Поезда пусты

Рельсы убегают в темноту из-под быстрых колёс. За окошками метель, она когтями вырезает морозные узоры, гневно рассыпается о стальную обшивку. Бадди, проводник в мундире с овсяными печеньями, раздаёт чай и истории. — Слышали про оленя, — начинает Снеговик, — с красным носом? Любопытные дети тянутся к нему, словно к книжке под одеялом, затаскивающей в удивительные миры. — Так вот, — Бадди макает половинку печенья в стеклянную кружку. — Этого оленя звали Рудольфом. И его никто не любил: кому нужен олень с ярким носом? Полярная звезда касается лучами замёрзшей шапки на макушке Земли. Небо звенит морозом, а поезд пыхтит, продираясь сквозь вьюгу. — Когда-то, помнится мне, — Бадди оторвал от мундира следующее, — жил одинокий мальчик, у которого не было никого. Трикки сдвигает шапку назад, сдувает пшеничные прядки с глаз и говорит Бадди, что сходит проверить машиниста. Тот понимающе кивает, притворяясь перед детьми, (погибшими под колёсами поездов) что девочке в костюме эльфа нужно деловито поправить тяжелую оправу очков и сходить к машинисту, а не проверить список подарков. — Как это? — вдруг спрашивает Спайк, мальчик с глазами из самого синего льда, — «не было никого»? Ах, умиляется про себя Бадди где-то под своим снежным лицом, этот погиб от злого сторожевого пса Инспектора на путях. Хрупкие сухожилия — в лохмотья; Трикки принесла тем же вечером в один из пустых вагонов его кожаную куртку. «Подберём по дороге», сказала она, внося новое имя. — Сирота от рождения, — поясняет Бадди с лукавой улыбкой. Случается. Жёлтая фотокарточка в рамке на тумбочке — концентрация лжи. Отец, почему тебе милей оказались виски и пуля под подбородок? Мальчик ночью вышел, шурша голыми ступнями по снегу, облачая избитое детство и страхи свои, неясными пока страхами сидящими внутри, в снеговика. «Такого не бывает! Сказки, сказки!» — уверенно заявляют дети, комкая тёплые пледы пальцами. И откуда им, ребятне с улицы, помнить уют дома, когда его у них отняли? — По-прежнему хотите на Северный полюс? Дети колеблются, но отчего-то совсем недолго. Проводник забирает у всех по билету — каждый удивлялся их внезапному обнаружению в загрубевших из-за инея карманах. Бадди сверкает глазками-сапфирами, бредёт до головного вагона. — И почему, — обращается он к машинисту с покрасневшим носом, передавая чашку какао, — дети перестали верить в правду? — Перестань, я только от копыт отвык, — неуверенная рука сжимает какао. Руди шмыгает носом простуженно, глинтвейн не помог, ржавая фляга Бадди с ледяным виски тоже. — А ещё дорогу освещать, — Руди зажимает рычаг, и поезд несильно встряхивает на повороте. Вагоны ерошатся, сбрасывают с крыш метель снежными облаками. Бадди наматывает на тощую оленью шею шарф, когда-то подаренный одним мальчиком. Горячее сердце оленя вспыхивает; он отпускает перила, чтобы копытами разбить ледяной воздух и взобраться галопом повыше. Северное сияние изумрудными изломами кардиограммы приветствует его. Поезд несётся дальше, на Северный полюс, к несуществующей на всех картах точке, унося мёртвых детей. Звёзды повторяют звоном бубенцом на оленьей упряжке одну фразу, она же — подарок, который получат все эти дети, скачущие по крышам вагонов, скользящие под проводами, перепрыгивающие барьеры. Это второй шанс.