Альбом колдографий

Над разрушенной школой повисло мирное солнце. Его косые лучи разбивались о осколки витражей, цветными брызгами оседая на покрытый ещё не остывшей кровью пол. Было жутко видеть родную школу такой… мертвой? Да, пожалуй, именно этим словом Драко мог бы её наречь. Тут и там пустыми глазницами зияли окна, под ногами хрустели стекла, а множество некогда непоколебимых стен превратилось этой ночью в груды камней по мановению чьей-то волшебной палочки. Пустующие ниши наводили ужас, в нос забивался запах дыма и подпаленной плоти — страшная квинтэссенция, запах той, в схватке с которой проиграют рано или поздно все, каждый человек. Драко был уверен, что смерть пахнет именно так, и от этого по его спине полз липкий страх за свою жизнь, хоть и не коснулась сегодня костлявая десница мрачной жницы его. Он шел по погрязшим в хаосе коридорам прочь, куда глаза глядят, но все дальше от Большого Зала. Школу восстановят, на месте разрушенных вырастут новые стены, весело будут отблески пламени факелов играть на них, засияют на солнце новые витражи, но запах крови, самой смерти — он останется. Не выветрится ни через десять, ни через двадцать лет: такое количество убийств в один день Хогвартс не видел, наверное, никогда. Столько волшебной крови ещё ни разу не окропляло этих стен. Драко шел и шел, не разбирая дороги. Мимо кабинета Флитвика, остатки двери которого валялись тут же, на полу, мимо разрушенной гаргульи, что сотни лет верно охраняла вход в кабинет директора, мимо разгромленного кабинета Филча… В этом коридоре Драко стало особенно дурно. На полу валялся расчлененный трупик несчастной миссис Норрис, и Драко поспешил как можно скорее уйти из этого места. На войне у всех обостряются инстинкты, ведь бой не на жизнь — на смерть. На войне люди с одинаковой по цвету кровью убивают друг друга ради призрачных идеалов, но отчего-то именно вид мертвого животного, что вечно досаждало всем ученикам своим неизменным присутствием в самых неподходящих местах в весьма неудобное время, впечатлил Драко сильнее всего. Кошку не просто убили — над ней крепко поиздевались, и от осознания степени жестокости и безумия убийцы Драко замутило. Кто-то в гуще кровавой бойни, великого сражения задержался на некоторое время, чтобы расправиться с ни в чем неповинным созданием… А виновны ли в чем-то те же грязнокровки? Он как раз дошел до башни Рейвенкло, когда в голове появилась эта мысль, что на протяжении долгих лет старательно подавлялась его окружением. Нет, это не было большим открытием, просто с последним вздохом Темного Лорда думать о грязнокровках как о равных больше не возбранялось. Проход в гостиную Рейвенкло был открыт, и Драко вошел внутрь, в некогда прекрасную комнату бело-синих тонов — несколько часов назад она и была таковой. Он скользнул взглядом по перепачканным сажей обожжённым гобеленам и шторам, разломанным креслам темного дерева, и мысленно попытался восстановить первозданный вид незнакомой гостиной — это немного помогало заглушить мысли о войне, грязнокровках и бессмысленных сегодняшних смертях, что в сознании носились стаей плачущих чаек. Драко задержал взгляд на статуе Ровены Рейвенкло — полуразрушенная, лишенная части лица и одной руки, она все равно выглядела величавой. Малфой вспомнил, как в тайне от родителей, а, может, и самого себя, мечтал о принадлежности к факультету самых смекалистых ребят… Когда-то давно, когда впервые узнал о школе и факультетах. А потом было гордое отцовское «всем Малфоям уготовано место в Слизерине» и мечта о сине-белом галстуке растворилась в защите чести семьи. Драко так задумался, глядя в спокойное каменное лицо статуи, что не сразу понял, что в гостиной он не один. Он отчетливо услышал чьи-то всхлипы. Драко обернулся и увидел сгорбленную фигурку, что замерла у разбитого окна. Ветер, врывающийся в гостиную, трепал её спутанные волосы, и она плакала, даже рыдала — плечи её тряслись. Драко сначала хотел уйти, презрительно фыркнув по привычке «грязнокровка», а потом его взгляд упал на пятна крови на полу, и неожиданно сформировалась простая мысль: грязная кровь правда есть. Только не в венах той же Грейнджер, а разлитая на полу, мертвая кровь, перемешанная с землей и пылью. Он хотел было подойти к ней, но, вспомнив её мастерские атаки во время боя и недюжую реакцию, передумал: велика была вероятность, что и в таком расклеенном состоянии Гермиона ударит его чем-нибудь вроде Конфундуса — если не Авадой. Оставаясь на безопасном расстоянии и направляя на нее волшебную палочку, он окликнул её: — Грейнджер! Гермиона резко развернулась, тут же вскинув свою палочку. Лицо её, влажное от слез, блестело от светящего в разбитые окна солнца, а щеки на глазах заалели от гнева. Драко демонстративно убрал свою палочку в карман и поднял вверх безоружные руки. — Я не собираюсь с тобой сражаться. Гермиона рассеянно кивнула, но свою палочку не убрала, просто опустила руку. — Тогда убирайся отсюда вон. — Грейнджер… прости. Видимо, он выбрал самый неподходящий момент для искренних извинений. Губы Гермионы задрожали, палочка выскользнула из ослабших пальцев, и она снова заплакала, зарыдала навзрыд. Драко медленно подошел к ней, прислушиваясь к себе, надеясь уловить знакомую брезгливость, но кроме жалости к плачущей девушке он не обнаружил в своей душе ничего. — Будет тебе реветь, Грейнджер, все закончилось, — тихо начал он, а она как-то даже неистово замотала головой, прижав к губам ладони. — Понимаю, мы многих потеряли… зря. Но ведь надо… дальше жить, — слова давались ему с трудом, тем более что Драко ощущал на своих плечах тяжелую ношу — вину. Как ни крути, а войну развязал тот, на чьей стороне был Драко… а не Поттер с компанией. Следовательно, в том, что погибло столько людей, он тоже виноват, и он был готов раскаяться, расплакаться вместе с Грейнджер, да только не поможет это никому. — Я такая эгоистка, Мерлин, — её голос упал до шепота, и Драко неуверенно положил ладонь на её плечо, — Малфой, столько людей погибло… Фред, Тонкс, Люпин, а я… вместо поддержки… Мерлин… Но я не ела несколько дней! А они… Чжоу угощала… Он уже обнимал Грейнджер, легонько поглаживая её по спине, не совсем понимая, о чем она говорит. — Ты о чем? — Они там… в Зале. Прощаются. А я там быть не могу, ушла по замку бродить. И нашла вот, — Гермиона махнула рукой куда-то назад, тут Драко заметил раскрытую коробку странных на вид конфет, — Чжоу угощала каждый год. Сакура в персиковом желе. В Зале прощаются с умершими, помогают раненым, а я тут… Но я такая голодная, я не удержалась, я почти теряла сознание! Я чертова эгоистка… Драко оказался совершенно обескураженным этой ситуацией. Как театр абсурда: трупы, война, и Гермиона Грейнджер, корящая себя за съеденную в такое время конфету. Она все плакала и плакала, бормоча проклятия в свой адрес, а Драко продолжал гладить её по спине. Над разрушенной школой висело мирное солнце.