Диссонанс

      Полицейский вдохнул насыщенный озоном воздух, выкарабкавшись из тюремной камеры в салоне «кадиллака». Пальцы, нервно мнущие края потёртой кожи, что на плечах, мелко дрожали. Вынырнув из невозможного общества, он был рад даже тому, что место не кажется людным и им не узнаваемо. Достаточно было дышать чистым воздухом. Но даже теперь, на свободе, он мог чувствовать тот иллюзорный привкус гнилых вишен на губах.       Вдыхая воздух в том замкнутом пространстве, полицейский чувствовал себя так, словно касался губами кожи преступника. Но Широяма не делал этого, нет. Он не поддастся больше. Лучше уж погибнуть от руки этого человека, чем наблюдать, как эти руки касаются кожи. Его кожи.       Да простят его боги. Да простят отец и мать.       Юу хватал ртом воздух и жаждал сбежать. Только бежать — некуда.       Под ногами хрустнуло что-то хрупкое, и Широяма вынужден был разглядеть это, отступив назад. Мутно-зелёное бутылочное стекло раскрошилось под его подошвой. Вскинув взгляд, Юу увидел солнце, что приближалось к горизонту, разливая тёплое марево по мёртвому зданию, сереющему прямо перед ним, буквально в сотне метров. Всё здесь поросло зеленью, особенно густой сейчас, летом. И воздух после дождя был ужасающе спёртым, тяжёлым. Влага лежала на растительности россыпью свежих капель.       Дождь барабанил в стекло и не мог достучаться. Яростный и стремительный, как пули. Когда он атаковал машину, Юу сидел в мучительном напряжении. Ведь он расцепил пальцы, едва только услышал ту фразу как фрагмент из прошлого, и убийца рассмеялся, с лёгкостью снимая скользкую ткань со своих запястий. Так вышло. Веки его опустились, а улыбка понемногу тускнела, и, стоило его груди начать ритмично подниматься в размеренном дыхании, Юу понял: он уснул. Холодный пот пробил его, хотя в салоне было кошмарно жарко. Мягко выдыхая чуть приоткрытыми потрескавшимися губами, он прижимал к груди свой шарф, в который непрочно запутались пальцы. Ноги были бесцеремонно заброшены на кожаную обивку сидения, а голова покоилась на его коленях. Всё это казалось таким призрачно-хрупким.       Невозмутимо одёрнув край чёрного свитера, убийца ступил на влажную землю и прикрыл глаза, когда до отказа наполнил грудь воздухом. Он поглядел в спину Широяме, что стоял всего в нескольких шагах от него, и, невесомо ступая, подошёл ближе. Улыбка продолжала истязать его губы.       Здание, построенное фасадом на восток, заслоняло садящееся солнце, и эта тень делала мёртвые бесстеклянные окна только темней, делала их точь-в-точь такими, как полотно художника, вызвавшее такой горячий ажиотаж. Чёрные квадраты — их здесь множество. В галерею не ходи. Здесь Широяма нашёл нечто такое, чего ещё не видел никогда. Покинутость здешняя терзала его изнутри одним лишь видом. И словами окружающего, что было безмолвно.       — Где мы? — выдавил полицейский так тихо, что едва услышать мог сам. Убийца смекнул и без слов: другого вопроса ожидать не приходилось.       — Разве это имеет значение? — ответил он, колючим бархатом стягивая грудь Юу. Его тон был лёгким и свободным, и голос оттого казался даже чересчур уместным в открывшейся мёртвой безвестности. — Здесь нет адреса, — продолжил он и миновал Широяму. Уходя по направлению к чёрным квадратам, он повернул голову лишь вполоборота — так, что полицейский мог различить контур его подбородка, — и произнёс: — Если тебя нет в базе данных — тебя не существует, знаешь?       Наблюдая, как преступник исчезает в угольном нутре здания, как солнце обнимает стены дома желтизной, Юу стоял на месте ещё долго. А может быть, не так уж и долго, как ему казалось. Возможно, всего минуту или две. Затем он обернулся к автомобилю, сверкающему своими матовыми окнами, в которых Широяма мог увидеть лишь своё отражение. Чёрно-белое лицо, остекленевшие глаза. Лицо, не выражающее ничего, кроме пустоты.       Эти окна казались ещё опасней, чем дорога к зданию, и Юу обратился лицом туда, в шумящую травой темноту чёрных квадратов. И, оглядываясь на пути, он побрёл к недостройке. Чем ближе полицейский подступал, тем отчётливей хрустело стекло под его ногами. Словно множество тонких косточек. Скрежет осколков об асфальтированную дорожку, давно потерявшую свой первоначальный вид, — из-за него сводило скулы.       Идти сюда было самой дерьмовой идеей, вот уж точно. Тайна — его кукловод. Тайна этих тёмных окон, тайна глаз. Многое хотелось спросить, но Юу не говорил с ним, потому что не мог пойти на контакт с тем, кто оставляет за собой дорогу из трупов. Обычная формальность. Все говорят, он не человек. Чудовищная жестокость его выбивает землю из-под ног любого, кто видит изуродованный труп своего знакомого, изрезанное тело своей дочери или отца. Полицейский не смог бы сделать вид, что в секунду всё это было забыто, и вести диалог. Он молчал.       Это было намёком последовать, безусловно. Юу искал его в темнеющих закоулках здания, где нога едва находила место, не захламлённое мусором, шприцами, стеклом, тряпками. Спросил бы, позвал, окликнул, если бы только он был чем-то большим, чем незнакомец, что заставляет сознание биться в агонии. Этот человек не был тем, кто может убивать лишь тело, перерезать нить жизни. В Широяме он убил многое другое. Поэтому Юу уже не мог иначе. Когда в выпускном классе он заметил одну девчонку — так же, как и сейчас, его мысли централизовались, избавились от раздробленности. Они вертелись лишь вокруг одной ратуши, где восседала власть. Там была она. Но теперь… нет, это не то же самое. Теперь в этом административном образовании у власти тиран. Широяма был одним из солдат Третьего Рейха — так Юу ощущал себя, находясь здесь и просматривая каждый закоулок, чтобы отыскать его.       Теперь он наверняка будет беззащитен, и, вероятно, его можно будет убить. Вероятно. Как угодно — даже голыми руками. Завершить начатое и замкнуть круг зверских преступлений.       Заглядывая вверх, в прямоугольную спираль лестничного пролёта, Юу не спеша переставлял ноги с лестницы на лестницу. Вокруг — звенящая тишина. И стоит только задуматься — можно сойти с ума. Тишина всегда нашёптывает, а темнота всегда создаёт зрительные иллюзии. Неведенье преподносит ложную реальность. Депривация, отсутствие — это пугает человека, привыкшего всё держать в своих руках. Ведь каждый человек и есть крошечный божок. Миллионы фактов, тысячи слов, сотни теорий. Лишиться знания — всё равно что умереть. Это и есть подлинный страх. Неизвестность.       Юу остановился, потому что взгляд из другого конца пустой комнаты прибил ступни к бетону. Он уже ожидал, точил остриё своей улыбки, крошил осколки глаз, чтобы вынуть их из головы было в тысячу раз сложнее. Молча убийца ожидал, а его руки опирались на окно позади. На отверстие, что по плану должно было стать окном, — даже не на раму. Широяма медленно обернулся лицом к фигуре у окна и снова остановился. Свет садящегося солнца обнимал за плечи и преступника теперь, проникал в мизерные отверстия свитера, поджигая чёрные нитки и очерчивая настоящий контур фигуры. Волосы светлели в золотом сиянии, а лицо, напротив, становилось темнее. Контур глаз, губ, безжалостно выдернутых и вытатуированных вновь бровей — всё это становилось темней, чётче. Словно ещё один незначительный порочный божок, он весь светился в закате умирающего дня. Убийца оттолкнулся и перенёс вес на ноги.       — Впереди долгая ночь, — сказал он достаточно громко, чтобы мог быть услышанным Широямой, стоящим в дверном проёме без двери. Кисло-сладкое предвкушение светилось у него в глазах и, как саженец, разрасталось в груди полицейского. — Поможешь мне скоротать её? — спросил убийца, мягко подступая к Широяме. Мужчина попытался сделать шаг назад, но нога его не обрела под собой опоры, и раскрошившийся бетон, строительная пыль посыпались вниз, в лестничный пролёт, не обезопашенный ничем.       Преступник притормозил.       — Не думаю, что это стоит смерти, — произнёс он холодно, но не так холодно, как если коснуться льда ладонью. Тот холод, который пронизывает позвоночник, когда к щеке внезапно приложить эту самую ладонь, коснувшуюся холода. Косвенный холод.       Он стал ступать медленней. Широяма стоял на месте — ничего другого не оставалось. Так он утешал себя, когда садился в автомобиль, и так же утешал и теперь, когда похолодевшая от бетона рука убийцы коснулась его собственной и вложила в неё нож. Но это «другое» оставалось. Оставалось слишком много «другого», чтобы оправдать себя. Только Юу не попытался изменить сюжетную линию. Он сел в незнакомую машину и приехал в незнакомое место, и вот теперь, в самом деле, другого не оставалось.       Их пальцы сплелись, и между ладонями был сжат раскладной нож, Юу чувствовал его очертания кожей. Преступник приподнял подбородок и пристально посмотрел в глаза Широямы — тот продолжал упорно безмолвствовать.       — Нет нужды молчать, — прошептал убийца, качая головой. Его завивка посыпалась на лопатки, осветлённые концы исчезли за плечами. Его глаза, как и всегда, неестественного цвета, чуть светлее виски, — они впивались в Широяму. — Здесь никто не услышит. — Шрам у глаза и синие отметины, обличающие бессонницу. Потрескавшиеся губы. Множество рубцов, вновь открывшихся полицейскому, когда пальцы коснулись его затылка и широкий рукав свитера поехал вниз.       Было в этом что-то отвратительное, мерзкое. Он не был красивым. Юу никогда не посчитал бы красивым что-то подобное, но всё же он не мог оторвать взгляда от деталей, что только подтверждали болезненный вид преступника, исподтишка поглядывал на его искромсанную глубокими порезами кожу. Даже если он и был тем, кем является. Будь он хоть самим Дьяволом. Широяма не мог рассматривать его руки, глядеть в его глаза — из-за сочувствия. Не лихорадочные и не безумные. Глаза его были спокойными и блестящими в закатном солнце, светло-янтарными при этом освещении. Ужасно, но Юу не мог представить, как он живёт и чем занят, как проводит время и приближался ли кто-то к нему, касался его со всеми этими чудовищными увечьями. Почему-то ему было так жаль. Атрофированная нежность вынуждала его задержать дыхание, и всё же больше всего в эту секунду он желал вдохнуть поглубже, чтобы этот чудовищный парфюм вскружил его голову ещё один раз.       — У меня есть небольшой сюрприз. — Убийца обнажил резцы, вплетая пальцы в волосы полицейского на загривке. Пальцы другой руки его только сильнее сжимались, не отпуская руки Широямы. Кажется, так ведут себя влюблённые, нет? Юу не был уверен. Всё это время он находился на самом краю, его пятки едва не наполовину стояли на пустоте, и близость преступника не давала ему избавиться от опасности. Один лёгкий толчок — и его мозги, возможно, придётся собирать по всему пролёту. Убийца знал, что полицейский не чувствует себя в безопасности, и это нравилось ему, по всей видимости, потому что дышал он через раз, нетерпеливо облизывая губы.       Взять себя в руки. Нужно было взять себя в руки и воспользоваться ситуацией. Юу был уверен, что у него тоже есть некоего рода контроль — должен быть. Его обязанностью всегда было спасение, справедливость, и длительные переговоры во имя спасения — это не проблема. Если уж он оказался здесь, то его долг — сделать так, чтобы всё пошло на поправку. Вылечить эту ситуацию. Поэтому, с опаской разомкнув сухие губы, он вымолвил, мимолётно касаясь изувеченного предплечья пальцами свободной руки. Так, будто ему не было мерзко ни капли.       — Послушай… — сказал он, пересиливая себя и свой сумасшедший пульс. Юу не знал, получится ли у него, но хотел, чтобы получилось. — Мы можем поговорить, — сказал он осторожно, почти ласково. Так, как разговаривают с ребёнком. — Но тогда, — сказал он, наивно надеясь на победу, — не нужно никого ранить. Давай обойдёмся без жертв. И поговорим о чём угодно. О чём ты хочешь.       Это он сказал.       И да, лицо убийцы преобразилось, улыбка медленно растворилась в тишине, а пальцы прекратили перебирать чёрные волосы полицейского. Продолжая удерживать свой взгляд, вглядываясь в самую глубину зрачков полицейского, он молчал, и его экстремально серьёзное выражение лица настораживало Широяму. По нему не прочтёшь мыслей, по этому лицу. И вот, наконец, убийца преподнёс свой ответ.       — Ты думаешь, — прошептал он вкрадчиво и улыбнулся, — что сможешь меня провести?       Холодная дрожь тонким атласом сползла по спине полицейского, когда он осознал свою ошибку. Увидел проблеск тихой ярости в глазах напротив и замер. Ярость эта не была обычно тихой — она заявила о себе шёпотом. И ногти преступника врезались в кожу Юу. Тот пошатнулся и ухватился за плечо, спрятанное под свитером, когда нога убийцы едва уловимо подтолкнула его к краю.       Солнце доползло до той отметки, когда лишь его тлеющие угли догорали у самого горизонта. Юу балансировал на краю.       — Думаешь, я не понимаю?       Его снова хотят поправить лезвием нормы.       — Хочешь сказать, я недоумок?       Воткнуть в него тысячу ножей из ненужных суждений.       — А, господин полицейский?       И исполосовать упрёками, как плетью.       Отстранившись, он метнулся в сторону, как словно одержимый чем-то. Вырвал до этого вложенный нож из рук Широямы и обнажил его лезвие.       — Выходит, ты у нас печёшься об этом? — махая им, объявил преступник так громко, как если бы был оратором в этом пустом здании. К кому он обращался? К голым стенам? — Небось отдрессировали тебя неплохо дома, — рассмеялся он наигранно. Это сложно было назвать смехом.       — Я не хочу, чтобы кто-то ещё умер, — сказал Широяма ровно, едва успел оправиться от неожиданного выпада в его сторону.       — Правда? — убийца распахнул глаза в таком несвойственном для него контрастном мимическом жесте. — Ты хочешь, чтобы умер я? О, это неудивительно, — иронично повысив голос, он покачал головой и натянул улыбку на дрожащие губы. Он опустил глаза. Юу не имел понятия, что ответить. Хотел ли он, чтобы этот человек умер? Возможно, если бы это предотвратило череду других убийств. Но если бы все остались живы, эта история обзавелась бы в разы лучшим финалом. Юу не знал этого человека, и, слыша развёрнутые и длинные фразы, срывающиеся с его губ, он боялся узнать его. Понять, какие слова он использует чаще, а какие не использует вовсе, и изучить его жестикуляцию. Незачем всё усложнять.       Убив единожды, обрекаешь себя на медленную смерть — медленно распадаешься на части. Ты с тайнами внутри — уже не ты. Улыбаешься соседу, а потом вдруг вспоминаешь, что однажды видел, как кучка хулиганов избивает кого-нибудь, и не сделал ничего. Просто прошёл мимо. А может быть, когда-то ты осознал, что насилие приводит тебя в экстаз. И не попытался встать на верный путь. Прекрасно понимая, что это уже не старый добрый ты. Человек в зеркале — уже не ты. Тайна растёт, продолжает питаться молчанием и пустыми улыбками. А тебе вдруг становится мало.       Внезапно ты находишь в себе ещё тысячу недопустимых мелочей. Предельно медленно и мучительно ты наполняешься всем этим, как воздушный шар наполняется гелием. Настоящий ты заточён внутри и разрываешь улыбающегося себя, как воздух разрывает резину жёлтого воздушного шарика. Когда лопнешь — вопрос лишь времени.       Поэтому прекратить нельзя. Одного раза достаточно, чтобы начать необратимый процесс трансформации.       Приоткрыв губы, он старательно начертил на своей руке красную полоску. Краски наносятся поверх, но эти краски были другими. Они — изнутри. Улыбающиеся глаза исследовали реакцию Широямы. Шрамы поверх шрамов. Раны поверх шрамов, что поверх шрамов. Бесконечное страдание. Это всё, о чём думал в этот момент полицейский. Наблюдая подобное, любой постарается предотвратить это, повинуясь простому и эгоистичному желанию не видеть этого самому, но Юу не решался препятствовать. Убийца не скупился на силы, незачем было наносить царапины. Эти увечья были именно ранами. И сердце полицейского, казалось, кровоточило в унисон: он поражался этой необузданной и твёрдой безжалостности.       Но стремительные шаркающие шаги раздались на лестнице. Юу не успел уловить того момента, когда нож полетел к его ногам, оставляя после себя кровавую россыпь на сером.       — Отвяжись! Ты!.. Пошёл ты! — словно бешеная собака, убийца извивался, силясь выдернуть свои руки из захвата другого человека, но блондин был абсолютно непоколебим. Пригвоздив преступника к стене, он удерживал его так долго, пока тот не стал терять рвение к сопротивлению и не выдохся. И только потом этот человек, тот самый, что сидел на переднем сидении, и, вероятно, тот самый, что держал его на мушке в прошлый раз, — он выудил из кармана какую-то ёмкость. Как будто она всегда была у него именно там — неизменно. Когда этот водитель, блондин, полил жидкостью открытые раны, обессиленный вопль разорвал помещение. Юу стоял на месте, оцепенелый, и даже не осознавал того, что наблюдает за этой дикой сценой. Но тем временем подоспевший мужчина наскоро бинтовал руку преступника, который всё ещё безуспешно и вяло пробовал предотвратить это. Без единой оплошности его длинные пальцы накладывали тур за туром, потому повязка оказалась законченной очень быстро. Пожалуй, ему бы давно работать в скорой помощи.       Закончив с этим, он отпрянул от обессилевшего преступника, как сам он несколько минут назад от Широямы. И когда взгляд этого самого блондина добрался до глаз полицейского, тот понял, что ничего доброго он не сулит однозначно. Потянувшись за пистолетом, новоприбывший сипло рыкнул:       — Отойди.       Всё дело в ноже, что лежит у его ног, — Широяма понял. Увидев достаточно, чтобы удостовериться, что здесь лучше забыть о риске, Юу сделал несколько шагов назад.       — Дальше, — потребовали от него. И полицейский снова послушался. Двое на одного — проигрышная пропорция, особенно если пушка не у него.       Блондин подошёл к выброшенному ножу; продолжая исподлобья наблюдать за Широямой, этот человек поднял нож из пыли, а затем вытер его лезвие о рукав тряпичного жакета. Вернувшись к убийце, что всё ещё был безразличен к окружающему, он, однако, сделал то, что больше всего поразило Юу. Сложив лезвие, он протянул нож преступнику. Отдал его обратно. Тот нож, которым он только что полосовал себя.       Убийца принял предмет из его рук, не произнеся ни слова. Не поблагодарил, не отругал. Они переглянулись, и только этого хватило, чтобы водитель, ещё раз посмотрев на Широяму мрачно, стал спускаться вниз.       С минуту преступник стоял молча, вперив взгляд в пол. Его слегка покачивало, как будто у него кружилась голова. Юу чувствовал запах спирта.       — Сейчас мы начнём, — прохрипел он тогда, когда новая порция шагов донеслась до слуха полицейского. Оказалось, он просто ждал. Блондин притащил очередного — он, как обычно это бывает, не был рад такому раскладу. Пытался кричать наглухо заклеенным ртом и брыкаться связанным конечностями, но никто из них двоих не повёл и бровью. Всё походило на ритуал. Обычное мясо — этим для него был этот человек?       Конечно же, незнакомцы мало волнуют всех нас, будем честными. Однако поднять лезвие и не задуматься о том, что, возможно, кому-то ещё может быть больно. Кто-то ещё умеет смеяться, и за это нельзя винить, если не умеешь ты. Неужели невдомёк? О чём можно думать, поступая так, Юу не мог и вообразить. Но тайны притягивают. Пугают и притягивают.       Жертву усадили в самом центре комнаты, на раскладной стул. Его также притащил этот неясный водитель. Надо сказать, стул этот не казался прочным и устойчивым, и оттого парень, активно протестующий по поводу недолжного обращения, норовил свалиться с него прямо в груду хлама и мусора, разбросанного по всему периметру.       — Ну вот, — вздёрнув брови, произнёс убийца со вздохом. — Так отлично.       В следующей фразе неразборчивый хрип граничил с шёпотом.       Дезориентированно покружив по комнате, убийца наконец щёлкнул лезвием ножа, что всё это время крепко сжимала его рука. Сам того не желая, Юу приметил, как веки блондина, стоявшего поодаль, чуть заметно дрогнули, и он прикрыл глаза, беззвучно наполняя грудь спасительным кислородом.       Смеркалось. Широяма, правда, хотел сделать что-нибудь. Убей одного, спаси другого и всё такое. Как в фильмах. А вместо этого он ловил темнеющие силуэты и снова был шокирован. Он снова вёл себя так, как если бы впал в транс, как если бы с ним случилась кататония или ещё чего похуже — паралич. И вот, вполне серьёзный, усиленно напрягая плечи и руки, сжимая рукоятку ножа, покрытую, как налипшим песком, едва различимыми нервностями, убийца сделал свой ход. Один взмах руки. Звук оказался таким глухим и почти неразличимым, поэтому Широяме понадобилось время, чтобы понять, что рукоятка ножа так и осталась торчать из плеча. Уже привычные гортанные звуки разрезали тишину молчаливого бетона. В тот вечер Широяма слышал таких сотни: этих стенаний, неслышного крика и мычания, где мольбы и проклятия слились воедино. Никто больше не сможет разобрать последних слов, слетевших с языка этих людей. Узнать, как им было больно, какими повергнутыми в шок и обманутыми они чувствовали себя и как умоляли всех известных и неизвестных богов, чтобы страдание прекратилось. Но оно не думало прекращаться — снова и снова. Один и тот же момент на перемотке.       Пальцы убийцы отцепились от чёрной пластмассы так резко и небрежно, словно он только-только уронил что-то на пол. Даже если прежде его движения и казались стремительными, он мотнул кистью, будто воткнуть лезвие в плечо стоило ему многих усилий. Широяма знал по собственным ушибам: в этих руках силы достаточно, чтобы движение, подобное этому, далось ему с небывалой лёгкостью. Однако он продолжил ломать комедию и направился к окну, чтобы вдохнуть немного мокрого вечера. Светлые, почти белые, концы волос вновь скатились на лопатки, стоило преступнику запрокинуть голову. Вёл он себя так, как если бы воткнул лезвие в мягкое пробковое дерево. Просто на время, пока он занят своими делами. Делами поважнее.       Когда же терпение полицейского иссякло и он не смог больше выносить звук шумного дыхания, почти неслышный за скрежетом железных ножек стула о бетон и невнятных слов, что так и останутся запечатанными синей изолентой, Юу сделал несколько шагов к парню.       На вид ему не больше двадцати. Парнишка так напуган, что уже готов вопить и рыдать, но полицейский знает: на выражение его лица никто и не глянет, прежде чем раскроить его брюхо.       — Рейта, стой, — не оборачиваясь, предупреждает преступник, когда слышит движение за своей спиной. Оторвавшись с трудом от созерцания такого чистого пейзажа за окном, он произносит, и снова налегке: — Знаете, господин полицейский. Такое нельзя вынуть. Лучше не станет.       Это походит на биполярное расстройство, думается Широяме. Расстройство в очень, очень тяжёлом виде.       Всё время, что убийца говорит, он глядит на свою работу — на нож, воткнутый по самое основание в плечо захлёбывающегося в истерике человека. Этот несчастный не может уразуметь, что же, в конце концов, с ним собираются сделать. Наверняка он совершенно не понимает, что здесь происходит. И, как ни прискорбно это осознавать, Юу, хотя и осведомлён о целях убийцы, шутливо бросающего на него взгляды, — он задаёт себе этот же вопрос.       Что происходит?       — Ему не полегчает, говорю, — вздёргивая брови, убийца жестикулирует плавно и объясняется, притворяясь, будто тяжёлый взгляд полицейского вызван недопониманием.       Солнце окончательно закатывается за лесополосу через милю отсюда — до этого царит лишь трава. Траурной песней она шепчет сквозь окно и продолжает качаться. Небо всё ещё светлое, очертания различаются так же легко, однако мелочи всё сильнее сглаживаются, а глаза преступника теряют свой янтарь и обращаются в сухую землю. Холодная и мокрая, она кажется непроницаемой.       А потом он достаёт из карманов свечи. Их три или четыре. Таких… ароматических, белых, в алюминиевой гильзе. Осторожно убийца раскладывает их на том, что должно было стать чьим-то окном, и поджигает одну за другой. Огонь колышется на ветру, норовя погаснуть, но не угасает: порывы недостаточно сильные. Поэтому, убедившись, что всё в порядке, преступник вновь обращает внимание на Широяму. Тот совершенно обескуражен его поведением и, приоткрыв онемевшие губы, наблюдает. В суматохе мыслей он пытается решить, какими могут быть варианты побега, и, конечно же, не находит ни одного. Разве что «ринуться и бежать». Другими словами «умереть».       — Поэтому совет мой: лучше не рисковать. — Пальцы убийцы обхватывают хрупкую спинку стула. Снова. Снова, снова, снова его губы. Улыбаются, тянутся, не жалея самих себя. Убийца вздёргивает подбородок, подзывая брюнета встать поближе, но тот и не думает сдвинуться с места. Как огромный сервант, он неподвижен, и чувствует свои конечности такими же тяжёлыми, как если бы он на протяжении дня двигал вышеупомянутый предмет мебели.       За этим, вне сомнений, следует провокация. Скользящим движением убийца обхватывает рукоятку и дёргает за неё. Чуть больше силы приходится приложить, чтобы вынуть лезвие ножа, однако выходит это у него довольно ловко. Натренированные пальцы выдёргивают холодное оружие из раны, и парень стонет так оглушительно, что Широяма в несколько шагов подлетает к преступнику. Полицейский хватает его руку, чтобы предотвратить следующий удар и следующую колотую рану.       Огромное пятно расползается на футболке парня.       — Поэтому я говорю про риск. Кровотечения, — насмехается убийца. Безусловно, Юу хочет ударить его. Не просто. А этим самым ножом. Вставить лезвие прямиком в сердце, что бьётся сейчас так безумно быстро, потому что язык касается кислого железа. На губах остаются тёмно-бордовые капли. Если бы не этот чёртов «третий лишний», который мешает выбросить мерзопакостную тварь в окно, всё пошло бы как по маслу. С раскроённым черепом и позвоночником, расколовшимся на части, он лежал бы там, на земле. На траве, поющей траурную песнь. С открытыми глазами и ртом, наполнившимся кровью лопнувших органов. На этот раз его собственной кровью.       Губы убийцы покрыты мизерными трещинками, и, если этот парень чем-то болен, болен теперь и он. Кажется, ничто не волнует его, так занятого своим развлечением. Болезни. Законы. Морали. Это где-то там, далеко. Уж точно не здесь. Здесь его глаза источают дрожащее желание, а губы неизменно окрашиваются чужой кровью, и даже повреждённая рука не становится препятствием. Этот мир — его собственный.       Запястье преступника всё ещё в упорном захвате Широямы, и он демонстративно размазывает по губам кровавые капли. Движение его губ похоже на то, когда женщина, выкрасив губы, пытается распределить цвет и смыкает их, растушёвывая помаду. Убийца следит за полицейским неотрывно, облизывает верхнюю губу одним только кончиком подрагивающего языка. Его мокрый язык, его зубы и губы — всё отдаёт красным.       Между ними сидит парниша, как бы его ни звали, и Юу, склоняясь к убийце, держа его руку, отчаянно старается предпринять что-либо, чтобы предотвратить ещё одну смерть. Только голова кружится. Немного.       — Поцелуй меня, — цедит сквозь кровавые зубы ублюдок и дёргает собственную руку на себя, а с ней — полицейского. Но они не могут приблизиться. Скулёж и стоны доносятся до Широямы снизу, пока его собственные ноги упираются в колени раненого парня.       От убийцы пахнет железом и спиртом, а глаза его, лукаво глядящие исподлобья, всё темнеют. Скоро единственным светом в этом помещении станут четыре свечи, чьи огни танцуют на ветру.       — В губы, — шепчет он сбивчиво, облизывая и без того мокрую тонкую кожу. Тон его голоса практически стонущий.       А в руке у него — нож. Если Юу смеет двинуться, отпустить его руку, тогда неясно, сколько ещё отверстий появится в человеке, что выступает Берлинской стеной между ними.       Широяме с трудом удаётся фокусироваться на неустойчивых, как весенний лёд, глазах убийцы. Ничего не произошло. Такую установку решил дать себе полицейский. И нутро его не ноет от вожделения, тяга попробовать собравшуюся в уголках губ кровь — всего лишь помешательство. Кажется, он начинает трогаться умом, верно. Поэтому его тяжёлое дыхание — всего-то навсего тревога. Ни в коем случае не болезненная похоть. Нет.       И Широяма целует его. Метко и со всего размаху — прямо в скулу. Кулаком.

***

      В субботний вечер Юу перебирал старые дела, забранные из архива. Никто и не подумал к ним обращаться, и неудивительно. Ведь никто, кроме него, не мог и предположить, что убитый Сатонака и эта серия убийств как-то связаны. Пальцы детектива стремительно перелистывали начавшие желтеть записи. Потеря крови, болевой шок, потеря крови, болевой шок, потеря крови… Фотографии с разных ракурсов. Фотографии, где на бёдрах десятки колотых ран, и фотографии, на которых виден каждый орган во вскрытой брюшной полости.       Убийства произведены с помощью холодного оружия. Убийца не стремится повредить жизненно важные органы. Жертвы: молодые девушки и парни. Несколько несовершеннолетних. Это те, кто острее всего чувствует боль. Кто не закалён жестокостью, только-только выбрался из-под родительского крыла. Именно на них отыгрывается убийца, чтобы получить как можно больше — максимум полезности.       Юу услышал всё это ещё давно. От своего любознательного напарника — тот был знаком с какими-то парнями из аналитического отдела. И они были уверены, что человек этот убивает исключительно один. А потом, рассказывал его товарищ, они предполагали возможный возраст и пол. Он говорил, что какие-то специалисты составили психологический портрет убийцы, что есть такая штука, бихевиоризм. Тогда будущий детектив и понятия не имел, что это такое.       Обедая в полицейской машине, Юу вынужден был выслушивать эти рассказы, которыми напарник пытался его устрашить, и делать вид, что его это не интересует. А тот всё говорил и говорил. Не умолкая.       Он невероятно хладнокровен, наслаждается процессом нанесения увечий, поэтому никогда не оставляет ссадин, никогда не пользуется чем-то тяжёлым вроде биты или огнестрелом. Только порезы и глубокие колотые раны. Осмотрителен и, возможно, неустойчив. О возрасте сказать сложно, но есть вероятность, что от сорока до пятидесяти и больше, потому как его убийства похожи на сублимацию.       «Это когда хочешь трахнуться, но вместо этого рисуешь картину или занимаешься сёрфингом, — объяснил напарник, дожёвывая свой фаст-фуд. — Ну, или режешь кого-нибудь». Юу вынужден был фарисействовать и ужасаться. Делать вид, словно он не знает, что они с убийцей, вероятно, ровесники.       А потом его персональный информатор умер.       Широяма поглядел на фотографию окровавленного тела и отложил её в сторону, покрыв другим делом. Мужчина прочитывал это не для того, чтобы докопаться до правды. Он знал правду, видел убийцу в лицо, говорил с ним, прикасался к нему. И не только. Детектив желал вспомнить и вдолбить себе в голову каждую фотографию, чтобы видеть, какой кошмар сеет этот человек. Когда сомнение проникнет в его разум, достаточно только вспомнить изувеченное тело напарника и множество таких же. Число дел у него на столе — двенадцать. Если не считать ребёнка, которого вынашивала та женщина, его первая жертва.       Тот захудалый район патрулировал он, и соседи пожаловались на шум. Юу отправился туда, но вместо шума нашёл лишь последствия: в переулке он увидел человека с окровавленными по локоть руками. Всё было подстроено — позже он понял. Убийца хотел именно его. Здесь нет стечения обстоятельств — только холодный расчёт.       Позорно капитулировав, полицейский был позже вынужден объясниться шоком, который испытал при виде изуродованных тел. Ему якобы стало дурно. На самом же деле тел, ясное дело, он не видел. Только сейчас Широяма смог увидать те трупы, которыми он оправдал себя, предав их доверие даже после смерти. Веру этой женщины в то, что безумца, который истязал её, найдут и повесят. Разве не это было её последним желанием?       Дверь в комнату скрипнула, и Юу обернулся к побеспокоившему его звуку. В щёлке показалось лицо дочери.       — Пап, — прошептала она в полумрак комнаты, где горела лишь одна настольная лампа. Девочка протиснулась в дверь и встала рядом с ней, прижимая к груди свой альбом для рисования.       Юу повернулся на стуле, закрывая его спинкой фотографии изуродованных трупов. В этот раз у него не получилось улыбнуться, как бы он ни пытался.       — Ступай спать, Хара, — сказал он тихо. — Мне нужно работать.       Но, увидев, как дочь поникла, закрывая лицо изрисованными листками, детектив протянул обе руки. Обида Курихары быстро испарилась, и она помчалась к отцу, буквально запрыгивая на него. Мужчина подхватил пока ещё такое лёгкое тело девочки и усадил её к себе на колено. Заправив её распущенные ко сну угольные волосы за ухо, он дернул подбородком — уже знал, зачем пришла дочка.       — Это из той сказки, пап, — потирая глаз рукой, сонно пробормотала она и открыла один из рисунков. — Демон, который забирает глаза.       Даже в детской мазне красный цвет казался кровью. Голова девочки лежала на его груди, и Юу обнимал её рукой, разглядывая рисунок: переплетение хаотичных штришков в красно-чёрных тонах. Значит, так дети представляют демонов.