Поезда пусты

Манхэттен, как положили, замер трафаретом, сверху распыляет смог, и рисунок грубый ложится на поверхность пятиэтажек в районе Верхнего Ист-Сайда. Тони живет в бурых трущобах, Тони, если по-чесноку, только на половину черный. Он белый на другую, а таким тяжело выбиться сквозь манхэттенский асфальт перспектив. Зеленые ростки проглядывают в трещинах у высоких бордюров, Тони замахивается битой — последнего третьего страйка не будет, победная газировка щекочет глаза. Вечер мнет синий Нью-Йорк под надземным метро, вечер ломит усталостью в коленях и наваливается под тяжестью звезд на крышу. Все чердаки после одиннадцатого сентября теперь открыты: выходи, дыши, собирай горстями едва проглядывающие осколки. Ночной трафарет убирают аккуратно, но на траве оседает росой. Тони надевает жилет, отправляясь на дело: это тебе не вырезать в сером черве метрополитена громкую надпись, это не художество на пожарных дверях в тупике между дворов, нет, это что-то большее. Манхэттен наполнен стеклом и желтыми одноразовыми стаканчиками такси, здесь тебя заметят сразу, бери сабвей, езжай в другое боро. Тони не мелочится сегодня, раскошеливается для билета на Эмпайр Стэйт — с высоты видно покрывало города, так и кричащее просьбой раскрасить его. От бинокля отрывается девчонка с пружинистой прической, эй, окликает Тони, Фриззи, как оно, сестренка? Это оказывается действительно она, ползут они в слепом вагоне до дома. Утром появляется в знакомой толстовке Джейк — он тоже нечто среднее, интернациональное. Облетел мир, провел по экватору линию краской и вернулся. Купил сувениров с изображением Статуи Свободы, некоторые правда забавные, вот, например, корона. Поролоновые зубья вручают Тони, ему смешно, ему спокойно. После одиннадцатого все забыли, какого это — быть свободными. В трафарет Манхэттена вросли провода камер наблюдения, тысячи красных огоньков мигают отовсюду: контролируют на вокзалах, под землей, по Пятой авеню на пересечении с Бродвеем, на островках уличных банкоматов. Большой Брат следит неотрывно, но хлопает бетоновым веком, и что-то происходит, что-то случается. Форма полицейских, как бездонный океан — глубокая, почти черная в темноте. Тони сидит под вагоном, а перед глазами его номер трафаретом положен. Он зажимает рот ладонью, посмеиваясь, сторожевой пес вынюхивает под соседним поездом, Джейк по левую руку выползает уже, гремя их арсеналом в сумке. Каменные джунгли залижут на себе яркий шрам граффити не сразу — достаточно, чтобы люди вспомнили о присутствии вандалов без упрека и страха, наносящих легкой рукой кричащие заявления. Они сидят с Джейком ранним утром на ступенях перед подъездом, за оградой на баскетбольной площадке крутится на голове Фрэш, еще один кореш, еще один брат. Его старенький бумбокс рывками ритм брэйка выплевывает. Джейк задумчиво потягивает колу, впирается взглядом в струну рассвета, рвущую небо на серое и почти голубое, почти чистое. Он говорит, смакуя сладкие пузырьки на языке, тут все и началось: бессонные ночи, ладони в краске, блокноты и парты в школе, исписанные тэгами, артбуки, маркеры, журналы про граффити с фотками команд, кочующих по миру. Джейк сказал тогда — просто мечта. Тони задвинул очки на глаза и ответил, мол, а давай. Большой Брат смыкает веки из бетона, теряется в метках по Манхэттену, коробка с пончиками на крыльце нью-йоркского полицейского управления, как знак вечной благодарности. Мы бежим отсюда опять.