Проигравшая

Я никогда не смогу убить человека. Если только представить… Вот он родился, вот его, маленького еще совсем, учат ходить и говорить. Вот его безмерно любят родители, будь он даже такой жуткий, как Второй. Вот у него уже есть какие-то мечты и планы, страхи и радости, любимые люди… И вот он трибут. И вот прихожу я и, неизвестно по какому праву, отнимаю у него все это. Разрушаю то, что создавалось десятилетиями. Никогда себе этого не прощу. Даже если мне будет угрожать смертельная опасность, я, наверное, не смогу. Понимаю, что церемониться со мной никто не будет, но убийство просто выше моих сил. Весь Капитолий, должно быть, уже поставлен в известность о том, насколько я слабая, ибо на индивидуальном показе я получила жалкие 4 балла. Это чтобы спонсоры знали, что помогать мне ни в коем случае нельзя. На интервью я окончательно закрепила свой провал, проявив себя блеклой и безынтересной девушкой, у которой даже слезливой истории нет. Что касается Эрона, который тихо досыпает последнюю спокойную ночь, его дела обстоят намного лучше. Он получил свою достойную девятку, место в отряде профи и славу очаровательного жизнерадостного добровольца, нацеленного только на победу. Он, не такой суровый, жесткий и высокомерный, как остальные профессионалы, произвел даже большее впечатление, чем они, обладающие более высокими баллами. Так и должно быть. В сотый раз уже повторяю себе одну и ту же фразу, проводя очередную ночь на балконе. Думаю я, думаю… Закусываю губу… И вдруг как зарыдаю. Как положено, со всхлипами и содроганиями, до потери способности нормально дышать. Рыдаю от бессилия, от невозможности что-либо изменить, от пережитого позора, от безмерного желания жить, от того, что держалась все две недели. Финник, появившийся, как всегда, из ниоткуда, стоит, оцепенев и, видимо, не знает, что делать. Много ли он наблюдал предсмертных истерик? На играх может быть? Хочется умолять его спасти меня, даже унижаться, вцепиться в него, как в последнюю надежду жить. Но даже он мне не поможет. Хотя, у любых приговоренных к казни всегда есть последнее желание, которое ментор может исполнить. Набираю в легкие как можно больше воздуха, чтобы начать говорить, но особой пользы это не приносит. Каждое слово дается мне с огромным усилием, речь моя прерывается всхлипыванием: - Ты. Можешь. Мне. Обе-щать? – заикаюсь я. Он ничего не говорит, просто смотрит, кажется, с бессильным состраданием. Что-то похожее на кивок он все-таки изобразил. Я продолжаю уже немного спокойнее: - Пожалуйста. Запомни меня, не забывай. Хоть как. первого. своего трибута, хоть как. жалкую. истеричку. Неважно как. кого. Просто. хочу, чтобы. меня помнили. Хорошо? Теперь он твердо кивает и задумчиво опускает голову. Вот такое глупое у меня желание. Хрупкая иллюзия, что если хоть когда-нибудь обо мне будут думать, я буду жить в чьих-то воспоминаниях, а значит, стану почти бессмертной. Сомневаюсь, что он будет по мне скучать, но уходить совсем бесследно я не хочу. А Финник, деятельно приступив к выполнению своего обещания, внимательно смотрит на зареванную, с опухшим лицом, меня, честно пытаясь запомнить, наверное. Затем он, так же молча, ничего не объясняя, целует меня в губы и уходит. И больше никогда я его не увижу.