Warmer — Yes Yes Yes
— Вот ты где, мой милый, — доставая смартфон из кармана брюк окоченевшего тела, прошептал детектив. Стал озираться по сторонам, выискивая между деревьями несуществующие людские очертания. Машину он оставил достаточно далеко отсюда, чтобы при случае не вызвать никаких подозрений. — Ну давай, работай, — обратился он к отсыревшему холодному смартфону, остервенело прижимая палец к крошечной боковой кнопке. — Давай, чёрт тебя дери! Теперь Юу понял, почему убийцы имеют тенденцию возвращаться на места преступления. Убедиться в безоговорочной смерти и… обрести ближнего своего. Теперь, когда Эйчи был мёртв, он представлял собой нечто вроде одного из воплощений Широямы, одной из его аватар. Этот Эйчи, что был ему так близок, больше не был тем Эйчи, которого он встречал в участке. Их обоих связывала короткая история смерти, эта сакральная тайна, не известная никому кроме. Почти интимная. Но Юу нужно было быстро уходить отсюда, а потому на трупную романтику у него не оставалось времени. Он столкнул измазанного в тине мертвеца до конца в воду, предполагая, что тот потеряется в камыше и будет чуть более незаметен. Хотя бы на какое-то время. Смартфон наконец подал признаки жизни, и детектив почти возликовал. Батареи оставалось всего ничего — тонкая красная полоска у правого края. Поэтому Широяма решил не откладывать разговор до машины. А он был уверен, что разговор этот состоится. Пришло сообщение о семидесяти трёх пропущенных, на что брюнет с пренебрежением искривил губы. Последним исходящим вызовом в графе числился неизвестный номер, звонок был совершён в 16:55 прошедшего вечера. Юу не сомневался, что именно этот номер ему как раз таки и нужен. И он моментально нажал на зелёную кнопку. Но многочисленные гудки не дали никакого результата, пришлось оставить голосовое сообщение. Чуть приглушённо, продолжая опасливо глядеть по сторонам, Широяма заговорил. Под подошвами его старых ботинок хлюпала влажная земля болотистой местности. — Ты знаешь, кто я. И я знаю, кто ты. У меня есть твоя сломанная кукла, у тебя — новая и моя. Не смей её и пальцем тронуть, а не то я оторву твоей голову. Свяжись со мной. Ты получишь свою любимую игрушку только тогда, когда я получу свою. Наши жизни — конструкция о сотне деталях, тонкая, запутанная, многоступенчатая. Каждую деталь выплавили, каждый винтик изготовлен по чертежу, кипучий металл принял очертания готовых посудин и форм. А знаешь, Юу, ведь любой разум совершает ошибки — будь то искусственный, будь то человеческий. Будь он даже Высшим Разумом. Случаются производственные казусы, просто случаются, это теория вероятности. В сборочный комплект иногда попадают детали, которых там быть не должно. Их нет в инструкции, их нет в перечне. Ты знаешь, как чувствует себя бракованная ручка комода, Юу, и как ощущает себя лишний шуруп? Куда только тебя ни суют, чтобы прибить, прикрутить, приклеить, сцепить, зажать, но все эти действия в конечном итоге оказываются пустой тратой времени. И ничего здесь не попишешь. Ошибки — тоже часть божественного замысла. В них есть какой-то извращённый смысл, Юу, не думаешь? Я не думаю. Часто — совершенно. Все дети любят сказки, но только я люблю их на самом деле. Эти изувеченные трупы под конфетти из средневековой наивности. Нас всех обманывали, Юу. Всех: тебя, меня, его, её, их, нас, вас. Всех. Можешь звать меня казуистом, но Гензель и Гретель в сладком пряничном домике заживо сжигают человека и остаются довольны проделанной работой. Мне ещё нужно приводить примеры? Чувствуешь: запах жжёного мяса распространяется среди леденцов и кексов? Жир с кровью смешиваются, стекая по поленьям в печи. Пряничные человечки немо улыбаются своими глазированными ртами. Почему всем им нужно опустить занавес как раз в тот момент, когда начинается веселье? Зачем они закрывают увечья, Юу, и зачем я всегда им неосознанно подражаю? Как он выбрался, детектив с трудом мог вообразить. Всё-таки то, чем были связаны его руки, мало предназначено для тех целей, с которыми употребил их Юу. Но факт остаётся фактом: он освободился и успел забить голову Аяме какими-то непотребствами, о содержании которых размышлять было бы неразумно теперь. Теперь детектив уже знал со всей точностью, что нашёл точку абсолютного максимума, и по этой плоскости координат ему катиться только вниз. Он принял это. Настолько, насколько это мог принять человек, почти не смыкавший глаз около двух суток. Иногда он терялся в собственных действиях — забывал, для чего протянул руку, и замирал на полпути, пытаясь переварить потерю цели. По пути обратно Юу едва не примял бампер какой-то синей легковушки. А теперь шум воды в его голове перебивал все мысли — Широяма просто смотрел на кафельную стену, пытаясь понять, сатиновый это, бледно-лиловый или слоновый. Кажется, Аяме называла какой-то странный цвет, когда решила заново облицевать ванную, и тогда Юу подумал, что ему бы не помешал мастер-класс по колористике. Тогда он совершенно не представлял, какой станет его новая ванная комната. Об этом была осведомлена только Аяме, и Юу решил, что ей всё же виднее, пожалуй, в каких тонах здесь всё обустраивать. Юу посмотрел в прозрачно-зеленоватую воду, контур которой почти дошёл до второго сливного отверстия, и потянулся к вентилю. Он закрутил первый. Он закрутил второй. Что-то в его мозгу всё ещё давало указания к действиям, но Широяма с трудом понимал, зачем он их совершает. На белки его глаз словно налипло множество песчинок, и при каждом повороте глазного яблока они царапали веки. Эта острая резь казалась невыносимой. Закрыв оба вентиля, Юу прошёл по коридору в детскую. Там, всё в той же позе, что и пятнадцать минут назад, сидел Таканори. Его локти опирались на бёдра, спина была чуть согнута. В руках он держал раскрытой объёмную книгу «Сказки народов мира», которую Юу купил, когда Курихаре исполнилось четыре. Стоило детективу войти, преступник поднял глаза; из-за позы его волосы почти целиком закрывали их. Вокруг него скомкалось окровавленное постельное бельё, а рядом лежал, контрастируя, зеленовато-коричневый шарф. — Рыцарь, что за красная дыра зияет у вас в груди?* — спросил убийца грудным тоном, чуть улыбаясь бледными губами. Но Широяма попытался не подавать виду, что слышит его голос. Несмотря на улыбку, глаза его были покрасневшими и абсолютно пустыми. — Подойди, — сказал Юу, продолжая стоять чуть поодаль. Преступник медленно захлопнул книгу и положил её на прикроватную тумбу, рядом с лампой. Он разогнулся, сменил позу, но подниматься не стал, продолжая смотреть в лицо детективу. Каждый раз он играл с огнём. — А «пожалуйста»? — спросил он, словно слегка удивлённый. Широяма стиснул зубы. — Пока ещё можешь ходить, ты подойдёшь сюда, — выговорил он отчётливо и едко. — И в третий раз я повторять не стану. С коротким обречённым вздохом Матсумото поднялся с места, после чего сделал несколько ленивых шагов. — Так достаточно? Его улыбка и спутником блеснувшая искра в глазах. — Я устал, — повышая голос, высказывается по этому поводу детектив и поджимает губы. Его агрессия наконец совершила самосожжение. — Ты всегда был таким? — Ты разве не помнишь, — подначивает преступник, продолжая слегка улыбаться острыми уголками губ, — каким я был? — Нет. Приходится ступить вперёд и вытянуть руку, чтобы схватить Таканори за локоть и поволочь в ванную. Тот и не слишком-то упрямится, но и особого энтузиазма по этому поводу не выказывает. А вода уже начинает стынуть. — Снимай ботинки, — говорит Юу. — Раздевайся. — Заманчивое предложение, — сходу опершись поясницей о раковину, тянет убийца, словно размышляя. Детектив едва не швырнул его в эту плиточную тюрьму, и он сейчас же находит себе опору, приспосабливается. Чрезвычайно разумное многоклеточное. — Но ты не думаешь, что мы на недостаточном уровне отношений для этого? Не находя ни единого намёка на сотрудничество в словах и действиях преступника, Юу молча склоняется вниз и берётся за лодыжку, обтянутую джинсом, чтобы снять с него ботинки. С них всё ещё сыплется засохшая грязь, целыми кусками падает на плитку. Когда оба расшнурованных ботинка оказываются отставленными в сторону, детектив разгибается, находя себя вплотную к прижатому к раковине убийце. — А конфетно-букетный? — бормочет он, пока Юу стаскивает с него кофту. — Удавочно-бритвенный, — позволяет себе бесцветно сыронизировать детектив и бросает испачканный кровавыми разводами предмет одежды на пол, в осыпавшуюся грязь. Таканори наигранно и обворожительно смеётся, словно он гость семейного шоу или актёр мыльной оперы, пока Юу дёргает пуговицу на его джинсах. Уголки губ Широямы опущены. — Ты такой забавный, детектив, — произносит преступник ласково и касается чёрных волос своими крепкими изящными пальцами. Волосы проскальзывают у него между фаланг, в то время как Широяма собирает складками джинсы на его голенях и смотрит вертикально в пол. «Не смотри на него, только не смотри на кожу», — повторяет себе Юу мысленно, готовый закрыть глаза. И всё это не из-за того, что его клонит в сон. — Мне уже тридцать годиков, дядя. Можно мне купаться самому? — Прекрати паясничать, — сквозь зубы выдавливает Юу и стискивает пальцами челюсть преступника, приподнимая его голову, чтобы бесцельно посмотреть в его глаза. Из-за того, как близко они стоят, Таканори не может видеть выше подбородка, не поднимая головы. — Если все эти раны не промывать, ты однажды подохнешь от заражения крови. — Нет, — возражает убийца решительно и даже не приводит никаких доводов. Юу касается пальцами резинки его нижнего белья и замирает, колеблясь. — Максимум — гангрена, отрезанная рука или нога. Не о чём беспокоиться, детектив, я в полном порядке. У меня ещё много конечностей. С этими словами он обвивает шею Широямы, касаясь лбом ключицы у расстёгнутого воротничка рубашки. Стойкий запах пота, крови, вишен… Юу задерживает дыхание, вздёргивая подбородок. Последний хлопковый предмет одежды лежит на холодном кафельном полу, на этот раз убийца вышагивает из него самостоятельно. — Знаешь, — начинает он снова, вызывая у детектива вспышку раздражения своей сегодняшней болтливостью. Юу помогает ему ступить в ванную, и он всё ещё держится за шею Широямы руками, чтобы опуститься в воду как можно медленнее. Тёплая вода — и все незажившие раны начинают щипать и ныть. — Знаешь этот рассказ о фанате торсов? — спрашивает убийца чуть охрипше и всхлипывает, когда вода достигает бёдер и сигаретных ожогов выше, затем — свежих ран на талии и рёбрах. Таканори впивается ногтями в шею детектива, жмурясь от боли, и шепчет: — Он отрезал им все конечности, а потом делал им лоботомию. Так получался живой кусок мяса.** До сих пор Юу не решил, стоит ли использовать губку, потому что по отношению к коже Таканори это казалось ему особо извращённой пыткой. Но другого варианта как будто и не оставалось, поэтому он окунул пористый квадрат в воду, затем чуть выжал. Взгляд Матсумото был неопределённым, теряющимся. Раскрыв веки, он смотрел куда-то перед собой, но Юу не видел там ничего особенного. Для начала детектив коснулся одной из скул тыльной стороной кисти влажной руки, следом дотронулся шеи. На шее не было ни единого пореза, и детектив удивился этому (сожалел ли он?). Да, он был бы не прочь отрезать одну из конечностей Таканори. Лучше руку. Сделать его на двадцать пять процентов беспомощней. Взять тугой ремень и затянуть повыше, чтобы перекрыть кровоток. По плечевой сустав — слишком высоко и неудобно, по локтевой — слишком низко. Тогда необходимо будет добраться до лучевой кости и попытаться её расколоть, вбить нож поглубже в трубчатые ткани. Интересно, тогда он отключится или нет? Каков его порог боли? Усиленно думая об этом необоснованном варварстве, Юу обнаружил, что сам в застывшем, бездвижном положении сидит у бортика ванной и держит губку в руке. Глаза преступника внимательно смотрят на него. По подбородок опустившись в тёплую воду, беловатыми всполохами отражающую свет бра, он молча наблюдает, и его волосы, словно щупальца медузы, извиваются над поверхностью. В прихожей зазвонил телефон.***
Oomph! — Zuviel Liebe kann dich töten
Широяма услышал громкий хлопок и открыл глаза. Перед ним распростёрлась сплошная темнота. Полицейский был дезориентирован, и, если бы у изношенной вещицы были чувства, она ощущала бы себя именно так. Несколько дней он был где-то, периодически слышал охрипший голос, который бормотал что-то, обращаясь, может быть, к нему. Юу больше не был уверен, жив ли он и проснётся ли когда-нибудь, если жив. Увидит ли дневной свет. Вопросы, на которые может ответить ребёнок трёх лет, всё чаще мелькали в карте памяти его мозга. 1. Кто я? 2. Где я? 3. Как меня зовут? Последний, которым напрочь заспамило его сознание: «Когда это всё закончится?» Он хотел жить. Хотел коммуницировать, видеть, реагировать. Не считать собственные удары сердца в тишине, не слушать отголоски чужих фраз, возникающих из ниоткуда. Этот обрывочный бред в состоянии полусна. — Здесь так прекрасно. Всегда здесь так красиво, Юу. Широяма ощутил, как мышцы его рук сильно напряглись, причиняя нешуточный дискомфорт. Из-за пребывания в одном неестественном положении такое долгое время все мышцы начали опасно подрагивать, словно струны контрабаса, задетые ногтем. Те, сделанные из органики, по старому «рецепту», из овечьих кишок. На секунду, во время наибольшего напряжения, когда его рванули вверх, полицейский слабо приоткрыл губы, даже неспособный издать какой-либо звук. Его сознание было далеко-далеко отсюда, далеко от этого тела и этой боли. Но всё же физически он продолжал быть человеком, сейчас находился на заднем сидении «кадиллака» и его руки были смотаны за спиной накрепко. Поэтому, когда убийца небрежно дёрнул его за плечо, поднимая в сидячее положение, тугость верёвок дала возможность плечевому суставу чуть двинуться. В этот момент мужчина ощутил такую жгучую боль, тянущую. Ему захотелось перерезать собственные связки и распороть упругие полосатые мышцы, чтобы избавиться от скованности движений. Чтобы немного прекратить боль, приходилось задержать дыхание — расширение грудной клетки тоже способствовало движению. Постепенно из-за сильного желания сохранять спокойствие, замереть и вдыхать совсем немного тело Широямы стало подёргиваться в случайных нервных движениях. Всё это время он словно лежал головой на бетоне, так напряжено было тело. Попытаться расслабиться в таком положении просто невообразимо сложно. Кладя голову на сидение, Юу тотчас же поднимал её на расстояние дюйма, чем причинял новую боль не только шейным мышцам, но и плечам. Со временем тонкий аспид онемения пробрался под лопатки, почти касающиеся друг друга, и стал просачивался между позвонков к пояснице. Юу прижимал подушечки пальцев к ладони: пальцы были холодными. Руки гудели. Постепенно тело стало неметь, но этот рывок снова вывел его из равновесия, вернул в чувствительность. — Только погляди, — торопливый голос прервал его витиеватые, но бессвязные мысли. Повязка спала с лица, и Юу сообразил, что его глаза на самом деле закрыты, когда увидел оранжеватый свет, проникающий сквозь тонкую кожу век. Открыв глаза, мужчина вынужден был тотчас же зажмурить их от боли. Дневного света он не видел уже очень давно. Может быть, несколько дней. Может быть, недель. А может быть, прошло меньше минуты. Солнце растворялось в переливающейся мазутом воде. Перила моста уже коснулись части гаснущего угля, отчего создавалось впечатление, словно солнце под чьим-то строгим надзором постепенно приближается к своей тюремной камере. Солнце убивало множество раз и каждый из них оставалось безнаказанным. И теперь оно, напившееся горячей смерти, удалялось точить ножи и растить своё величие, уступая место меланхоличной луне. Несколько сотен тысяч лет — и красный гигант задушит всё живое, иссушит землю в песок, зальёт голубизну награбленной кровью. Тот, кто был её родителем, станет её убийцей. Опустив взгляд вниз, Широяма увидел, как два вдохновлённых глаза смотрят на него не моргая. Снова он был незаслуженно награждён этим одержимым взглядом. Преступник присел на край сиденья и прижал обе руки к бедру Широямы, продолжая внимательно вглядываться в его лицо, при этом зрачки его чуть двигались изредка, словно подрагивали, примечая детали. Он будто ждал каких-то слов, будто собирался произнести несколько, но долго собирался с мыслями. — Господин полицейский, — обратился он наконец шутливо, на грани шёпота, но Юу некуда было отводить взгляд. Никакие из самых отвратительных преступлений, больных извращений и ночных ужасов не могли напугать его так, как пугал его этот долгий пристальный взгляд. Сфокусировавшись на этих живых подвижных глазах, искрящихся мощью и идеальной любовью, Юу позволял краям поля видимости затемняться, а цвету чужих радужек — становиться ярче и отчётливей. Глаза этого бесстыдно откровенного подонка окунали его душу в плавленую медь, кутали её в свою сетчатую структуру. — Красиво, верно? — спросил он снова и ещё более настойчиво, а затем прибавил, внушительно приподняв брови: — Уверен, тебе знакомо это место. Так ведь? Таканори всегда наблюдал только закаты. А Юу молчал. Ему не был знаком ни единый кубометр этой гнилой воды, и сейчас ни один луч этого бессмертного солнца не наводил на него никакой мысли. — Я уговорил Акиру остаться дома, — усмехнулся убийца, всего на секунду насмешливо отвёл взгляд. — Заставил его, чтобы мы остались вдвоём. Чтобы всё было ближе к правде. Но сперва… я хочу рассказать тебе кое-что, Юу. Ты ведь не будешь против немного поговорить? Потухшее лицо полицейского ясно сказало Матсумото, что в данный момент он не будет против, что бы Таканори ни предложил. Тело Широямы было ослаблено голодом, обезвоживанием, его конечности были обездвижены. Убийца добивался этого намеренно, планировал ввести полицейского в состояние своего рода «озарения», избавить его от жизни телесной и вернуть в тот золотой вечер. В вечер, когда Таканори умер. — Мы ничего не значим. Я расскажу тебе о личностях и сущностях и о том, чем они разнятся. Представь скотобойню, Юу, — на этих словах голос убийцы притих, костяшками пальцев он погладил скулу полицейского, ощущая колючую щетину, и тот из последних сил попытался увернуться. Но преступник только тихо посмеялся. — Выпотрошенные туши, промытые, подвешенные за ноги. Потом их разделывают и фасуют. Отобранный кусок — личность. Но мы-то с тобой цельные животные, Юу, — усмехнулся убийца. — Поэтому мы больше, чем личность. Мы с тобой маскарадное шоу, где под масками только воздух. Мы свободны, и наша сущность — Ничто. Ничто и бесконечность. И я очень надеюсь, что ты вспомнишь это. Поэтому, пока ты отдыхал, у меня в голове возникла прекрасная идея для одноактной камерной пьески. Широяма следил за его фигурой взглядом неосознанно — просто улавливал движения, на грани рефлекса. Открыв багажник, преступник вынул оттуда молодую девушку. Её крашеные в карамель волосы, завитые, кудрями свешивались вниз вместе с запрокинутой головой. Она была без сознания. Смотреть — всё, что было доступно ему. Воздух темнел, линия горизонта становилась багровой. Дальше по руслу, Юу видел, был затон, где мусор прибило к берегу: пластиковые бутылки и выцветшие обёртки, этикетки. Убийца привязал её руки к перилам. Ноги девушки, обутые в туфли на невысоком каблуке, кривились и подгибались. Звонкой пощёчиной преступник окончательно привёл её в чувство. Обернувшись к полицейскому, он улыбнулся, и Юу показалось, словно эта улыбка должна была сказать о чём-то, чего Широяма не знал, но должен был. А потом Таканори поцеловал её, насильно, напористо, попутно доставая из кармана нож; луч заходящего солнца одобрительно погладил лезвие. Сложно было заметить, что происходит дальше: спина Матсумото отгородила это. Однако Юу отлично догадывался, что рана расползается. Вокруг было так недопустимо тихо, для него это было немое кино. Полицейскому представлялось, словно убийца пожирает её заживо, вгрызается в её рот своими резцами и пережёвывает упругое мясо. Но когда рука преступника остановила своё движение, он, с несколько секунд пронаблюдав оседающее на дорожный асфальт тело, бросил окровавленный нож. И только со звоном металла полицейский проснулся, смог услышать слабый плач и неразборчивые возгласы, больше напоминающие молитву. Верёвки были развязаны, и Таканори снова подхватил безвольное тело на руки. Тогда Юу увидел закат во всей своей красе: с пропитавшейся расстёгнутой блузы кровь стекала по рукам преступника, его чуть изогнутые губы были окровавлены тоже, по его подбородку катилась красная капля. Кажется, девушка всё ещё слабо дышала, но Широяма был уверен, что это ненадолго. Лучи солнца играли с её карамельными кудрями, нежно скользили по ним, создавая мягкий перелив. Сделав несколько шагов вперёд, убийца уложил её на дорогу, и тогда волосы рассыпались по нагретому асфальту. Руки её были раскинуты, с подтёками свежей крови на ладонях, губы — раскрыты, быстрыми глотками хватали воздух. Не считая этих звуков, сопровождавшихся каким-то влажным хлюпаньем, она не издавала больше никаких. Оцепеневшие глаза смотрели вверх, в кровоточащее небо, которое скоро должно было потерять свой цвет. Оглохнув от крика тишины, от зверского спокойствия влажного золотистого света, полицейский читал по окровавленным губам убийцы: «Всё только для тебя». Разведя руки в стороны, Матсумото демонстрировал ему то, что сделал. Так быстро он не убивал ещё никогда, в этот раз он как словно имел целью показать полицейскому результат, а не процесс — вбить ему в голову эту инсталляцию. Выбрав панораму, нужный свет и температуру воздуха, безветренный тихий день, он довершил всё вот этим. Истекающим кровью человеком, лежащим посреди дороги. Если бы восприятие Широямой реальности не было так сильно обезображено и притуплено, если бы убийца не выжал из него все соки, абсолютно не измучил его, он бы, может быть, и сказал хоть что-то. Но слов не осталось. Юу смотрел на развёрстые края раны, на дрожащие в нетерпении руки убийцы и его пристальный, ожидающий взгляд — молчал. Всё сейчас было таким искусственным для Широямы, размытым и иллюзорным. Он оказался слишком измождённым, чтобы реагировать. Пульс не ускорялся — замедлялся. Отсутствие всякой реакции, казалось, разочаровало Таканори. Нервная улыбка пропала с его лица. Окончательно потеряв всякий интерес ко всё ещё живой жертве, чего с ним никогда не бывало, он переступил девушку. Подошва его ботинок оставила на дороге несколько неотчётливых кровавых следов, пока он преодолевал расстояние до машины. — Лжец! — крикнул убийца внезапно, сжав руки в кулаки, и, едва только приблизился, схватил Широяму за грудки. — Лжец, — повторил он шёпотом в лицо Юу. Его глаза были влажными, окровавленный рот искажался в смутной гримасе злобы и бессилия. — Ты не можешь забыть, — пробормотал он дрожащим голосом и отчаянно прижался окровавленными губами к иссохшим губам полицейского. Но тот потерял сознание прежде, чем смог ощутить отвращение.***
Blonde Redhead — Hated Because of Great Qualities
Это полотенце принадлежало Аяме. Кофейное, с окантовкой из забавных чёрно-зелёных пальм. Не раз она оборачивалась им, выходя из ванной. Влажный воздух после пах чем-то неуловимо-цветочным. Обычно она выпивала по несколько чашек охлаждённого сладкого какао и, кроме того, никогда не думала устраивать скандалы или жаловаться на тяжёлую жизнь. По какому-то нелепому стечению обстоятельств только это полотенце и висело на крючке в ванной — остальные лежали в корзине с грязным бельём. Детектив снял полотенце с крючка и развернул его, чтобы накинуть на Матсумото. Из-за тёплой воды недавние раны на теле Таканори стали обильнее кровоточить, и Юу знал, что измажет полотенце, если использует его сейчас. Останутся кровавые разводы. На предплечье детектива, у края закатанной рубашки, шариковой ручкой был написан адрес, наполовину стёршийся от воды. Но Юу помнил и без того. Всё это время в его голове звучали только эти несколько слов, которые прокладывали ему путь. Была всё же одна-единственная проблема: Широяма не знал, что станет делать по достижении цели. Человек, стоящий перед ним, никогда не пах цветами. Этот человек раскромсал его существование в субстанцию, не поддающуюся ни одному из определений. Каждый его вдох сопровождался судорогой внутри Широямы, каждый взгляд заставлял задержать дыхание, движение губ — впиться ногтями в ладонь. Конечно, Юу хотел стереть его с лица Земли, но ведь прекрасно осознавал, что не сможет вернуться в прежнюю безмятежность, как бы ни поступал. К этому моменту детектив увидел и понял слишком многое из того, чего видеть и понимать не должен был. Закутанный в полотенце, стискивая его края пальцами, дрожащими от холодного воздуха из открытой двери, Таканори был отображением жалкого несовершенства и сплошным увечьем. В его голове не было ничего, что дало бы Широяме уверенность в шатком «завтра», не было ничего целесообразного, адекватного. Теперь детектив не был уверен, что «завтра» существует. Жизнь для них обернулась наполненной до краёв пустотой. И Юу думал, что не знает, стал бы этот человек пить какао или нет. Думал, что ему, пожалуй, необязательно это знать. На него смотрели зеркала — пусть грязные, но Широяма видел в мутной черноте собственное лицо и не представлял, что делать дальше. — Принесу одежду, — сказал он и остался стоять на месте. Конечно, существовала некая разумная схема действий. Так он действовал со своих шестнадцати лет и по тот самый момент, пока не увидел мерзостную картину в пустом переулке, пока не увидел лицо, открывающее в нём нечто истинное, не поддающееся разумному объяснению. И то, что Широяма долгие годы считал сорной травой, отдало ему свои первые бутоны. Эти «цветы зла» пахли дурманяще, они пахли полной реконструкцией, что заключалась в разрушении. Иметь смысл — для корнеплодов, для еды. Сорняки же не имели никакого смысла. И всё же они цвели. — Поедем на мост, — прошептал убийца и прижался к Юу, чужие мокрые волосы касались подбородка детектива, а он стоял без движения, опустив руки. Но, не найдя мотива в очередной войне, осторожно положил ладонь на махровую спину. Таканори тихо и удовлетворённо выдохнул. — Это ведь Рейта звонил, да? — спросил он. — Ты сказал ему, что я здесь, с тобой? — Я сказал ему, что скоро привезу тебя, — ответил детектив ровно. — О… — Преступник издал поникший смешок и прижался холодными мокрыми губами к шее Широямы. — Но я хочу… — То, чего хочешь ты, — не то, чего хочу я. — Правда? — недоверчиво произнёс Таканори и, чуть отодвинувшись, поднял глаза, чтобы встретиться с детективом взглядами. После заговорил медленно и тихо: — Ты забыл то, чего живые мертвецы никогда не знали. А теперь хочешь отказаться от себя, отказаться от меня? И куда ты пойдёшь? Сдашься властям? Или сам себя закроешь в больнице? Неприятно. И он снова вернулся губами к шее Широямы, словно это место принадлежало ему; снова положил голову на плечо детектива. Это показалось Юу наглостью, он ощутил острое жжение на уровне трахеи, толкающее его на ярость. На яростную нежность. Пальцы рефлекторно сжали полотенце на спине убийцы. — Я заберу свою дочь. Что дальше — неважно, — механически выговорил Юу. Преступник усмехнулся, и Широяма ощутил кожей сопроводивший этот звук горячий резкий выдох. — Дочь, — повторил Таканори как-то бессмысленно, без выражения, будто это слово было обычным набором звук безо всякого значения. — Я бы сказал тебе сам, где она, если бы ты поехал со мной. Хочу попробовать ещё раз. Последний. Вместо того чтобы думать о смысле произнесённого, Юу отсчитывал звуки, с нервной дрожью ожидая, пока они иссякнут. Потому что кожа его шеи уже горела от этих бесполезных слов. — Меня они не интересуют, Юу. Но если ты нарушишь мои правила — я просто убью их, да. Убью их обоих, и ты меня не остановишь. Не спрячешь их, понимаешь? Глаза Таканори всё ещё были широко распахнуты, но он, сосредоточенный на мыслях и ощущениях, всё ещё ничего не видел. Равно как и Широяма, за сегодня изучивший все швы между прямоугольниками кафельных плиток. — Я не доверяю тебе, — совершенно искренне признался детектив. Не доверяя чёртовому Матсумото, он продолжал прижимать его к себе, и из-за мокрого полотенца его рубашка постепенно становилась влажной. Во всей квартире можно было слышать только спокойное тиканье часов — универсального ориентира, — когда они оба замолкали. Изображение в недавно ещё запотевшем зеркале стало проясняться. Это было ужасно — то, что оно отражало. Конденсат расчерчивал отражение сверху вниз мокрыми полосами, разрезая. — Я тоже, — после долгой паузы произнёс Таканори. Зеркало продолжало свой сплин, и капли продолжали разделять отражение на части. Широяма недоумевающе нахмурился. — Что? — Тоже не доверяю себе.