Полнолуние. И сквозь туман Я слышу твой голос и чувствую твой поцелуй. Линия между добром и злом стирается. Пылающая плоть бледна, как звёзды. Никто не знает, кто ты есть на самом деле. Воткни этот нож ещё глубже в мою душу. Бархатное прикосновение твоих губ к моим. Мы пьяны нашим желанием, словно вином. Мир падёт, и мы услышим раскаты грома.*
Сколько бы Юу ни окунал тряпицу в воду, она не становилась чище. Подобие восторга завладевало его сердцем, когда пальцы его скользили по коже, пусть и касались они, прежде всего, ткани — не напрямик. Не напрямик, но даже это сладко тревожило Широяму. Мысль о сне более прекрасном и извращённом не могла и прийти ему в голову ещё несколько часов назад, поэтому Юу решил насытиться этим, прежде чем избавиться раз и навсегда. Утром он позвонит в полицию, обязательно, и сознается во всём. Во всём. В слабости, в одержимости, в игре в «кошки-мышки», которую он сознательно вёл с опаснейшим серийным убийцей современной ему Японии. Неужели он расскажет им, как горячо тосковал? Он желал увидеть, пусть даже в кошмаре, кровавую улыбку на обожаемых губах. Размеренный шёпот их ставил его на колени, а одиночный поцелуй их вынудил бы его склонить голову к ногам убийцы. Не имеет значения, чем завершится это, но этому необходимо положить конец. В своих мечтаниях, в осознанных снах, Юу мог поставить его на место и рассудить, как всё должно случиться, в деталях. Сейчас же, встав на одно колено сам, он водил куском светлой хлопковой ткани, которую раздобыл, растерзав одну из чистых футболок, найденных им в шкафу. Потому что вид изрезанных рук Таканори приводил детектива в неописуемый ужас. И вместе с тем… пальцы его дрожали, пока он, не глядя на сидящего на полу, подле окна, преступника, стирал кровь с всё ещё не затянувшихся ран. Под его ногтями уже была кровь, как и кожа Таканори будто приобрела розоватый оттенок — всё потому, что раны продолжали кровоточить уже очень долгое время. Поражаясь, как только в его организме хватает крови для этой муки, Юу подозревал, что всё дело в шрамированной коже, теряющей способность к регенерации. Повидавший в жизни множество копий, Юу глядел на убийцу словно на исчёрканную рукопись; словно на картину, со временем потерявшую былые ярчайшие краски. Какой же убогой и оттого великой она бы показалась. Наблюдение детектива относительно кожи зажгло новую вспышку боли в его груди, и, опустив окровавленную миску с розовой водой на пол, он вскинул взгляд. Снисходительная и спокойная улыбка украшала усталое лицо. Волосы, всё ещё кровавые в некоторых местах и оттого спутанные, были в беспорядке. — Спасибо за заботу, — слегка осипшим голосом выговорил Таканори, после чего настойчиво вынул свою руку из пальцев детектива, удерживающих её, и двумя, холодными, словно раннее осеннее утро, нарисовал на скуле брюнета невидимую влажную полосу. Розоватые капли, застывшие на его предплечье, покатились к локтю, к закатанному рукаву светлой кофты. То, что он принял за заботу, вовсе таковой не являлось. Об этом хотел сказать Юу, но губы его не шевелились. Сам он едва понимал, чего хотел в те моменты, когда глаза Таканори так неотрывно глядели на него с этим глубоким участием, которое пугало детектива. Его внутренности жгло так, словно он напился белил. Чтобы избавиться от этого, не было достаточно ни одного из прикосновений. — Посмотри на меня, — в холоднейшем из тонов потребовал Юу, хотя взгляд убийцы и без этого был прикован только к нему. В его глазах нет ни капли безумия, и только из-за этого можно сойти с ума. В них ярко полыхает незыблемая травма, но что есть травма? Что есть страдание, как не отречённость от окружения, когда все порядки и традиции выстроились в ряд и не позволяют тебе вдохнуть? Можно ли назвать травму особенностью такой же, как любовь к острому или плавание брасом? Выйти за рамки — прочь, прочь. Рядом с ним Юу возвращался к истокам, в первозданный хаос, когда истин существовало так мало, а сомнений — так много. Уверенным с точностью детектив мог быть в немногом: вода кипит при ста по Цельсию; Земля вращается вокруг Солнца. И ещё. Таканори не безумен. Он прекрасен. — Тебе нужна помощь, — выдавил из себя наконец Широяма. Совсем не это он хотел произнести. «Я хочу помочь тебе», — вот то единственное. Но Юу не знал, кого стоит вызвать первым: полицию или скорую помощь? Пожарников? Да, если бы только они могли потушить то, что раскалило кости детектива изнутри. — Когда я закончу с перевязкой, позвоню туда, куда следует. — Куда? В похоронное бюро? — И звонкий смех разлетелся по полупустой кухне с выцветшим линолеумом. Но преступник вынужден был подавиться воздухом, когда Юу схватил его за горло. Последний хрип сорвался с сухих губ. — Лучше заткни пасть, пока оно действительно тебе не понадобилось. Отцепив руку от задыхающегося убийцы, Юу со звучным треском порвал часть футболки и стал перематывать изрубцованные руки грубыми стремительными движениями. Мужчина слышал, как вдохи преступника сладостно дрожат, как его пальцы время от времени дёргаются, реагируя на боль. Лицо детектива горело, и он не мыслил, что выдержит эту близость ещё немного. Эти губы, пальцы, дыхание… Никогда ещё Юу не чувствовал себя таким одержимым, как сейчас, и не воображал, что сможет испытать нечто подобное когда-нибудь. Светлое, спокойное и мирное — то, что он всякий раз испытывал, обнимая Аяме, — теперь не имело места быть. И можно описать это тысячей различных слов, однако ни одно из них не выразит ни малейшей доли действительно существующего. — Ты ведь чувствуешь это?.. — прошептал убийца внезапно серьёзно. Юу с опаской поднял глаза. Он мог почувствовать только слабость на кончике собственного языка — терпкую и невыносимо привлекательную. Он сдавался. — Днём, когда выходишь на станции метро. Вечером. Ты куришь крепкие так давно, — дёрнув уголком губ, произнёс Таканори. — И всё-таки ты чувствуешь это. Ты знаешь, как зовётся эта пустота? Юу молчал. На самом деле он не помышлял звонить абсолютно никуда. Его близость… их близость… Это не могло быть реальным. Эти знающие глаза были опорой детективу, и Юу понимал, что, несмотря ни на что, они видят друг друга чётче всех прочих. Общество вышколило поведение, мимику, речь, но только не глаза. Они истинны всегда. — Это бессмысленность, Юу? — Лучше тебе замолчать, — насмешливо покачав головой, прошептал детектив. Даже с улыбкой на лице в его глазах тлела ярость, и убийца видел это так же чётко, как и все прочие глубоко скрытые секреты Широямы. — Ты не отдашь меня им. — Таканори покачал головой медленно. Но в следующую секунду его пальцы ухватились за плечи другого мужчины, сдавив их до тупой боли. Приподнявшись, он приблизился к лицу Юу. Стоило признать, что глубоко детектив был в некоторой степени напуган резкими движениями, этим внезапным порывом, однако по какой-то причине Юу был уверен: этот человек здесь только для того, чтобы следовать его указаниям. Отчаянный, растерянный, настойчивый, он сделает всё, чтобы угодить Широяме. — Знаешь, по-че-му? — проговорил преступник, разделяя слоги, и с каждым коротким выдохом в чужие губы плечи, стиснутые его пальцами, вздрагивали. Одна из ладоней Таканори мягко скользнула вниз, а затем Юу почувствовал, как его собственная оказалась прижатой к груди убийцы. Часто бьющееся сердце — ещё одна вещь, которая приближает его к человеку. — Моя жизнь — твоя, Юу. Всегда была. Через тонкую хлопчатобумажную ткань подушечки пальцев Широямы касались живота преступника, прощупывая фатальный след. Один только вид его поверг Юу в ужас в ту ночь, детектив помнил, но сейчас он помнил кое-что ещё. Когда-то его собственные пальцы крепко-накрепко сжимали острый охотничий нож. И чувство, испытанное им тогда, не может быть забыто.***
Из-за собственного дыхания Таканори не мог услышать даже визга шин тормозящих автомобилей. Они перебежали дорогу на красный под дружные охи пешеходов и скрылись между домами. — Стой. Ощутив хватку на собственном предплечье, Таканори обернулся. Он был так взбудоражен — зрачки его метались, горячие губы хватали вдохи, что касались чёлки, разбросанной по лицу. — Я думаю, он отстал, — тяжело дыша, сказал Юу. Его дыхания хватало сейчас только на глухое сипение, но Таканори едва не взвизгнул, когда услышал это. Охрипший смех, прерываемый судорожными вдохами, вырывался из его горла. — Эй, — усмехнулся другой подросток, — что там у тебя? Юу коснулся крепко сжатых пальцев Матсумото. — Вишнёвые леденцы, — улыбнувшись всполошённо, прошептал Таканори. Пальцы разжались — и конфеты в бордовых обёртках посыпались на асфальт, звеня. — Я чувствую себя таким… — не обращая внимания на потерю, шептал он. Поблёскивающие в уличном фонаре зрачки Таканори были наполнены ослепительным светом. — Таким… — смеясь, шептал он, но не мог подобрать ни единого слова, чтобы объяснить. Практически всё своё время они проводили на улицах. Таканори увидел многое, но в особенности его интересовали люди. Как они говорили, какие жесты использовали, какие эмоции изображали. Интересно, но их лица так пусты, пока они не встречают кого-нибудь. И тогда из ниоткуда возникает целая палитра: улыбки, удивление в приподнятых бровях, понимающие кивки головой, учтивость глаз. А ещё можно сидеть на обочине дороги, прямо на грязном тротуаре, пока не помешаешь кому-нибудь припарковать машину. Это показалось Таканори поразительным, ведь впервые никто, совершенно никто не обращал на него внимания. Точь-в-точь как и он всегда, Юу до последнего тянул с возвращением домой. Однако, в отличие от Таканори, он не опасался того, что его отругают или накажут. На самом деле никого особенно не волновало, вернётся он на ночь или нет, но спать на улице теперь нельзя было: наступали холода. Едва они с Таканори добрались до дома и, всё ещё посмеиваясь и обмениваясь взглядами, попали в комнату, у входной двери кто-то начал шуметь. В замочную скважину сунули ключ, но дверь всё ещё была открыта, и поэтому желающий войти сам учинил себе препятствие. За ручку дёрнули, и, когда дверь не поддалась, в замочной скважине снова стали копошиться ключом. Юу беспечно разглядывал украденные продукты, но Матсумото не был так беззаботен. Он был осведомлён о том, что сейчас обязательно случится что-нибудь громкое и отвратительное. И это случилось. Сначала заклацал старый торшер и, судя по звуку, упал на пол. В стену глухо ударили, дверь захлопнулась. За это время Таканори успел вздрогнуть три раза, поэтому он впился собственными ногтями в мягкую кожу ладоней, опасливо прислушиваясь. Юу продолжал преспокойно выкладывать на кровать краденое. — Ты спала с ним! — прогремел наконец мужчина. Голос этот не обладал никакими особенными деталями вроде хрипотцы или особенной громкости, но только за эти несколько недель младший подросток запомнил его слишком отчётливо, чтобы забыть. — За дозу! Как шлюха! Ты, продажная тварь! Ещё один глухой удар пришёлся на стену, и Таканори снова не избежал того, чтобы передёрнуть плечами. Пальцами он в странном рефлексе схватился за запястье Широямы, но тот лишь улыбнулся ему. Видимо, он предполагал, что это успокоит Таканори, но тот терял спокойствие ещё ощутимей. — Наверное, нам лучше уйти, — прошептал он, пристально поглядев длинноволосому сверстнику в глаза. Юу усмехнулся так, словно услышал сущую глупость. — Брось. Они скоро успокоятся, — ответил он с уверенностью. — А если… — Таканори крепче стиснул пальцы, когда женщина за стеной стала сыпать ругательствами в ответ мужчине. Тонкие перегородки между комнатами давали возможность слышать всё отчётливей некуда. — Эй, — позвал Юу, и его голос звучал так тихо и неуловимо на фоне нецензурных проклятий. Он дождался, пока Таканори поглядит на него снова, а затем произнёс: — Мы уже говорили об этом, помнишь? — Но ты ничего не сможешь, — покачал головой Матсумото, наконец отцепляя пальцы, явно причиняющие приятелю дискомфорт. Новую фразу Таканори прервал пронзительный визг. Подростки слышали только неясные звуки, и это пугало младшего ещё больше, чем если бы он наблюдал всё воочию. Возможно, он всего лишь схватил её волосы, но Таканори снова представлял сцены убийства. Если это не прекратится, рано или поздно всё придёт именно к этому. Та ночь и кровь на ладонях всё ещё стояли в глазах Матсумото, но больше всего его пугало даже не это. Отнюдь не убийство, не холодный труп. Желание — в этом была вся загвоздка. «Пусть наконец добьют друг друга», — сжимая челюсти, думал Таканори. Ему хотелось увидеть смерть ближе. Если бы только они покончили с этим — но ведь эти помешанные беспрестанно визжали, словно свиньи, и создавали так много шума. Таканори не мог терпеть этих криков — он начинал выходить из себя. Слишком больно слышать, и каждое ругательство словно обращено в его сторону, въедается к нему под кожу. Матсумото мог почувствовать злобу этих людей в тысячи раз острее, чем они сами. Обдолбанные дешёвой наркотой с примесями и таким же паршивым виски, они ощущали всё как будто сквозь дымку. Побои и крики стали простой привычкой. Увлечением таким же, как и коллекционирование пустых бутылок из-под молока. Дрожащей рукой Таканори потянулся в карман уже потрепавшихся за несколько недель штанов, чтобы достать оттуда крошечный столярный нож с выдвижным лезвием. Это всё, на что хватило денег Матсумото, но он не жалел о выборе. Лезвие здесь было необычайно острым и точным, поэтому раны получались глубокими и ровными. Действия Таканори наконец привлекли внимание желанных глаз. По какой-то причудливой причине Матсумото дрожал от забвения и свободы, когда рисовал на своей коже раны, глядя в глаза сверстника. Это казалось ему таким откровенным и будоражащим, заставляющим мысли переплетаться и ассимилироваться. Единое сладкое чувство эйфории. Ведь они понимали друг друга, и Юу никогда не останавливал его, когда Таканори хотел утихомирить свои нервы. Имея возможность, он даже уходил в другую комнату. И как много раз Таканори порывался просить его остаться, но боялся показаться ненормальным, говоря о подобном. Нельзя потерять доверие Юу, его заботу. — Конфеты ещё остались? — спросил внезапно Широяма, заставляя Таканори поднять мокрые глаза. Больше он не мог терпеть. И, когда очередной визг разорвал квартиру, горячая слеза покатилась по щеке Матсумото, пропадая на раскрасневшейся коже, у уголка губ. Открыв их, Таканори высунул язык и показал последний ярко-красный леденец, уже наполовину растаявший у него во рту. По дороге домой он успел расправиться со всем сладким, что смог украсть. — Последняя, — прокомментировал Таканори сипло. В его руке всё ещё был нож, который подросток мял во вспотевших пальцах, не решаясь приступить к задуманному. Спрятав его за длинным рукавом просторной тёплой кофты, Таканори думал, что Юу ни о чём не подозревает, но ошибался. Юу никогда не называл их родителями вслух, но знал, что поведение этих людей всегда причиняет боль. В зеркальных глазах Матсумото он видел отражение смерти, и ему было несколько жаль заставлять Таканори страдать, пребывая здесь. Но выхода не было. Также Юу знал, что страдание Таканори не прекратится, где бы тот ни был и что бы ни делал, потому что его ангельские глаза чисты. Такие блестящие и доверчивые взгляды впитывают любую эмоцию, запечатывая её внутри и множа в сотни тысяч раз. Эту боль нельзя искоренить, для Таканори она родная мать. Она — его Творец, которому нужно поклониться, чтобы вымолить пощаду. Теперь это всё, что у него есть, и Юу не осмелится забрать хоть немного. Ведь он знает не понаслышке, каково это — желать чего-нибудь так сильно. Он ведь тоже не уверен, всё ли в порядке, когда слёзы на лице такого закрытого от мира Таканори кажутся ему приятнее улыбки на его губах. Слабость его побуждает Юу неосознанно стать ближе, чтобы приручить его боль, посадить её на толстую цепь, словно бешеного пса. Между безумным животным и богом так мало различий. — Почему ты никогда со мной не делишься? — спрашивает Юу. — Ты не просишь, — дрожаще улыбается в ответ сверстник. Нож в его руках щёлкает, когда глухие ритмичные удары слышатся теперь из кухни. Урон снова претерпевает смежная стена. Короткий вскрик — и, подтянув рукав чуть выше, Таканори спешит вдохнуть глубже, во всю грудь, чтобы ощутить освобождение в полной мере. Надеясь изо всех сил, что ещё одна рана спасёт его. Но Юу не даёт сделать ему этого — он хватает запястье руки, сжимающей нож, и оттого холод окутывает сердце Таканори. Неужели Юу тоже назовёт его больным? — Прошу теперь, — скромно произносит Юу вместо обвинения, но это не волнует Матсумото в эту секунду. Ему нужна разрезанная плоть — и только это. — Нет, я хочу… — дёргается Таканори нетерпеливо, игнорируя чужие слова. — Дай мне сделать это… Юу! — взрывается он, в обиде выстанывая его имя, чтобы образумить. Пусть отпустит его наконец, пусть позволит ему истязать себя. — Ты тоже хочешь, чтобы я вылечился? Ты такой же? — шепчет он прерывисто, задыхаясь от слёз и раздражения. Несколько секунд они молча глядят друг на друга. Кажется, сумасшедшая потасовка за стеной закончилась, потому что дыхание Таканори разрывает воздух, и Юу слышит это чётко. Его грудь часто вздымается, так он поглощён слепой обидой и отчаяньем. Убили ли они друг друга, надоело ли им — подросток уже не задумывается. Огромный мир, который так зол, что, надень он не те ботинки, — и каждый уже готов перегрызть ему глотку. Из каждого угла они глядят и тычут в него пальцем. Ты — неправильный. Ты — болен. Ты должен умереть. Кусая губы, Таканори ощущает, как в глазах темнеет от глушащего сердцебиения. Его дыхание медленное и прерывистое, а глаза застилают слёзы. Но что же делать? Что же делать? Ведь ещё несколько часов назад он чувствовал себя таким живым, чувствовал себя настоящим ребёнком. Счастливым. Таким же, как и все. Человеческая жизнь — высшая ценность, но разве его жизнь такова, как жизни всех прочих? Разве между ними стоит знак равенства? Пусть Юу скажет. Пусть он снова назовёт его совершенством, даже если это не так. Последняя надежда на жизнь — умереть на его глазах, не отрывая взгляда, пока зрение не потеряет фокус. Пока темнота не поглотит его изнутри, разливая могильный холод по венам. — Не плачь, — произносит Юу мягко, отпуская сдавливаемое до этого запястье. — Хочешь, я тебе помогу? — убирая чёлку со взмокшего лба младшего подростка, предлагает он сразу. Моргнув мокрыми ресницами, Таканори, уставший от собственных тревог, перестаёт реагировать на голос. Просто разжимает пальцы. Кажется, в его жизни никогда не было людей, кто заботился бы о нём так бескомпромиссно, ласково. Кроме этого, ему не нужно ничего. Одобрение Юу, его принятие. Так быстро ставший его вторым сердцем, чего Таканори ещё не мог осознать, этот человек порвал его на мелкие клочки. Из-за него болело сильнее, из-за него боль утихала. Друг для друга они оказались и куклами, и кукловодами — их конечности были связаны едиными нитями. Без всякого слова пальцы Широямы берутся за канцелярское приспособление, которое он собирается использовать совсем не по назначению. Кожа Таканори такая мягкая, всё ещё почти детская, и уж наверняка мягче бумаги и картона. За стеной женские всхлипы едва пробиваются сквозь розетки. Приглушённые, скоро затихают и они — слышатся лишь шаги, скрипы половицы, петель дверей. И Юу всё ещё хочется попробовать вишнёвых леденцов, украсть которые ему не приходило в голову ни разу прежде. Всё Таканори, только он. Он особенный. — Так какие они на вкус? — интересуется он, заглядывая в раскрасневшиеся глаза напротив. Осторожно, слегка опасливо, он касается сухих губ, но не чувствует ничего, пока не пробует изнутри. Скользкая приторная конфета на языке Таканори, таком же сумасшедше сладком, сводящем скулы своим вкусом. Толкая конфету Юу, Таканори почувствовал, что тот упрямо не желает забирать её, в то время как их губы уже липкие и вишнёвые, а голова кружится. Впервые Юу понял, что возраст, когда ему хотелось конфет, миновал. Чужое прерывистое дыхание — он хотел отнять его. Забрать вдохи Таканори хотя бы на несколько секунд. Попробовать его. Только в эту секунду он смог понять, что Таканори полностью его, без остатка, и он может касаться тёплых скул без зазрения, может ранить его ломкие запястья и целовать его губы, на которых солёные слёзы смешались со сладостью вишни. В забытьи всё, что Таканори ощущал, — капли, срывающиеся с его пальцев. Они катились по его ладони, щекоча, и падали на пол беззвучно. Только мучительно-сладкое покалывание присутствовало в его груди теперь. Никакой боли. Сердце билось немного трудно с каждым выхватываемым вдохом, и всё же давление у трахеи не беспокоило Таканори: он не боялся задохнуться.***
Тьма и тишина. Гробовая, могильная. Ни единого звука. И неспроста: опустив глаза, детектив увидел, как из рыхлой земли выглядывает искорёженная кисть руки. Пыльный чёрный ботинок Юу наступал прямо на посиневшие бескровные пальцы. Ужаснувшись, брюнет отпрянул в сторону, и лишь тогда ему удалось услышать глубокий глухой звук полого пространства под ним. Теперь под его ногой — лакированная сосновая крышка гроба. Тысячи свечей, зажжённые за упокой, разгорелись во тьме, освещая путь Широямы вперёд. Но, куда бы он ни глянул, везде в тусклом свете поблёскивали новенькие, только-только купленные гробы, притиснутые друг к другу так плотно, что оступиться было бы невозможным. Да — он шёл прямо по трупам. Но куда? Смутный силуэт вдалеке стал приближаться, и Юу слышал, как ступает, но не чувствовал этого. Растрёпанные измятые волосы, слипшиеся от крови, были узнаны детективом в секунду. Преступник стоял спиной к нему, поэтому, воображая его лицо, Юу ощутил холодок, скользнувший по спине. Однако, коснувшись неподвижной фигуры, мужчина увидел на своих пальцах только кровь. Таканори превратился в несколько литров крови, расплёскиваясь на месте, как только Юу тронул его плечо. Сморгнув, Широяма понял, что пейзаж снова изменился. Ему было ужасно холодно, и пар вырывался из губ всякий раз, как он выдыхал. Юу не чувствовал ног от холода, ощутимо дрожал. Всё это происходило словно в лёгкой дымке, неясно, спутанно. Одно Юу видел точно: он здесь по пояс в ледяной крови. И прямо рядом с ним, едва ли из-под его ног, возникает человеческое лицо, распознать которое у детектива вышло не сразу. Длинные волосы, крашеные в «каштан», определённо принадлежали его возлюбленной, его Аяме. Как же воспрянуло сердце Юу, когда он увидел её губы, очертания её носа, её ресницы и аккуратные брови. Вся она, одетая в лёгкое голубое платье, как на их первом свидании, была мокрой от крови. С её подбородка, кончика носа и ресниц капало. Сначала часто, усиленно, но скоро медленно и размеренно. Не имеет значения, при каких обстоятельствах, однако Юу был безмерно рад видеть её снова. Так долго они не были близко, не говорили — с тех самых пор, как в понедельничное утро пришло незамысловатое заказное письмо, состоявшее всего из одного-единственного слова. — Нашёл, — прошептали губы жены. Звук зазвенел, эхом звуча в голове Широямы. Девушка распахнула веки, но, к ужасу детектива, он не увидел её глаз. Вместо заботливых карих радужек он видел другие: лихорадочно блестящие, нуждающиеся и смертельно влекущие. Если бы только она смогла заиметь такие удивительные глаза… — Поцелуй меня, — произнесла Аяме отчётливым бархатным шёпотом, принадлежащим явно не ей. Рука её, поднявшаяся из крови, держала огромный мясницкий нож. Несмотря на это, Юу не было так страшно, как, вероятно, должно было быть. — В губы, — шепнула девушка, улыбаясь одержимо. Голос растворялся в пустоте отзвуком, потому что детектив ощущал давление на грудной клетке, и ему было трудно дышать. Когда же Юу открыл глаза, то понял отчётливо иллюзорность увиденного, а, почувствовав руки, окольцевавшие его, определил, что находится дома, в собственной постели, и долго выдохнул с облегчением. Но минутку. Аяме ведь никогда не спит со светом. А этот светильник… Дёрнувшись на постели, Юу взглянул на собственную грудь и похолодел от ужаса. Горячее дыхание на его ключицах принадлежало убийце, накрепко стиснувшему его своими руками. Как это произошло? В первые секунды Юу показалось, что он видит «сон во сне», что бывало с ним не так уж редко, говоря по правде. Но нет — обстановка достаточно адекватная и осмысленная, помимо одного: змеи, притаившейся на его груди. Попытавшись было сбросить с себя тело, детектив взял его под руки, но, ощутив тяжесть и невероятную теплоту, просто не смог. Всё ещё сонный, брюнет чертыхнулся, а его ладони перекочевали на лопатки Таканори, осторожно гладя ритмично вздымающуюся в дыхании спину. Чуть надавливая, подушечки пальцев Юу заскользили по ткани к пояснице, и остались там, прижавшись настойчиво. Никто и ничего не узнает об этом, если он не проснётся. «Отвратительно тёплый», — подумалось детективу, пока сердце его замирало, а полные его губы касались шрама у внешнего уголка глаза. Убийца выдохнул шумно, прижимаясь теснее, когда пальцы Юу медленно прошлись по его рёбрам сквозь тонкую рубашку. Наконец Широяма вспомнил, как небрежно бросал её в лицо преступнику. Зачем-то Юу касался этого кошмарного шрама на его животе. И сейчас Широяма помнил до деталей очертания этого шрама, каждый его миллиметр. Обозлённо Юу впился в кожу преступника ногтями, но на этот раз мужчина даже не среагировал, продолжая дремать. Таким уязвимым и открытым он был. Из-за этого детективу становилось жарко. Следом Юу поглядел на перебинтованную руку убийцы и припомнил, как тот убеждал его, что это всего лишь вывих. Наверное, этими бессмысленными речами он провоцировал Широяму доломать чёртову кость до конца. Ненормальный ублюдок. Следующий поцелуй пришёлся чуть выше брови, ещё один — у нижнего века. Этого не хватало, и Юу задыхался из-за этой нехватки, грубо скользя пальцами по бокам и оставляя на этих местах белые полосы, позже краснеющие. Зашевелившись активнее, убийца невнятно прошептал что-то и стиснул здоровой рукой плечо детектива. Скомкав широкую фланелевую рубашку в набор красно-чёрных складок, Юу коснулся кожи напрямик, после чего тело на нём дёрнулось судорожно, снова что-то пробормотав. Юу осязал шрамы на его рёбрах, раз за разом проверяя их на прочность своими пальцами, не предпринимая ничего больше. Он был загипнотизирован тем, как человек, ещё недавно распотрошивший молодую девушку острым лезвием, вздрагивает, сминая пальцами плечо Юу и шепча что-то бессвязное в полусне. Его прерывистое дыхание и короткие обессиленные стоны так искренни сейчас, ведь он даже не до конца понимает происходящее. Тёплый и живой, как самый настоящий человек. Широяма усмехнулся, но сейчас же закусил губу, ведь ему так хотелось прошептать, склонившись к уху преступника. Прошептать предельно тихо его имя.