Fiction

Казалось, Джиён всё предусмотрел. Он думал, что любые сложности, которые возникнут, он просто и легко сметёт, как соринку. Он думал, что готов ко всему. Но последние анализы доказали ему, что в жизни, как в сказке – не будет никогда. - Он тебя не впускает, - мрачно изрекает Ханбин, стягивая очки с переносицы. Запотевшие ладони Джиёна оскальзываются и он почти падает вперёд. – Он делает это специально. Джиёна штормит и мутит, душно, он пытается сосредоточиться на чём-то одном, но всё тщетно, всё – бессмысленно. Он слушает, удивительно, даже слышит, это он может делать хоть часами. Потому что Ханбин единственный, кто хоть что-то понимает и может сотую долю этой информации объяснить так, что Джиён не пытался вскрыться уже сейчас. - Это его истощает, витамины, которые мы вкалываем, уходят сплошь в его сопротивление. Давай уменьшим натиск. Но Джиён не может. Он не хочет. Не хочет уменьшать ни натиск, ничего. Сквозь толстое стекло он смотрит на него и сжимает пальцы, потные и скользкие, отчаянно желая коснуться его. *** Сынри отодвигает пустой стакан, в котором плещется холодная вода. Он знал, что сходит с ума. Иначе весь этот бред было не объяснить. Подозрения, осознание, долгие размышления привели ответы ему только теперь, когда стало слишком поздно. В противоположной стене медленно гасло Солнце, стекая красным маревом вниз, утягивая прошедший день вниз. Страшным было то, что это продолжалось уже несколько дней – сутки не заканчивались, день не подходил к концу, время не текло. Он уставился на свою руку, дрожащую и холодную, вокруг сновали люди, но сколько бы Сынри не пытался, они его не видели, не реагировали, не разговаривали. Это происходило тогда, когда Джиён уходил. А он неизменно уходил, по-другому и быть не могло. Он всегда приходил – и, наговорившись, нагулявшись, сделав Сынри невероятно счастливым, всё равно уходил. И происходило это. Всё застывало. Казалось, он мёртв. Он сидел в этом кафе, уставившись на противоположную стену, не чувствуя ни голода, ни усталости. Только тоску. И безумный холод. Но видеть Джиёна ему не хотелось, он отгонял его образ и это на удивление работало. Джиён больше не приходил. *** - Мы вернём его, - говорит Дэсон, пытаясь заставить Джиёна поесть. – Просто сбавим обороты, оставь его пока так, он отдохнёт, и когда ты снова попытаешься, у нас всё получится. Дэсон не понимал. Никто не понимал. Он там совсем один, ему скучно, он тоскует и скучает, он радуется, когда Джиён к нему приходит, и очень часто просит не уходить. В эти моменты, Джиён может что-то сделать. Хоть что-то. - Я не могу не пытаться, понимаешь, - бормочет он, касаясь прохладных волос Сынри. Его лицо такое бледное, осунувшееся, а кожа всегда ледяная, как вода в проруби зимой. Ханбин поддерживает немыслимую температуру тут, чтобы его кожа не увядала, и годы не прошлись по нему катком. – Каждый раз, кажется, он вот-вот откроет глаза, кажется, в этот раз точно получится, но это всегда хождение по кругу. И я не могу сдаться, но и идти дальше почти не осталось сил. Дэсон прячет покрасневшие веки и нос, отчаяние давно сидит во всех них, но заговорить страшно каждому одинаково. Они не могут сдаться. Мерный писк аппарата, кажется, въелся под корку мозга, навсегда, Джиён уже не представляет свою жизнь без этого звука. Он в равной степени любит и ненавидит его. Джиён обводит взглядом стерильную палату взглядом, всё ещё касаясь ледяных пальцев Сынри горячими ладонями, больше всего на свете мечтая оказаться рядом с ним, в его Снах, чтобы вновь его увидеть, увидеть его улыбку и услышать счастливый смех. Джиён касается прохладного лба в поцелуе, в беспомощном обречении шепча заветные слова, чтобы вновь услышать тишину: - Вернись ко мне. Ресницы, едва касавшиеся его лица, затрепетали.