Диссонанс

      Юу выпил горсть таблеток, но веки словно подцепили крючки, держащие глаза раскрытыми. Лопатки ныли, и тошнота в который раз подступала к горлу, пока детектив упорно боролся с напряжением. Даже лёжа в постели, он чувствовал себя распятым на Голгофе под яростно пронзающим его солнцем.       Мужчина глядел в тёмный потолок стиснув зубы: он так боялся темноты. Если веки закроются — воображение пустит корни в его мозг, и тогда… рассыпающиеся алые капли. Тогда — пустота ночи, полосующая руки трава и собственное дыхание в ушах. Тогда реанимация. Тогда он больше не проснётся. Никогда.       Всего несколько секунд назад дверная ручка спальни скрипнула и комнату наполнили мягкие шаги босых ног. Аяме присела на край кровати. Юу чувствовал, как прогнулся упругий матрац. Она сунула холодные ноги под одеяло и скользнула такими же прохладными пальцами по его груди, устраиваясь поближе. Именно сейчас это было самой неудачной идеей, но Широяма не мог препятствовать, потому что не должен был. Если посудить логически. К тому же, лёжа на спине и созерцая потолочные швы, он не мог даже моргнуть, такими одеревеневшими оказались мышцы.       Бессонница вернулась.       Нет-нет, это не может быть бессонницей. Это безумие. Все его ощущения угасают, а выжившие — концентрируются. Стуча изнутри в его череп, они рвутся наружу и желают быть услышанными. Однако невозможность этого делает детектива своим собственным заложником.       Воспоминания нельзя излечить — можно напяливать корсеты. Затянуть шнурок. Стиснуть кости китовым усом так туго, чтобы не продохнуть. До хруста. Бояться расшнуровать его даже под покровом ночи, ведь всё, что осталось под ним, — осколки костей и отёки. Лишившись лживой поддержки, тело обязательно рухнет.       Важнейшее — казаться подходящим паззлом в мозаике общества.       Осторожно выбравшись из объятий Аяме, Юу поднялся с постели и выбрел в прихожую, где было слишком темно, чтобы что-то увидеть. Так темно, будто тысячи чёрных нитей протянулись от одной стены до другой, не оставляя никакого просвета. Детектив опасался столкнуться с этой темнотой, такой твёрдой и ощутимой она казалась. Запутаться в её переплетениях ничего не стоит. Дезориентированный, мужчина с трудом нащупал выключатель, но так и замер, положив на прохладный пластик пальцы. Окружающее молчало. Сквозняк скользил по ногам. В такие моменты он чувствовал свою собственную паранойю в самом воздухе, насыщенном горькостью пыли.       Поэтому он не включил свет. Слишком страшно увидеть реальность. Возможно, он сам менее реален, чем эта упругая тьма, и тогда растворится, стоит только лампе разбросать свет по комнате. Юу чувствовал словно слепнет в непроглядной темноте. Резь глаз вынуждала его смаргивать раз за разом, однако всё ещё он не видел ничего. И это ощущение завораживало его своим ужасом. Если бы только мир мог погрузиться в темноту чуть раньше, когда всего этого ещё не случилось. Задолго до того, как кошмары принялись пожирать его.       Кого он пытался надуть? Пытался успокоить себя шансом на спасение, пусть даже гипотетическим и уже давно потерявшим смысл. Но ведь правда в том, что простые касания шрамированных рук били его по лодыжкам, ставили подножки, и Широяма готов был упасть на колени. В слепом и бессознательном восторге.       Была ли вызвана его тошнота самоненавистью или выпитыми медикаментами, Юу не мог распознать точно. То, что он осознавал: лежать в постели с Аяме сейчас равносильно преступлению. Стоило только детективу подумать об этом, как дверь в их спальню приоткрылась, и на пол пролился свет от включенного девушкой ночника. Выглянув в прихожую, она заспанно проморгалась, но сонливость сейчас же осыпалась с её лица, стоило Аяме увидать в тонкой полоске света анфас мужа, что сидел на полу и отсутствующе созерцал… ничто. Юу нахмурился лишь тогда, когда свет попал на хрусталик его глаза, и веки заслезились пуще прежнего. Морщины на его лице проступали отчётливей, контур полных губ стёрся, и блестящие покрасневшие глаза мрачно глядели на Аяме.       — Юу… — прошептала она тревожно, но понимающе и опустилась на колени, сделав несколько семенящих шагов по направлению к противоположной от двери стены. — В чём дело? Тебе не спится?       Пальцы коснулись лба Широямы, но тот не двинулся, глядя за плечо девушки.       — Не могу уснуть, — продублировал он слова Аяме и дёргано провёл ладонью по лицу, как будто пытаясь стереть с него былое выражение опустошённости. Безрезультатно.       — Пойдём в постель. — Аяме бережно взяла запястье брюнета, чтобы помочь ему подняться, но мужчина выдернул руку. — Юу, — вздохнула она обессиленно. Уже давно этого не повторялось, но теперь былое облегчение соскоблили с её лица глаза мужа. Ни на унцию эти глаза не изменились с того самого момента, как они встретили друг друга, как бы Аяме ни тешила себя надеждами. Единственное, что остаётся сейчас, — уйти в комнату, захлопнув дверь, и провести там такую же бессонную ночь в слезах.       — Скажи что-нибудь, — сорвалось с губ Аяме дрожащим выдохом. — Тебя не волнует, что я с ума схожу? Пожалуйста.       Взяв обессиленное лицо мужа в ладони, она так усердно старалась заглянуть в его глаза, но те, пускай и смотрели в ответ, — не анализировали информацию как прежде. Зрачок словно был зацарапанным, выцветшим, слепым. Что он видел в такие ночи?       — Ты знала, на что шла.       Услышав эту реплику, Аяме отдёрнула руки и прикрыла губы, чтобы сдержаться от всхлипа. Каждый раз, как ночь опускала занавес, а софиты гасли, случалось что-то невообразимое. Опустошённые глаза не принадлежали её Юу. Широяме Юу, который опекал её и дочь так, словно в этом мире не осталось ничего прочего. Кому же принадлежали они тогда? Копна секретов, которые несла грудь мужчины, вынуждала женщину метаться по комнате, когда Юу в очередной раз отказывался выходить на свет. Когда мужчина отгораживался от реальности и всех ощущений, Аяме и предположить не могла, о чём он думает.       Она молила его, плакала на его коленях, проклинала — всё безрезультатно. Ни слова, ни намёка. С самой первой встречи, когда Юу принёс ей конфеты и поблагодарил за опеку, она думала, что сможет стать тем, кто излечит его. Вдохнёт в него настоящую жизнь. Однако с каждой ночью, что была подобна этой, надежда эта тухла, как бенгальский огонёк. Тот, что искрился так ярко, теперь оставил после себя лишь тонкую сгорбленную спицу. Сгоревшее раз поджечь вновь нельзя.       — Если бы ты рассказал, Юу, — заговорила девушка, ласково гладя пальцы мужчины, лежащие на его согнутых коленях, — стало бы легче, разве я не говорила тебе?       Говорила. Сотню?.. Нет, тысячу раз она приводила аргументы.       — Боже мой, Юу… Я просто хочу помочь, я… Зачем ты поступаешь так со мной? С нами.

***

      Тёплый кровавый дождь пролился на руки. На чёрную искусственную кожу и тёмные джинсы. На светлую футболку.       Полицейский поднял отсутствующий взгляд. Прошло всего несколько секунд после его яростного порыва, и костяшки пальцев всё ещё ощущали твёрдость скулы, которую он намеревался подпортить. Но сейчас проблема не в этом. Не в ударе, не в его остановившемся дыхании и не в улыбке убийцы, на чьём лице отпечаталась красная отметина. Волосы преступника мотнулись в сторону, и в тот самый момент нож врезался в горло. Брызнувшая кровь оказалась на Широяме. Тот лишь медленно моргнул несколько раз, наблюдая за тем, как жидкость собирается в линии жизни, линии сердца и разума. Кровь заполонила его, заняла собой все аспекты его существования.       Необузданно сжимая зубами нижнюю губу, преступник ударил ещё раз — даже не глядя. Слепые удары порождали новые брызги. Крепко уцепившись за свой заточенный до слепящего блеска нож, он наносил колотые раны одну за другой. На этот раз всё было совсем не так, как обычно, — он просто-напросто уродовал уже погибшее. Потому что был чудовищно зол.       В тёплом полумраке кровь стекала по коже полицейского чернилами. Кровь окольцовывала его приподнятую руку. Одна-единственная чернильная капля ударилась о его лицо, так старательно преступник размахивал холодным оружием. Следующий удар плеснул несколько капель ему на лоб, и они, причудливо изгибаясь на переносице, скатились по щеке, оставляя после себя тёмную полосу на смуглой коже мужчины.       Веки Широямы дрогнули, когда на его чёрных ресницах задержалась одна из капель. Если она попадёт в глаз, если чужая кровь окажется в нём каким-либо образом, это пошатнёт его равновесие. Эта инородная жидкость. Когда она опояшет внутреннее веко, становясь бутафорскими слезами, — его сердце остановится тотчас же. Может быть, его даже стошнит — прямо здесь. Но руки заляпаны, и не дотянуться.       Полицейский сморгнул. Последняя капля упала с его ресниц и продолжила свой путь, с течением времени примыкая ко всё ещё влажной полоске. Капля последовала по уже проложенному пути, потекла к уголку сомкнутых губ, затем — к контуру подбородка. Юу пытался вытереться тыльной стороной ладони, поэтому теперь капли превратились в продольные нечёткие полосы на скуле. С пальцев капало, и, когда Широяма поднимал руку, ощущал с нервной дрожью в суставах, как капли катятся и в противоположную сторону — в рукав куртки. Они — внешние очертания путей кровотока. Будто вены обнажили себя. Только за горькой кожей куртки этого не увидеть.       Шок охватил Юу в полной мере лишь только тогда, когда он ощутил чужие губы на своих пальцах. Впотьмах немногое увидишь толком, однако Широяма мог смоделировать эту картинку без визуальной опоры. Он не стремился увидеть, потому что знал: стоит ему поглядеть на убийцу — и он ударит его ещё раз. А потом ещё. И ещё. Пока лицо этой твари не испортится окончательно и не перестанет представлять для Широямы угрозу.       В зоне досягаемости взглядом была стена. Теперь почти чёрная, исключая проталины дрожащего света у оконного отверстия. Лунная ночь позволяла видеть до сих пор: за окном качается трава. В такт им качались и четыре пламени — так умиротворённо, что, казалось бы, не о чём беспокоиться сейчас. Даже пальцы, липкие от крови и влажные от слюны, не могут быть чем-то специфическим, когда шум шелестит в ушах полицейского. И всё же он не мог купиться на обманчивость ночных мотивов, поэтому в одну секунду метнул взгляд к убийце, чтобы убедиться в ужасе, происходящем здесь и сейчас. Не где-то в срочном выпуске новостей, на который злишься, когда он прерывает твою любимую дораму или дешёвенькую американскую комедию.       Самолёт упал. Поезд сошёл с рельс. Затонул пассажирский лайнер. Да какая, к чёрту, разница, когда это происходит не с тобой? Пока в одном помещении с твоей дрожащей сущностью нет мёртвого тела, пока кто-то не наблюдает, как убийца жадно слизывает кровь с твоих пальцев, нет надобности отрывать взгляд от экрана, где кривляются и пляшут. Можно подражать им, не отдавая себе отчёта. Не анализируя ничего, жить с широко распахнутыми глазами и позволять солнцу прожигать в глазах катаракту.       До тех самых пор, пока понимание того, что есть настоящее больно, не прибьёт амбиции к земле.       Едва слышимое шипение проникло в Широяму и предстало удовлетворением, когда он сжал свои кровавые пальцы на волосах преступника. Полицейский выдернул другую руку из ослабшей хватки и с отвращением посмотрел на неё. Разводы на ладонях рассмотреть удавалось с большим трудом, и всё же Широяма ощущал это отвращение.       — Твоё сознание, — прохрипел убийца, жмуря один глаз от боли, — не может справиться со мной.       И он улыбнулся, облизнув губы, чтобы собрать с них оставшуюся кровь.       Всё это какой-то жалкий перфоманс? В таком случае Широяма не мог определить свои роли.       — Дело во лжи. Поэтому тебе так…       — Заткнись, — рыкнул полицейский, натягивая волосы в свой руке что есть мочи. — Закрой свой мерзкий рот!       — …поэтому тебе так плохо.       Убийца словно и не воспринимал его угроз всерьёз — он улыбался мельком, и это всё, что Широяма мог рассмотреть здесь. Его безразличную улыбку — дугу губ.       — Чего ты хочешь от меня? Ты… — Из-за дрожи голоса мужчина глотал звуки. Юу не мог очертить это чувство: было ли оно страхом, было ли злобой. Или предвкушением? Возбуждением. Чем бы это ни было, его пальцы мелко дрожали и язык едва шевелился во рту. Все слова были смятыми и беспомощными сейчас, какой бы зловещий смысл ни несли.       — Когда человек совершает ошибку, Юу, ему думается, что можно сделать то, что исправит всё совершённое; перекроет так, чтобы оно никогда больше не проступило наружу, — шептал убийца, жмурясь, пока руки Широямы тянули склеенные кровью пряди волос на загривке. — Ты говоришь, что признаёшь ошибку… — зашипел он снова и мягко положил ладонь на руку мужчины, удерживающую его. Как будто пытался успокоить — Юу не мог сказать точно, что этот жест значил на самом деле. На самом деле. На самом деле ему было глубоко плевать, что это значит. — Но ты… действительно ли ты её принимаешь?.. Мы умалчиваем…       — Ты. Больной. Ублюдок, — членораздельно проговорил полицейский, склонившись над лицом убийцы, и тот в очередной раз обнажил резцы, удовлетворённый отзывом Юу о своей персоне.       — …или сбрасываем всю вину на других. Нужен кто-то, кто будет такой плохой по сравнению с тобой, верно, Юу? А ты подумаешь: «Ах, какой же я праведный и чистый», — фамильярно кривляясь, насмехался преступник и продолжал глядеть прямиком в чёрные глаза собеседника. Юу чувствовал себя последним человеком, отвечая на этот взгляд. Когда он говорил это прямиком в глаза Широямы, тот чувствовал щекотливый подтекст фраз и хотел взвыть от злобы и досады. Если бы не этот отброс, ничего такого с ним не случилось бы. И если бы не он, полицейскому не пришлось бы чувствовать грязь в своём горле и лёгких. Они оба знали, о чём идёт речь, потому прилагательные «праведный» и «чистый», так легко слетающие с губ преступника, для Юу были оглушительными.       — Никто и ничего не принял. Про такое говорят: «Что было, то прошло». Юу, — улыбнулся убийца сдержанно. Он маскировал свою боль в затылке, однако глаза его бессознательно слезились. — Ничего не прошло, — прохрипел он, встрепенувшись, и подался корпусом вперёд. Юу отпрянул. — У любой ошибки есть свои последствия, и их не перекроешь примерным сыном. Если бы только люди могли принимать свои ошибки — как спокойно было бы внутри их головы. — Такой же дрожащей рукой убийца дотянулся до виска и плавным движением приложил к нему палец. — Неужели не понимаешь, кто для них ты?       — Я не хочу ничего слышать от тебя, животное, — прошептал Широяма.       — Для твоих мамочки и папочки ты просто корректор. Глина, из которой они лепят снова свои неоправданные ожидания.       Звук пощёчины рассёк воздух, и монолог резко оборвался.       — Не смей трогать родителей!       Блондин, до этого наблюдавший за сценой пассивно, двинулся, чтобы шагнуть вперёд, но преступник вытянул в сторону руку с зажатым всего двумя пальцами — мизинцем и безымянным — ножом, немо говоря тому стоять на месте. Свободная его рука коснулась горячей щеки всей поверхностью ладони. Вскинув взгляд на Широяму, на этот раз он не улыбнулся.       — Родителей? — ядовито выплюнул он.       — Нужно прибраться и уходить. На это нет времени, — прервал блондин, яростно вонзая взгляд в полицейского. Нечёткая тень дребезжала на голом бетоне, покрытом слоем грязи: водитель неосознанно вышел на свет. Обернувшись к нему, убийца оказался спиной к Юу, и эта самоуверенность вывела последнего из себя. В голове его, наконец начавшей вновь генерировать планы, возник один из таких. Не пришлось долго думать, прежде чем он сделал это, ведь времени было не так много. Полицейский потянулся к руке, в которой убийца сжимал нож. Стоило его пальцам коснуться кожи другого мужчины, стоило ему подумать, что вот оно — такая очевидная возможность взять одного как заложника и манипулировать другим.       Но. Удар локтем под дых подействовал отрезвляюще — Широяма согнулся, слабо слыша беспощадный голос сквозь звон в ушах:       — Здесь я буду решать, на что есть время.       Шаги. Ещё шаги. Пытаясь нормализовать дыхание, Юу слышал их, и злоба билась в его висках.       Разрубить. Раскромсать. Разорвать.       Не так сильно он желал убить, как искалечить до такого состояния, чтобы эта ублюдочная скотина больше не поднялась на свои ноги, чтобы растрескавшиеся губы больше не смогли открыться, произнести звук, а сердцебиение стало в такой мере слабым, что можно принять живого за мертвеца. Но он будет жив, будет осознавать каждую секунду рвущих грудь болевых вспышек.       Только когда Юу смог дышать размеренно снова, он посмотрел на убийцу, — следом его окатило замешательством. Комната дышала кислой окровавленной тишиной. И следующие слова, рассоединившие её молекулы, были просто поразительными.       — Возьми, — протягивая нож, лежащий на ладони, произнёс преступник. — Бери его, ты ведь хотел, — повторил он низким полушёпотом.       Широяма опасался подвоха, но его не оказалось. Как только нож оказался в его пальцах, убийца развернулся и прошагал к окну, где всё ещё горели четыре свечи в гильзах. Одну из них он потушил пальцем, а затем дёрганым движением смахнул остальные вниз. Усевшись на белый кирпич, убийца поманил его пальцем.       Юу подошёл.       Он словно не ступал вовсе, а плыл, такими затуманенными и разрозненными были его мысли. Шаги не были слышны. Что-то, помимо голоса человека напротив, он как будто разучился слышать вообще.       Только взаимодействуя и не притворяясь, что здесь никого нет, помимо него самого, полицейский уже чувствовал себя моральным уродом. Нарушителем всех законов разом.       — Там кнопка, сбоку, — коротко облизнув губы, сказал преступник и улыбнулся мягко.       Очевидно, он говорил о ноже, поэтому Юу не глядя провёл большим пальцем по ребристой пластмассовой поверхности, чтобы найти её. Эту чёртову кнопку. И он нашёл — квадратная. Нажатие отозвалось коротким и строгим щелчком.       — Вот здесь, смотри. — Мужчина начертил на своей шее невидимую полоску указательным пальцем, подбородок его при этом был чуть приподнят и повёрнут влево. — Здесь сонная артерия. Это почти мгновенная смерть.       Глядя на шею убийцы, Юу видел лишь выступающие мышцы, а ещё — несколько красных полосок чуть ниже, у отороченного нитью выреза, сползшего на плечо. Ему было невыносимо интересно: что же там, под ним? Сколько ещё таких шрамов? Или что-то ещё более отвратительное?       — Режь, — сказал преступник, краем глаза продолжая наблюдать за Широямой, который, в свою очередь, продолжал глядеть на его шею. Понаблюдав за полицейским с минуту, он хотел было произнести ещё что-то, но Юу взялся за его волосы и принудил склонить голову ещё ниже, к самому плечу.       — Только ненависть не уйдёт, господин полицейский, — предупредил убийца, силясь не моргать так часто и нервно. — Она никуда…       Рваный выдох слетел с его губ, обрубив фразу, когда лезвие прижалось к шее.       Все боятся смерти. Это факт. Где-то рядом с воспитанием и образованием, над которыми ты корпел не один год, есть животное, бессознательное «Оно», которое засунет все твои пафосные словечки о «короле планеты» куда подальше.*       Приоткрытые губы убийцы глотали воздух — Юу понимал это по ритмично приподнимающимся плечам. Этим своим дыханием он совершенно всё портил. Своим неподдельным страхом, что делал его человеком. С тем же набором рефлексов. Вовсе не машина.       Здесь, во тьме, теперь не разбавляемой ничем, не казалось возможным сделать правильный ход. Ещё один вопрос: сможет ли он сделать достаточно глубокий порез, чтобы задеть крупный сосуд? Если нет — это будет всего лишь ужасающая рана, и ему придётся покромсать всю шею, чтобы быть уверенным с точностью, что тварь погибнет. Широяма представлял, какой чудовищной может быть эта боль, и тогда его руки принимались дрожать с новой силой. Грудная клетка словно сдавливала лёгкие, препятствуя новому вдоху, и, плотно сжав зубы, Юу задыхался.       Он решил. Если что-то пойдёт не по плану — всегда можно совершить лёгкий толчок, и убийца потеряет равновесие. Вероятность падения на спину велика. И если так, позвоночник однозначно сломается. Может быть, даже в нескольких местах. Есть шанс, что не только позвоночник. С такими травмами болевой шок может убить его на месте за недолгое время. Только вот всё это смутные догадки и гипотезы.       Никогда до этого он не думал, что убивать так сложно. В то время как Широяма судорожно перебирал в мыслях всю эту бессмыслицу, момент просветления ударил ему в голову. Ведь это не то… абсолютно не то, что нужно сейчас делать. Он не убийца. Нельзя поддаваться на провокацию: пусть даже на его глазах умерли эти люди, сам он не вправе убивать. А иначе в чём различие между ним и этим уродом? Участь таких — официальная казнь через повешение. После того как пройдёт судебный процесс, судья обязан вынести приговор. Так будет правильно. Но Юу хотел совершенно другого — так сильно, что его дыхание замирало. Теперь — ещё чаще.       Плечи убийцы прекратили так явно вздыматься, он бросил взгляд в сторону Широямы, на лице которого даже во тьме проступала нерешительность. Ярость его остыла слишком быстро, рассудительность вытеснила её.       — Поднимайся, — сказал Юу, дёргая преступника за волосы. Продолжая прижимать лезвие к его шее, полицейский притянул мужчину к себе спиной, и тот коротко выдохнул, будто его самого ударили под дых.       — Объятья? — прошептал он тепло и беззвучно рассмеялся.       Прижав остриё поплотнее к коже, Широяма легко толкнул преступника коленом в поясницу.       — Пошёл, — бесстрастно скомандовал полицейский.       Ягоды, спирт, кровь, кирпичная сырость и едва уловимый запах кожи. Эта смесь заставляла колени самого Широямы подгибаться, когда он тащил убийцу по ступеням. Тот нарочно спотыкался, хрипло смеялся и вёл себя как непослушный ребёнок, но Юу просто молчал, настойчиво приближаясь к цели — к выходу. Желал бы он не обращать никакого внимания на собственную руку, обвившую преступника. На то, как его лопатки прижимались к груди Юу, который осязал это с сумасшедшей мыслью о том, что волны чего-то болезненно-приторного не дают ему сосредоточить мысли.       Оставалось два пролёта, когда заложник прекратил паясничать и принял намерения полицейского всерьёз. Сначала он замолчал, больше не сыпал насмешливыми и жаркими фразами, а затем произнёс значительно тише, чем прежде:       — Твоя мать наверняка сказала тебе какую-нибудь чепуху о том, что не может иметь детей.       Опешив, Юу остановился. Он мог бы не обратить внимания, мог бы и дальше игнорировать, но то, что убийца, этот самый ублюдок, знал об этом, не могло не привести его в замешательство.       — А ты повёлся. Стал их миленьким протеже. Мальчик-паинька.       За этот вечер Широяма устал затыкать рот, поэтому он изо всех сил пытался игнорировать издёвки и подстрекательства.       — Какой же ты жа-алкий, — растягивая слова, смеялся преступник. — Ты не сможешь убить меня. Лучше умрёшь сам? Разве не решимости тебя учил отец? Что-то ты не походишь больше на идеального.       Челюсти Широямы сжались, пальцы до боли стиснули рукоять ножа, но он продолжал шагать по лестницам, подталкивая своего заложника.       — Знал бы твой папочка, от чего ты тащишься, что бы он сделал, скажи? — запрокинув голову на плечо брюнета, убийца прошептал это; он плотнее прижался к телу полицейского и прикрыл глаза.       Юу начинал закипать. Кроме того, он совершенно не понимал, почему слова преступника обращаются в одну и ту же тему. О его семье. Это угроза? Шантаж? Что?       — Ты не тронешь их, мразь, — выплюнул Юу, вперившись в сверкающие в темноте глаза.       — Мне это не нужно, — пропел убийца, и глаза его сузились, улыбаясь. В следующую секунду он качнул бёдрами так откровенно, что Юу был вынужден зажмурить глаза, чтобы не думать о лишнем. — Что не так? Тебе не нравится быть со мной наедине? Здесь так темно, что ты не успеешь и подумать, прежде чем Рейта засадит пулю тебе в лоб. Твой план провален — я думал, ты знаешь. — Ещё одно движение бёдрами, и убийца продолжил истязать его словами. Что-то в его голосе, в его горячем дыхании подталкивало полицейского примкнуть к числу смертников, бредущих на повешение. Отчётливые глубокие звуки, покидающие горло этого человека, царапали рёбра Широямы изнутри.       В очередной раз он потерял бдительность, утопая в тихом шёпоте.       Лишь пустота сталась в пальцах Широямы, когда он попытался вернуть ситуацию под свой контроль. Убийца выскользнул из его рук. Это окончательно привело Юу в ярость. Все эти дурачества, и то, как легко получалось у преступника обвести его вокруг пальца. Дело было даже не в убийствах, нет. Юу как будто и забыл, что они существовали. Они имели значение, некое моральное, однако Широяма злился не по этой причине — он ненавидел чувствовать себя униженным. Всё ещё прикрываясь фактом серии зверских убийств, он ни за что не признал бы, что собственное эго перевесило все их разом.       — В детстве ты играл в прятки? — шепнул преступник и ускользнул в темноту.       Эти моменты выгравировались на плите памяти полицейского лучше других, даже будучи такими нечёткими и смешанными. Именно этот отрезок времени снился ему чаще прочих и каждый день преследовал его под закрытыми веками. Но всё это — позже.       В тот момент он блуждал в темноте, ориентируясь на шорохи. Грудь разрывалась от страха и необузданной злобы. Юу метался, но натыкался на стены. Тишина оглушала его. Когда убийца позволил себя увидеть, Широяма уже не мог раздумывать: ненависть затопила его по горло.       Сперва удар по ногам — преступник пошатнулся. Со следующим таким же он повалился на бетон, и Юу довольствовался шаркающим звуком. Да, он ушибся. Да, его кожа на руках и плече соскоблилась о неровный бетон. Юу не было жаль. Его ботинок придавил пальцы грязного выродка, на что тот испустил невнятный хрип и застонал, когда получил несколько ударов по рёбрам.       Дрожа от ярости, полицейский всё же давал ему подняться. Это нравилось ему: смотреть на то, как убийца, шатаясь, встаёт на ноги, а затем вновь опрокидывать его на пол несколькими ударами. В нём не было ни доли сопротивления. Преступник отдал своё последнее спасение — нож — Широяме, и теперь был безоружен и открыт. Юу знал теперь: он позволяет избивать себя.       Через некоторое время беспрестанных ударов убийца больше не смог ни подняться, ни даже двинуться. Лёжа на спине, он захлёбывался кровью и тихо скулил, отчего сердце только чаще билось в груди полицейского. Фантомные боли сковывали грудь Широямы.       Сиплые глотки воздуха не давали проникнуть в лёгкие достаточному количеству кислорода. Сломанные рёбра, Юу видел, болели с каждым вдохом так, что преступник всхлипывал, сжимая в пальцах свой теперь грязный свитер. Пальцы его при этом дрожали. Юу не мог поверить, что чувство, проснувшееся в нём, есть продолжатель той ярости. Наверное, он совершенно сумасшедший, но сейчас его подсознание хотело проявить заботу. Глаза полицейского бегло анализировали ситуацию, глядя сверху вниз. Спустя всего минуту он опустился на убийцу всем своим весом, прекрасно зная о том, как тому станет больно. Результат не заставил себя ждать — лежащее на полу тело дрогнуло и произнесло своё умоляющее «пожалуйста». Голова его рефлекторно оторвалась от пола, а губы приоткрылись в беззвучном вскрике, но Юу, крепко стиснув его подбородок, прибил затылок обратно к полу с приглушённым звуком.       Снова щёлкнул нож. Прежде чем удовлетворить свой интерес, Широяма осторожно стёр кровь со щеки убийцы — губы его что-то прошептали в этот самый момент, но Юу не смог понять ровным счётом ничего. Каждое слово, каждый вдох и выдох причиняли распластавшемуся по полу преступнику адскую боль. Пальцы его ухватились за руку Широямы, прикладывая ладонь мужчины к изувеченному лицу, задерживая это касание на коже. Чудаковатость жеста не могла не быть замеченной полицейским.       Продлилось это, однако, недолго. Ладонь соскользнула, и, взяв нож в правую руку, Юу стал разрезать искусно переплетённые чёрные нити одну за другой. Лезвием вверх. Убийца лежал неподвижно — Юу даже стало казаться вдруг, что он и вовсе не дышит. Ему вдруг стало казаться, что сам он захлебнулся воздухом, как водой. Кожа была покрыта свежими гематомами, но не это принудило Широяму отбросить лезвие прочь. Оглядев обнажённую кожу, он поднялся одним стремительным движением и отступил.       Боже правый, что всё это вообще значит? Для чего? Во имя чего?       Каждый раз, как всё подходило к логическому концу, в голове Юу вращалась лишь одна разумная и чёткая мысль.       Беги.

***

      Один-два-три. Один-два. Ритмичный стук в старую сосновую дверь с облезшей у самого нижнего контура белой краской. Детектив ещё раз глянул на серый «форд», припаркованный у дома, чтобы удостовериться, что не тратит время впустую.       Насколько Юу знал её, мать никогда не имела привычки ходить по соседкам и делиться новыми рецептами. Что ещё там делают женщины? Это место явно не излучает ту атмосферу: всё здесь безмолвно и шаблонно, как в тюрьме, — только вместо камер заключения особняки. Одинаковые кирпичные махины, высокие заборы с чугунными воротами, куда на ночь вешается массивный навесной замок — один или несколько. Ровная-ровная дорога. Как будто кто-то намазал её на грунт тупым столовым ножом для масла, если уж говорить о рецептах. Юу постучал ещё раз. Наверное, приезжать без предупреждения было не самой лучшей идеей.       Сад давно зачах. Ряд гортензий холодных оттенков поредел и потускнел. Контраст им составляли герберы цвета тёплой охры и малиновые. Но и те скорбно опустили свои солнцеобразные головы. Кое-где пробилась неясная зелень — такую без разбора и названия именуют «сорняк». Только ботаники знают названия той вон неприметной уродливой травки. Она губит клумбу. Нечего здесь ей делать.       Детектив ощущал, что костяшки пальцев уже начали саднить, но дверь в очередной и последний раз зашлась продолжительным стуком. С тех самых пор как отец умер, всё понемногу выходило из строя — сломался и дверной звонок. Когда Широяма приезжал сюда зимой, он уже пришёл в негодность.       На этот раз где-то по ту сторону раздались торопливые шаги. Дверь распахнулась в несколько секунд.       — Какой сюрприз, Юу, — сдержанно улыбнулась женщина и сняла свои очки на близь. Очевидно, читала. — Я читала на заднем дворе. Извини, что так долго, — подтвердила она догадки Юу.       — Нет, — покачал он головой, легко улыбнувшись в ответ. — Я всего ничего стою.       Всего-то минут пятнадцать.       — Проходи. — Женщина отступила в сторону, пропуская Юу внутрь. — Нужно было предупредить о визите. Ты же знаешь, Юу: мне не для кого готовить здесь.       Одна в двухэтажном просторном доме. Чем реже детектив видел свою мать, тем заметней были новые морщины, тем более тонкими становились её руки. За последние годы она исхудала так, что стала покупать вещи на несколько размеров больше, чтобы скрыть болезненную худобу. Толстый серебряный браслет висел на запястье, которое раньше плотно обхватывал.       — Я не голоден, спасибо, — бросил Широяма с оттенком формальности.       Коричневый приталенный пиджак, юбка чуть ниже колена и светлая блуза с оборками. С каждым визитом она всё больше напоминала Юу европейскую аристократку-вдовицу, которой перепала в руки нежеланная власть и огромный дворец, где гуляет лишь сквозняк. Пусть отец простит ему такие ассоциации.       — Брось эти глупости. Здесь путь туда-обратно — уже время. К тому же, я уверена, ты не завтракал.       Женщина вновь улыбнулась и протянула руку, прикладывая холодную ладонь к щеке сына.       — Что с твоим лицом? Что-то случилось?       Юу вынужден был отвести взгляд, и это надломило улыбку женщины. Она почуяла что-то неладное — ей действительно это не привиделось.       — Мы можем поговорить в гостиной, — сказала она тихо и миновала дверной проём. Широяма двинулся следом. Причина его напряжённости заключалась в том, что он совершенно не знал, как начать тему. Такую тему. Вообще-то он не был уверен, что стоит начинать её в принципе, однако последние события сгладили его неуверенность. Может показаться прагматичным, но Юу действительно не приезжал в дом родителей без лишней надобности.       Мать присела в продавленное кресло, обтянутое тёмно-синим велюром, ещё более потемневшим от времени. Юу расположился напротив — на софе. Положив локти на колени, брюнет сцепил руки в замок. Черты лица напротив. Всякий раз Широяма боялся обнаружить сходства, но всё же беспрестанно находил их.       Сейчас она рисовала тонкую линию бровей карандашом и совсем недавно принялась красить волосы, в которых уже различалась седина. Короткие чёрные завитки лежали на её плечах, пока внимательные глаза исследовали озадаченного Юу — он молчал, почти расцепляя пальцы и вновь сплетая их в одно.       — Это о том, что отец запрещал обсуждать, — сказал он наконец и нерешительно поднял взгляд.       Карие глаза женщины расширились.       — Ты… — прошептала она одними губами, теряясь в словах.       — Мне очень нужно знать, мама. Вы обязаны рассказать мне.