпийском майдане». Никаких ассоциаций с политикой — просто Зевс… такой Зевс, что рано или поздно это должно было случиться)       — Проблема у меня, — хмуро и царственно сказал Зевс.        Аид, раскинувшийся в кресле, двинул бровью. Бровь четко обозначила, что Владыка подземного мира поражен в самое сердце. Бровь Владыки, как и сам Аид, являлась при этом саркастичной сволочью.        — Большая, говорю, проблема, — попробовал Зевс еще раз.       «Гера», — с уверенность просигналила сволочная бровь. Зевс издал тяжелый вздох и помотал державной головушкой.        «Гера и Посейдон», — выдал немое предположение Владыка в соавторстве с бровью.        — Хуже.       «Что, и Аполлон подключился?!»        — Да что ты все… Аполлон, Посейдон! — возмутился Зевс. — У меня тут, можно сказать, невиданное и неслыханное! И совершенно новое, и никем не опробованное, и…        Аид задумчиво почесал бровь и удовлетворенно подытожил:        — А вот это звучит обнадеживающе.       После чего соизволил оторвать державный афедрон от кресла, с которого Зевс безуспешно пытался брата поднять. И призвать шлем. И переместиться вслед за братом в центр предполагаемой проблемы.       Центр проблемы, как и следовало ожидать, оказался на Олимпе. Правда, сама божественная гора была на месте. Зато вокруг нее очень внезапно расположилась наполненная яростью толпа.       Толпа грохотала копьями, лязгала щитами и гневно орала что-то условно членораздельное. В членораздельном прослеживались лозунги: «Зевса в Тартар!» и «Громовержцу как Урану!»        — Но они ж там все смертные, — сказал Аид тоном бога, который хоть умри ты, не видит проблемы.        — Несколько тысяч, — уточнил Зевс. — Смертных. Героев. Полубогов. Воинов. Которые пришли к Олимпу с одной целью…        «Зевс! Выходи! Выходи, подлый трус!» — закатился какой-то герой, который явно соскучился по асфоделевым полям. Остальные громко подтверждали, что да, вот сейчас, как только Зевс выйдет, будет предпринята первая в мифологии попытка…        — Они хотят набить тебе морду, — потрясенно сказал Аид из невидимости.        После чего заржал, присовокупив шепотом: «Мечта всей жизни!»        — Неблагодарные, — трагично провозгласил Зевс. — Я, можно сказать, изо всех сил стараюсь… на благо Эллады. От всей души.       Под хмурым взглядом старшего брата Громовержец шмыгнул носом и увял.        — Знаю я, чем ты там стараешься… — пробормотал Аид. — Ну, и… причина?        — …это кощунство! Сравнимое с… с… как если бы Гермес пытался просушить свои сандалии над священным олимпийским огнем Гестии.        — Но причина-то все-таки есть?        — Тупые, ограниченные смертные, — забубнил Зевс в бороду. — Ты для них… а они тебе… они вообще должны были благодарить! Сам Эгидодержец посетил их дом и удостоил вниманием жен! А они…        «Подлый Зевс! Подлый Зевс!» — единодушно скандировали снизу.       Там царили крепкие неблагодарные рогатые настроения.        — Ух ты, — сказал Аид тоном легкой заинтересованности. — Вон у того огромный ковер, на котором выткано все то, что предлагается с тобой сделать. Значит, это все — мужья… погоди, а вон там женщины? А они что — тоже…        Зевс отмахнулся, возмущенно фыркнул. Забормотал о том, что вот уж кто должен был ценить оказанную честь, а они все сплошь о каких-то мелочах…        — Их, видите ли, не устроил вид, в котором я являлся! Им, понимаете ли, подавай писаных красавцев — а если мне больше нравится разнообразие?! Во-первых — эффектное появление, во-вторых — меньше шума от этих самых мужей, а уж ощущения…       Громовержец оживился, заблестел глазами, наткнулся взглядом на лицо Аида и прошипел: «Сам извращенец! Полгода сидишь, ждешь жену…» — после чего содрогнулся. В личном Тартаре Громовержца самой страшной мукой было как раз это: полгода сидеть, ждать, потом приходит жена… а она ГЕРА.        Аид двинул бровью и продолжил размеренно.        — В общем, эти две сотни, которые громче всех орут, недовольны твоими преображениями. Не всем, знаешь ли, нравится, когда к тебе подъезжает бык.        — Пф, бык, — отмахнулся Зевс. — Местные животные в прошлом — я немного познакомился с тем, что обитает в соседних землях, так вот, в Айгюптосе такие крокодилы! А уж жуки…        — Так, — тоном, который в норме приберегался для особенно сильно провинившегося Цербера, продолжил царь подземный. — Ну, а эти — я так понимаю, так сказать, плоды?        «Плоды» опознавались безошибочно. Тем, что были могучи, горласты и громче всех предлагали набить любимому папеньке морду. Ну, и еще такими мелочами, как бычачьи головы, рога…        — Хвост, — заметил Аид присматриваясь.        — Это в образе волка когда, — буркнул в сторону Зевс.        — А там что…        — А это я ослом перекинулся.        — И это крылья?        — А! — оживился Зевс. — Это был шмель! Знаешь, мохнатый шмель…        — …в скандинавский Хель! — хтонично зарифмовал царь подземный. — А я-то думал, дети у тебя все больше в человеческом виде.        — А это уж как получится, — Громовержец развел руками с выражением на лице, которое говорило: «Сие есть дело долгой практики». — Я вот как-то явился к одной муравьем… так Мойры сказали, что вроде как сын… а найти его так и не получилось.       Счастливо бездетный Аид покрутил головой, пробормотав «А это ведь еще кому-то рожать…» После чего принял вид лихой и лавагетский и принялся вещать:        — Значит, так. Перед нами цвет Эллады в количестве двух или трех тысяч человек. Условно все делятся на три группы: обиженные мужья, обиженные жены, обиженные полубоги-сыновья. Цель у всех групп вполне прозрачна, разве что различается…       Он постоял, прислушиваясь ко всяким «Как Урану!» «В узел завязать!», «Высушить, истолочь и заставить съесть!» — после чего ёмко подытожил:        — …оттенками. И значит, главный вопрос…        — Что с этим делать, — дополнил Громовержец, который был по-грозовому хмур. — Брат, ты пойми, мне несложно десяток молний… ну, два… ну, сотню… если разбегаться будут… ну, больше или там Посейдона попрошу… Но у меня ж там дети! Полубоги! А от них…        — Всякого можно ожидать, — глубокомысленно кивнул Аид. — Но вопрос не в этом…        — Да, и если вдруг они сюда начнут толпами ходить?        Вопрос стоял остро и на перспективу. Окинув острым царственным взором окрестности Олимпа, Аид пришел к выводу, что подтянулись еще не все. Скоро вести распространятся по окрестностям — а там уж заявятся с разных концов Фессалии…        — …с Крита суда пришлют, — под нос поразмыслил царь подземный. Дальнейшее вырисовывалось ясно. Раз — дело пахнет неостановимым паломничеством смертных к подножию Олимпа (пока все соберутся, пока раскачаются, пока палатки расставят и между собою договорятся…) с целью начищения одного державного табла. Два — проблема может перейти в затяжную фазу. Смертные — они ведь как тараканы. Сперва на новом месте палаток наставят, потом городов настроят, потом вздумают плодиться и размножаться, потом воевать друг с другом начнут, а там уж Зевс наведается вниз — посмотреть, нет ли там чего симпатичного… так что ситуация начнет циклиться. И три…        Аид испустил в меру тоскливый вздох, когда вспомнил, что отпрыски Зевса обычно успешно перенимают плодовитость папы. То есть, кто-то может припомнить сначала похождения Посейдона, потом похождения Аполлона, потом Гермеса… и толпа станет гораздо, гораздо больше.        — Афине трон не отдам, — хмуро предупредил Громовержец. Таким тоном, что становилось ясно: ему таки предлагали. — И вообще — я не за себя… не для себя…        — Гм, — отозвался Аид. Он глазами знатока созерцал, как смертные внизу сжигают чучело Громовержца. Чучелу не хватало реалистичности, но пляски впечатляли. — А ты покайся.       Слева раздалось гулкое недоуменное «ик!» от царя царей. В звуке смешалось возмущение и вопрос.        — Покайся, говорю, — безжалостно повторил Аид. — Выйди и заяви, что осознал свою вину, больше не повторится. Облекись в темные одежды, обрейся налысо, прикуй к себе Геру…        — За что?! — возопил возмущенный младший. Сбитый с поэтической нотки Аид пожал плечами и хмуро бросил:        — За что хочешь — за то и приковывай.       Потом повернулся и изучил лицо брата. В данный момент лицо выражало решительность дорого продать свою мужскую свободу. Возможно, даже устроить обнуление смертного населения в принципе — а что, сходить к Посейдону, тот поймет и разделит, и, скорее всего, поможет — после того, как закончит с издевками, и вообще…        Аид прикрыл глаза, решив, что лицо брата выражает как-то уж слишком много всего. Потом выдохнул сквозь зубы и скомандовал:         — Венец давай. Колчан давай, — и прежде чем возмущенный Зевс успел брякнуть: «А трон тебе за просто так не надо?!» — его добили лаконичным:        — И Персефону.       Зевс испустил придушенный стон при мысли о том, что дочь придется выдирать из цепких объятий матери. Потом осведомился почти что безнадежно:        — Еще что-нибудь?        И получил почти что ожидаемо:        — Гермеса и брови сдвинь.        Очень скоро над Олимпом хмуро заходили тучи. Возле царственной горы настала общая атмосфера апокалипсиса.         — Знамение! — в один голос объявили все случившиеся в толпе прорицатели.        — О, — дружно сказали все божества на Олимпе. — А чой-то Зевс — брови сдвинул? * * *        Смертные были упорны. Смертных не пугали крутые склоны Олимпа: с ними таки были герои. Смертные громко орали и продвигались на приступ. Все яснее слышались дружно скандируемые лозунги: «Назвался быком — на шашлык!» «Попробуй сам роди такое!» и «Почему к моей жене — в виде бобра?!» Смертные всем своим видом подтверждали, что амфоры их терпения переполнены, а потому сейчас кому-то не помогут молнии.        …смертные еще не знали, что их ждал сюрприз. Вернее, сюрпризы.       Первый случился при входе на первый склон Олимпа, еще до того, как в поле зрения показались первые золотые врата. Сюрпризом стал звук.        Высокий, тоскливый и отчаянный, как бы намекающий на то, что героям-зевсобойцам тут не рады. Или что на Олимпе завели первую сигнализацию. Или что здесь кто-то забыл покормить собаку.       Или что здесь и Гермеса тоже забыли покормить — потому что источником звука оказался именно Гермес. Распростершийся в пыли у закрытых ворот. В темных одеждах, с растрепанными волосами и тщательно прописанной на физиономии мировой скорбью.        В причитаниях Психопомпа сложно мешались фразы типа «да на кого ж ты нас покинул» и невнятные истины, о том, что сейчас всем будет очень, очень плохо.        Толпа притормозила и призадумалась. Гермес поскорбел еще немного, после чего широким жестом отчаяния выдрал из шевелюры несколько волосинок и провозгласил:        — Скорбите, смертные! Ибо Громовержец Зевс в обиде на вашу неблагодарность решил удалиться со светлого Олимпа. Он отвернулся от вас и отправился на Парнас, где будет горевать о вашей недальновидности!       В толпе наметилось робкое и тревожное ликование. Гермес громко шмыгнул носом и добил ликование одной фразой:        — Верховным же богом на Олимпе теперь станет старший брат Зевса — Аид!        В толпе установилась тишина, в которой стали слышны звуки внезапных обмороков.        — Ё-ё-ё! — сказал какой-то прорицатель, высказав самое точное в своей жизни пророчество.       Пророчество оправдалось тут же. Златые врата распахнулись с пинка ногой, отправляя легковесного Гермеса в полет.        За воротами обнаружилась жуткая черная фигура в златом венце и со скипетром власти. Тишина сгустилась до состояния «Сейчас огребем».         — Радуйтесь, смертные! — глухо раздалось из центра черного облака. — Ибо ваши мольбы услышаны. Пришёл час супружеской верности — за измены же будут нести кары и боги, и люди.        «Народ безмолвствует», — записал в своих табличках стоящий в сторонке аэд. Аэд предвосхищал Пушкина и бессовестно лгал. Народ безмолвствовал не полностью: в нем живо наметились шепотки в духе: «а в каком это смысле — и люди?»        — Ибо муж, изменивший жене, должен нести строжайшую кару, — гремело из облака в медленно редеющую толпу. — И жена, изменившая мужу, понесет наказание. Да будет так! И судить неверных будет светлая богиня Гера.        Разнокалиберные зевсовы отпрыски дружно попятились от врат. Кто-то выкинул сожженное чучело Зевса. Одинокий басилевс испустил протяжный крик обреченного на верность человека: «За что-о-о?!»        — Отныне караться будут и измены с рабынями и пленницами, — гулко катилось из облака. — И свершения в оргиях и плясках с сатирами. Если же мужчина захочет мужской любви…       Долгий и насыщенный монолог с описанием кар сопровождался тихим «Мамочка!», пораженным «К-к-уда? Через что? И покрутить?!», а после его окончания повисла красноречивая тишь.        В воздухе угасали раскаты зловещего «муахахаха» нового властелина Олимпа. Над толпой плыли всхлипывания и запах нюхательных солей.        — К Парнасу! — отчетливо и страстно воззвал вдруг чей-то женский голос.       А потом все растворилось в топоте, криках «Быстрее!» и призывах «показать Громовержцу свою любовь».       Звучало только самую малость двусмысленно. * * *        — Жертвы, говоришь, приносили? — лениво переспросил Аид.        Гермес отозвался воодушевленным «О-о-о-о-о!»        — Сначала гекатомбы, потом вино потащили, потом вообще хотели зачинщиков… Ну, это когда отец уперся и объявил, что не выйдет, царствование не возьмет, а сядет в угол и будет в нем скорбеть.        — Восхваляли его, — вздохнула Персефона. Она выглядела утомленной. — Мудрый, красивый, милосердный… особенно милосердный, да.        Не особенно милосердный по природе Аид хмыкнул малость разочарованно.        — Я вообще-то добрался только до середины списка.        В голосе у Владыки звучало презрение к слабым нервам смертных.        — А сейчас там праздник, — добавила Персефона, ткнув пальцем вверх для надежности. — Пиры и танцы в честь возвращения Громовержца и избавления от лютого, страшного, ужасного…        — Кхм! — вмешался Гермес, не в силах снести накал супружеских нежностей. Видеть Владыку польщенным было страшновато. — Тут еще Гера шлет благодарности, да. В том смысле, что отец вроде как решил быть поосторожнее со смертными пока что… Ну, вроде как, и нимф хватает.        Нимфы в олимпийской семейной практике были злом привычным и практически уже не рассматривались как зло.        Аид хмыкнул и показал жестом, что, мол, «всегда пожалуйста».        — О, и она возьмет на себя Деметру — та вроде как возмутилась, что Персефона вот так, без очереди. Собиралась природу убить по привычке. Но Гера передавала, что уломает ее. И еще, — тут Гермес нагнулся вперед и перешел на отчаянный шепот: — Она просила тебе передать, что по поводу кары для изменников… кхм «полностью одобряет».        Персефона тихо захихикала в кулачок. Гермес несколько припоник.        — Владыка, — наконец решился он. — Еще вопрос… зачем ты приказал отцу обрядиться в темное — я понял. Зачем тебе были его жезл и венец — до меня дошло. Зачем он угрожал толпе словами «И теперь я буду любить только Геру» — тоже понятно… Но какова была роль Владычицы?       В черных глазах Владыки мелькнуло что-то похожее на уважение — ибо нечасто можно встретить такой уровень незамутненности.        — Во-первых, — неспешно выговорил он, — кто-то должен был сеять панику среди женщин и изображать обмороки. Во-вторых, любые усилия должны вознаграждаться…        — В-третьих — верность должна иметь свои плюсы, — невозмутимо закончила Персефона, и Гермес почувствовал, что очень, очень задержался в покоях Владык.        Уходя огородами (ну, или улетая коридорами) — Гермес еще услышал мечтательное владыческое: «А вообще — из этого можно было бы сделать традицию…», вздрогнул и постарался убедить себя, что не слышал вообще ничего.