Полдень шелкопряда

Хидан накрыл пальцы Какудзу и неприятно улыбнулся. Какудзу выпустил сгустки чакры, медленно обвил ими руки Хидана и скрутил за его спиной, сводя лопатки, сминая мышечное сопротивление. Дыхание Хидана едва заметно участилось, по краям раны выступила кровь. Он нравился Какудзу таким. Нить, намотанную напарником на пальцы, Какудзу втянул обратно, но не до конца. Какое-то время она скользила по коже Хидана, по его плечам, шее, под челюстью, по границе волос. Спустилась на грудь. Какудзу сложил печать: конец нити затвердел и заискрил. Чакра Молнии давала напряжение в зависимости от концентрации, вида техники, ее ранга или формы. Какудзу вообще не концентрировался. Этой электрической нитью он провел по коже Хидана скорей из экспериментальных соображений. Ощущалось приятное покалывание. Коснулся соска. Хидана выгнуло и подбросило. Какудзу отзеркалил. Нить переползла на другую сторону груди. Хидан расширил зрачки. Касание. Такой же резкий рывок. Сокращения мышц внутри Хидана были фантастическими. Тело Какудзу пронзило острое наслаждение вместе с рефлекторной отдачей. Хидан судорожно сжал коленями Какудзу, его пульс участился, глаза сверкнули влажным блеском. — Решил использовать чакру для ублажения богомерзкой похоти? — севшим голосом изрек он. — А член у тебя тоже искрит ебать? — Дельная мысль, — Какудзу обхватил Хидана каменными руками, — чуть позже. — Я знаю, что у тебя на уме, старая жопа, — свел брови Хидан. — Хочешь богоугодно кончить в труп. — Позже, — ответил Какудзу, одной искрящей нитью касаясь губ Хидана, другой скользя по его коже сверху вниз, по разрезу, вплоть до раны в животе. Влажная пленка сукровицы пропустила ток внутрь, под кожу, вызвав вопль и беспорядочные сокращения, обе нити замкнуло, ток прошел через сердце. Острая боль зеркально ударила в Какудзу, сердце пропустило два удара, словно охромело. Хидан страшно выгнулся, чуть не переломав себе позвоночник, и разразился бранью. Волна панического ужаса накатила и отступила вместе с судорогой. На границах раны и на губах Хидана образовался ожог. На черной коже его трудно было заметить — но Какудзу знал, что он там есть, и чувствовал его на себе. Его собственное дыхание было рваным и поверхностным. Конвульсивные длительные сокращения Хидана компенсировали Какудзу все недостатки электричества. Никогда в его жизни секс не был таким опасным, и никогда прежде ему не было настолько плевать. Какудзу много знал об электричестве — это было преимуществом его прежнего положения в родной деревне. Например, разряды в кожу и в открытую рану дают радикально разные результаты. Человека можно испепелить электричеством. Вызвать обширные ожоги. Остановить сердце. Заставить предать родную страну, жену, сына и императора — при разрядах в слизистые оболочки. Деревня скрытого Водопада практиковала эти техники на лазутчиках, шпионах и вражеских шиноби. Какудзу впервые понял, что не сожалеет о своих контактах с АНБУ Водопада. Какудзу снизил обороты. Оставил одну нить и непрерывным касанием гладил черное тело по ягодицам, ребрам, по груди, шее, заползал под влажные края раны, спускался по животу к внутренней стороне бедер и медленно выгорал от темного зноя. Хидан дрожал, его голова привычно запрокинулась, обрисовав кадык. Влажная кожа усиливала действие тока, но непрерывность воздействия притупила взрывной эффект. Тем не менее, большое напряжение, проходящее через тело, и зоны высокой чувствительности принуждали его сокращаться. По всей чакре Какудзу шла конвульсивная рябь. Хидан стонал низким, удовлетворенным голосом, и был отчетливо не в себе. Свое возбуждение он не замечал или был поглощен другими ощущениями. Тело Какудзу, наконец, обрело давно утраченную чувствительность, он осязал Хидана каждой клеткой, сливался с ним каждой клеткой, его руки кололо. Он получал злорадное удовлетворение от понимания, что какими бы ни были сексуальные ощущения Хидана — его собственные в два раза интенсивней и богаче, словно его обслуживают два человека. Техника Хидана имела огромный бонус в области наслаждения. Очевидно, Хидан об этом знал. И очевидно также, что получить доступ к этой области мог не каждый. Это значило только одно: Хидан уважает и ценит напарника, и готов отдать ему самое дорогое. Секс с ним не имеет ничего общего с наказанием, использованием или местью. …От открывшихся широт возникало головокружение. Разрядка подкатывала к Какудзу гипнотически и неумолимо, как гигантская океанская волна. Она так же сверкала от искр, росла, всасывала в себя береговой мусор, окатывала солеными брызгами и давила всей массой на поражение. Какудзу смотрел на нее неподвижными глазами, мимо белых ребер Хидана, мимо стен — пока она не накрыла его, прижав к полу, топя от ног до горла, заливая уши шумом крови. Величественная, прошившая все тело, как у женщин. Хидан застыл с запрокинутой головой, не дыша, его стон оборвался за пределом слуха Какудзу. По полу прошел сквозняк, шевельнул ворох бумаги. Хлопнуло рамой раскрытое окно, в котором Какудзу остужал голову полчаса назад, пытаясь учесть все мелочи. В воздухе сильно пахло озоном, как после грозы. Наркотический запах, заставляющий счастливо забыть, кто ты. — Развяжи меня нахрен! — наконец донеслось сверху, и Хидан с силой боднул Какудзу в грудь головой. Без предупреждения, словно уронил гирю. Хорошо иметь тупую голову. И как только Какудзу забыл об этом приеме. Какудзу хмыкнул и втянул связки чакры. Хотел спихнуть Хидана, подмять его и провалиться в блаженный сон — но это оказалось невозможно. — Куда?! — мертвой хваткой сдавил его коленями Хидан, для равновесия уперевшись в пол руками. Тихо щелкнул нашаренный и раздвинутый штык. — Я с тобой не закончил! — Хидан! — прикрикнул Какудзу, но истома и усталость были так велики, что почти подавляли чувство опасности. Только кровь глухо отозвалась в нижнем из сердец, в основании живота. — Было мало священной боли! — изрек Хидан, приставив штык к своему горлу. — Ты разделил со мной тока удовольствие. Думаешь, ничтожные утехи плоти пересилят Смертный Грех?! — Острие вошло в него над ключицей, глаза сверкнули розовым. Движение Хидана было отвратительным: медленным, вязким, тошнотворным и неотвратимым. Лучше бы он пронзил себя одним резким ударом. Хидан вдвинул штык и садистски развернул его в плоскости, отклонил вбок, задев позвонок. Пришедшие в соответствие тела отлично сообщались: боль была одуряющей. Какудзу, сказать по правде, не верил, что до этого дойдет. Теперь он сцепил зубы, запоздало укрепив кожу торса до состояния камня и быстро штопая повреждения. Сонливость и благодушие стремительно проходили. — Это мать твою вместо расслабляющих ласк, правда жесть! — отклонил штык в другую сторону Хидан, расширяя рану. Его голос приобрел знакомые безумные ноты ликования. — Охуенно, чел, по контрасту! — его штык, наконец, пропорол кожу и вышел из задней стороны шеи. По белому рисунку костей текло. — Что теперь? — спросил Какудзу, мощным ударом сбросив с себя Хидана. — Убьешь меня? Это какая-то недоступная мне месть?.. — Не можешь терпеть боль? — Хидан поднялся на бедре, со стоном вытащил штык и погладил его щекой. — Яркая… сильная, раскрывающая врата… — он повел острием по своей груди сверху вниз, закрыв глаза. — Непрерывная… Божественная… Только моя. …Какудзу услышал это по-своему. Мрачная улыбка подкатившего раздражения расцвела на его зашитом лице, несколько нитей просочились наружу. Черная тварь была бесчеловечна во всех смыслах слова. Чего ей еще не достает?.. «Непрерывная», мать вашу. Не может терпеть, мать вашу. Какудзу качнулся вперед, обнял Хидана за спину и отстранил его штык. Видимо для напарника имел значение «лучший момент», либо он не получил удовлетворения, иного объяснения не было. Какудзу медленно склонился к его груди, к стальному запаху свежей крови. Накрыл ртом левый сосок, обильно увлажнил его, размазал пальцем для большего понимания — и послал туда сильный точечный разряд из фаланг. Хидан заорал, рванулся, его голова описала дикую дугу, и Какудзу приложил настоящие усилия, чтоб удержать его на месте. Ни рук, ни страховочных сгустков чакры не хватало на подавление сопротивления. Ощущения были очень, очень яркие — и отзеркаленные, и реальные. Хотя закаменевшая кожа сильно гасила импульс. Вокруг пальцев возникло коронарное свечение. Ток пробило на корпус штыка, ошпарив левую руку кратким параличом. Горячее тело билось в руках, и это было гораздо приятней ленивых ласк благодарности. — Что это за гребаная хрень, Какудзу? — крикнул Хидан, с силой вгоняя штык в пол. — Пробило на слюни? Какудзу потянулся рукой ему в пах, другая угрожающе обогнула бедро снизу. Свечение празднично выделялось на черном фоне. Хидан заржал. Его била дрожь, но он сумел сжать голову Какудзу за виски сильной хваткой. Краткой секунды хватило, чтобы комната качнулась у Какудзу перед глазами. Хидан застыл, медленно наклоняя Какудзу вниз. — Давай со слюнями, чел, — утробно произнес он. — Нехуй сачковать. Или брезгуешь? …Было хорошо, что он это сказал. Нижняя часть Хидана казалась Какудзу куда более нежной, чем верхняя. Какудзу уже ловил себя на желании поглотить ее, но не знал, как подступиться. Боялся быть, как та женщина. Какудзу мрачно повалил Хидана за горло сгустком локтевой чакры, прижав его к полу. Равнодушно спустился между колен. Хидана трясло. Было это предвкушением, ожиданием боли или обычным экстатическим приступом, Какудзу не знал. Он прикрыл глаза, глубоко вобрал черную, полунапряженную плоть — и пропал. Техника работала. Но Какудзу не успел восстановиться после предыдущего заплыва, о чем теперь сожалел: начинать надо было именно с этого. Кто владеет растущим стеблем бамбука — тот владеет ситуацией. То, что по умолчанию считалось сентиментальным, отталкивающим и не мужественным — пока Какудзу был молод и открыт обсуждению подобных тем в онсенах и на миссиях — на самом деле было просто высокоранговым приемом, конечно, если обслуживает не баба. Хотя и бабу обычно хотелось взять брутально и качественно, без изысков. Дешевые шлюхи либо давились, либо ограничивались малым участком, а дорогих Какудзу не брал. И вот жизнь прошла, только что открыв новую грань упущенного. Долбануть Хидана электричеством по яйцам это не мешало. Но в этом случае вечер наслаждений для них обоих будет закончен. Хидан приподнял бедра естественным жестом, и Какудзу запустил в него чакровую нить, после чего просто придавил рукой и плечом к полу разведенные ноги. Интересное напряжение прилегающих мышц, обычно не задействованных в процессе, добавило возбуждающих нюансов. Хорошая растяжка Хидана вообще позволяла завязать его в узел, особенно если выломать пару ребер — но это потом, Какудзу все успеет. Ощущения были божественными. Чужое пробитое горло под давлением чакры судорожно сглатывало, руки Хидана ласкали запястье и плечо Какудзу, так что укрепляющую технику тела можно было снять, дабы насладиться моментом в полной мере. Сейчас Хидан был полностью под его контролем, готовый к сладким стонам, готовый кончить для Какудзу, поощряющий его, забывший свои сектанские замашки; Хидан хотел отдать себя Какудзу, а не своему тупому богу, и, конечно, никаких глупых болевых приемов с его стороны никто не допустит. Какудзу не спешил, давая себе время. Плоть в его жестких губах наливалась силой, и постепенно возвращалась собственная нервная возбудимость. Чакровая нить обнаружила в Хидане нужную железу, и теперь медленно терлась о плотный выступ, посылая телу Какудзу оргиастические волны. Хидан вздрогнул и начал метаться, оттягивая с горла чакровый жгут. Какудзу добавил руку — ни давиться, ни напрягаться не было нужды — сдвинул эластичную кожу к основанию, изучая языком фактуру, венечную борозду, уздечку, стимулируя приток крови, распустив пару нитей в углах рта — его движения стали целенаправленными. Какудзу старался для себя. Он выпустил чакру изо рта, обвил промежность. Цвет кожи тут был настолько неестественным, что напоминал каучук, из которого и делались популярные в узких кругах эротические поделки. На Хидане почти не было волос. Редкие пегие волоски на бедрах, словно каучук запылился. Остальное, видимо, Хидан извел — чтобы шлюхам было удобно. Трогать его было не просто приятно — казалось, тут все специально для этого приспособлено. Эмоциональная отдача Хидана была очень сильной, дыхание стало частым и рваным, он вцепился в плечо Какудзу, другой рукой схватился за свой штык. Самым ужасным было то, что все это казалось Какудзу более приятным, чем обычный поцелуй. Гораздо более приятным, чем подбородок Хидана на его нижней челюсти. Вообще самой агрессивной частью Хидана был язык. Какудзу сжалился и ослабил чакру на его горле. Хидан громко застонал и подался вперед бедрами. Ему точно нравилось происходящее — температура его тела изменилась, даже запах стал другим. Строго говоря, от Хидана вообще не пахло живым человеком. Чаще всего это был холодный запах мокрого металла, речной воды, грозы и технический запах прогретого асфальта. Хидан пах битумом и гравием, а иногда нефтью. Единственным физиологическим запахом был запах крови, и сейчас он стал теплым, клейким как лиственный сок. Хотя, может быть, это был вкус. …Значит, чертов фанатик готов. Вот так имеет вашу говнистую Боль старая жопа Какудзу. Какудзу начал рефлекторно вбиваться бедрами в пол. Он был близок, он был на вершине, Хидан резко обнял ногой напарника, схватил за влажные космы. Его стопа ощутимо вломила Какудзу по хребту. Взвыла от рывка кожа головы. — Иди сюда! — прохрипел Хидан, выдергивая его за плечо вверх, на себя. — Чел, это реально похоже на секс! Какудзу подволок Хидана за ребра, освободив ему шею — и навалился сверху. Его тело слилось с Хиданом настолько плотно, каждым швом, что это было почти мучительно, сильно бился пульс в границы кожи, пять к одному, Хидан прижимался к нему плечами, обхватывал за спину, вдавливался грудной клеткой, двигался, толкался бедрами в живот. Какудзу ощутил, что ничего не весит — Хидан был очень сильным, и разницу масс компенсировал приложением импульсов. Чувствовать, как тугие мышцы перемещают его, было необычным, но это не мешало Какудзу, закрыв глаза, глухо рычать от почти невыносимого удовлетворения. Хидан был гладкий и покрыт кровью, видимо благодаря этому он умудрился въехать под Какудзу левой ногой вперед, так что бедра Какудзу продолжали тереться об его кожу. Ноги переплелись. Руки Какудзу сжимали чужую спину до реберного хруста. Все сдерживающие механизмы тела рухнули. — Ты охуенно сексуален! — задыхался Хидан, просунув руку между телами. — Я мать твою не думал, что выйдет лицом к лицу… Тока ничо не говори… — с этими словами Хидан сместил Какудзу и резко вошел в его раскрытый брюшной шов. Какудзу вскрикнул низким голосом, больше от удивления, он и так стремительно терял остатки рассудка, он желал Хидана сейчас любым образом, целым, по частям, даже мертвым, так что зеркальное проникновение оказалось последней каплей. — Говнюк… — выдавил он, понимая, что накатывает ослепление, сейчас он взорвётся. — Быстрей! — грубо толкнулся Хидан в плотный нитяной массив, — расплющь его, чел. Раздави чакрой! — он толкнулся снова, въехав по основание. — Давай ебать не тормози! Какудзу подался навстречу и непроизвольно сдавил Хидана внутри себя по всей длине. Дыхание перехватило. Все, что ринулось было наружу, от резкого сдавливания затормозило, смешалось, перевернулось и бросилось в другую сторону. Сияние перед глазами зависло, обзор сузился до одной точки. В этой точке находился малиновый глаз Хидана и черное пятно на его лбу. В полной мере Какудзу постиг смысл фразы «Сперма ударила в голову». Из низа спины выбил ледяной холод, разрастаясь вверх и вниз колючими покалываниями, кристаллизуя тело, обхватывая затылок и виски острым, ясным сознанием невесомости. Голова Какудзу уперлась лбом в раскрытую рану на чужом горле. Кровь пахла как снег. …Хидан дышал. Сначала глубоко и неровно, судорожно, потом тише и ровней. Его тело словно проломилось, Какудзу плыл на мягких волнах, и не мог проанализировать произошедшее. Хидан устроил ему три разных вида оргазма, включая ретроградный. До этого с женщинами Какудзу знал только один, а за всеми байками не угонишься. Это значило, что шлюх Хидан больше не получит. Какудзу сделает все от него зависящее, чтобы выжать Хидана единолично. Такими вещами не делятся. Если надо, он будет терпеть его игрушки, жечь, резать, отрывать ноги. Может быть, даже купит новые железки, если понадобится. Хидан вынул руку из-под Какудзу и продемонстрировал пятерню. — Видал гигиену? — заржал он. — Чисто. — Монахи присоветовали? — пробормотал Какудзу. — Ага, за пятна вырывали яйца. — То есть в сексе ты начал с этого. Вообще, Хидан, это вредно. — Какудзу сунул руку под голову напарника и внимательно смотрел в его лицо. Впервые раскраска шинигами была так близко, без воплей, оскалов и прочих гримас богослужебного процесса. Черно-белая маска сильно изменяла черты лица. Было что-то неуловимо неправильное в том, что Какудзу все еще обращался к этой маске «Хидан». На деле он прекрасно понимал разницу, и почему ее надо сглаживать. Хидан — это надменный белый самец с примесью неазиатской крови, тупой сектант, ставший шиноби по случайности. То, что лежало под ним сейчас, было чистой техникой смерти, жнецом, который по другой случайности оказался благосклонен к Какудзу. — Не, начал я как и все, с онанизма, — поднял брови Хидан. — И с деревенских тян. Но на фоне богоугодного служения это скучно. — Ты испытываешь такой оргазм, когда убиваешь? — взял его за подбородок Какудзу. — Это и есть настоящая плата твоего бога, а не сраный треп про уничтожение?.. Твое возбуждение во время молитвы связано с отсутствием нормальных сексуальных партнеров, Хидан. Не обязательно убивать себя, чтобы испытать сильный оргазм. Хидан прикрыл глаза и потерся об Какудзу всем телом. — Как я люблю, когда ты лапаешь меня, серьезно впаривая хуйню, и давишь всей массой… — простонал он. — Я возбуждаюсь от твоих угроз. Ты хочешь превзойти моего Бога по жестокости. Это космос, чел. — Рука Хидана похлопала Какудзу по спине. — Особенно с удушением. Я кончаю, когда ты прибиваешь мне руки… связываешь их… вынимаешь из суставов… когда ты делаешься как гребаный камень, чтоб тебя не задело… Ты так боишься меня без фиксации, Какудзу, ты такой уязвимый, что не кончить просто нельзя. Я каждый день молюсь, чтоб ты не подох. Лицо Какудзу почернело и исказилось ненавистью. Но он взял себя в руки. Он слишком устал. Вымотался в самом прямом смысле слова. В нем не осталось ни капли жидкости и ни капли чакры. Его клонило к земле — переварить ощущения, побыть наедине с собой, собрать добычу. Холодные кристаллы в его теле почти растаяли, и следовало признаться, что «сладкая смерть» — это отвратительнейшая перспектива. Даже представить себе это было выше сил. — Оставим это, — сполз Какудзу на пол и отвернулся. — Делай что хочешь. Пробьешь сердце, мне плевать. И убери тут за собой. Наступила тишина. За окнами стемнело. Тихий шум дождя накладывался на тихий шорох бумаги. Какудзу не мог расслабиться полностью — настолько, чтобы счастливо провалиться в сон. Точила обида. Хидан сказал дрянную вещь, она не может быть правдой. Вот что ему стоило промолчать? Неужели Какудзу выглядит глупым в своем естественном праве, и именно эта глупость — источник темной радости Хидана?.. Хидан был рядом, в круге, и подозрительно безмолвствовал. Комкал купюры. Какудзу понял, что не доверяет ему настолько, чтобы подставлять незащищенную спину. Видимо, доверие — действительно самая трудная вещь на свете. Какудзу слишком раскрылся. Он стал уязвим. Глупо ждать искренности от молодого и полного сил придурка. Вообще такой уровень отношений не принят в среде наемников, и неясно, как Какудзу занесло. «Тока ничего не говори» — золотое правило. Ну, хотя бы секс был хорошим.