Вулканские боги

Он словно тонул. В своей реке? Скорее, это было море. Море было добрым. Но в нём не было воздуха. Тогда он посмотрел вверх сквозь толщу воды – на искрящиеся блики, и весь потянулся к ним. Море не мешало. Он плыл, плыл, плыл к свету – как когда-то бесконечно долго пытался плыть вниз – и потом вдруг всё понял. Не было двух стихий, воды и воздуха, а было одно. Это всё – и обволакивающая тело ласковая вода, и пронзительный до головокружения воздух – это всё одно. И он не птица, и не рыба, он часть и того, и другого мира, и его место – здесь, на границе стихий. Здесь… с кем-то… кто по его зову спустился к нему с небес, а вода, приняв пришельца, не захотела больше отпускать. И этот кто-то остался. Здесь. С ним. Навсегда. И он больше никогда не будет один… Свет становился всё ярче и жарче, и постепенно всё вокруг превратилось в одну слепящую вспышку. * * * Спок первый пришел в себя. Он лежал на Джиме, и ему не хотелось открывать глаза. Не потому, что он чего-то испугался, а потому что, неожиданно для себя захотел насладиться тем, что дарила ему сейчас эта слепота. Он всю жизнь подавлял в себе эмоциональные отклики на эти примитивные пять чувств, присущие большинству гуманоидов. Сейчас же, лёжа навзничь, уткнувшись в шею Джима, он дышал им, чувствовал его, слышал его еле различимое дыхание, и боялся пошевелиться и даже открыть глаза, чтобы не нарушить эту накатившую на него чуткую смесь ощущений. Наверное, это и было всё то, что заменяло людям вулканский контакт руками перед совокуплением. Чувственная составляющая. Гормональная подготовка. Психологический настрой. Как сухо это звучит, облаченное в слова. Люди многое теряют, не имея способности к телепатии. Но не большее ли теряют вулканцы, осознанно отказываясь от… – Спок не мог даже подобрать подходящего слова, слишком много информации оно должно было в себя включать – …от… вот этого… Зачем отказываться от этого всего? Потом… потом он разберётся с ответами и с контролем над всем этим. А сейчас он по-прежнему хотел дать своей человеческой половинке большее, на что был способен. Открыв глаза, осторожно, чтобы не выдернуть Джима из его блаженного полубессознательного состояния, Спок приподнялся на руках и, наконец, дал волю и зрительной составляющей ощущений. Если бы прежний Спок мог посмотреть на себя сейчас со стороны, он бы немедленно позеленел от смущения – столько любования было в том, как он смотрел на лежащего под ним человека. Сколько бури и нежности было в его глазах. И при этом у него было всё то же неподвижное лицо. Только моргал он ещё медленнее, ещё трогательнее, чем обычно, и дышал через раз, тяжело и сдерживаясь, чтобы не потревожить Джима. Впрочем, однозначно и логично смутившись от обуревающих его двойника эмоций, он вряд ли бы особо смутился от того, что эти эмоции направлены на мужчину, да ещё и не на вулканца. За время службы и исследований он приобрёл предельно толерантное отношение к тому, что любой акт соединения может происходить между любыми формами жизни, лишь бы он только был взаимным и не причиняющим никому вреда. Нет. Он не причинит Джиму вреда. …Не причинит… Джиму… Джим… Спок мысленно несколько раз проговорил про себя это имя и пожалел, что не может прямо сейчас произнести его вслух. Оказывается, слух тоже можно было ласкать. …Джим… Сколько эмоций может скрывать за собой одно только слово. Всего несколько букв. …Джим… Даже не произносимое, оно действовало хлеще любого вулканского контакта. …Джим… Спока словно пронзило молнией. Пульс скатился из сердца в живот, и ещё немного ниже. Это было неожиданно, но с этим ему было легко справиться. Не сейчас… Немного позже… Кровь по-прежнему горела, но она уже вполне могла немного выждать, не убивая немедленно никого. Словно что-то почувствовав, Джим тихо простонал и, ещё как во беспамятстве, потянул Спока к себе. Вулканец ненадолго поддался, упав на человека мягким и горячим поцелуем, но почти сразу же оторвался от припухших губ, отстранился, и опустил свой любующийся взгляд немного ниже, чем куда смотрел до этого. О да, это определённо случилось. Мокрые животы не позволяли усомниться в этом. Воздух ощутимо холодил там, где кожа была в потёках случившегося. Спок продолжал тонуть в открывшихся ощущениях. Ни вид этих очевидных доказательств, ни новый запах не вызывали брезгливости ни у человеческой его части, ни у вулканской. Наоборот. Это ещё больше кружило голову и сводило с ума эндокринную систему. Особенно в непосредственной близости от совсем не ослабшей готовности к продолжению утоления лихорадки. Спок медленно и глубоко вдохнул в себя терпкий и сладковатый запах. Уже почти полностью пришедший в себя Джим, потерявший на себе ощущение горячего тела, приоткрыл глаза и приподнял голову. И первое, что он увидел, была чёрная макушка Спока, который… который!… Со всей своей особой бережностью, не касаясь руками, вулканец прильнул губами к нежной и гладкой коже. Почувствовав, как дёрнулся очнувшийся Джим, Спок предупредил его дальнейшие движения рукой, сначала просто выставив её вперёд, а потом приложив пальцы к лицевым контактным точкам. Это был почти что запрещённый приём, но Джим… Джим… он был достоин любых запрещённых приёмов. Сознания снова слились в одно. Спок всё глубже обхватывал губами завоёванный трофей, и Джим не знал, кому завидовать больше – себе, принимающему одно из самых сладких физических наслаждений, или вулканцу, точно зная, что тот чувствует сейчас, и доводя его до исступления своими мыслями, которые были беспредельно далёки от какого бы то ни было смущения или переживания по поводу происходящего. Джим ничего сейчас не боялся. Даже за свою природу. В конце концов, они со Споком вместе бороздили галактику и привыкали к виду самой разной жизни и самой разной любви. Его природа сейчас была только в том, чтобы утолять боль одиночества своей приобретённой вулканской половинки. Чтобы этот процесс инициации впечатался настолько глубоко и пусть даже больно в них обоих, чтобы много после, этот найденный им, черноголовый, деловито и сосредоточенно издевающийся над его плотью вулканец, никогда не смог избавиться от вечного присутствия Джима рядом, даже если бы и захотел. И чтобы сам всегда был рядом с ним… Страстно, от умоления до неистовости, человек активно и целенаправленно изливал сейчас через сознание на вулканца всё, что некоторым временем ранее пытался сказать ему своими объятьями. Весь мир сейчас сжался для него до одного образа… одного имени… …Спок… Спок… Спок… Эти посылы, горячими волнами перекатывая через ментальный мостик, обжигали Спока не меньше, чем то, что он сам сейчас творил с телом Джима. С практически беззащитным, и таким безоглядно отзывчивым телом. Но долго оставаться пассивным это тело не могло по определению. Руки человека сами собой потянулись к черноволосой голове, провели по гладкой макушке, по вискам, коснулись пальцами ушей. Движения вулканца, глубокие и раскачивающиеся, отзывались накатывающими толчками в замерших ладонях. Было так хорошо, что даже больно. Хотелось прижать эту голову к себе, сильно-сильно, чтобы разом утолить это наслаждение-раздражение. Хотелось вскочить, развернуть вулканца на спину, навалиться, подтянуть за узкие бёдра к своим жадным губам и отомстить таким же мучением – быстро, неуклюже и жарко. Поначалу неуклюже, только поначалу… Но рука на лице не позволяла ему почти ничего. Только лежать. Только изнывать под горячими губами и невыносимым языком. Только держать за голову и гладить кончики ушей. Острые, твёрдые, родные кончики ушей. Почти раскалённые под ласковыми пальцами и наверняка сейчас очень тёмные. Вздрагивания Спока и его застилающееся вспышками сознание не позволяли усомниться в его реакции на эту простую ласку. Не останавливаясь на достигнутом, уронив голову на подушку, Джим обманным манёвром захватил в плен большой палец вулканца и безошибочно провёл языком по самому чувствительному месту, по подушечке. Он вряд ли мог предположить, чем это обернётся. Реакция Спока была ошеломляющей. И так горячая, его кровь буквально вскипела от подобного обращения! Нежность, та самая нежность, которой он так бережно окутывал и тело и разум Джима, прорвалась неукротимым инстинктом. Буквально. Жажда совокупления окатила вулканца раскалёнными угольками. Одна секунда, одно лёгкое движение человека – и он стал тем самым доисторическим зверем, которого пытались загнать в клетку не одно поколение вулканцев. И которым это почти удалось – с «небольшой» платой – полным контролем над эмоциями и редким, раз в семь лет, выпусканием этого зверя наружу. Вулкан не принял жертвоприношения Спока в виде несостоявшегося убийства Джима несколько недель назад. Вулкан забирал своё сейчас. Где-то на краешке подчинённого зову крови сознания пульсировало слабое понимание того, что вот этот объект, непрерывно извивающийся под ним и вызывающий в каждой клетке его вулканского тела пульсирующее напряжение – этот объект – Джим. А он – это он, Спок. И что он не должен причинить вреда лежащему под ним человеку. Именно этот краешек, несколько дней назад вытянувший полуобезумевшего Спока в реальность, помог ему не совершить непоправимое. И он же подтверждал сейчас полную, и физическую и психологическую, готовность их обоих. Шумно задышав, вулканец приподнялся над человеком, и, глядя из-под бровей, провёл тяжёлой рукой по его испачканному животу. У Джима засосало под ложечкой. Он чувствовал этого зверя. О, как он его чувствовал! Не столько телом – внешне зверь этот почти не проявлялся, сколько общим на двоих разумом. Он одновременно был и оголодавшим хищником, и жертвой, вся жизнь которой, кажется, была лишь подготовительным этапом для того, чтобы сейчас, будучи поглощённой, стать частью одного, цельного организма. Сердце застыло в понимании неминуемого. Но Джим не боялся. Это был не страх. Это было зеркальное отражение того голода, который захватил сейчас нависшее над ним воплощение грубой животной силы. Предчувствие свершаемого прокатилось мурашками с ног до головы, концентрируясь в тех местах, на которых Джим ощущал дыхание, дрожь, прикосновения Спока. Рука продолжала движение по липкой коже. Туда. Вниз. Где разгорячённое, размягченное и обезболенное лихорадкой тело человека желало и молило сейчас только об одном. Дальше… Не останавливаясь, рука скользнула между ног. Это прикосновение окончательно лишило разума обоих. Весь во власти плак-тау, вулканец резким движением подтянул к себе человека и без остановки вошел в его податливое тело. Им не нужно было времени для привыкания. Эти двое – такие абсолютно разные, зеркальные, инверсные – теперь были одним целым. Вулканец – весь, как монолитный твёрдый раскалённый медный остов. И человек – не отдающий себя, но забирающий себе. Максимально глубоко. Максимально контактно. Обнимая всем собой. Ногами – этот узкий зеленоватый торс, вторгающийся в него мощными толчками. И рука Спока – на розовом влажном лице, на запрокинутой голове, на щеке, на лбу, на мягких губах. А руки Джима – на чёрном, на горячем затылке и тонкой крепкой шее. Лицом к лицу. И между ними – ничего, только одна на двоих кожа и безумная битва за своё предназначение. Битва. Битва. Битва… За самих себя. * * * Спок обессиленным зверем лежал на Джиме, уткнувшись ему в грудь, и никак не мог отдышаться. Осторожные пальцы человека мягко перебирали его волосы. Джим попытался подумать о том, как они будут дальше со всем этим жить, но его несносное шальное сердце, вздрогнув и сильно заколотившись, выбило всю эту чушь, как несущественную. Всё настолько правильно, что иначе и быть не может. А всё остальное неважно. Так правильно… Лежать под тяжёлым телом и не хотеть выбраться. Гладить чёрный шелк, смотреть, как собственное дыхание шевелит дисциплинированные волоски. Прислушиваться к ноющей боли в глубине своего тела и не чувствовать боли душевной. Скользить по только начинающей созревать бесконтактной связи и пробовать смешные, слепые прикосновения – к чужому, но уже к такому родному – расслабленному и восхитительно безмятежному сознанию. Потихоньку, чтобы ненароком не затронуть ничего болезненного, Джим оглядывался в этом новом для себя мире. Он знал, что, уже отдышавшийся, но не спешащий пошевелиться, Спок чувствует это, и будто стоит в сторонке, давая человеку самому совершить первые шаги. И Споку хорошо. Джим теперь знал многое, знал и это. Споку просто до умопомрачения было хорошо замереть вот так вот и телом и разумом, и понимать, что он нашёл то, на что когда-то даже и не смел надеяться. «Потоптавшись» по новоприобретённому совместному «дому», Джим решил попробовать передать не просто чувства, но что-то более конкретное и смысловое. И первое, что пришло ему в голову, это мысль сходить в душ. Слегка шевельнувшись, он убедился в актуальности этой идеи – бёдра и животы были настолько мокрыми и скользкими, что впору было диву даваться, как это они вдвоём со Споком умудрились так настараться. Но, едва собравшись передать эту здравую на его взгляд мысль, он почувствовал, как… Всемогущий Вулкан! Спок улыбался! Он совершенно точно сейчас улыбался! Джим понял это и по щекотнувшим кожу груди растянувшимся губам, и по коснувшимся его зубам, но самое главное, по щекотно завибрировавшей связи. Непередаваемо. Этот сухарёнок с атрофированной мимикой улыбался так широко и так по-детски честно! Джиму не нужно было видеть его лица. Ему уже ничего не было нужно для того, чтобы почувствовать это. Он, правда, так и не понял, чему именно предназначалась эта улыбка – его неуклюжим шагам или его предложению прогуляться до душа. Скорее всего, по обоим поводам. Но он не успел ни порассуждать, ни возразить. Не переставая улыбаться, Спок приподнял голову и поцеловал то место, к которому только что прижимался щекой. Второй поцелуй, вот тут, рядышком, немного повыше, был уже в полуулыбке. Третий, ещё немного выше, был уже настолько серьёзен, что мысль о дУше, с пометкой «бредовая», растворилась в небытие. Джим уже почти смирился с тем, что их снова и снова восстающие желания, с каждым новым разом, кажется, всё более твёрдые, не дадут им выйти отсюда живыми и насытившимися, но Спок провёл по его ошарашенному сознанию успокаивающим ментальным движением. Не в ближайшие несколько часов, но они обязательно доберутся до душа. И до всего остального мира. Но это всё потом. А сейчас – оставив в покое кадык на подставленной ему беззащитной шее, Спок, наконец, накрыл своими губами рот Джима – сейчас им нужно решать другие «проблемы». Горение крови подразумевает такие вот… многократные последствия. На этот раз дрожь подступила не мелкой вибрацией, а обрушилась сразу штормовым фронтом. Их заколотило так, что целоваться они смогли, только крепко обхватив друг друга за затылки. Эта дрожь – она была, как зуд, который если не усмирить, то он сведёт тебя с ума. Боль казалась облегчением перед этим раздражителем. Пальцы горели в желании впиться в кожу – свою ли, или чужую. Лёгкие пылали так, будто по ним пронёсся красный ветер Вулкана. Губы изнывали, и каменели при одной только мысли, что к ним вдруг никто не будет прикасаться. Губы, губы, губы… Джим с такой силой прижимал к себе голову Спока, что никому из них не было возможности сомкнуть челюсти. Прокусывая кожу и стукаясь зубами, они яростно впивались друг в друга, как в единственный оставшийся в мире источник жизни. Только затерзав своими поцелуями этот приступ дрожи, они дали себе отдышаться, а губам, не прерываясь, отдохнуть в тёплых, мягких и влажных ласках, без боли и глубины, снова и снова приникая, проникая и утопая в этом наслаждении. Но это было лишь передышкой. Внутри назревала новая волна. Джим неожиданно принял в сознании чёткое намерение Спока. Точнее, его готовность на этот раз принять Джима в себе. Слишком чёткое и оформленное для только лишь желания. Не было ли это лишь ответом? Только стремлением к равновесию? Которое по идее должно было бы обрадовать Джима? Но ему не нужны были благодарности. Только не сейчас. Только не от Спока. Спок почувствовал и замешательство Джима, и его причину. Как это было по-человечески! И как по-вулкански было со стороны Спока приложить столько усилий лишь для того, чтобы оформить свои эмоции в понятные мыслеобразы. Как будто Джим не понял бы его и так. Джим, основным хранителем которого была интуиция! Джим, который – несмотря на знание о том, что вулканцы не врут, и ещё большее знание того, что вот именно этот вулканец сейчас точно не врёт – собирался убедить своего зелёного друга в том, что тому вовсе необязательно напрягаться рядом с ним для каких-то там мысленных формулировок. Достаточно просто захотеть. Более чем достаточно… И он, лизнув губы вулканца, проник языком так глубоко, как мог, и начал им неторопливые движения. И он не пускал к себе Спока, пресекая любые действия его губ и языка. И он – ещё совсем слепой и неопытный – ставил ментальные барьеры на пути всех его безмолвных криков, если только они имели хоть какую-то упорядоченную структуру. Он дразнил его, запутывая внешней спокойной медлительностью и шквалом изнутри. Шквалом, на который он давал лишь посмотреть, не позволяя ни на миг его коснуться. Ошарашенный таким поведением человека, дезориентированный, Спок пытался понять его – ведь только что всё было так просто, ведь они насквозь видели себя – но его затягивало всё глубже и глубже в пучину растерянности. Та часть его, из-за которой многие называли его машиной, сейчас терялась в мыслях и была близка к тому, чтобы «зависнуть». Единственной, не дающей окончательно утонуть, была усиливающаяся с катастрофическим ускорением мысль: если это то, что нужно Джиму, значит, он ему это даст. И не будет подсчитывать вероятность того, насколько мал шанс, что при этом он не сломает ничего внутри себя. Он словно опять превращался в зверя, но не в дикого, а дрессированного. Его плавящийся разум, утекающий сквозь прутья выставленной Джимом клетки, оставлял вместо себя только сгусток бесконтрольных желаний, которыми язык человека по-хозяйски управлял не хуже плети. Глухо зарычав, Спок изогнулся и вырвался из рук и губ человека. Но только затем, чтобы снова прильнуть к нему огромной кошкой, подставляя черную голову под ладонь и мечтая о соединении. Отчаянная мольба, глухо и методично бьющаяся обо все преграды, выставленные человеком, всё больше походила на безумие, и тут, наконец, Джим осознал, что он творил… Дёрнувшись из под Спока и надеясь, что не зашёл слишком далеко, он откатился на бок и подтянул к себе свою запутавшуюся половинку, тут же принявшись укачивать, как ребёнка, этого большого, сильного и умного вулканца. Идиот. Он – идиот! Он ещё научит Спока играть. Научит подчиняться телом, не подчиняясь разумом. А если не сможет, значит, игры того не стоят, потому что за Спока он сам себя разорвёт на кусочки, если понадобится. Его другу достаточно за время жизни пришлось насмотреться высокомерных взглядов. И если до сих пор он шёл через них с высоко поднятой головой, то Джим не позволит ему остановиться около себя с опущенной. Это не зверь. И он не дрессировщик. Они равны. Они – равны! Спок вжимался в Джима и испытывал чувство сожаления по поводу того, что не сразу понял, чего тот хотел. С лёгкостью защитив бы диссертацию по методам физиологических наслаждений, вулканец с треском провалился бы на психологических. Это было на самом деле больно. Но он сам в этом виноват. И он ещё научится всему, чего захочет Джим. Никогда не откладывающий на завтра то, что можно было сделать сегодня, Спок без сомнений ступил на новую для себя территорию. Заманив снова к себе гибкий и тёплый язык, он прикусил его за самый кончик, и – Джим был готов поклясться – опять улыбнулся. Только на этот раз едва заметно, и Джиму показалось, что почему-то хитро. Ну и кто кого после этого дразнит? Через некоторое время, перевернувшись на живот, Спок блаженно принял на себя тяжесть навалившегося на него Джима. * * * Он был нежен. Так нежен, как никогда и ни с кем. Он гладил и ласкал самое сильное и терпеливое существо на корабле так, словно это был новорождённый ангел, которого можно было бы убить слишком сильным дуновением. Он прижимался губами между его выпирающих лопаток и собирал невидимые капельки пота. Целовал каждый раскалённый позвонок, до которого мог добраться, а потом дул на спину, утешая их прохладой. Тянулся к изгибу уха, касался языком мягкой мочки-плавного края-острого кончика, и больше чувствовал, чем видел, как сбиваются в одну линию брови, как сильно смежаются ресницы, и слушал, как воздух с шумом вырывается из приоткрытого рта. Приучал к себе, отведя вниз руку, и в жаркой тесноте пробираясь всё дальше, всё глубже и невыносимее. Проникая пальцами в чужое тело, принимал вторжение в свой открытый нараспашку разум, делясь всем, что чувствовал сам. Приподнимал к себе тяжёлый торс и, соскользнув второй ладонью под живот, ловил подрагивания пресса. Добирался до своего недавнего «мучителя», и наконец-то, под судорожный вдох, стискивал его в кулаке, медлительно и чутко. И когда заласканное тело выгнулось в спине и красноречиво вжалось в его бёдра, он не стал изводить его дальше, а придвинул ещё теснее к себе. Поймал правильное положение тел и подался вперёд. Он не торопился, не прорывался сразу на всю мощь. Он давал прочувствовать каждый миллиметр своей плоти. Так, чтобы прежде, чем продвинуться дальше, дать этому телу сродниться с каждым из них. Так, чтобы его не хотели отпускать, чтобы каждый откат вызывал чувство потери, а новое движение вперёд – не боль, а опьянение обладанием. Так, чтобы когда его живот коснулся напряжённых ягодиц, ему бы уже ничего не оставалось, кроме как упасть плашмя на своего эльфа, и после нескольких небольших надсадных рывков поймать назревание первого, самого сильного спазма. И замерев на вершине, ухнуть вниз от того, что придавленное им тело забилось в сладкой судороге, а общий разум – в ослепляющих вспышках. И падать, падать, падать... И долго потом лежать так, обхватив острые плечи и дыша во влажную спину, вздрагивая от остаточных мышечных сокращений. Совсем не желая немедленно распадаться на две части.