мелочи жизни

Душевное равновесие – определенно важная часть жизнедеятельности. Пока вы не в ладу с самим собой все будет идти через анал, если вы поняли, о чем я. Через жопу, то есть. Нет, это я загнул, конечно (и дело даже не в том, что я гей и по определению люблю все эти заднеприводные дела), но что правда – то правда, а предельной честности у меня не отнять. Я может и не в ладу с собой, но хотя бы откровенен. А если меня кто-то не понял, объясню на примере: вот вы, допустим, пережили в своей явно скучной жизни некое потрясение и теперь вас коробит буквально от всего, что происходит вокруг вашего охреневщего жизневосприятия; и вот вы, значит, просыпаетесь утром и понимаете, что проспали; идете на работу и роняете все что можно и нельзя, потом вас увольняют, возможно не в этот же день когда, а через пару таких же дней, потом у вас портятся отношения с людьми, кончаются деньги, тяжелая конкуренция за рабочие места в стране с плотностью населения 500 человек на квадратный километр сводит вас с ума, и с алкоголем или (не дай бог!) легкими наркотиками, вы скатываетесь на дно не только социальное, но и моральное (не уверен что есть такое выражение, но смысл вы уловили). И вот теперь вы, неспособный противостоять внутренним потрясениям, заканчиваете жизнь не в престарелом возрасте в теплой постели, окруженный внуками и правнуками, корыстными до вашего состояния, а где-нибудь в прохладненькой канаве. Так вот с каждым днем я все больше и больше чувствую, что близок к такому финалу. А вот понять, что отношения с вашим внутренним «я» переживают кризис - не всегда так просто, понимание всегда приходит либо само, либо когда до вас доносится крик и кипа с листами. - Сколько еще ты собираешься молчать, когда я спрашиваю!? Когда Ян Хенсок аж покраснел от гнева, кинув в меня степлер, но промазав и попав в окно в своем кабинете я осознал, что мир вокруг меня рушится по-настоящему. Без всякого подтекста, преувеличения или шуток. Просто все рушится. Сынхен смотрит с жалостью и, может быть, еще немного осуждающе, когда я выхожу из кабинета начальника и сажусь за свой стол без какого-либо намерения стараться лучше. Я старался – действительно старался изо всех сил - я ходил сначала каждую субботу на "дружеский" ужин к Енбэ вместе с Джиеном, но мы так ни о чем толком не поговорив уходили по домам – я к себе в плохоотапливаемую квартирку, из которой нужно съехать в течение трех недель, а Джиен в свои новые апартаменты в районе Апкучжона. Эти встречи быстро себя исчерпали – сначала мы по очереди прикидывались что навалилось много работы, а потом просто перестали приходить. Мой двадцать шестой год рождения подошел неожиданно, я решил провести его без моей собственной инициативы – утром получил подарки, вечером ушел с работы пораньше, нажрался и лег спать, отключив телефон и соврав всем, что я иду праздновать в компании молоденьких девочек (кхм, мальчиков) и рек алкоголя. Иногда я все же не врал – дел и правда было по горло. Арендодатель продал здание под снос какой-то крупной компании застройщиков, вернул депозит за квартиру и сухо попросил искать другое жилье. На работе я не сдал ни один проект вовремя, каждый второй отчет или презентацию переотправляли на исправление, иногда по второму разу. Поначалу я ночевал и дневал в офисе, корпя над каждой цифрой в экселе, но проснувшись однажды утром перестал что-либо пытаться сделать со своей жизнью. Я, кажется, просто смирился. В Рождество Джиен явился в мою квартиру с подарком, который мне не понравился и с заявлением о том, что я болен. - Что за чушь? Если я чем-то и болен, то только излишней жалостью к себе. Наблюдать за Джиеном, что пришел ко мне, как к себе домой, было странно. У него была новая стрижка, хорошее вельветовое пальто, которое он аристократично снимал с себя, буднично что-то еще рассказывая. Он заварил для себя чай, поменял батарейки в часах, которые отставали на три деления, отрезал себе кусок торта, который я купил утром, поддавшись рождественскому настроению, и сел за стол. В какой-то момент я почувствовал себя паршивее, чем тогда утром, когда Ян Хен Сок кинул в меня степлером. - Как у тебя это получается? – Джиен непонимающе посмотрел на меня, - Делать вид, что все в порядке, когда ни черта не в порядке. Джиен напрягся из-за моих слов. - Это все потому что я стал говорить о матери? Если тебя что-то беспокоит просто вини ее. - Ты сейчас серьезно? - усмехаюсь я, но Джиен выглядит серьезным. - Ты многого о ней не помнишь. Я действительно ее плохо помню, несмотря на то, что провел с ней шестнадцать лет своей жизни. Никогда достаточно не понимал ее чувств, мне хватало и того, что она моя мать. Я не помню, что было, когда она умерла или почему она это сделала, хоть мне и говорили, что это я нашел ее умирающей на кухне – так случилось, что этот эпизод выпал из моей жизни, возможно, из-за шока. Единственное, что я помню о матери это то, что она родила Джиена только потому, что у шестнадцатилетних девочек, как правило, нет денег на аборт, а меня – потому что верила, что это сделает ее счастливее. Мое существование делало ее счастливее ровно до тех пор, пока отец не собрал свои пожитки и улетел куда-то на запад. В общем, она не то чтобы не любила нас. Ей проще было нас где-нибудь оставить, но она ничего не могла с собой поделать. Впрочем, кто ее знает. - Хорошо. Значит, мне можно винить ее, а не тебя, в том что ты смотал концы, когда тебе предложили стать моим опекуном? - Сынри. - Или в том, что ты лез ко мне в рот своим поганым языком? - Ли Сынхен! Джиен страшно зол. Он встает из-за стола и напряженно вздыхает, отворачиваясь от меня, кажется, жалея, что решил прийти ко мне, а потом смотрит мне в глаза. Я достаточно честен, достаточно безумен и достаточно заебавшийся, чтобы признаться самому себе в том, что это меня возбуждает. Своим неожиданным признанием я становлюсь на шаг ближе к решению конфликта между мной и моим альтер-эго. - Я не гей, - уверяет Джиен, но не понятно кого: меня – глупого и безнадежного младшего брата или себя – еще более безнадежного старшего брата. - Конечно, ты не гей. Ты всего лишь лезешь ко мне в рот своим языком, - моей упертостью можно восхищаться, в другой ситуации Джиен бы точно меня убил. Я бы сам себя убил. - Когда ты уже поймешь, не бывает геев или не геев. Ты либо ебешься с парнями, либо нет, – Господи, что я несу, пусть меня остановят, я ведь точно пожалею. Пожалею ведь. - Ты сам просил тебя поцеловать. - А ты теперь делаешь все, о чем попросят? Десять лет назад тоже надо было всего лишь попросить остаться? Джиен кажется совсем затравлен. Меня вдруг гложет вина и мысли о том, чем он занимался в своей новой квартире, хоть на миг думал обо мне? Он садится рядом со мной. - Я пришел, потому что мне больше не с кем праздновать Рождество. Но я готов уйти сейчас. Да проваливай на все четыре стороны, козел, - подумалось мне. А потом подумалось, что, если он сейчас встанет и уйдет, я расклеюсь, как бракованные кеды. - Я все еще обижен на тебя за то, что ты меня оставил одного. Мне хотелось добавить что-то вроде «…но нельзя обижаться вечно» или «я понимаю, почему ты так поступил», но это было бы грязной ложью. Я подумал, что теперь стоило бы говорить только правду. - Останься. И он остается. Я без конца ворочаюсь, то засыпаю, поддаваясь усталости, то снова вздрагиваю. Джиен засыпает или делает вид, что крепко спит. К трем часам ночи кажется, будто я уснул от горького запаха одеколона после того, как носом уткнулся Джиену в плечо. - Она всегда была невменяемой. Однажды я пришел из школы – ее не было дома, а ты был заперт в кладовке часа на четыре, тебе было, наверное, пять. Она часто что-то такое выкидывала, но ты помнишь только хорошее о ней, я уверен. У тебя привычка забывать все плохое. Джиен перекатывается лицом ко мне и щелкает по лбу, чтобы я не уснул во время его душераздирающих речей. - Я надеюсь, ты встретишь кого-нибудь получше в этой жизни, а все плохое снова забудешь. Зима в этом году без снега, мне бы хотелось, чтобы в такие моменты моей жизни хотя бы природа творила маленькие чудеса. Но на улице по-прежнему не снежинки. -Я люблю тебя, мой идиотский младший брат. Наша история наверно самая дерьмовая в мире. По крайней мере такое не читают в книжках. И губы у Джиена вопреки всем романтическим историям на вкус не как у какой-нибудь чудо-ягоды. Правда, это все мелочи.