Альбом колдографий

— Жарко, — пожаловалась Полумна, обмахиваясь веером. — Солнце так и печет. — Ну так разденься, не вижу проблемы, — Гермиона пожала плечами, внимательно разглядывая рисунок на обложке дневника. Необходимый ещё вчера, но сегодня уходящий в её прошлое, он скрывал от посторонних глаз её самые сокровенные мысли и тайны. Полумна не ответила, и Гермионе пришлось поднять голову, чтобы встретить её смущенный взгляд. — Что с тобой? — Ну так и без того на мне одежды практически нет. Что мне, голой перед тобой сидеть? — А ты чем-то разительно отличаешься от меня? У тебя три груди, а не две? — Гермиона хихикнула, подпирая подбородок ладонью. — Или я о тебе чего-то не знаю, Полумна? — прищурившись, спросила она, чем окончательно вогнала Лавгуд в краску. — Мне просто неловко, — страдальчески произнесла Полумна, — понимаешь? В смысле, вдруг в комнату войдут другие девочки, а мы тут с тобой раздетые… — Другие девочки каждый день на речку ходят голышом купаться, если ты не знала. Жарко тебе — сними ты эту несчастную сорочку и прекрати ныть, — вниманием Гермионы вновь завладела обложка дневника. По её поверхности были разбросаны некогда зелёные завитки лиан, и Гермиона любовно поглаживала их пальцами, не решаясь открыть дневник. Это был её последний день в женском пансионе Инносенc[1]. Вместо того, чтобы паковать чемоданы, Гермиона валялась на кровати с Полумной и перебирала свою коробку воспоминаний. Она провела в этом пансионе несколько лет: в Инносенс принимали девочек-подростков с четырнадцати, чтобы научить их манерам, этикету, но самое главное — не допустить их «морального разложения». В Инносенс строго следили за сохранностью воспитанницами невинности; молодые люди не переступали порог этого пансиона никогда. Званые ужины и балы, где воспитанницы демонстрировали своё умение держаться в обществе, проводили исключительно на территории мужского пансиона под строгим надзором педагогов. За всю историю существования Инносенс ни одна воспитанница не встретила своего последнего дня в пансионе, будучи лишенной уже девственности; у всех поголовно диплом венчала витиеватая подпись «virgin». Гермионе суждено было стать первой девушкой, чье имя будет опозорено порочной добрачной связью, вот только никто, кроме нее и сына директрисы Малфой Драко об этом не знал. Тайны редких встреч с ним и хранили страницы дневника, что никак не решалась открыть Гермиона. — Не могу поверить, что ты уезжаешь навсегда, — Полумна полулежала на кровати, прикрывая ладонями оголенную грудь — всё же жара сморила ее и заставила снять тонкую ситцевую сорочку. — Как же я без тебя тут буду, Гермиона… Почему же мы не ровесницы, почему тебе уже девятнадцать? Почему ты не можешь остаться ещё на год? — Таковы правила, милая. — Я буду по тебе скучать, — пробормотала Полумна, приподнимаясь на локтях. — А ты? Ты будешь? — Обязательно, — выдохнула Гермиона и коснулась плеча Полумны. — Но ты не думай о плохом, мы ведь будем вести переписку… — Ты уже настоящая леди, представляешь? Завтра, после вручения диплома, ты вернешься в Лондон и забудешь обо мне, тебе ведь уже можно будет встречаться с молодыми людьми, — голос Полумны стал еле слышным, ведь за такие разговоры в Инносенс можно было легко получить наказание. — Ах, как же я хочу, чтобы меня полюбил какой-нибудь симпатичный юноша! Ты когда-нибудь думала о том, каково это? Гермиона сильнее сжала дневник и вскинула голову, с опаской глядя на Полумну. — Каково — что? Дневник в руках Гермионы будто бы пылал огнем, но она не смела выпустить его из рук. Эти страницы, они хранили её тайны, её знание о том, что дозволялось воспитанным леди делать только со своими мужьями под покровом ночи, но чем на следующий день после совершеннолетия занималась Гермиона в спальне самой директрисы с её наглым, но таким красивым сыном. Драко Малфой обучался где-то во Франции; в Великобритании он бывал крайне редко, но с самого детства захаживал в Инносенс в гости к матери. Запрет на перемещения по территории пансиона касался и его; Нарцисса Друэлла Малфой не делала поблажек сыну, опасаясь за репутацию своего пансиона, потому Драко запрещалось переступать границу меж флигелем его матери и территорией учебного заведения, определённую кованым забором. Гермиона познакомилась с ним спустя примерно три недели после своего четырнадцатого дня рождения. Драко Малфой был на целый год старше неё. Его школа давала ученикам три выходных дня по случаю праздника каштанов[2], и эти несколько дней Драко проводил, гостя у матери. Они с первого взгляда друг друга возненавидели: разделённые забором, они переругивались сквозь его металлические прутья, находясь при этом каждый на дозволенной ему территории. Драко Малфой посчитал дочь простого дантиста недостойной звания леди, о чем сразу же и сообщил, а Гермиона обозвала его маменькиным сыночком и пообещала устроить ему темную, если тот продолжит зарываться. Тем не менее, в последний выходной Малфоя в комнате Гермионы камнем, к которому оказался привязан клок бумаги с адресом, разбили стекло. Так, со звона стекол и порезанных рук Гермионы, началось их невинное общение. — Как ты думаешь, багаж перед отъездом станут проверять? — поинтересовалась у Полумны Гермиона, бросая косые взгляды на коробку памятных вещей. — Понятия не имею, — лениво отозвалась Полумна, — ты, кстати, о чем-то задумалась и не ответила на мой вопрос. — Какой? — Ну… про молодых людей, — зарделась Полумна. Спустя два года заметно повзрослевший Малфой показался на крыльце флигеля директрисы, и в праздник каштанов он украл у Гермионы её первый поцелуй… — А… ну… я тебе все подробно опишу в письмах, если со мной до твоего выпуска отсюда что-то случится подобное. Правда. — Я слышала, кстати, что Клэри и Вилма целоваться друг на дружке учились! — прошептала Полумна. — Ты прости, что я так расспрашиваю тебя, просто ты скоро уедешь. А другой такой близкой подруги у меня нет, — вздохнула Полумна, откидываясь на подушки. — Да ты меня и не слушаешь вовсе. Гермиона! Хватит смотреть на эту книжку, ты в ней дыру прожжешь и спалишь пансион! … а ещё через два он приехал чуть раньше положенного срока, на следующий же день после совершеннолетия Гермионы. Директриса Малфой тогда уехала по делам в Лондон, флигель пустовал, и под покровом ночи Драко привёл туда краснеющую и смущающуюся Гермиону. Он трогал её так, как было запрещено, много целовал и говорил о любви, и Гермиона сдалась, отдавая ему в руки всю себя, ведь любила… — У тебя так много писем всяких, неужто родители настолько часто писали? — Полумна села на кровати, с любопытством заглядывая в немного пыльную коробку. — Нет! Не трогай, Полумна! — Гермиона подскочила как ошпаренная, вырывая коробку из её рук. От резкого движения дневник слетел с кровати на пол, и страницы его разлетелись по всей комнате. Гермиона в ужасе уставилась на них, держа в руках коробку. — Я помогу собрать, — Полумна поднялась с кровати, но Гермиона рывком вернула её обратно на кровать. Она не знала, за что хвататься. Всегда спокойная и рассудительная, Гермиона с маниакальным блеском в глазах смотрела на Полумну, держа её за руки. — Да что с тобой, Гермиона, — пробормотала Полумна, с опаской глядя на неё. Гермиона чувствовала себя загнанным в угол котенком, которого злые дети хотят замучить до смерти. Сердце в её груди колотилось неистово, губы пересохли; она выглядела испуганной и жалкой. Стало хуже, когда она прочитала понимание в голубых глаза Полумны. Полумна медленно высвободила руки из стиснувших их пальцев Гермионы и всё же поднялась с постели. Наклонившись, она подняла первую попавшуюся страницу дневника, и Гермиона взмолилась всем богам о том, чтобы там было написано о какой-нибудь ерунде, но… — Восемнадцатое мая. Мой милый дневник! Я уже давно не получала вестей от Драко. С того самого дня, как весь тот стыд произошел между нами, я не слышала даже его имени от директрисы Малфой, хотя раньше она много рассказывала нам о своем сыне. Я растеряна, мне страшно; Драко обещал, что наша с ним связь мне не навредит, он клялся мне в любви, обещал, что поможет мне с отметкой virgin… и он пропал. Он обманул меня, а я отдала ему всю себя. В комнате повисла тишина, она казалась такой густой, словно желе. Гермиона схватила подушку и уткнулась в неё лицом, глухо зарыдав. Она решила, что Полумна вышла из комнаты, но на её плечо легла теплая ладонь. Гермиона подняла голову; Полумна протягивала ей дневник с кое-как вложенными в него страницами. — Выходит, ты познала всё это? — тихо спросила Полумна. — И ничего не рассказала мне? — Я боялась, боялась, что хоть кто-нибудь узнает, — плача проговорила Гермиона. — Это же позор. Всю свою семью опозорила… — Гермиона… — Полумна отложила дневник и крепко обняла её, — какой же это позор, если никто не узнает? Просто не говори никому. Сожжем дневник. Не плачь, — Полумна отстранилась от неё, вытерла со щек соленые слезы. — Не выйдет… я тоже так думала… пока миссис Малфой не сказала, что для отметки virgin нужно пройти осмотр врачом. Я пропала, Полумна, — прошептала Гермиона, — меня выгонят с позором. Это конец. Что скажет матушка?.. — Ты ведь можешь сказать, что у тебя неприятные дни, — Полумна наспех натянула на себя сорочку; сидеть полуобнаженной стало совсем неловко. — Диплом не дадут, пока я не пройду врача. — Врача можно и подкупить. Гермиона резко обернулась к двери; её распущенные волосы хлестнули по щекам, а сердце замерло где-то внутри: она узнала этот голос. Он всегда говорил так, растягивая слова; легкий французский акцент приправлял его речь. — Тебе запрещено тут быть, — завопила Полумна, а Гермиона зажала ей рот рукой, всё ещё не веря своим глазам. — Я же обещал, что помогу. — Обещал, — выдохнула Гермиона, глядя на него сквозь пелену слёз, что застилали её глаза. ___________________________________________________________ [1] от англ. innocence — «невинность» [2] 9 октября во Франции отмечается праздник каштанов.