Royal Blood — Little Monster II
Деревянная спинка кровати глухо ударилась о стену. Прерывистый вдох, следом за ним второй. Звуки вибрируют, дрожат в воздухе. Почти неощутимо, тихо, заползая тараканами под косяки дверей, просачиваются во все щели и тёмные углы и там притаиваются. Покрытые лаком резные деревянные стержни — насыщенного искрасна-медного цвета. Юу видел их в изголовье кровати так много раз, когда читал сказки для детей. Столько же, сколько напряжённые руки, вцепившиеся в них мёртвой хваткой. Губы — искусанные, открывающиеся в бессознательной просьбе, но не произносящие ничего, помимо жалостливых стонов. Рёбра выделяются под упругой изрубцованной кожей, можно отчётливо различить каждую хрупкую косточку. Словно тонкие прутья, они гнутся, расширяются, чтобы впустить в лёгкие немного воздуха, но воздуха всё ещё не достаточно. Они подрагивают, когда приходит время для очередной раны. Всё измазалось вишнёвым соком. Кружева покрывала похожи на сладкий крем с ягодным сиропом. Ещё один небольшой надрез открывает живую плоть, её кисловатую ягодную мякоть. И капли проступают, стекают вниз, впитываясь в белизну и розовея. Волшебно. Юу интересует, как сильно необходимо нажать на лезвие, чтобы увидеть эти прекрасные гладкие кости, погладить их пальцами. «Умоляю», — шепчут губы, горячие от дыхания и укусов. Синтетический шарф натягивается, впивается в уже вспухшую кожу запястий, и убийца царапает собственные ладони, бессильно выгибаясь, тяжело выталкивая воздух из груди. Весь перепачканный кровавыми подтёками, он готов кричать, задыхаясь и плача, но детективу совершенно неясно, что значат его слова. Жаждет ли он, чтобы всё прекратилось? Или продолжалось? Его ядовитое нахальство, упрямство и грязные словечки заслуживают наказания. А Таканори ждал не пряника, но кнута. Преклонялся на алтаре насилия. Закрыв глаза, нетерпеливо шептал молитвы, просил о покровительстве и клялся в верности. Губы Широямы скользят по окровавленной коже, на прежде нетронутых местах остаются алые продольные полосы — отпечатки смазанных поцелуев. Глаза преступника широко раскрываются, на этот раз он вдыхает долго, ощущая, как натянувшаяся кожа щиплет и ноет, словно рвётся. Будто он сам расходится по швам. Поцелуи полных настойчивых губ касаются этих глубоких порезов, этих раскрытых влажных ртов. Голосовые связки убийцы извлекают из его горла новый измученный стон, и он обессиленно расслабляет мышцы рук, откидывая голову на подушку, вжимаясь в неё затылком. Колени Таканори стискивают шею детектива, пока его чёрные волосы щекочут израненную кожу. Пряди змеятся по шрамам, недавним сигаретным ожогам. Рефлекс заставляет преступника втянуть живот, содрогнувшись. Горячо. Невыносимо. Бесстыдно касаясь губами тазовой кости, проводя языком полукровавый остывающий на воздухе след, Юу, вопреки себе, поощряет убийцу. Давай, разрушь меня напрочь. Раскроши. Беззвучная фраза легко читается в движениях его губ, его языка. Убей всех, кто мне дорог. Перережь им глотки. И Таканори ощущает, как волны эйфории подкатывают к его горлу. Как ему тесно. Голова детектива опускается и приподнимается с равными интервалами времени — медленно, размеренно, мучительно. Таканори до боли в мышцах сводит колени, но в его животе словно битое стекло, и всякий раз, как губы плавно соскальзывают, лаская тонкую чувствительную кожу, убийца натягивает шарф. Он скулит, острое наслаждение вынуждает его дёргаться, ёрзать. Пальцы Широямы в секунду подхватывают его ноги под коленями, чтобы остановить эти конвульсии. Лёгкие убийцы с трудом втягивают воздух, его пальцы, уже потерявшие чувствительность, мелко подрагивают. Его глаза больше не видят — только потерянно вперяются в потолок; взгляд расфокусирован. Пожалуй, если бы Дьявол и Бог не были так заняты войнами друг с другом, они бы обратили внимание на эту залитую кровью, заляпанную грязью детскую, где воздух спёрт и наполнен сбитым дыханием, мокрыми звуками, чувственными стонами преемника Белиала. И тогда никакое страдание не смогло бы искупить происходящего здесь. Но никому нет дела, а потому Таканори лишь получает вознаграждение за собственные пороки. Он получает блаженство. Ломая свою гордость, свой пластмассовый образ, Юу ублажает его, с увлечённостью мазохиста служит ему. Преступника, доведённого до грани, хватило чуть меньше, чем на минуту. Он замер, только неразборчиво сипя и сжимая зубы, все мышцы его тела задрожали ещё ощутимей. Юу впился в ноги Матсумото сильней, чтобы предотвратить собственное удушье из-за его неконтролируемых телодвижений. Уже через несколько секунд Юу разогнулся и хладнокровно вытер губы тыльной стороной ладони, наблюдая то, что он устроил на этой девственно чистой ткани, ощущая ягодную гниль семени и крови на влажных губах. Грудь преступника часто вздымалась, его собранная у ключиц тонкая трикотажная кофта съехала вниз и измазалась кровью. Казалось, от его израненной вспотевшей кожи исходит почти ощутимый жар, и Юу положил руку на живот убийцы, накрывая грубый шрам. Мышцы пресса дрожали под ладонью. Глаза Таканори блестели, веки были прикрытыми, а зрачки всё ещё мало воспринимали происходящее. Он тяжело выдохнул, но вздрогнул и громко схватил воздуха губами, когда детектив средним пальцем обвёл контур шрама, начиная движение чуть выше, в углублении между рёбер. Его нервные окончания стали на некоторое время чересчур оголёнными. Детектив отнял руку и тотчас же поднялся — в ванной он умыл лицо, натёр руки мылом, затем переодел рубашку и у зеркала зачесал волосы. Юу предпочитал не думать о тёмных отпечатках под глазами и искривленном изгибе губ, которые только что совершали абсолютные непотребства. Словно истязая самого себя, приговаривая к розгам, пыткам, тюрьме — он и не думал почистить зубы. Ах да, зверушка! Широяма вернулся в детскую, и пара обессиленных глаз сейчас же уставилась на него. — Юу, — произнесли почти неслышно сухие губы. Нужда — это так нравилось брюнету в покорных глазах, в тихой просьбе. Поэтому он сдержанно улыбнулся и сделал шаг ближе. Намекая, убийца с трудом пошевелил посиневшими пальцами связанных рук. Этот шарф, который Аяме ни разу не надела, годился только для насилия. На ощупь он чуть шершавый, немного грубый и едва ли соскользнёт, если плотно прилегает к коже. Склонившись над убийцей, измотанным и абсолютно пассивным, Широяма погладил розоватую кожу в том месте, где в неё впивалась ткань, чтобы проверить конструкцию на прочность. Закусив нижнюю губу до белизны, убийца наблюдал за осторожными прикосновениями. Этот взгляд наперебой шептал: «Не отпускай меня, только не отпускай меня…» И Юу не отпустил. Пальцы коснулись подбородка, сжали его собственнически, а губы ласково скользнули к уголку губ убийцы в развязном, но одиночном поцелуе, оставляя на коже влажный след. Таканори капризно и разочарованно простонал, когда лишился всякого тактильного контакта. Голос был таким будоражащим, хриплым, а глаза — чистыми и ненасытными. Но Юу схватил игрушку дочери, упавшую на пол, и направился ко входной двери. Все ступени, все недолгих несколько этажей были преодолены быстро. Детектив не видел перед собой никаких стен. Окровавленная детская игрушка осталась в урне у подъезда, и шины «тойоты» взвизгнули, оставив чёрные отпечатки на асфальте.***
Кусая губы, Аяме сидела на деревянном табурете в прихожей и сжимала телефонную трубку в руках. Происходила какая-то абсолютная сумятица: Эйчи не вернулся, всю ночь не брал трубку, в участке его не оказалось тоже. С перерывом в пятнадцать минут девушка набирала один и тот же номер, но он из разу в раз оказывался недоступным. «Двое суток», — заявили в участке. И даже Кавасаки, этот чопорный старик, отказался войти в положение. Люди не пропадают вот так просто, без следа и на всю ночь, когда выходят за бутылкой шампанского в супермаркет. Какая-то веская причина обязана быть. Конечно, Аяме предпочла бы, чтобы всё это оказалось простым предрассветным кошмаром, заурядным переизбытком негативных образов, скопившихся в подсознании. Если бы только, бодрствуя, возможно было открыть другие веки. Один, второй и третий разы. Пока изображение не выровняется, пока всё не придёт в норму, пока помехи не исчезнут. Но сейчас глазами, на белках которых извивались готовые начать лопаться капилляры, она смотрела на входную дверь, умоляя её открыться. За такое длительное время можно довести себя до полного эмоционального истощения, мысленной бессмыслицы. Она не могла уснуть — только ненадолго закрывала опухшие веки, чтобы утихомирить резь в глазах и попытаться успокоиться. Понемногу комнаты начинали светлеть. Поначалу стали тёмно-синими холодными морскими глубинами, и Аяме представляла, как нырнёт туда, когда эта буря немного успокоится. Сейчас они были голубовато-серыми, точно тонкие лужицы на асфальте; полумрак распространял умиротворение, но умиротворение это предваряло очередной погром — Аяме знала. Когда очертания предметов мебели стали хорошо различимы, а из дверных проёмов на пыльный коридорный пол стала просачиваться бледно-голубая дымка, девушка поднялась с места, закрыла дверь в гостиную и задёрнула плотные гардины в комнате. Именно такая атмосфера искусственно созданного покоя всегда сочилась из кабинета Юу, когда он выходил с рассветом за чашкой крепкого кофе, измученный бессонницей. Как недоношенный ребёнок, помещённый в кувез, где любое незначительное изменение температуры или уровня кислорода ведёт к трагедии. Стоит только немного задеть штору, пустить случайный солнечный луч — и покой потревожен, развеяна иллюзия тишины. Открыв окно, можно услышать, как балагурят дети, как громко спорят две девушки, как гудят автомобильные моторы. Естественность не погубить, не подавить. Но всё, что есть у крошечного стеклянного инкубатора, — неустойчивость, тревога, фикция. Стол заляпан воском догоревших свечей, расползшихся по подсвечнику. Нарезанные фрукты, ягоды в застывшем шоколаде, который только несколько часов назад был жидким и тёплым. Неправильно было устраивать этот вечер так сразу, пытаться забыться в лёгком игристом алкоголе, как девчонка. Необходимо было объясниться с Юу. Не сбегать, а уж тем более не праздновать побег. Но что ещё она могла предпринять, видя то, что происходило? Она просто слишком устала и не была виновна, не желала впутывать свою дочь в эту суматоху. Оправдания не спасали вспухшие мозги от долгого и мучительного ре-анализа поступка. Несколько раз Аяме порывалась взять ещё не разобранные сумки и вернуться, но сейчас же останавливала себя, понимая, что сбегает от одной проблемы к другой — ещё более серьёзной. Как могло это произойти? Почему единственный правильный день после долгого и изматывающего кросса непонимания вылился вот в это? Опустившись на табурет, Аяме запустила руку в несобранные волосы и с долгим выдохом склонилась над собственными коленями. Остался единственный вариант: позвонить домой, попросить Юу повлиять на кого-нибудь из участка. Нельзя ведь просто так сидеть и ждать! Пусть отправят хоть кого-нибудь, прочешут район или что-нибудь… Пусть опросят кассиров ближайшего супермаркета. В любое другое время это не показалось бы проблемой — позвонить Юу, но теперь… звучало как сущее безумие. Должно быть, по отсутствующим вещам он всё прекрасно понял и не стал затевать разговор. На самом деле это было похоже на Юу — на того Юу, которого она знала. Чего ожидать от того, который не был ей знаком, Аяме опасалась и представить. Она вспоминала ту беззаботную новую весну, тот кладезь надежд и чаяний. Лёгкий бриз в тот день пахнул чуть горько. Мостовая была слегка влажной после проморосившего утром дождя, в неровностях каменной кладки образовались прозрачные лужи. Со стороны парка уже доносилось робкое щебетание, вселявшее прохладную лёгкость в блуждающих у озера обывателей. Поближе притянув к себе Юу, с которым они не спеша шагали под руку, шатенка остановилась. — Давай отдохнём немного, — сказала она слабо и обратила улыбающийся взгляд к Юу. — Я начинаю уставать. — Конечно, — кивнул Широяма, приподнимая брови. — Я тебе предлагал отдохнуть сегодня дома, взял выходной. Сегодня ветер, а твой иммунитет сейчас в любой момент готов дать сбой. — Не будь таким занудой, боже, Юу, — рассмеялась девушка. — Я не больна, а счастлива. Хочу снова прогуливаться с тобой здесь. Не считать секунды в палате. Дай мне лучше термос, он в кармане коляски. — Держи. — Обойдя детскую коляску, Юу достал блестящий металлический термос и протянул его в руки жены. Аяме открутила верх, нажала на сердцевину термоса и налила немного испускающего пара чаю в крышку. За чёрной витой оградой плавала группа уток, и, улыбаясь, девушка стала наблюдать за птицами, попутно припоминая, нет ли ничего подходящего, чтобы покормить их. — Ах! Ну вот, — досадно прошептала она, когда разлила чай на пальцы. Крышка термоса выпала из рефлекторно разжавшихся пальцев, расплескав чай по тротуару. — Всё в порядке? Обожглась? — спохватился Юу, касаясь её салатового полупальто. Аяме любовно улыбнулась и, всё ещё держа открытый термос правой рукой, прильнула ближе к мужу, касаясь лбом его плеча. Ну как только он мог быть таким идеальным? Гудки тянулись долго. И на линии снова никого. Создавалось навязчивое ощущение, что все, чёрт возьми, просто взяли и умерли. Но внезапно динамик коротко хрипнул, и настала тишина. Тишина продолжалась пять секунд, десять… — Юу? — произнесла наконец девушка. Ответа не последовало — только едва уловимые фоновые звуки соединения. — Юу, послушай… — начала она, но не могла найти никаких слов, чтобы оправдать себя. — Я знаю, что ты думаешь сейчас. И мы обязательно всё обсудим немного позже, но сейчас… сейчас речь не о тебе и не обо мне, понимаешь? Юу? Не будь ребёнком, ответь мне что-нибудь! Ладно, если не хочешь... Послушай, сейчас нужно оставить всё личное при себе, есть очень серьёзная проблема, и мне нужно, чтобы ты с этим помог. Я опасаюсь, что с Эйчи что-то случилось. Это твой напарник, Юу, вспомни об этом. Я не могу сидеть сложа руки и ничего не предпринимать… Его не было всю ночь, и я… я опасаюсь за его жизнь. Ты же знаешь, что сейчас происходит в городе, Юу! Говорят, что… — Говорят, что Хирург вернулся, — прохрипела трубка, и с ужасом Аяме обнаружила, что не узнаёт голоса в динамике. — Юу?.. — спросила она нерешительно и отняла динамик от уха, на несколько минут взглянув на серый пластмасс, словно трубка была одна виновна в том, что голос на линии ей не знаком. — Кагомэ, кагомэ… Птичка в клетке, когда, когда же ты выйдешь? Аяме онемела и продрогла, стоило ей услышать этот низкий шелестящий голос, произносящий несвязные, излишне абсурдные фразы. Это не могло быть нормальным. Не могло быть реальностью. Повседневный порядок вещей нарушился. — На исходе рассвета цапля и черепаха поскользнулись. Кто стоит у тебя за спиной?****
Странное ощущение овладевало Широямой каждый раз, как он заглядывал в колыбель и видел там человеческое существо, закутанное, как свёрток, в розовые пелёнки. Свёрток этот тихо дышал крошечным носом, и мужчина опасался даже прикоснуться к нему. Не осознавая никакой своей причастности к жизни этого кукольного тельца, Юу опасался, что напрасно закрыл глаза на беременность. Совсем недавно это казалось ему прекрасным дополнением, самой подходящей приправой к блюду их идиллии. Первая его мысль была вполне предсказуемой: «Я не дам этому ребёнку оказаться в детском доме, не позволю ему страдать». Но что он знал об этом ребёнке? Ровным счётом ничего. Кого пытался осчастливить? Не себя ли в первую очередь? Глупым и самонадеянным казалось считать себя подходящим для роли отца, ни на секунду не вспомнив о своей неустойчивости, о тревожных приступах и навязчивых идеях. В то время он думал отнюдь не о ребёнке — Юу думал, как заменить в себе бракованные детали, как стать достойным. Чего, кого — никогда не приходилось уточнять. Наскоро напяливая на себя другую кожу, он налаживал контакт с миром, крича ему из-за стены. Кое-какое эхо даже стало доноситься по ту сторону. И всё же детектив до самого момента, пока ему не позволили увидеть реальный живой организм, нового потенциального члена общества, — никогда до этого он не предполагал, что может стать обузой, каким-нибудь взбалмошным Верленом**, который без задней мысли развалит эту милую ячейку семьи. Слишком уж велико было желание прийти в норму, а потому Юу слушал чужих и радио чаще, чем себя самого. В Аяме он видел твёрдую землю. В одиночестве — зыбкие пески. Но когда Истина вошла в тронный зал дворца, выпуская в коридоры затхлый запах пепла и сырой — плесени, стояла глухая ночь. С лицом луны, чистая, как кристаллы горного льда, она мягко ступила на склизкий пол. Светло-серые глаза её были что мороз. С её коротких платяных кудрей, разбросанных по лбу, искрами сыпались звёзды. Ложь взглянула на неё — и пронзительный крик сорвался с иссохших губ. Ложь ослепла. Три прислужницы, и без того незрячие, ужаснувшись, бросились, как насекомые, в самые тёмные углы, забились под изъеденные молью портьеры. Эдельвейсы распускались поверх грязи там, куда ступала босая нога Истины. В руке правой она держала хрустальный многогранник — его она подносила к лицу всякому, кто хотел посмотреть ей в глаза и остаться зрячим. И тогда образ Истины искажался. В левой же руке она держала руку своей дочери. Имя ей было — Делирия. Делирия любила смеяться и играть в куклы. Если кому-то и удавалось справиться с сиянием Истины — та отпускала руку дочери, и Делирия принималась танцевать с пёстрыми цветными ленточками. Танец этот оказывался таким чарующим, что всё прочее теряло всякий смысл. Когда Истина оказалась у самого трона, когда взошла по ступеням и сквозь опавшие сухие лепестки роз стали прорастать белоснежные цветы, она подняла руку и коснулась помутневших глаз Лжи. После того как две бездны разверзлись снова, Истина нежно посмотрела в самую глубь порока и произнесла: «Любимая, позволь мне сегодня остаться с тобой». Пощёчина разорвала тишину. Женский вскрик, затем — задавленный плач. Юу смотрел сверху вниз и молчал, пока не выждал некоторое время, чтобы затишье вернулось. — Где она? Он метался по немногочисленным комнатам, открывая двери, заглядывая в углы. — Юу, успокойся. Хриплый голос, заплаканные раскрасневшиеся глаза и отпечаток на щеке — вот к чему всё пришло. Стоя спиной к зеркалу, Аяме разбито наблюдала за неистовством мужа. — Где Курихара? — Её здесь нет, — прошептала девушка и опустила голову. — Что значит «нет»? Юу дышал так часто, словно запыхался. На рукаве его чистой рубашки Аяме заметила яркую красную полосу, в происхождении которой сомневаться было сложно. Она попятилась и прижала руки к груди. — Где моя дочь? Отвечай, — сделав шаг ближе, потребовал детектив. Перепуганный взгляд её был так похож на тот, которым она встретила Широяму несколько дней назад, как раз перед тем, как Курихара должна была в первый раз отправиться в школу. Наглотавшись всевозможных таблеток, прописанных психотерапевтом, он вернулся домой с дрожащими руками и ошалелым взглядом и не мог даже скинуть верхней одежды, таким оцепеневшим казался. В зеркале, что за спиной Аяме, Юу увидел своё отражение и едва удержался, чтобы не закрыть глаза. — Её забрал друг Эйчи, — прижимаясь к зеркальной поверхности спиной, пролепетала она, с трудом выдерживая на себе чужой взгляд близкого человека. — Друг? Какой, чёрт тебя дери, друг?! — Он не назвался, но него были высветленные волосы и… Закрыв ладонью глаза, Юу отвернулся и долго выдохнул, чтобы попытаться воздержаться от насилия, которым он оперировал всю прошедшую ночь. Этот «друг» — однозначно именно тот человек, который первым возник в голове детектива. Круг замкнулся. Это уроборос. — Он обещался присмотреть за ней этим вечером, но… — Просто… — покачав головой, выдавил из себя брюнет и сжал руки в кулаки. — Просто помолчи. Этим вечером, пока вы будете трахаться, верно? — усмехнулся он, распахнув глаза внезапно. — Ты отдаёшь свою дочь этим вечером в руки больных психопатов, которые вернут её тебе распотрошённой и в чёрном пакете. Ты хоть знаешь, что… — Что такое ты говоришь, Юу? Ты снова перебрал с дозой? Да глянь только на себя — тебя всего трясёт. Аяме протянула руку, но мужчина отшатнулся. — Нет… Держись от меня подальше, иначе я… — Что происходит, Юу? Я звонила домой, но трубку поднял кто-то чужой и стал нести чушь. Что это за человек? Кого ты пустил в наш дом? Это он доводит тебя до такого состояния? — Это тебя не касается, — выплюнул Широяма и снова отступил на шаг. — После этого ты обвиняешь меня?.. Меня? Я хочу, чтобы моя дочь росла в спокойствии, чтобы у неё был отец, Юу. Я хочу, чтобы у меня был мужчина, а не ходячая неустойчивость. Я боюсь даже посмотреть тебе в глаза. Ты считаешь, что так всё должно быть? — Ведь это ты обещала, что всё будет в порядке, — усмехнулся брюнет дрожащими губами. — Только моих усилий не достаточно, чтобы всё пришло в норму. И я устала, Юу. Слишком устала. Ты не хочешь, чтобы всё было в порядке. К этому я пришла. Изо дня в день ты закрываешься в кабинете, ты не бросил курить, ты превышаешь дозу медикаментов и даже не ложишься со мной в постель. Я нашла у тебя на столе фотографии и… Наверное, я никогда тебя не знала. Наверное, никто тебя не знает.