Вулканские боги

- Боунс, ты должен мне помочь! Доктор, прищурившись, оглядел с головы до ног растрёпанного, с поблескивающими глазами капитана и мысленно прикрепил ему на грудь пометку «пациент». - Не далее, как несколько дней назад, вы, капитан, убежали от меня с такой скоростью, что я даже не успел разглядеть ваши сверкающие пятки. - Боунс! Отставить «вы» и все эти твои инсинуации! – Джиму явно было не до шуток, – у тебя есть редкий шанс действительно спасти мне жизнь. - Я заинтригован. Хотя ты, конечно, ловко опустил тот пустячный момент, что этих редких шансов у меня было уже не менее десятка, – МакКой жестом пригласил Кирка в лазарет и, махнув в сторону стационара, добавил, – располагайся. - Что? – Джим растерянно посмотрел в указанную сторону. – Нет! Мне не нужно твоих экзекуций! Мне нужно просто что-нибудь от головы. - Это заметно, – хмыкнул МакКой, – Джим, послушай… может, хотя бы поговорим, – несмотря на шутливый тон, в голосе всё-таки прорвались встревоженные нотки. Напряжённый, с серым лицом, капитан оглянулся, словно что-то спрашивая у стен, потом окинул доктора долгим взглядом и тоскливо спросил: - А от головы…? - А потом от головы. Джим ещё какое-то время рассматривал лицо Боунса, а потом как будто что-то вспомнил, и его глаза ожили, и почему-то наполнились ещё большей тоской и безысходностью. - Боунс… У тебя там нет чего-нибудь… новенького, покрепче? Завтра вроде не надо спасать никакие планеты… У МакКоя чуть не разорвалось его циничное снаружи, но большое и доброе внутри сердце. Он понимающе сверкнул глазами и приглашающе кивнул в сторону стола, за которым они раньше так часто сиживали, дегустировали алкогольную мешанину и поднимали самые что ни на есть животрепещущие вопросы. Кажется, это было уже лет сто назад. В последнее время всё кувырком. Открыв потайной шкафчик и пристрастно, с пониманием всей серьёзности момента, осмотрев его содержимое, Боунс выбрал несколько бутылочек и пробирок и прямо тут же, на откинутой дверце, ссутулившись, принялся смешивать «лекарство». Энергично встряхнув стеклянной ёмкостью необычной формы, он втихаря глянул на капитана и нахмурился ещё более обычного. Тот сидел с прямой спиной, безучастно смотрел на красиво расставленную на полочках коллекцию черепов, и – взъерошенный и мрачный – был абсолютно на себя не похож. Наполнив узкие высокие стаканы получившейся смесью, МакКой подошёл к столу, сел напротив Кирка и молча пододвинул один стакан к нему. Оторвав взгляд от черепов, Джим какое-то время рассматривал кристально прозрачную голубоватую жидкость, а потом взял и одним глотком ополовинил свой стакан. Закашлялся, одновременно виновато и вызывающе уставился на потрясённого увиденным МакКоя, и громко стукнув стеклянным дном о стол, хрипло предупредил: - Только не спрашивай меня ни о чём. Я не на приёме. Я к тебе просто так зашёл. Боунс только мотнул головой: - О да, я вижу! - Я пришёл за таблетками от головы! У меня, – Джим сделал вращательные движения пальцами у виска, – голова… того… - Да, да, и это я тоже прекрасно вижу! – скептицизм в голосе Боунса сменился вкрадчивостью, – Джим, может всё-таки объяснишь в чём дело? Не забывай, что я твой личный доктор! И, по совместительству, как никак, друг. Мне наплевать на твои тайны, с которыми ты носишься уже второй месяц… - С чего ты взял, что… ? - И мне наплевать на ваши заморочки со Споком… - Да мы просто… - Но мне не наплевать, что ты с каждым днём всё меньше похож на себя и всё больше похож на человека, которому наплевать на свою карьеру, на своё здоровье и – да! – на всех тех, за кого он в ответе! Открывший было рот для нового возражения, Кирк закрыл его, не найдя, что ответить на последний аргумент. Это было ударом ниже пояса. Но Леонард был прав. Со своими проблемами он совершенно перестал думать о корабле и о команде. Да, он вполне успешно продолжал выполнять свои функции, но и только. Бесплодная связь со Споком вытягивала из него весь огонь. Для других у него не оставалось ничего. Для других он был пуст. - Да, ты прав…, – наконец, выдавил он из себя после затянувшегося молчания, – но, Боунс, только не спрашивай у меня про Спока, ладно? * * * - Эх, Боунс… – Джим энный раз глотнул из стакана, задумался, нахмурившись, о чём-то, но тут же бодро встрепенувшись, уточнил у доктора, – так о чём мы разговаривали? - О тебе… - Ну, это понятно, – расплылся Джим в одной из своих самых обаятельных улыбок. - И об этом зеленокровном гоблине, – не теряющий бдительность доктор поразительно достойно держался под напором количества выпитого. Джим чуть не захлебнулся своей же улыбкой от этих слов. Его глаза так яростно блеснули, что Боунс чуть не закрылся рукой. Однако доктор неверно истолковал реакцию капитана. - Ты собирался мне рассказать о том, что там у вас произошло. А то мало того, что я упустил момент, когда из врагов вы превратились в друзей «не разлей вода», так теперь ещё и обратный процесс проходит мимо меня! Он тебя обижает? Хочешь, я вызову его на дуэль? Шахматную. Хотя сразу предупреждаю, что он меня выиграет! - «Обижает»? Обратный процесс? То есть ты думаешь, что.... ? Нет, – скривив губы в горькой полуулыбке, Джим отрицательно помотал головой, – мы с ним друзья. Ну, насколько вообще возможна дружба. Ну, меня с ним. То есть землянина и вулканца. Ну, ты понял. Ты же понял? – Джим серьёзно и вопросительно посмотрел на Боунса. Но тот явно ничего не понимал. И явно страдал от этого непонимания. Так друзья или враги? Если враги, то с чего это Спок чуть не сдох, спасая Джима на песчаной планете? Конечно, он бы в любом случае сделал всё возможное для спасения любого члена команды. Но в том то и дело, что он сделал невозможное. Уж это МакКой очень хорошо понимал. А если друзья, то почему шарахаются друг от друга, как прокажённые? Почему от любого упоминания о Споке Джим начинает впадать в неконтролируемую злость, а Спок при упоминании о Джиме обрастает стальной бронёй поверх своего и без того непроницаемого обличья и начинает смотреть сквозь тебя так, что ты чувствуешь себя инфузорией? Не дождавшись ответа, Джим пожал плечами и снова глотнул из стакана. - Вот и я не понимаю. Только не думай, Боунс, что ты самый хитрый, и что я не заметил, как ты нарушил уговор не упоминать о Споке. - О… Считай, что это вышло случайно… - Боунс, брось! Ты никогда и ничего не делаешь случайно! Ты же чёртов старый сельский врач, у тебя память остра, как скальпель, а руки тверды, как манипуляторы робота! Даже после литра выпитого пойла! Да я бы доверил тебе сейчас сделать мне операцию на сердце! - Во-первых, не пойла, – довольно засмущался доктор, – а во-вторых, не литра, а гораздо меньше. - А в третьих, какой же ты всё-таки занудный! Ты бы ещё Спока позвал, миллилитры высчитывать. Вулканские боги! Он хоть на секунду может забыть о своём старшем помощнике? Джим поморщился и оперся лбом о руку. - Боунс… – он выглянул из-под руки на доктора, и уныло спросил, – так о чём мы разговаривали? - О том, что я, конечно, ничего не понимаю в вашей дружеской вражде, однако смею полагать, что вы, ребята, просто не можете нормально поговорить. - Ты, конечно, ничего не понимаешь, но ты чертовски прав. Мы абсолютно не можем нормально поговорить. - А вы пытались? - Конечно! - И сколько раз вы пытались? - Один… - Один!? – закатил глаза Боунс, – Джим, я не знаю, сколько вы там с ним отплясываете кругами по кораблю, прячась друг от друга, но только я замечаю это уже больше месяца! Один раз за всё это время? Ты не находишь, что этого маловато для двух умеющих разговаривать людей? - Он не человек, он зеленокровный гоблин! – воскликнул Джим, и добавил, – только тебе нельзя его так называть. - Тем более это меня удивляет! Насколько я научился понимать мистера логику, он старается в кратчайшие строки разбираться с ситуациями, мешающими его эффективному функционированию! Джим только усмехнулся и покачал головой. - Ты ничего не понимаешь! - Ну так объясни! - Нет. Доктор вопросительно поднял брови. - Нет! – ещё раз возразил Джим, – Боунс…, – уже утомлённо добавил он, – мы разберёмся. Обещаю. Ты просто… Дай мне что-нибудь от головы, ладно? А то я уже… давно… не могу нормально уснуть. Задумавшийся о чём-то Боунс почти не слышал бормотания капитана. - И да… пожалуй, уже пора на боковую… - Снотворное? Да-да, Джим… хорошо… подожди… я сейчас… такой эликсир тебе наколдую! Уверяю, лучшего снотворного не придумаешь! – настоял оживившийся вдруг доктор. Джим прислушался к внутренним ощущениям и решил, что насчёт «лучшего» Боунс наверняка погорячился, но вот хуже всё равно уже не будет. * * * Спок бесстрастно смотрел на экран, и пытался вычислить причины, по которым доктор МакКой мог бы вызвать его в лазарет. Да ещё укрепив свою «просьбу» припиской, что это «приказ капитана». Никаких логических предпосылок тому не было. После песчаной планеты он уже давно пришёл в норму, и медицинского контроля ему не требовалось. Он, конечно же, не мог знать, что капитан об этом своём приказе даже не догадывался. И вряд ли он мог даже предположить, что начальник медицинской службы пойдёт на столь грубые нарушения, как намеренный и неприкрытый обман сразу и капитана, и его старшего помощника. Что тогда двигало МакКоем, тот на следующий день и сам не смог сказать – только поджал упрямо губы, и, глядя в потолок, буркнул, что это было наитие – отвлекшись на несколько секунд от создания «эликсира» для Джима, успеть отправить сообщение для Спока. Он просто хотел, чтобы они ещё раз поговорили! Только и всего! Он же не ожидал, что, так скоро подошедший Спок, мгновенно оценив обстановку по вспыхнувшему удивлением взгляду капитана, сделает шаг назад из медотсека, и после рефлекторного шага вслед за ним Боунса, быстро зайдёт обратно и захлопнет дверь прямо перед носом оставшегося в коридоре друга, доктора и товарища! Какой подлый обман! И от кого!? От вулканца! И мало того, что они там торчали сначала в непроницаемой тишине, а потом разнесли на осколки и подозрительно пахнущие лужицы половину содержимого его непредусмотрительно незакрытого шкафчика. Так они ещё и ничего ему потом не рассказали! И вместо «спасибо» удостоили таких взглядов, что он уже было начал подумывать о переводе на Землю. Точнее, это Джим удостоил его хотя бы такого взгляда, а Спок, первым покинувший медотсек, пролетел мимо МакКоя с такой скоростью и с таким цветом лица, что Боунс поначалу даже испугался за жизнь Кирка. Но почти сразу же вышедший вслед за Споком капитан был настолько жив, бодр и зол, что МакКой сразу понял, если чья-то жизнь сейчас и в опасности, то только его собственная. И это после всего того, что он для них сделал! Джим не нанёс ему никакого членовредительства, только побуравил несколько секунд страшным взором, и решительно и скоро ушёл прочь. МакКой потом долго не мог уснуть, сидя посреди разгрома и допивая намешанное для капитана «снотворное», и пытался заглушить постоянно лезущее откуда-то чувство вины, придумывая всё новые эпитеты для этих неблагодарных, страдая от непонимания и от невозможности ни помочь, ни остаться равнодушным. «Неблагодарным», впрочем, тоже не спалось. Ни Споку, несмотря на все его медитации, ни Джиму, несмотря на выпитое «лекарство». То, что произошло в лазарете, никак не способствовало ни успокоению, ни здоровому сну. А как это произошло – никто после так и не смог понять. Джим тогда был совершенно дезориентирован, и не понимал, откуда здесь появился Спок, и зачем он выставил за дверь МакКоя, и почему всё выпитое за вечер вдруг моментально выветрилось из головы, вытесненное взбесившимся пульсом. Спок был растерян не меньше. Его самоконтроль выскользал из крепкой связки по прутику. Он не видел логики в поступке доктора, и не совсем понимал, что он сам собирался сделать, запирая медотсек. Помочь капитану вырваться из ловких рук и цепкого ума доктора? Помочь капитану добраться до каюты? Помочь капитану… в чём? Весь воздух, весь корабль, всё пространство заполнилось таким гулким напряжением, что замершим и боявшимся дышать человеку и вулканцу, не были нужны ни слова, ни даже взгляды, чтобы обозначить предчувствие и назревание ещё неизвестно какой, но точно не тихой разрядки. Они так и не встретились взглядами. Споку хватило благоразумия избежать ищущего и настойчиво-вопросительного взгляда капитана. Но у него достало отчаянья объявить о своем решении о переводе в другое место. И тогда у Джима достало категоричности назвать это решение – трусостью. А потом хватило смелости ещё раз попросить Спока о телепатической промывке мозгов. А после отклонения просьбы – приказать. А после неподчинения приказу – попросить ещё раз, только шепотом. А после отказа и на это – сделать шаг вперёд и схватить за плечи, то ли от безнадёжности, то ли с намерением спровоцировать на ответные действия – и пообещать, что если Спок не сделает ему немедленно мелдинг, то Джим будет его бить. Долго и по-настоящему. С угрозами и шантажом. До тех пор, пока Спок не пустит под откос свой контроль и не убьёт капитана в припадке ярости. Уж он, Кирк, позаботится о том, чтобы вулканец дошёл до самой конечной, самой белой точки каления. Как там – «плак-тау»? Ведь он же сможет вызвать у него плак-тау здесь, на корабле? Это было бы отличным выходом для Спока! Уж точно ничуть не худшим, чем увольнение с Энтерпрайз, и к тому же гарантировавшим полное и навечное избавление от упавшего на его расчётливую голову расточительного на эмоции человека! - Капитан… Пожалуйста… Но Джима в тот момент было уже не остановить. Он много говорил, изощрённо дразнил и угрожал. Он отлично понимал, что его заносит всё дальше и дальше, и, чего бы он ни пытался добиться, путей отступления уже может не быть. Он хорошо знал Спока и его болевые точки. Сейчас они были почти теми же самыми, что и у него, поэтому было бы сложно сказать – это он вонзает лезвия слов в вулканца, или в самого себя. И уж тем более невозможно было бы сказать, чего он этим хотел добиться. Самым правильным ответом на это было «хоть чего-то»! Мелдинга… Хотя бы потому, что в его разумении это было единственное и последнее, что они ещё не попробовали сделать, чтобы хоть как-то повлиять на их связь. Он чувствовал, что это важно. Но совершенно не понимал, чего просит. И Спок слушал, слушал, слушал, и, кажется, знал наперёд каждое проговоренное хриплое слово, но с каждым новым из них, белесая пелена, укутывающая его разум, становилась всё плотнее и горячее. Он закипал изнутри, и знал, чем это грозит, и безуспешно пытался ловить за скользкие хвостики остатки самоконтроля, но не мог сдвинуться с места. Не мог закрыть уши, не мог освободить свои плечи от крепкой хватки, не мог сделать шаг назад. Глотал колючие слова и сдобренный алкогольными парами воздух и каплю за каплей терял рассудок. Шаг назад его вынудил сделать сам Джим. И ещё шаг. И ещё. Пока за спиной не оказалась стена, а белый туман не заполнил его с ног до головы, застилая глаза и закладывая уши. Джим сминал белыми от напряжения пальцами синюю ткань и, отрывистыми движениями, снова и снова вжимал в стену безвольное тело. Уже почти ничего не видя и не слыша, Спок, сквозь разливающийся по телу вибрирующий низкий гул, даже через ткань чувствовал пульсацию крови во впившихся в его плечи пальцах. А сквозь не слишком приятную завесь лекарств и алкоголя – запах, который он не перепутал бы никогда и ни с чем. Стократно усиленный близостью и отчаяньем, запах человека, дыхание которого обдавало жаром его щеку. Всё окружающее, всё, которое где-то там, со всеми вещами, звуками и запахами слилось в один гудящий фон. Всё, ужатое до двух кулаков, пригвождённых к стене плеч и смешивающихся вдохах и выдохах – сбиваясь и вздрагивая, перекатываясь между ударами двух сердец, слилось в единый гулкий набат. И белая пелена взорвалась красным пламенем. Всё, что Джим запомнил после, это ощущение оторвавшей его от пола невиданной силы, его рефлекторное ей сопротивление, очень болезненный и яростный круг по всему лазарету, вывих пальца на левой руке, порез о разбитое стекло, и внезапный конец этой карусели. Твёрдый пол, на котором он лежал распластанный, плашмя. Впивающийся в правый висок мелкий осколок, заведённые назад руки – и Спок, этот зеленокровный ублюдок, навалившийся на него всем своим тяжеленным телом. Заклятый и – чёртовы вулканские боги! – притягательный до умопомрачения… Ритмично сжимающий одной рукой сразу обе его кисти. Тяжело дышащий ему в шею. Недвусмысленно крепко упирающийся в его бедро. Которого – даже так, обрушившегося и прижавшегося тесно и жарко, телом к телу – было катастрофически мало. Перед которым – яростным и жестоким – вдруг стало стыдно и страшно за все свои идиотские поступки. Которого – эмоционально обнажённого и одержимого – захотелось осторожно «разбудить», стиснуть, чтобы он, очнувшись и дёрнувшись, не поранил сам себя, и успокоить. Он помнил, как со стоном выдохнул, и, сделав усилие, попытался развернуться назад. Как успел заметить лицо Спока: замутнённый взгляд, напряжённые ноздри, плотно сжатые бесцветные губы. Как упал назад, будучи не в состоянии бороться ни с этой мощью, ни с собой. И как Спок вдруг замер, словно засомневался в том, что делать дальше. И через секунду вскочил – так, будто лежал на раскалённой сковороде, и, попятившись назад, развернулся и выскочил вон. Всё, что после смог вспомнить Спок – это красный полыхающий туман, и маленький сигнал тревоги на периферии сознания. Сигнал о том, что если не остановиться, то может случиться нечто непоправимое, не совместимое ни с его жизнью, ни с его честью. И он смог. Он вынырнул. Почувствовал мышцы бедра придавленного им к полу человека, увидел его раскрасневшуюся шею, и часть щеки, и уголок приоткрытых губ, и зажмуренные в бессилье глаза со светлыми ресницами, близко-близко. И свои губы у самого края щекотных золотых волос. И своё собственное возбуждение. Невыносимое, вызывающее боль, доведённое почти до разрядки возбуждение. И всё, что он смог после этого сделать – это вскочить, и позорно сбежать, чуть не сбив по пути ошарашенного МакКоя. * * * Это был конец. Он не переступил черту бесчестья, но зашёл за грань, из-за которой у него теперь был только один выход. На следующий день, в комнате для совещаний он сказал капитану Кирку, что его пребывание здесь более невозможно, и подал запрос. Не о переводе в другое место. Об увольнении из Звёздного флота. Передал капитану в руки карты памяти с подробнейшим отчётом о проделанной работе, а также лист с заявлением, и вышел, не оглядываясь и не дожидаясь реакции. Постояв несколько секунд и медленно опустившись на стул, Джим какое-то время ещё сидел неподвижно, безуспешно пытаясь собрать в горстку расползающиеся во все стороны, лишённые всякой опоры мысли, и никак не мог поверить в то, что этот лист бумаги в его руках – голая и горькая реальность. Собравшись с силами, заставил себя прочесть несколько коротких лаконичных фраз, каждая из которых словно скобами заколачивала его грудную клетку, не давая ни дышать, ни двигаться. Второй раз читать было почему-то не легче. И третий тоже. И десятый, и пятнадцатый. А на двадцатый, наконец-то впитав в себя смысл этих букв и строчек, Джим вдруг понял, что это не обычное для Спока предоставление уже принятого факта, а именно запрос. Решение по которому должен принять он, капитан. На него немедленно накатили и облегчение, и терзания. Как он должен был на это реагировать? Он не мог его отпустить с корабля. Просто не мог. Тем более в никуда. Наверняка, дождавшись подтверждения, Спок направится прямиком на планету отца, гробить свою получеловеческую жизнь среди вулканских пустынь, разыскивая новый смысл жизни. А Джим знал – он точно знал! – что жизнь Спока – среди звёзд. И не просто где угодно, а здесь, на Энтерпрайз. Вряд ли в Галактике найдётся место, которое с большим правом было бы для него домом. Как и для Джима. Для них обоих. Сейчас их место было здесь. На Энтерпрайз… и рядом друг с другом… И он не может его отпустить. Отпустив Спока, он наполовину убьёт его, и наполовину потеряет себя. Но что ему делать? Джим снова пробежал взглядом по отпечатанному тексту, потом свернул лист пополам и приготовился его разорвать, но, передумав, свернул ещё в несколько раз, и положил в карман брюк.