Альбом колдографий

Хватило одного взгляда, чтобы понять, что случилось что-то ужасное. Просто поднять глаза и увидеть, что и без того бледная кожа становится совсем белой как снег; как рука с массивным фамильным перстнем стискивает в кулаке пергамент с письмом, а из его глаз уходит, исчезает всякая дерзость. Она видела, как любопытная Паркинсон попыталась заглянуть в письмо, но её остановил убийственный взгляд серых глаз, как Забини что-то спросил, а Драко Малфой будто бы его не слышал. Он поднялся на ноги и, пошатываясь, побрёл к выходу из большого зала, сопровождаемый любопытными взглядами доброй половины школы и преподавателей. — Что это с Малфоем? Наверное, ему сообщили, что папочке продлили срок в Азкабане, — попытался блеснуть красноречием Рон. Гермиона послала в него убийственный взгляд. — Что? Что ты так на меня смотришь? — Не умеешь шутить, Рональд, не берись! — Гермиона встала, повесила на плечо сумку с учебниками. — Я в библиотеку, — объявила она и удалилась из Большого зала. Она не врала, когда уходила, но и эта шпилька Рона ей совсем не понравилась. Кем бы ни был Малфой, но он тоже человек, и у него тоже есть семья, и эти шутки просто неуместны. Вздохнув, она зашагала по коридору к библиотеке. В коридоре было прохладно, она зябко куталась в мантию, равнодушно глядя на такие знакомые стены школы. Образ Малфоя никак не шёл из головы. Гермиона могла бы охарактеризовать его одним словом: убитый. Он выглядел так, словно узнал, что сбылись его самые страшные опасения, и теперь Гермиона гадала, что же такого прочитал Малфой в своём письме. Она уже была на середине пути, когда заметила, что дверь одного из заброшенных классов приоткрыта; Гермиона подкралась к ней и заглянула внутрь. И охнула от увиденного. Одна из многочисленных парт оказалась занятой. За ней сидел, взявшись за голову, Драко Малфой. Перед ним лежало то самое письмо, и он дышал как-то… неспокойно. Гермиона стояла на пороге, глядя на него, и не узнавала в этом сломленном юноше самоуверенного высокомерного чистоплюя Малфоя. Какая-то часть её сознания упорно советовала убираться отсюда подальше, и Гермиона ей повиновалась, но проклятая дверь скрипнула. Драко тут же вскинул голову. — Кто здесь? — тихим хриплым голосом спросил он, и Гермиона решила, что нет смысла прятаться и убегать. Она сделала маленький шажок вперёд, входя в кабинет; Драко смотрел на неё отрешённо. — Я просто увидела, что дверь открыта, решила проверить… Мало ли… Драко слабо кивнул и вновь опустил голову. — Оставь меня, Грейнджер. — Что с тобой? — вырвалось против её воли, и Гермиона даже поймала себя на том, что ладошка её метнулась ко рту, чтобы зажать его и не произнести этого вопроса. Драко вперил в неё взгляд влажных глаз. Гермиона нахмурилась: это что, слёзы? Малфой плачет? — Можешь передать своему любимому Поттеру, что Лю…Люциус Малфой мёртв, — его голос сорвался, и Гермиона со свистом выпустила из лёгких воздух. Вот оно что. Вот что было в письме. Известие о смерти Малфоя-старшего. — Я… мне жаль… Драко так резко поднялся на ноги, что ударился бёдрами о край парты, но не обратил на это никакого внимания. Он приблизился к ней быстро, она даже не успела глазом моргнуть. — Заткнись, блять! — Драко стоял слишком близко к ней, рвано дышал, а на его щеках блестели скупые слёзы. — Жаль? Ж, а л ь тебе? А я думаю, что вы закатите гулянку по этому поводу! Как же я вас всех ненавижу, Грейнджер, блять, если бы ты знала! — он отошёл от неё на шаг, провёл рукой по волосам. — У меня отец умер, понимаешь? Отец! Что стоишь? Беги! Беги, расскажи Поттеру и Уизли и всей ебаной школе, что Драко Малфой плачет по папочке, давай! — его грудная клетка ходила ходуном, а у Гермионы всё внутри сжималось от сочувствия и жалости, и она решила: пусть, пусть кричит на неё, пусть проклинает их всех, плюётся оскорблениями ей в лицо, пусть срывает голос от крика, пусть его глаза горят от гнева, только не пустота, пожалуйста, только не видеть больше эту замораживающую пустоту в его и без того холодных глаза, не видеть на них пелену слёз. Гермиона не знала такого Драко Малфоя, никогда не видела его душу настолько обнажённой перед ней. Он продолжал говорить, слова лились из него яростным потоком, и Гермиона мужественно воспринимала их, чувствовала, как каждое слово больно въедается в неё, заставляя чувствовать боль — его боль. Он снова стоял вплотную к ней, нависал над ней, затягивая её в свою собственную агонию; Гермиона чувствовала комок в горле и дикое желание обнять его. Плевать, что он портил ей жизнь последние пять лет; перед ней был сломанный, испуганный человек, мальчик, который потерял близкого, и она решилась. Гермиона быстро обняла его за шею и прижала к себе. Малфой замер, вытянулся струной, поражённый её поступком, но потом она почувствовала, как он ссутулился, уткнулся носом в её плечо. — У меня отец умер, Грейнджер, — прошептал он, словно только сейчас осознал это, — папа… мёртв.