Полдень шелкопряда

Первым, что увидел Какудзу, войдя в комнату, был кровавый круг на полу. Это было ожидаемо, но очень скверно: кровь с дорогой древесины не выведешь, пол испорчен. Вторым было лицо Хидана. Оно было темным и жестоким. Не черным от ритуальной раскраски, а само по себе, как если бы внутри него выключили лампу, или как если бы пришлось смотреть на обратную сторону Луны. Возникал закономерный вопрос: какой секс может быть с таким лицом? Однако Хидан был возбужден, пожалуй даже сильней, чем до выхода Какудзу. По груди Хидана от плеча к диафрагме шел длинный кровоточащий разрез. Руки в красных пятнах он держал на виду, с них изредка капало, рядом валялся кунай. — Вижу, ты подготовился, — открыл чемодан Какудзу. — Ты даже не представляешь как, чувак, — поднял бровь Хидан. — А теперь гони мою цену. Какудзу поднял чемодан и вывалил на Хидана его содержимое до последней бумажки — на голову, на жестокое лицо, на красную рану — стукнула об стену отброшенная тара, сползла раскрытым зевом на пол. Непонятно, как можно постоянно все портить и сводить к продажности, хотя по-своему это заводило. — Доволен? — вплотную подошел Какудзу, раздвинув с пинка ноги Хидана и встав между них. — Предпочитаешь классику или наездника? — Скока тут? — поднял с себя пару купюр Хидан, присмотрелся, и, покачиваясь, встал. Гладкое тело проехалось по Какудзу всеми выступами, влажной раной, мелочь со звоном осыпались на пол. — Вижу, ты не очень щедр. Думаю, скупая душа, я тебе не нравлюсь, — его рука товарищески хлопнула Какудзу по плечу, оставляя багровый след. — А еще пиздел, что у тебя нет для меня на шлюх. — Хидан отбросил купюры. — Чуть не выпотрошил чахотку-куна мать твою. — Заткнись и отрабатывай, — сжал Хидана за волосы Какудзу, отводя его лицо назад. И жадно, глубоко впился в оскаленный рот. Хидан хорошо целовался. Чувствовалась большая практика и увлеченность. Особенно радовала его уступчивость и сильная ответная отдача. Какудзу сплелся с ним языками, обвил их чакрой, впитывая влагу. Он хотел этого человека. Если Хидан именно этого добивался — ему полностью удалось. …Хидан резко сжал челюсти, прокусив оба языка и пару скользких нитей. Стальной вкус крови мгновенно разлился в груди горячей смолой, нетерпимостью, в глазах у Какудзу потемнело. Он подхватил Хидана за бедра, намертво прижал к себе чакрой и повалил его на пол. Бронзовая мелочь глухо звякнула, несколько монет брызнули из-под колен. Руки Хидана с трудом отстранили голову Какудзу, разорвав поцелуй. Какудзу двинул Хидана на себя, скользя по нему голодными нитями. Хидан был горячим, податливым и неровно дышал. Какудзу сплюнул чужую кровь, и мощно толкнулся внутрь. …Не тут-то было. Что-то мешало. Неучтенная мелочь. Хидан заржал. — Знал, что так будет, чел, — сказал он, заводя руку за спину, ерзая и вытаскивая свой складной ритуальный штык. Красноватые потеки на нем не оставляли сомнения в том, где он был, и что Хидан использовал вместо смазки. — Тока после моего Бога, мать твою. Кстати, это было больно. Какудзу было наплевать. Он рванул Хидана на себя и вошел одним движением. Кто мог подумать, что это будет так легко. Никакого сопротивления, никаких предварительных ухищрений, но и никакого особого удовольствия на лице Хидана. Чувство тесного, пульсирующего прилегания на каждом миллиметре было невероятным, так что свое собственное лицо Какудзу контролировать не мог. — Хидан, — хрипло сказал Какудзу, вжимая в пол его плечи, — У тебя был кто-то до меня? — Иди нахуй! — выкрикнул Хидан со своим потемневшим лицом. — Я и так ебать сделал тебе одолжение! — Это и есть практики твоего вшивого монастыря?.. — свирепо толкнулся Какудзу. — Вы там часто этим занимались? — Хочешь быть у меня не первым? Будь, — стукнул кулаком по полу Хидан. Его жестокое лицо находилось в противоречии с расслабленным, жарким телом. Какие-то практики вшивого монастыря точно присутствовали. — Просто заткнись, — сжал зубы Какудзу, чувствуя, как бешено колотится его пульс от этих слов. — И не говори, что не хотел. — А ты хотел, чтоб я под тобой орал? — стиснул его ногами Хидан. — Ты будешь орать, Хидан, — уверил Какудзу, почти выйдя и грубо, трудно толкнувшись назад. — Не, чувак, — отвернулся Хидан. — Мне не нравится. — Поздно, — Какудзу обвил его нитью ниже пояса и затянул, вырвав неровный вздох, — Я знаю много способов заставить тебя. — Разлетелся! — Хидан вскинул руки перед грудью и сложил печать. — Никогда ничо не поздно… …Где-то в глубине души, где все было решено, Какудзу знал, что так и будет. Хидан — это Хидан, и его гребаные круги — не граффити. Если бы Какудзу хотел — он выволок бы напарника за пределы печати. Вынес. Ему нравился вес Хидана, он подчеркивал силу Какудзу, но не тяготил. Если бы Какудзу хотел… а чего он, на самом деле, хотел?.. Внутри Какудзу разрослось тугое щемящее давление. Хидан стремительно чернел. Его ноги с силой сжали Какудзу, не давая выйти. Какудзу толкнулся вперед, анализируя свои ощущения, и понял, что не продержится. Он кончит быстро и безыскусно, за три минуты. Да, Хидан действительно сделал ему одолжение. Ни одного болевого ощущения. Но Хидан сильно подставил его: то, что не нравилось Хидану — нравилось Какудзу. Мощное, распирающее чувство присутствия. Чувство реальной принадлежности, а не статусный треп. Он ощущал себя желанным, надетым как одежда на чужую голую страсть, но все равно Главным. Вдобавок нить, стимулирующая Хидана, делала впечатления избыточными. Какудзу остановился, тяжело дыша. Дыхание Хидана было глубоким и ровным. — Прикольно, верно? — положил ему руки на грудь Хидан. Странным образом его черное лицо казалось более светлым, чем до того. Наверное, изменилось выражение глаз. Оно снова стало мечтательным. — Как ты контролируешь себя? — спросил Какудзу тихо. — Никак, — ответил Хидан. — Мне просто нахрен не нравится. Я люблю другое. Какудзу пошевелил своей нитью. Хидан шумно вздохнул, выгнул спину и толкнулся навстречу. Это было хорошо. Но для Какудзу все равно слишком. Даже если он не будет шевелиться — каждое движение Хидана отзывалось в нем дважды, включив все центры возбудимости. Жажда Хидана срабатывала, как спусковой крючок, а от его рефлекторных сжатий пробивала сладкая неуправляемая дрожь. Воздержание было слишком долгим. Какудзу ослабил нить. — Я поимел тебя, — констатировал Хидан и провел ногтем большого пальца по своему воспаленному разрезу, сверху вниз, бередя подсохшую кровь. Рана набрякла, и полностью переключила внимание Какудзу. Его кожа не была чувствительной, но общее возбуждение оказало влияние и на нее. — Зато я знаю, что ты любишь, — низким голосом сказал Какудзу, запустил удлиненную руку в россыпь купюр и нашарил там кунай. Перехватив его, он медленно приставил острие к животу Хидана и слегка надавил. Хидан вздрогнул. На его коже мгновенно выступила испарина. — Ты видел меня, старая жопа, — догадался он. — Ты мать твою видел меня! Ты гребаный извращенец. Тебе нахрен не только нравится пытать меня — Хидан резко сел, напоровшись на кунай, — ты вообще подсел на священную боль, которая ласкает мое тело! Хочешь соединить ее с кощунственным совокуплением? — Хидан уперся рукой в пол и двинулся, насаживаясь на Какудзу. Теплая кровь струйкой потекла вниз. — Каждый раз кончал себе в штаны, когда ебать терзал мое чувствительное тело?.. Завидуешь, безбожный отброс, как я отдаюсь моему Богу?.. Его безжалостные движения пошли по возрастающей амплитуде, пока не стали умопомрачительны, глубоки, резки, пять сердец Какудзу ухнули одновременно и устремились наружу. Он отбросил кунай и обхватил Хидана руками, помогая ему. Грязные намеки и брань только повышали градус, действовали как возбуждающий фактор. Температура взлетела, резкие выдохи Какудзу смешивались с рваным дыханием Хидана, его кожа стала скользкой, голова нагнулась. Какудзу поднял бедра — и в этот момент Хидан толкнул его в грудь рукой, заваливая на пол. Какудзу рухнул на бумагу, упершись согнутыми ногами в пол, Хидан отклонился, развел локтями его колени и облокотился на них. Это для Какудзу было чересчур. Он никогда не лежал с раздвинутыми ногами, с упругим биением внутри, и никогда страсть настолько не владела им, выбивая из горла хрип. — Ебать, надо было сразу так, — двинулся Хидан, — я думал ты опытный. …Его темп стал расти, разгоняться, скольжение усилилось, внутри него все пульсировало, сердце быстро колотилось, и в какой-то миг Какудзу сжал его колени, взяв инициативу на себя. Хидан обмяк, его низкие выкрики стали последней каплей. Какудзу застонал чужим голосом и бурно излился, с конвульсивной отдачей, с теменью в глазах, с затяжными сокращениями мышц, о которых он и не подозревал, с нехваткой воздуха, но более всего — с чувством собственного семени, излитого в себя же. Долго и нехотя светлело в глазах, долго накатывала тяжелая сладость опустошения, вяло разбросав ноги, придавив руки истомой. Опавшая плоть, все еще находясь внутри, плотно сжималась эластичными стенками, что наводило на плохие мысли оставить ее там на подольше. Медленно выравнивалось дыхание. Хидан чем-то хрустел. Какудзу приоткрыл веки. Одной мятой купюрой Хидан собрал с живота и стряхнул на пол густое семя, другой обтерся. — Ну че сказать, я поимел тебя на бабле, — сообщил он. — В остальном полная хуйня. Но попробовать стоило. А тебя, смотрю, крепко приложило. — Ты получил, что хотел? — спросил Какудзу, поднявшись на локте. Движенье воздуха приятно холодило влажные, спутанные космы. — Мы плохо совместимы, — положил ему руки на грудь Хидан. — Ты жадный и у тебя чувствительная жопа. Все сходится. Но повторюсь — я люблю другое. — Хидан поддел раскрытый шов и вытянул чакровую нить. Неспешно он наматывал ее на два пальца, и с каждым оборотом его глаза темнели. Этот расширенный взгляд тоже обещал блаженство — но совсем иного рода. Какудзу взял Хидана за бедра. Его жест был ленивым и более нежным, чем хотелось бы. Поглаживающим. Рука рассеянно прошла по черной коже туда-сюда, вдоль-поперек, сжалась в обхвате над коленом, зашла в пах, обняла бедро. Хидан насторожился. Какудзу погладил его второй рукой по боковым мышцам, шевеля пальцами, переместил руку к спине и надолго завис там, проминая гладкую мускулатуру и чувствуя отдачу теплом. Отчего он никогда — то есть вообще никогда — не додумывался ласкать Хидана? Это было естественно и несло утешение, как подогретое сакэ. Рельеф под пальцами был очень приятный, живой, с кучей интересных подробностей, он отзывался на прикосновения микросокращениями, но самым важным были ощущения в собственных руках. Техника Хидана работала, свои прикосновения Какудзу ощущал притуплено, но определенно. Какудзу гладил Хидана ладонью, пальцами, тыльной стороной руки, вжимался в грудные пластины, заходил в подмышечные впадины, и наконец рискнул надавить большим пальцем на сосок. Он почти не различался на черном фоне, и Какудзу дважды нажал не туда. Соски Хидана были совершенно плоские и бледные, две незначительные отметины на светлой коже. Теперь — в сумрачном свете дождливого вечера — их проще было найти наощупь. Но они могли быть чувствительными, учитывая, как сам Хидан с ними обращался. А может и нет. Может, как и сегодня, Хидан просто знал об устройстве тела нечто за пределами личного опыта, потому что его собственный опыт к нормальным людям неприменим. Хидан расслабился, отклонил голову и подставился под руки. Его брови комично сошлись, дыхание углубилось, он прикрыл глаза. — Чел, делай так почаще, — прошептал он. — Это неебически приятно. Ни один мудозвон еще такого не делал. «Лучший момент!» — щелкнула память. Какудзу с удивлением обнаружил, что голос Хидана и текущие манипуляции стремительно возвращают его в строй. То есть он с минуты на минуту будет готов еще раз трахнуться с напарником. Хидан, конечно, тоже заметил это. — Я могу много раз, — сжал он коленями Какудзу. — А моя техника работает, пока Бог не получит свою жертву. Сечешь, бабло-сан? Хочешь пускать слюну в нирване для нечестивцев? Какудзу понимал. — Ты говоришь о сладкой смерти, Хидан? — отозвался он, ощущая тягучий прилив к паху. — Принудительный оргазм и истощение? — Первые пять раз может и не принудительный, — погладил его по животу Хидан. — А остальные двадцать как покатит. Никогда не пробовал мать твою. Пиздец как тяжело в исполнении. — Не мечтай, — сдавил его сосок Какудзу. — Пять сердец ты не выведешь из строя. Хидан накрыл пальцы Какудзу и неприятно улыбнулся.