Диссонанс

      Как послание кладут в бутылку и бросают в воду. Только в этот раз роль бутылки сыграло разлагающееся тело. Сначала детектив смотрел мимо — на листки, разбросанные по столу. Они, верно, должны что-то значить. Должны были, наверное. Широяма понимал едва ли, что значимо для него сейчас, в этот самый момент, — значима ли жизнь. Собственная или, возможно, чья-то. Он растягивал своё удовольствие неведенья.       На дне. Здесь ничто не имеет ни значимости, ни смысла. Снующие люди, что пьют кофе и пахнут никотином; горький аромат пыли из архива и маленькая бумажка в руках, пережившая своё забавное путешествие. Юу терялся в потоке мыслей, как и не раз до этого. Но это было так давно — всё это, такое далёкое и смутное, в прошлом. Всё это обретало былые краски. Реставрация прошлого: подклеить, подкрасить, прибить — и готово.       — Это мой тебе подарок*, — прошептал мужчина неслышно, медленно скользя взглядом по смятой белой полоске. Его губы плавно и слабо размыкались, словно нехотя, а глаза жадно глотали густые терпкие чернила, обращённые в слова — такие же вязкие и сводящие скулы своим умопомрачительным вкусом. Огромные печатные буквы латиницы сверкали на этой белизне, как сверкали его открытые раны в ту ночь. Злоба, страх и новые приступы головокружения. Детектив думал о том, как ударит его, снова, и его сердце стучало неумолимо, вынуждая сжимать зубы. От кончика языка и до самой трахеи — это болезненное желание пожирало его изнутри, как опарыши беспощадно пожирают плоть, зародившиеся по неосторожности их носителя. Мерзопакостные черви — червивое чувство овладевало им без остатка. Оно жрало его разум.       «Эй, детектив, мы здесь обнаружили интересную вещицу. Вынули прямо из глотки, — возвестил парниша со своей продолговатой змеёй-осьминогом на руке и сунул ему эту записку, заключённую в стекло колбы, прямо в руки. — Всё очищено», — засмеялся он, наблюдая сконфуженность мужчины.       Это должно быть интересно.       Здесь что-то необычное.       Неординарное.       Только гляньте.       О нет, глядеть на это Широяме не нужно было — всё стало в секунду таким чётким. Отчётливые контуры ситуации. Толстые линии в детской раскраске, которую нужно заполнять цветом. Определённо, это что-то очень неординарное. Это для него. Для него — ни для кого больше. Только эта заметка заставила его давиться сладостью этих горьких чернил. Если заполнить белое пространство внутри этой ситуации, то лучше бы красной гуашью. Сверкающий красный. Как маковое поле, утопающее в горизонте под сияние заката. Пугающий красный. Тот, что своей насыщенностью подавляет любой другой цвет. Красный, который не боится быть таким сумасшедшим ярко-красным. Это значит дерзкий красный. Красный цвет кровоточит перманентно, именно поэтому он так привлекателен.       — Эй, детектив, это вещдок типа. Давайте-ка обратно.       Руки Юу дрожали на весу, пока он прочитывал буквы раз за разом.       — И что, — усмехнулся детектив криво, всё ещё глядя в кусок бумаги и даже не смея моргнуть, — вычислите его по шрифту? Verdana одиннадцать или Times New Roman двенадцатый?       Не глядя в лицо собеседника, детектив ткнул ему в руки послание и почти помчался прочь из офиса. Он оказался в туалете — коридор пролетел перед глазами, как будто несуществующий. Словно где-то неподалёку от его рабочего места появился пространственный портал. Юу склонился над раковиной, выкручивая холодную воду до упора, и та хлестала по керамическим изгибам, разбрызгиваясь по бело-бирюзовому кафелю стен и полу цвета изумруда. Этого не было достаточно. Выколоть бы себе глаза, и тогда со всем покончено. Но теперь в этом слишком мало смысла.       Привязанность к воде стала своего рода компульсией. Ненадолго становилось лучше, когда удавалось внушить, что это действительно помогает «простирнуть» мысли. Он мог простоять, согнувшись над раковиной, несколько десятков минут, пока лицо не принималось болеть от холода. И тогда в дело вступал факультативный очиститель — полотенце. Становилось полегче на насколько минут, действительно полегче. Но если вода — его компульсия, тогда что же прячется под словом «обсессия»?       К сожалению, в общественном туалете не было полотенец.       Прозрачные капли падали в сток, срываясь с его носа и губ, пока детектив упирался ладонями в края раковины. Он знал теперь, что прозрачность иллюзорна. В любой прозрачной капле этой воды есть доля ржавчины и обеззараживающих веществ. Идеально очищенной воды не бывает: здесь не помощник ни фильтр, ни чайник. Подземные воды — тут тоже мимо. Вода, избавленная от любых примесей, называется «мёртвой». Чистая вода — мёртвая вода.       Зараза имеет право на существование — все эти таинственные палочки, которые никогда не покажутся тебе на глаза, но из-за них ты рвёшь и глотаешь таблетки. Они расшатывают твоё спокойствие, но избавиться от них ты не сможешь никогда. Они вездесущи и бессмертны. Работа заразы всегда легче, чем того, кто пытается от неё отгородиться. Шигелла, кампилобактер, иерсиния, сальмонелла, аденовирусы, энтеровирусы и, конечно же, вирусы гепатита. Дизентерийная амёба. Гвинейский червь. Прекратишь борьбу — погибнешь. Они нападают — ты защищаешься, и никогда не иначе.       Юу провёл рукой по влажному лицу, сбрасывая оставшиеся капли, и, зажмурившись, выдохнул резко. Почему-то в этот раз борьба получалось такой досадно неравной. Его пальцы продолжали дрожать, до боли сжимающие скользкую раковину. Сегодня он ощущал грязь даже в воздухе. Вода не бывает чистой, пока не погибнет, и ему не доведётся узнать, что такое «вдохнуть полными лёгкими». Всё, что ему остаётся теперь, — кашлять до боли в грудине при каждом новом вдохе. Юу был осведомлён уже давно, что ему больше не стать чистым, потому что процесс необратим. Чтобы стать чистым, ему необходимо умереть, как и тем молекулам воды. Всё здесь справедливо и логично.       Ноги не слушались его, когда он брёл в кабинку, закрывая за собой дверцу на защёлку. Сделав это, он глядел в противоположную стену с несколько минут. Мир тонул и затемнялся. Именно в такие моменты он хотел проснуться. Сделать хоть что-нибудь, ради всего святого, чтобы всё пошло на поправку. Но это абсолютно невозможно, ирреально, поэтому детектив просто молча исследовал почерневшие за годы швы шпаклёвки между бирюзовыми плитками. Ещё говорят, что оттенки зелёного успокаивают. Поглядел бы Юу на этих психологов теперь, ведь его не успокоил бы даже самый зелёный зелёный. Красный — вот что требовало его подсознание. Бордовый. И он не хотел успокаиваться.       Он знал, что пожалеет об этом. Знал, что здесь нет никого, но всё же не мог унять свою нервозность.       Что, если…       Если бы здесь, в этом закрытом пространстве, куда едва помещается он сам, оказался бы кто-то ещё. Что, если бы этот «кто-то» умел разговаривать так, что его голос вызывал бы асфиксию. Что, если бы он мог улыбаться так, что это заставляло бы глотать звуки от волнения. И что, если бы этот человек позволял себя использовать.       Как ненужную вещицу. Не церемонясь. Без слов.       Швырять, перекрывать дыхание, избивать и толкать. Давить и растаптывать, но всегда оказываться самым униженным. Унижаться собственной властью, опускаясь до уровня ничуть не высшего, чем его уровень.       Молния вжикнула, вводя самого детектива в замешательство. Это повторялось раз за разом, и на протяжении всех этих лет ни на грамм не угасло, как бы Юу ни пытался забыть об этом. Никто не знал, но знал он сам. И так было в несколько раз хуже. Он пытался убедить себя, отшучивался перед самим собой и оправдывал сам себя. Но только сейчас он мог признать, что зараза в его крови не может быть убита.       Реконструируя воспоминания, восстанавливая образ, он делал это всякий раз, когда становилось больше невмоготу держаться. Чтобы коснуться себя, представлять обнажённое тело не казалось необходимым. Широяма собирал голос из колебаний воздуха и глаза — из осколков. Грубые шрамы переплетались с тонкой кожей усеянных ранками потрескавшихся губ. И когда эти губы открывались, чтобы прошептать: «Это мой тебе подарок», — тело брюнета уже готово было биться в конвульсиях. Так просто.       Он ненавидел себя.

***

      …Вчера вечером в собственном доме была обнаружена мёртвая студентка Аома Гаукин. Тело истерзанной дочери нашли прибывшие из отпуска во Флоренции родители. Грудная и брюшная клетка оказались вскрытыми, по словам экспертов, чем-то предельно острым. На руках имеются продольные раны, сделанные, по предположению, тем же орудием. Девятнадцатилетняя Маки погибла от потери крови, заключается медиками. «Люди не могут совершить подобного», — комментирует ситуацию отец девушки. Родителям Маки оказывается психологическая помощь…       …Полиция крайне озабочена последними событиями в столице. Глава полиции Токийского столичного округа, М. В.-сан, уверяет, что «очень скоро эти люди заплатят за содеянное ценой своей жизни». Патрулирование на ближайшее время станет более усиленным, добавляет он. По случаю этого, а также предыдущих случаев убийств ведётся активное расследование…       …Убедительно просим вас быть осторожными и запирать дома и квартиры на ночь. Не доверяйте незнакомцам…       Вспышка. Мужчина швырнул пульт на пол и принялся бросаться из одного угла комнаты в другой, подобно загнанному животному. Он в клетке, свинцовые прутья которой отливал собственноручно.       В любом выпуске новостей звучало только одно. Чёрные гадюки ужаса заползли в каждый дом, и лишь он метался из стороны в сторону, зная, что не пострадает. Его конечности останутся на месте, а на коже не будет ни единой царапины. Тем не менее, он уже ранен. Так глубоко, смертельно, — в самое сердце.       Лучше бы ему перерезали горло. Лучше бы пуля пронзила его череп насквозь.       Никто из этих невежд, этих зевак, и даже механический диктор — никто из них не знает и никогда не узнает, как всё было на самом деле. Разве кто-то из этих людей — может быть, глава полиции? — знает, какие сказочные оттенки приобретает ободок глаз того, кто «заплатит за содеянное ценой своей жизни», когда его плечи сводит судорога, а голос слабеет, отчётливо обрисовывая слабость и нужду. Никто из них ни черта не знает, чтобы говорить о чём-нибудь.       Жестокие руки, одним своим видом вселяющие ужас, могут судорожно впиваться в его шею, находя в этом последнюю опору. И губы, исторгающие такие кошмарные слова, могут шептать несвязно и дрожать. Но им никогда не узнать этого. Не понять.       Прошло несколько дней, прежде чем труп был обнаружен, и всё это время Широяма не выходил из дому. Наверное, кто-то звонил ему, но он не слышал. Или не хотел слышать. И каков был шанс напороться на тот самый голос, приняв один из вызовов? Точно и не сказать. Однако он определённо был, и этого оказалось достаточно, чтобы игнорировать любые звонки. Полицейский не мог даже взглянуть на дисплей.       Он не успевал принимать во внимание дни, сменяющие друг друга, и потерялся во времени. Впервые в жизни он почувствовал этот леденящий ужас тайны, заключённой в нём так глубоко, — одной из тех, которые разрастаются, подобно опухоли, с каждым днём. Хотел бы он рассказать обо всём хоть кому-то. Но что же? Как объяснить то, что преступник всё ещё на свободе? Выходит, он здесь сообщник — немой и бездействующий, однако именно так. Её кровь и на его языке тоже — он пробовал его с тех рук, которые резали безжалостно, кромсали и били, метко, стремительно.       Прошёл месяц? Или год? Та симпатичная девушка с пучком каштановых волос сказала, что сегодня двадцать пятое августа, а значит, прошло всего десять дней. Когда полицейский стал осознавать реальность, первое, что он увидел, — капельница с физраствором. Стук каблуков по плитке. Колющая белизна.       «У вас сильное обезвоживание», — заключили они.       «В чём дело?» — поражалась мать, сидящая на раскладном стуле у кровати. Она держала его руку и смотрела в опустевшие глаза, примечая, что взгляд сына не фокусируется ни на чём надолго. Юу помнил её полное испуга лицо, когда открыл дверь, и больше ничего. Он молчал — молчала и она. А когда Широяма стал приходить в себя, то не сказал ни слова о случившемся, будто всё это было каким-то громоздким Титаником, затонувшим раз и навсегда под толщей других воспоминаний. Даже отец, получив лишь молчание, пребывал в смешанных чувствах — он не мог найти способа вытянуть из сына эту информацию. Мать Юу настойчиво останавливала его, стоило мужчине начать переходить рамки воспитания, и в этот раз он действительно слушал её, теряясь в догадках. Юу, которого они знали, их безупречный сын, — он никогда не вёл себя так.       Тогда всё вернулось на круги своя. Ненадолго. После же это самое «всё» разлетелось на мелкие куски, что не склеить обратно. Края осколков раскрошились, и трещины зияли ярко. Огромные, кривые. Уродливые трещины.       Забывшись, решив прополоскать свою голову отбеливателем и вымыть оттуда кровь, её насыщенный цвет, Широяма даже и предположить не мог, что всё произойдёт именно так. Что, просто выйдя в ближайший супермаркет, он поймёт: его жизнь теперь не только зияет трещинами, но и распадается раз за разом. Разве кто-нибудь мог бы предсказать, что, выбирая газировку в супермаркете, можно прийти к такому выводу?       Юу протянул руку, чтобы обхватить бутылку прозрачного напитка, но другая рука внезапно накрыла его пальцы. Случайно — так он думал.       — Извините, — сказал он бегло, и его рука выскользнула.       Он бросил смазанный взгляд в сторону незнакомца. В сторону незнакомца. Незнакомца?       И узнал его по глазам. Они резанули по полицейскому, едва только их взгляды встретились.       — Ничего, — сказал «незнакомец» в свой чёрный шарф, натянутый на нос, и зрачки его прилипли к лицу Широямы, как магниты. Оба знали, что здесь происходит, но полицейский, несмотря ни на что, ринулся прочь, обогнув «незнакомца». Пытаясь потеряться среди рядов с морепродуктами и чипсами, мясными изделиями и сыром, Юу знал, что преступник не пойдёт следом и не станет делать что-то противозаконное или странное у всех на глазах. Также он знал, что сегодняшняя ночь обернётся в кровавый кошмар — предвкушал это с трепетом ужаса. Если этот человек здесь — это не может быть случайностью. Таких случайностей не бывает. Снаружи уже ожидают.       Задержавшись больше обычного среди стеллажей, уставленных продуктами, Юу шагнул наружу, пересиливая самого себя. Очевидно, что намерение купить продуктов теперь отошло на задний план, и вышел он с пустыми руками. То, что сейчас имело значение, — это пути отхода. В любом лице он опасался узнать знакомые черты, обладающие деструктивной силой.       Проводить долгое время в поисках не пришлось: полицейский заметил тёмную фигуру у старенького чёрного Кадиллака. Он стоял к брюнету лицом, всего в десятке метров, и теперь на нём были солнечные очки. Тем не менее, Юу был почти точно уверен: глаза под тёмными стёклами смотрят именно сюда — неотрывно. Широяма пытался проанализировать происходящее, стоя в оцепенении. Только вот получалось у него не так уж искусно. Этого не должно было случиться ни при каких обстоятельствах. Ситуация не могла быть реальной. Может быть, он начинает заболевать? Чем-нибудь таким, что не выявить самостоятельно, когда разум бесповоротно затуманен.       Юу сделал шаг или два, прикидывая, как бы обойти засаду. Хотя эта идея и казалась абсурдной. Ещё более абсурдной она показалась, когда рука, утопающая в длинном рукаве лёгкого и просторного свитера, потянулась к дужке очков и сняла их плавным движением. Всего в нескольких метрах друг от друга. И Широяма был поражён мыслью о том, что человек, совершивший так много отвратительного, может стоять здесь, вдыхая воздух, что наполнен безнаказанностью, анархией. Интересно, он покупает продукты в супермаркете так же, как и остальные люди? Он, в самом деле, человек? Под оболочкой из костей и плоти обязано быть что-то большее — что-то, что дёргает за нити, вынуждая его губы улыбаться так, как этого не могут делать другие люди, и говорить то, чего другие люди никогда не подумают произнести.       Шаг — один, второй, третий. Юу с ужасом осознавал, что его не останавливает ничего. В воскресенье он не служитель закона, а вне места преступления убийца и не убийца вовсе. Роли, что прикреплены к их коже острыми английскими булавками, могут быть проигнорированы в этой ситуации, и за этим ничего не последует. Социальные роли скрывают людей тщательно. В банке они клиенты, в магазине — покупатели, дома — мать, муж, жена, сын… Настоящих людей больше не существует. Перед ним — убийца. В нём — желание убивать.       Надеясь на благоразумие поступков безумца — смешно, — Юу шагал мимо него, игнорируя взгляд, выцарапывающий в нём желание обернуться. Оставив его позади, полицейский, однако, не успокоился — неизвестность била по нему ещё сильнее. И он отнюдь не думал, что всё будет так просто спущено ему с рук. Будучи единственным свидетелем, он подписал себе смертный приговор, и нужно лишь время, чтобы привести его в исполнение. Эти руки. Если они коснутся его ещё раз, он пожелает умереть раньше, чем лишится контроля над собой.       Визг шин походил на его собственный вопль, когда машина, проехав всего ничего, преградила ему дорогу. Автомобиль чудом не задел один из припаркованных. Юу не видел водителя, ведь стёкла авто были затемнены так же, как стёкла очков преступника. Преграда казалась самым ужасным событием сегодняшнего дня, до тех пор пока полицейский не услышал шаги позади и не понял, что в машине не тот, о ком он думал.       Ладонь мягко легла на его лопатку — Юу закрыл глаза, ощущая, как жидкий холод растекается по его венам. Без единого слова они шагнули к автомобилю. Ласка и невесомость касаний убийцы причиняли ему невыносимую боль. Он был пленён без пут. Захвачен в пленники безо всякой угрозы. И дверь Кадиллака открылась — глаза убийцы вынудили его сделать это. Сесть в салон.       Было ли это глобальнейшей ошибкой или новой жизнью, Юу не смог бы сказать. Но спёртый воздух с привкусом вишен, оседающим на слизистой, раздражая её, сказал Широяме ясно, что сегодня он задохнётся и погибнет. Этим воздухом дышать невозможно. Рядом с ним дышать невозможно. Невозможно мыслить связно и говорить разборчиво. Дверь хлопнула, и оглушительный удар сердца спародировал этот звук внутри полицейского. Находясь здесь, он был шокирован так, как ещё никогда в жизни. Не мог найти ни одной причины или аргумента, оправдания.

Ради этой песни не жаль даже прервать повествование. In This Moment — Sexual Hallucination

      Машина двинулась. Юу видел светлую голову на сидении водителя и впивался в неё взглядом за неимением иных ориентиров. Больше всего он не хотел глядеть налево, где, он знал, находится тот, кто виновен во всём… Просто во всём. Он, мать его, виновен во всех пороках — сам он есть один сплошной порок и должен быть мёртв.       Юу почувствовал бедром тепло другого человека. Надежда на разъяснение причин, на что-либо, в какой-то степени подчинённое логике, оставляла его голову. Заменой этому была невыносимая жара.       — Не хотите взглянуть на меня? Господин полиц…       Надменный голос его оборвался, когда Широяма пронзил его неожиданно раздражённым взглядом. Выстроив такую хрупкую защиту, полицейский надеялся, что сможет отгородиться ею.       В полутьме салона всё казалось таким личным. Выражение лица, которым одарил его преступник, было личным также. Здесь у них был общий воздух, и его не так уж много на весь салон, говоря начистоту.       — Замечательно, — членораздельно прошептали губы убийцы, сейчас такие бледные и оттого покрытые маленькими трещинками, сквозь которые проступала уже запёкшаяся кровь. Юу мог заметить это даже при таком освещении. — Прекрасно, — улыбнулся он. Вероятно, губы его чудовищно болели от таких широких улыбок. Во всяком случае, не было похоже, что это его заботит каким-то образом.       Молча полицейский сканировал лицо, теперь полностью открытое его взору. Он не понимал, зачем находится здесь, но чувствовал ужасный голод. Верно — он собирался купить продуктов и пообедать. А теперь ничего не остаётся, кроме имеющегося здесь.       — Мне бы хотелось, — сказал преступник, не повышая голоса. Он медленно облизнул сухие губы и осторожно продолжил: — Мне бы хотелось кое о чём… Думаю, это заинтересует вас, господин полицейский.       Он придвинулся ещё ближе и оказался вплотную прижатым к Широяме, который, в свою очередь, упирался локтем в дверцу, не найдя выхода из этого капкана. Кажется, ещё несколько минут назад в его голове было что-то о благоразумии…       — Это… — Убийца театрально задумался, опуская глаза. — Это очень важно, — выдохнул он, а затем почти рассмеялся.       — Чего ты хочешь? — зашипел Юу, чувствуя себя обычным подопытным кроликом в этом эксперименте. — Оставь меня в покое!       — Как же так, — вымолвил преступник. — Разве нам не нужно познакомиться? У нас так много общего.       Широяма вспыхнул яростью от возмущения.       Более всего его возмущала мысль, что не он один был истерзан этим голосом. И если так, он убьёт всех остальных самолично.       — Ох, в чём дело? — улыбнулся преступник знающими глазами и потянул за край шарфа, медленно стаскивая вискозу с шеи. Этот атрибут как таковой показался Широяме лишним в душную погоду. За окном темнело, но так, как это бывает при недолговременном дожде, поэтому воздух стал сгущаться ещё несколько часов назад. Скоро первые капли ударятся о стекло.       Под широким V-образным вырезом свитера кожа была безжалостно изрубцована. Полицейский готов был закрыть глаза. Ткань легким касанием приземлилась на его пальцы, теперь лежащие не кожаном сиденье. Скользкое и неясное сочувствие просыпалось в нём, шокировало его.       — Так вот он какой, — произнесли потрескавшиеся губы, тягучими звуками касаясь слуха Широямы. — Идеальный сын.       Подушечки пальцев проложили путь от плеча до живота, при этом задевая колючие замки на кожаной куртке полицейского, и убийца рухнул на его колени, посмеиваясь легкомысленно. Будто и не было никаких новостей, где бьют тревогу. Они разыскивают этого ужасного урода общества. И вот он — лежит на коленях служителя расплывчатого закона и улыбается, изрезая своим страшно прекрасным взглядом пустоту. Его глаза необычайны в своей потерянности.       — О чём это я… — прошептал он и сглотнул, запинаясь. Юу не желал больше смотреть, нет. Пусть кто-нибудь откроет окно — здесь становится невыносимо находиться. То, чего он так отчаянно не хотел обнаружить, — капля человеческого во взгляде нечеловека. Это та капля сладкого ароматизатора, который льют в средство от кашля, чтобы сделать его приятным на вкус. И даже если жидкость такая мерзкая, ты выпьешь её только ради того, чтобы распробовать именно этот привкус. Горечь покажется чарующей.       — Черновик можно исчёркать вдоль и поперёк. — Коснувшись руки Широямы, он поднёс его пальцы к чётко различаемым полоскам шрамов на груди, позволив полицейскому прочувствовать, какое бесчисленное множество они собой составляют. — Зачеркнуть, — невнятно произнёс убийца, однако Широяма слабо различал его бормотание. — Так нужно сделать.       Сердце внутри мужчины трепетало лишь из-за звука — отнюдь не по причине содержания фраз. Волосы преступника разбросались по ткани его брюк, и Широяма видел плавные их узоры на собственных ногах, пока его пальцы с нажимом гладили изуродованную кожу, управляемые рукой другого.       — Говори со мной.       Фраза эта заставила Юу задержать дыхание. Ведь он не мог вымолвить и звука. Его руки и глаза, а также его сердце подчинялось желаньям мрази, но не разум. Послушавшись своих желаний, он смог бы вступить в диалог не только зрительный, но и вербальный. Грубостью полицейский пытался оправдать свои собственные пороки.       — Хорошо. — С аномальным пониманием убийца прикрыл глаза. Прижав запястья друг к другу, он вытянул руки и поглядел на немого собеседника требовательно. — Так будет легче. Тебе. Мне.       Юу не мог даже представить, как в этот момент выглядит его лицо. Стресс, вероятно, превратил его в недвижное изваяние. Он отчаянно боролся с собой, чтобы не позволить желаниям убийцы стать его желаниями. Сжимая в руках шарф, он знал прекрасно, в чём нуждается преступник в эту секунду, но, взглянув в зеркало заднего вида, Широяма с ужасом обнаружил чужие глаза, что исчезли сейчас же, как только встретились с его собственными.       — Не беспокойся об этом, — прошептал преступник, вновь перетягивая внимание полицейского к себе. — Мне нужно потуже. Сейчас, — шептал он сбивчиво. — Давай, — зарычал он, наконец обнажая свою нетерпеливость.       Пальцы Широямы дрогнули из-за этого звука. И, глядя в сторону, он поднял шарф с сиденья.       Больше он не верил в эту реальность. Реальностей — множество. Ведь и такая установка смогла обосноваться в догмах религии**.       — Да. Да-да-да, — задыхаясь от восторга, шептали израненные губы, пока Юу затягивал шарф до упора. — Да, — скулил он, ёрзая по коленам Широямы, и тот с трудом мог завершить всё узлами. Раздражённый подобной несдержанностью, полицейский пригвоздил руки к дверце резким рывком. Даже не позволив ему прийти в себя, преступник приоткрыл губы и выдохнул отчаянно:       — Сделай мне больно.

***

      — Знаешь-ка что, Широяма…       Мужчина пригладил свою прочно запененную проседь, и оглядел какие-то документы у себя в руках. Эти бумаги наверняка никакого отношения к делу не имеют, потому как были у него в руках ещё в тот момент, когда Широяма вошёл в кабинет       — Если хочешь взять это дело, то придётся отбить его у Косаки. Он уже проявил инициативу, пойми правильно. Я знаю, что Сатонака-сан был коллегой, другом…       Смешно. Не находись Юу сейчас в кабинете своего начальника, он бы прыснул смехом. Другом? Что ж, может быть, какая-то часть его и была другом.       Например, одна тысячная.       Да, хоть Сатонака и был отчасти маразматиком, но человеком он казался недурным. Даже чем-то напоминал его отца в более молодые годы. В тот момент, когда они встретились. Только друг — это слишком. Другу положено рассказывать о себе, о других, и, говоря проще, с другом положено быть открытым. Если хорошенько поразмыслить, весь мир с недавнего времени стал ему врагом, потому что в этом мире та информация, которая хранится на жёстком диске его памяти, считается греховной. И узнай этот седой безразличный чёрт, в чём заключается его истинная цель, — залитые пенкой волосы встали бы дыбом на его старческой голове.       — Широяма.       Детектив метнулся взглядом к столу начальника, словно по команде. И понял, что губы его растянуты улыбкой.       — Всё с тобой в порядке? — подозрительно сощурившись, мужчина наконец изволил отложить свои бумаги в сторону. И, слава всем богам, запыленные глаза его отразили хоть что-то, помимо смертельной скуки. Большим усилием воли удалось брюнету стереть улыбку со своего лица и, посерьёзнев и нахмурившись, ответить:       — Да, я всё понял.       — Выходной не нужен? — не отступал старший мужчина, вперившись взглядом в Широяму. Его руки, что лежали на столешнице, сцепленные в замок, чуть заметно дрожали — возраст. Так же принималось дрожать и нижнее веко Юу, когда он видел этот взгляд и слышал такие наигранно понимающие фразы. Словно он, этот пожилой недоумок, знает что-то о нём или том, в чём проблема. Будто это он испытал всё это вместо Широямы. Его хождение по мукам***.       Всем им так необходимо показать своё сочувствие, своё сопереживание и скорбь. Зубы детектива почти скрежетали от злобы, так сильно он хотел прошить иссохшие губы леской, чтобы навсегда… Он заткнул свою пасть навсегда.       — Нет-нет, всё в порядке, Кавасаки-сан, — улыбнулся Широяма. Вернее сказать, оскалился. Именно это выходит, когда напрягаешь свои губы в улыбке, которой и в мыслях не было.       И будто этот идиот мог заметить здесь что-то неладное. Только опустил глаза, возвращаясь к своим белоснежным бумажкам; это сигнал, что нужно убираться. Продолжая искусно мучить мышцы лица, Юу удалился. В офисах его уже поджидала новая напасть: Тай, секретарша, подлетела к нему, сверкая янтарём на своём пышном бюсте.       — Широяма-сан, фух… — выдохнула она и скинула взмокшую чёлку со лба. — Вас к телефону. По делу. Очень срочно, — подмигнула она, а затем обогнула его и проскользнула в кабинет начальника, при этом рьяно прижимая к себе стопку разноцветных папок.       Юу понял всё быстро. Он подошёл к стационару в холле, у рабочего места Тай, и поднёс трубку к уху.       — Да.       — Ну наконец-то, — вздохнул женский голос. — Юу, сегодня буду поздно. Курихара на тебе.       — Дай-ка догадаюсь. — Голос детектива смягчился до неузнаваемости. — Это снова она заставила тебя сверхурочно метаться?       — Юу, — понизила голос Аяме, — сейчас не время. Курихару нужно забрать через час — это крайнее. Я буду поздно. Не корми её полуфабрикатами.       — Это когда я так делал? — рассмеялся Юу, но тут же стих, едва заметил внимательный взгляд одного из коллег. За использование этого телефона не по назначению можно было бы здорово получить, если бы Кавасаки хоть иногда выходил из своего заточения.       — Не делал — и не делай, — усмехнулась девушка. — Как с работой? Что по делу?       — Сейчас нет времени. — Юу бросил взгляд на возвращающуюся Тай, которая, он знал, хоть и терпима к подобному, но в целях собственной безопасности прервёт их разговор. Данный максимум уже израсходован.       — Слушай, есть одна мысль, — пробормотал Широяма бегло, улыбаясь в трубку. — В это воскресенье сходим куда-нибудь.       — С чего это вдруг, — следом рассмеялась она. Пожалуй, такого Юу не предлагал ей уже очень давно.       — Нужны причины? — почти прошептал Юу, чувствуя приближение Тай.       — Ну всё, голубки, — громогласно объявила китаянка, махая рукой так, словно Широяма был назойливым насекомым. — Заканчивайте своё воркование. Мне нужно, чтобы линия была свободна.       Женщина усадила своё объёмное тело в скрипнувшее кресло и с задором взглянула на Юу, что почти перешёл на шёпот. Конечно, это казалось ей забавным.       — Всё-всё. Время, — повысив голос, согласился Юу. Аяме смеялась на линии, и всё вмиг преобразилось.       — Через час, — напомнила она, превозмогая улыбку.       — Воскресенье, — сказал Юу со смехом и был вынужден положить трубку под взглядом настойчивой Тай.