мелочи жизни

Нормально ли ощущать непонятную, периодически острую и в каком-то роде пугающую скуку по человеку, которого сам же выгнал за слишком длинный язык и такое же длинное самомнение? Гомофоба, к тому же. Нет, не нормально. Нормально ощущать, свойственное моей ранимой натуре, чувство вины, обусловленное тонкими, но, на удивление, крепкими нитями гнусного родства к этому гомофобу. Совершенно гнусное родство. Достигнув этой мысли меня клинит, и я перестаю крутить ручку механической точилки – карандаш недолго болтается в ней, а потом падает и катится по столу пока не падает вниз. А вот если бы мы не были родственниками, возможно моя жизнь сложилась бы иначе. Я бы не чувствовал себя вечно виноватым разочаровывающим подлецом. Эта мысль поднимает мне настроение, я так углубляюсь в детальное представление моего будущего в некой параллельной реальности, где не существует Квон Джиена – ушлого родственничка с другой фамилией и мировоззрением, что к моменту, когда меня насильно возвращают с небес не землю, я испытываю досадное разочарование. За большим офисным окном в пол видна парковка, занесенная тонким и хрупким слоем снега; парадный вход, окна соседнего здания и зеленая эмблема старбакса. Рабочий процесс тянется медленно и с большой неохотой. До конца рабочего дня еще три часа, а у меня два недоделанных макета составных частей для сборочного цеха микроволновых печей в Тайбэе. Вы спросите: какие чертежи, какой офис, какой Тайбэй? А я отвечу, что: да, я – разочаровывающий подлец и материалист, с треклятым критическим мышлением, давно променял отвратительные пончо, буритос и необслуженные столики на старое просиженное место работы и бесконечный повод для сплетен девок из отдела кадров на тему о том, в каких местах в этом офисе успела побывать моя филейная часть. К слову о филейной части, Ши Янга отправили в этот самый цех в Тайбэе после развода с женой. Я уверен, он там не занимается тем, что собирает микроволновые печи на непосредственно конвейере, но совершенно точно ничего легкого бывший тесть ему предоставить не мог. Кстати, он предлагал уехать с ним. - Что ты делаешь? – Таби смотрит скептически, приподняв брови и одной рукой подпирая принтер. - Шшш, - я поднимаю указательный палец к губам, прикрываю веки и глубже опускаюсь в пучины своих мыслей. – Предаюсь воспоминаниям. Ши Янг тогда схватил меня за руку аки грешный Раскольников свою Сонечку Мармеладову и долго говорил о своих чувствах, потом долго жалел себя, потом рассказывал сказки о прекрасном совместном будущем, окрашенном в цвет океана, по которому мы уплывем за горизонт на гондолах, в надежде, что я – как эта самая дурочка Мармеладова кинусь за ним на чертов Тайвань. Ши Янга конечно было жалко, но меня больше беспокоило то, что Джиен оставил свой дубликат ключей и ушел в тонком пальто, а погода не обещала ничего кроме мокрого снега. В коридоре неприкаянным куском железа валялись ключи от моей квартиры и домофона, в тещиной коморке висела теплая куртка старшего брата, его шапка и перчатки, даже по утрам в ванной меня беспокоила чужая зубная щетка в стакане, которая пробуждала лучше ледяного душа и заствляла ощущать себя на редкость погано. Все эти вещи рука не поднималась убрать и растолкать по чемоданам и коробкам, потому что за все это время их накопилось немало, и некоторые из них уже трудно было отделить от моего дома, трудно было понять какая из вещей точно принадлежит мне. Я очень долго так смотрел на смеситель, который Джиен поменял своими руками. Фигня-вопрос, конечно, я же не могу снять смеситель и засунуть его ему в чемодан между трусами и галстуками. Но с другой стороны, предыдущий кран сломал я, купил и установил новый – Джиен, да и вполне возможно, как только его банк выплатит ему кругленькую компенсацию, в новой квартире ему понадобится смеситель. Или: «- На кой черт ты мне упаковал столько не нужного хлама? Зачем мне твой чертов смеситель? В моей новой хате нет места всякому поношенному дерьму!» Да, я признаю, что порой мои мысли ненормальны и часто приобретают навязчивый характер, но ничего с этим поделать не могу. «- Это моя манга, моя банка нутеллы, мой смеситель, моя лампочка, вкрученная в подъезде, чтобы я не упал, возвращаясь домой поздно с моей работы, пока ты прыгаешь по чужим постелям!» Конечно, ни что из этого Джиен не скажет, но может так думать. - Я, конечно, мало что понял. Но это напоминает мне те времена, когда я разводился со своей второй женой, - как бы между прочим говорит Таби, нахмурив брови и задумчиво потирая подбородок. - Тогда я все думал стоит ли требовать вернуть мне платья, туфли и серьги, что я ей накупил, а потом думал зачем мне они. Не буду же я их перепродавать на ибэе или дарить новой девушке. Иногда я завидую его умению мыслить прямо, не вклинивая в каждую мысль по сотне метафор и олицетворений… - И что ты решил? - Забрал машину и перепродал ее. - Это не тот случай, я не могу отобрать у него машину, а взамен отдать смеситель. Таби поправляет ковбойскую шляпу на своей голове и достает свои документы из принтера, которые распечатались уже очень давно, а бумага успела остыть. - Как бы то ни было, в воскресенье начальство будет проставляться. И не где-то, а в барбекю ресторане, так что звони своему братцу, чтобы сам вещи свои забирал и прекращай ныть. Может быть найдешь себе прехорошенькую барышню, - Таби поправляет свои штаны с видом, как будто что-то забыл, а мой взгляд напоминает. – Ой, извините, прехорошенького ёбыря. Когда створки лифта разъезжаются, представляя моему взору вид на мою дверь, мысли о смесителе уже меня нисколько не тревожат. Джиен решит сам что забрать, а что оставить. А если что, я новый смеситель куплю? Таби с предвкушением топчется рядом со мной с нетерпением ожидая, когда я впервые представлю ему свое скромное захолустье. - Только у меня не прибрано и холодильник пустой, так что, хен, ты свалишь, как только получишь свои чертежи обратно. - Сынри-я, не будь таким негостеприимным, - Таби наваливается всем весом и хитро шепчет на ухо. – Я уверен у тебя завалялась где-нибудь на полочках подарочная бутылочка крепенького ликерчика. Возмутительно! – думаю я, нервно вертя ключи в скважине куда попало и даже не замечаю, что входная дверь так и не была заперта. Такое вполне возможно – утром я выбежал из квартиры в не глаженной рубашке с куском полузасохшей булки во рту (все никак не отвыкну от того, что Джиен встает рано, будит по шесть раз за утро и делает завтраки). - Кажется я утром не закрыл дверь. Таби останавливается за порогом и медленно убирает свою руку с моих плеч, а я непонимающе гляжу в ту сторону куда уставился он. - Ты ее закрыл, не волнуйся, я попросил ключи у соседки. Джиен стоит в коридоре в гостевых тапках (свои упаковал явно) с чемоданом и в той своей теплой куртке, которая все это время заставляла чувствовать меня виноватым за то, что выгнал родного брата из дому в тонком пальто. Неловкая ситуация. Теперь Джиен будет думать, что все это время я только и мечтал, что выселить родственничка, упавшего как снег на голову, чтобы сразу же начать таскать мужиков в квартиру. Хочется сказать что-то типа «ты все не так понял!», как говорят застуканные за пикантным неверные мужья. Но: а. мы не женаты; бэ. толку от таких фраз, как от козла – молока; вэ. почему я вообще должен оправдываться? В конце концов, я действительно хотел выгнать Джиена с первого дня его заселения, чтобы таскать домой мужиков. - Не буду вас прерывать, заберу остальное в воскресенье. - Да не стоит, я уже ухожу, - Таби неловко подтягивает к себе тубус с чертежами, что пылился эти несколько дней в коридоре, под недовольным взглядом Джиена хлопает меня огромной ладонью по спине, мол удачи брат, и разворачивается, чтобы уйти. - Да уж Вам лучше уйти, - Джиен, как последняя скотина, делает паскудное ударение на «Вам», а Таби явно борется с собой, чтобы не запустить в Джиена свой тубус. Дверь за Сынхеном закрывается, а вместе с ним уходит и мое прекрасное расположение духа с чудными планами на ближайшее будущее. Теперь между мной и чудным будущем – непреодолимая стена из вечных недопониманий с Джиеном, которые заставляют меня забывать о том, что со своей безрадостной жизнью нужно что-то делать, а не пускать все по пиз… - Хватит столько думать, и скажи уже что-нибудь, - Джиен недоволен и доведен до крайней степени ненависти ко мне. Джиен – не плохой человек, на самом деле, но каждый раз, когда что-то напрямую напоминает ему о моих голубоватых наклонностях, его переполняет это непонятное мною чувство агрессии, отвращения, и полное непонимание в глазах. Вот поэтому он и гомофоб, хоть и не признается на прямую. - У него было две жены, и он хранит в ящике стола ореховый грильяж, поэтому я не сплю с ним. Джиен смотрит ошарашено. - П-причем здесь ореховый грильяж? - Я думал ты ждешь объяснений. - Повзрослей, Сынхен. Я ожидал, что ты спросишь все ли у меня в порядке или что-то в этом роде. Джиен кладет в мою руку ключи, которые взял у соседки и, обувшись, уходит. Сказать, что я чувствую себя подавлено – ничего не сказать. В ванной плавает желтая уточка, а моя голова на половину торчит из-под воды. Здорово было бы сейчас убиться в ванной – захлебнуться и умереть, а потом меня найдет Джиен и будет долго плакать и винить себя, носить фиалки на могилку. Но потом я вспоминаю, что в понедельник начнется сезон предновогодних отчетов и даже если я убьюсь тут, то Джиен не попадет в квартиру – он оставил ключи мне, подумает, что я уехал в командировку и не будет месяц – как минимум – появляться, а из соседей я знаю только семидесятилетнюю старушку, что хранит мои ключи, и та на днях собирается в мир лучший. Максимум на что я могу рассчитывать – Таби, но зная его заторможенную реакцию, он не сразу заметит, что я пропал (мысленно, я делаю заметку завести побольше хороших друзей). Когда я возвращаюсь на кухню (она объединена с гостиной), возникает ощущение будто стало очень пусто. С полок пропали папки с документами Джиена, его кружка, какие-то мелочи типа степлера и диска «все любят Рэймонда». Больше чем вину, я чувствую одиночество. В воскресенье новое начальство не жалеет деньги на дорогой ресторан, где подают отличную говядину, осьминогов и персиковый соджу. Новое начальство – это пухловатый дядечка, не снимающий кепочку и вечно ругающий меня за опоздания. Он оказывается куда дружелюбнее под градусом, рассказывает о своем путешествии в Африку. Мне без конца подливает девушка, которая работала раньше на ресепшене, а теперь перешла на третий этаж. Кажется, она единственная не была осведомлена о том, за какую команду я играю. Таби приходит на помощь вовремя, я как раз собирался послать эту юную леди в далекое анальное путешествие за то, что она бесстыдно порывалась прижаться поплотнее. - Таби-хёёён, она страшная. - Она не страшная, просто ты – конченный пидорас. Сынхен, матерясь, пытается надеть на меня куртку и одеться самому. Он плечом подпирает меня к стенке у выхода и пытается просунуть мою руку в рукав. Стоит ему отвернуться, чтобы найти мою шапку, как мои ноги слабеют, и я медленно скатываюсь по стеночке вниз. - Ты перебрал, - констатирует Таби, он сильно вспотел, а я пытаюсь пальцами изобразить «ок», чтобы доказать, что со мной все отлично. Получается хреново. Я совершаю глупость, но, когда Сынхен выносит меня на свежий воздух и, ожидая такси, ставит меня у фонарного столба, а сам встает рядом, я тяну его к себе за лацканы пальто. Поцелуй не выходит только потому что, когда я пьян у меня сильно нарушена координация – мы больно стукаемся лбами. - Ты что пытался меня поцеловать? Я усиленно мотаю головой из стороны в сторону. - Не бей меня. Но тот только снисходительно улыбается. - У тебя есть одна отвратительная чёрта, - Таби кутает меня плотнее в шарф, а я сначала вздрагиваю. – Ты любишь додумывать. Я тебе не говорил о том, что собираюсь ударить, а ты все равно ждешь. Ты так часто делаешь. - Но ты меня не часто бьешь. - Ты понял о чем я. В какой-то степени он прав. Джиен не говорил, что собирается переезжать от меня, а я уже решал, что ему следует забрать, а что оставить. Кстати, Джиен… Таби вздрагивает, когда я со стоном валюсь на него, а потом трясу из стороны в сторону. - Я совсем забыл, он обещал прийти за остальными вещами. - Кто он? Такси тормозит, а я нетвердой походкой несусь к нему. Уже одиннадцать часов вечера – Джиен скорее всего постучал несколько раз, позвонил и пошел домой. Экран телефона осуждающе выплевывает мне восемь пропущенных звонков. Джиен сидит на полу спиной облокотившись о входную дверь. Его глаза закрыты, а голова опущена в бок. Он просыпается, когда над ним нависает моя тень. - Сынхен, - Джиен трет глаза. - Здрствйте, - я шатаюсь, пытаясь сбалансировать свой вес на двух ногах, чтобы сохранить вертикальное положение. – Ты чего здесь валяешься? Надо было домой идти. - Ты пьян. - Спасибо за информацию. И Джиен – как любой трезвый человек – помогает открыть дверь, пройти в квартиру, сесть на табурет в коридоре. Как же бесит, что я, маленький что ли? - Отстань от меня! - я толкаю от себя брата, а сам теряю баланс и валюсь вместе с табуреткой на пол. Больно – аж слезы на глаза наворачиваются. - Сынхен, - зовет Джиен в его глазах усталость наполовину с отчаянием. - Не называй меня так! Тупое имя, и ты тоже тупой! Я не Сынхен! Как я мог дожить до того, что позволяю себе в присутствии Джиена крутиться по полу и выть, как пятилетнее дитя в магазине игрушек? Джиен на это смотрит с родительским терпением. - Ей, малыш, ну вставай уже. - Идиот! – вскрикиваю я, а сердце заходится бешеным ритмом. – Не называй меня так. Это тупо и вообще. Не делай вид будто знаешь меня. - А я тебя не знаю? – Джиен садится рядом на корточки и снимает с меня сначала шапку, слезшую на ухо, потом распутывает из длинного шарфа. – Как бы тебя не раздражал этот факт – но ты мой брат. Я знаю тебя всю твою жизнь. Джиен аккуратно стягивает мое пальто, а потом тянет за руку, чтобы я прекратил паясничать и встал наконец. Я чувствую его теплые ладони на плечах и вижу его добрую улыбку – либо это происходит в действительности, либо мое обостренное воображение подкидывает картинку, чтобы я снова повелся как дурак и почувствовал лёгкость розовых очков. Джиен – красивый; я возможно уже говорил о том, что он всегда нравился девушкам. Но есть в нем что-то такое – лисье очарование вперемешку с пугающей темнотой глаз. Он вызывает бурю эмоций: от ненависти до непонятного исступления, когда касается меня. Стоит ему посмотреть на меня так – с полуулыбкой, снисходительной отчасти, и становится как-то не по себе совсем. Кто-нибудь вызывайте мне доктора. Пусть зашьет мне губы, отрубит руки или ноги, а лучше – вынесет из квартиры в разных пакетах. - Столько лет прошло. Я думал, ты даже не помнишь меня. Я думал, ты меня презираешь. Я все это время… думал… Нет, кажется я уже реву как самая последняя девчонка. - Десять лет, Джиен! Десять лет ты не появлялся в моей жизни, а теперь заявляешь, что лучше всех меня знаешь. Нормально ли, думается мне… нет, не нормально. Всё, о чем я думаю – ненормально, абсурдно и лучше вовсе не произносить всё это вслух. - Джиен, я… У Джиена теплые руки, он давно не улыбается, смотрит с сожалением. Имел я его сожаление. - Поцелуй меня. Он крепче сжимает мои плечи. Его лисьи глаза – темные, глубокие, но я по-прежнему натыкаюсь на глухую стену, по-прежнему нет места для меня. Говорят, если кошке, у которой болят клыки, наступить на хвост она почувствует облегчение. И мне на секунду становится легче. - Прости меня, - у Джиена ясный взгляд – черный океан. Мой – вонючее болото недосказанности и гнусных чувств к брату, пожирающих меня изнутри словно раковые клетки. – Прости, я… - он то открывает рот чтобы что-то сказать, то снова замолкает; теряется, мучается и, наконец, сдувается словно шарик. – Я ужасный человек. И брат я тоже ужасный. Целует осторожно с безысходностью. Солнце теперь встает на Западе, а боль в диафрагме взрывается сверхновой. Мы оба ужасны и понимали все с самого начала. Меня тошнит. Я крепко держусь за холодный фаясновый ободок раковины и бесполезно открываю рот. Из меня вырываются только слезы. Джиен в коридоре в отчаянии бьется лбом о стену. Хорошо хоть не уходит – я бы не смог один.