Deftones — Change Deftones — Bored Deftones — Around The Fur
Ночь надвигалась, как неизбежная катастрофа. Её чёрная опухоль разрасталась на беззвёздном апрельском небе. Любопытство оказалось сильнее, даже если детектив и пытался не смотреть в зеркало заднего вида. Мельком поглядев туда раз, он больше не мог удержаться от постоянного разглядывания. Как только свет фар проезжающей машины проскальзывал на заднее сидение, мужчина силился высмотреть лицо, однако видел только руки, лежащие в странном положении на коленях. Крест-накрест, а одна из них, левая, касалась сидения у правой ноги. Ассиметричное положение плеч — одно ниже другого. Голова чуть приподнята, мягкий в тёплом свете контур подбородка. А дальше — темнота. Ничего не разглядеть. Молчание, нарушаемое только звуками машин и редкими указаниями дороги, рвало спокойствие детектива в клочья. Сколько они уже едут? Юу потерял счёт времени. Всё равно что находиться рядом с бомбой замедленного действия, что вот-вот взорвётся. Так он ощущал себя сейчас в салоне собственного автомобиля. Часы тикали, но детектив понятия не имел, сколько времени осталось до взрыва. — Направо. — Здесь нет дороги, — сглотнув тяжело, прошептал Широяма в ответ. — Съезжай с неё. Юу выкрутил руль, как и было сказано. Существуют ощущения, какие описать словами невозможно, и это было одним из таких. Машину потряхивало на каждой неровности песчаной тропы, повсюду обнимаемой ночным лесом. Несмотря на то что поверхность дороги всё это время оставалась ровной, Юу казалось, путь этот ведёт его всё ниже и ниже. На самое дно. Ближнего света фар не было достаточно, чтобы охватить собой большое пространство, поэтому темнота, мучительно медленно рассоединяясь, не рассеивалась. Юу знал, что позади она только сгущается, а её несоизмеримое количество впереди не уменьшается. Подобно крошечному всплеску света, машина двигалась посреди беспробудной ночи, бесконечного строя унылых стволов деревьев. — Останови. От неожиданности детектив выжал педаль тормоза до упора, и автомобиль качнуло вперёд. Это, тем не менее, не расстроило его спутника: уже через несколько секунд Юу услышал хлопок двери. Невозможно поверить в то, что происходит сейчас. Бросив всё, абсолютно всё, сейчас он сидит в своей машине посреди неизвестности. Здесь он просто потерялся. В этом месте у него нет ни цели, ни чёткого понимания ситуации. Автомобиль съехал не с дороги — он съехал с действительности, и это место, оно за гранью нормальности. Наполненное сказочными хитросплетениями веток, что барахтаются в пучине темноты. Увидав очертания фигуры в свете фар, Юу поспешил выключить их и снова закрыл глаза. Звук двигателя как будто отдалялся, и чувства, точь-в-точь как одинокая мигающая лампа, то обострялись до невозможного, то пропадали вовсе. Страх… и что-то ещё, не поддающееся описанию. Вязкое сумасшествие. Сердце, что колотится под рёбрами, — единственный признак того, что это не сон. Холодный ночной воздух рванулся в салон. Сделав тихий выдох, Юу повернул ключ в зажигании и, не глядя, ступил в ночь. Хлопок двери — болезненный удар сердца. Веки медленно разомкнулись, и Юу посмотрел в глаза своему страху. Это было неповторимо. Неповторимо. Не потому, что детектив упивался счастьем здесь, посреди ночного леса, нет. Потому что повториться это ощущение не сможет больше. И снова, в очередной раз Широяма готов был выколоть себе глаза, чтобы расклеить их взгляды, намертво сцепившиеся. Осознание ситуации поступало к нему небольшими дозами; крошечными. Улыбка на губах была осмыслена им только тогда, когда пальцы, покрытые тонкой телячьей кожей перчаток, взяли его за руку. Прикосновение он почувствовал лишь тогда, когда в ушах зашумели шаги. — Гляди. Короткий смешок. Фиолетовое свечение было направлено на ствол дерева, и стрелка указала путь. Широяма ощутил давление на руке, но выдернул её из обманчиво мягких пальцев. Чужая мёртвая кожа — она была мягкой. Кожа же его, этого персонального проклятья, изрубцована и плотна, как резина. Сквозь такой внушительный слой шрамов сложно нанести новую рану. — Она жива? — спросил детектив шёпотом, боясь нарушить безмолвие окружающего. — О, ты всё думаешь об этом? — Во тьме Юу мог рассмотреть сочувственно вздёрнутые брови. — Я так скучал, — прошептал он и шагнул навстречу Юу, но тот отшатнулся, задев ботинком корень, и впечатался спиной в ствол дерева. — Найти тебя было сложно. Я ведь не сыщик, ты знаешь. Зачем поступать со мной так? — шептал убийца, стоя напротив, совсем близко. Желание взглянуть в затемнённые очертания лица граничило с желанием схватить его за горло в сознании Широямы. Раскрошить все хрящи и мелкие косточки — так, как он поступил с Сатонакой. Наверняка он даже не задумывался, прежде чем сделать это, потому что уже был захвачен собственными эгоистичными прихотями. — Прекрати это. — Не отталкивай меня, Юу, — произнёс преступник тихо и монотонно, уверенно. — Ведь так ты отталкиваешь самого себя. Разве я не прав? Разве не прав, Юу? — повторил Таканори снова и, приблизившись, стиснул пальцами плечи детектива. Широяма до боли сжал челюсти, когда почувствовал дыхание на своей шее. Безумно горячее в ночном воздухе. Как же долго он ждал этого. Бредил этим голосом, что превращает самое что ни на есть ужасное в несносно прекрасное. Что-то обыденное. И весь страх испаряется из груди, когда слова, такие уверенные и преданные, достигают его. Когда губы, их тонкая и хрупкая кожа касается его, истязая действительность несдержанной аморальностью. Как тёплый янтарный мёд, она замещает кровь в его венах. Юу пытался, на самом деле пытался сконцентрироваться на чём-то более материальном, на чём-то «от мира сего». Так много раз пытался. Но эти вспышки в его груди такие сокрушительные, как взрыв тысячи звёзд supernova. Прикосновение за прикосновением, сухие смазанные поцелуи — беззвучные. Выдержка, чьи колени дрожат и подгибаются. Вся выдержка норовит потерять равновесие. И никто не подаст руку. Язык скользко чертит вертикальную полоску на шее Широямы — снизу доверху, до самого контура подбородка. Дыхание детектива дрожит, и без того размытые ветви теряют фокус. Всё теряет. Сейчас смысл имеет только обжигающий язык, оставляющий после себя ледяные следы. Прижимающийся к его шее короткими мокрыми движениями. Юу тяжело дышит сквозь зубы, когда чужие губы сжимаются на его кадыке, и вцепляется пальцами в волосы преступника. Правда — он собирался дёрнуть так сильно, чтобы избавиться от прикосновений. А вместо этого рука детектива надавила на затылок, прижимая горячие губы ближе к собственной коже. — Да… вот так, — сбивчивый шёпот, что остался влажными следами на шее Широямы. Зубы схватили участок кожи и легко оттянули, почти не больно. Было в этом что-то необъяснимо тяжёлое — Юу остро ощущал чудовищную тяжесть. Руки этого человека раздавили шею его бывшего коллеги, стиснули и раскромсали безо всяких угрызений совести. А сейчас губы этого же сумасшедшего касаются так осторожно и ласково. Даже если Юу знал, что останется жив, он чувствовал это. Опасность. До морозной дрожи он хотел заломить его руки, измазанные смертью, и прижать к чему-нибудь вплотную — так, чтобы малейшее движение оказалось для него огромной сложностью. Схватить его за волосы и слушать, как он умоляет о пощаде, срывая голос. Детектив желал только одного: завладеть опасностью и заставить её подчиниться себе. Нужно было обезвредить эту бомбу, но сердце билось слишком болезненно, и Юу начинал подозревать, что бомба — она у него внутри. Пробралась в самую глубь. Горячие и мокрые прикосновения разрезали его так же искусно, как остальных, а ловкие пальцы нащупали его сердце и плотно стиснули. Стоит только попросить, несколько раз, умоляюще, и Широяма исполнит любое желание, позволит часам и дальше тикать, отсчитывая жизни. Единственный способ обезвредить — взорвать, но тогда им обоим не жить. — Нужно идти, — шептал он, тем не менее не прерывая тягучих поцелуев ни на секунду. — Нас ждут, — сказал он и сделал ещё один мучительно медленный укус. Дёрнув волосы в своих пальцах, Широяма зашипел и откинул голову. Чёрта с два он хочет куда-то идти. Просто плевать, где находятся они оба. Слова, произнесённые им, — всего лишь способ вызвать протест. Ему нравится, когда его перебивают, игнорируют, когда перечат ему. Правила — чтобы нарушать. Утверждения — чтобы оспаривать. Растереть в порошок все догмы общества. Просто. Ради смеха. Шея Широямы пылала, пылала тающими ледяными крупицами. Похоже на лёгкое, но болезненное покалывание при обморожении. До этого лежащие на плечах детектива, руки Таканори поднялись выше и вплелись в чёрные волосы, но не так остервенело, как это делал сам Широяма. Его пальцы не тянули и не хватали — всего-то безболезненное скольжение. Юу не мог назвать его по имени. Даже в собственных мыслях. При одной такой, когда Широяма думал, что может испытывать не только отвращение, что оба они просто два крошечных человека в веренице событий… Правила установлены кем-то. Но не ими. Всё это просто не укладывалось в голове: раздвоенность его мыслей и все смыслы, в секунду ставшие пустыми. Все макеты, по которым он мог выстроить настоящее, пропадали галогенными проекциями. Опустив подбородок, Юу поглядел пристально, предельно внимательно. Рассмотрел сощуренные глаза и бесформенную тёмную чёлку, тонкими полосками волос рассыпавшуюся по левому глазу. Татуаж стёрся без следа, и на месте его уже давно отрасли настоящие брови. В самом низу, ближе к дрожащему веку несколько волосков выделялись на фоне ровно выщипанных стрел. Юу провёл большим пальцем по упущенному месту, вынуждая другого мужчину прикрыть веки и сипло усмехнуться. Глазами, адаптировавшимися к темноте, детектив видел, какими израненными стали бледные губы. Трещины кровоточили, и смотреть на это было просто невыносимо. Потому что Широяма держался на плаву изо всех сил, ещё с самого первого дня он силился не попробовать эти множественные раны. И только потому, что эти раны были идеальными, самым что ни на есть совершенством. Каждый просчёт, каждая неровность и минуты жестокости — это было идеалом в глазах Юу. Ведь этот человек, даже сам того не осознавая, был его тайным идеалом. Мягко выскользнув на расстояние, Таканори улыбчиво протянул раскрытую ладонь и прохрипел: — Возьми меня за руку. Ветки потрескивали под подошвами, и казалось, реальность ускользает из-под ног. Кого вообще он, Юу, мог спасти, когда не может спасти даже самого себя. Он взялся за протянутую руку, но совсем не для того, чтобы имитировать кадры из дешёвых мелодрам. Если тварь добивается того, чтобы Юу поддался своим «хочу», своим «чувствую», тогда придётся забрать всё желаемое до конца. Пусть ощутит на себе все его чувства, проглотит их без остатка. — Идём. Она замёрзнет. Недоуменно уставившись на детектива, он дёрнул рукой несколько раз, но захват Юу стал только сильнее. А потом ещё сильнее, и пальцы начали онемевать. Убийца нахмурился, силясь заглянуть в лицо Широямы. Те самые глаза. Вот они, его глаза, — глаза настоящего Широямы Юу. Зацарапанные и слепые ко всему, помимо душащей боли. С наступлением темноты он меняется, словно оборотень в полнолуние. Хватило всего десятка секунд, чтобы начать задавленно стонать и убеждать остановиться. Нет, не подумайте, с переломами нет никаких проблем, но ведь он правша и не сможет держать нож. Сегодня нож нужен ему так, как никогда раньше. — Нет, подожди немного, — пробормотал он бегло, утыкаясь лбом в плечо Юу. — Нет, мне нужна эта рука… Тц! Помешанный. Шепчет куда-то в плащ, просит, но остановить не пытается. На самом деле это необходимо ему. Утоляет его жажду. Нужно сделать это быстро, без промедления. Отомстить ему таким никчёмным образом, как этот, — не самая лучшая идея. Ведь Юу только доставит ему удовольствие. С другой стороны, это решит некоторые проблемы, и Широяме не придётся лишний раз бороться с желанием совершить тактильный контакт, подчинившись его голосу. — Ещё чуть-чуть, — заверил Юу холодно. Тело прижималось к нему так отчаянно, а свободная рука цеплялась так крепко, словно в этот момент Юу неспешно зацеловывал низ его живота. Вовсе не планировал переломить кость. Словно губы детектива настойчиво прижимались к его коже, как делал это он несколько минут назад. — Не нужно, — дрожащим голосом шептал он сквозь измученные стоны. Сложно сказать точно, где заканчивается боль и начинается удовольствие. Когда боль становится удовольствием. Каждое увечье для него похоже на нечто горячее и до безумия непристойное. Каждый ушиб как мокрый поцелуй. Тихий хруст — вот и всё. Жалостливо простонав что-то — кажется, это было «больно» — он принялся загнанно дышать. — Веди меня к ней, — произнёс Широяма и оттолкнул дрожащее тело подальше от себя. Обиженно хмуря брови, он прижимал сломанную руку к груди, придерживал её здоровой. И обвинений не последовало. Борясь с дрожью в конечностях, Таканори закусил губу и снова потянулся в карман, чтобы достать фонарик из куртки. С Юу ему было так хорошо, нестерпимо хорошо. Может быть, он даже смог бы не убивать больше. Следуя светящимся в ультрафиолете меткам, они шли сквозь кромешную тьму. Споткнуться здесь — ничего не стоит, поэтому Широяма пытался быть максимально осторожным. Забивая свою голову мыслями об осторожности, он мог забыть всё прочее. Отгородиться от настоящего и сделать вид, что всё в порядке, всё под контролем. Кажется, он совершенно перестал держаться за собственную жизнь. Не стоило вредить Таканори, как и не стоило позволять ему своевольствовать. Преступник мерно ступал по земле, всё ещё прижимая повреждённую руку к груди, и тишину, помимо звуков шагов, нарушали редкие шмыганья носом. Простудился или… Чёрт, о чём Юу только думал. Одно лишь пребывание рядом с ним делало чокнутым самого Широяму — да, Юу понимал это, но также понимал: именно того, что сделал, он и хотел. Это прозвучало бы полным абсурдом, однако всё было так, как должно было быть. Сущий кошмар, верно. Только вот этот человек… боже, нельзя об этом даже думать. Но ведь он принимал всё, что было в Юу: будь то страх, будь то агрессия, будь то безумие. Необходимо лгать себе снова, чтобы не думать о собственных истоках. У Юу есть «здесь и сейчас», а то, что было прежде, не должно иметь никакого значения. Всю свою сознательную жизнь он пользовался этими словами: «должно» и «не должно». Отец научил его держать голову высоко, научил стоять за принципы и не давать себе слабины. И Юу был благодарен каждую секунду: не всякий родитель сможет дать своему ребёнку то, что поможет ему в дальнейшем. Не только купить вещи и накормить, а позаботиться и о том, чтобы он мог постоять за себя, чтобы жизнь не раздавила его своими многочисленными коллизиями. Как Широяма понял, что они достигли нужного места? Очень просто. Бледные очертания тела за ветками. Всё внутри детектива похолодело, когда он подумал, насколько холодно может быть девушке, когда сам он внутренне дрожал, при этом одетый весьма неплохо для весны. Здесь было действительно холодно. Остановившись в стороне, Юу замер недоуменно, и собственное пустоголовие поразило его в этот момент. Да ведь стоило взять, по крайней мере, какое-нибудь средство связи, чтобы вызвать подмогу. «Для чего именно я здесь?» — спросил мужчина самого себя. Добродетель? Спасение? Долг? Потому ли он понёсся сломя голову к машине, когда получил очередное послание? Или, может быть… месть? Неконтролируемые злоба и желание. Пусть даже и так, здесь наверняка не ловит сигнал. — Посмотри, она совершенно холодная! — возмутился преступник, касаясь кожи девушки ладонью. Слабое хныканье донеслось до Юу, и он увидел, как она задёргалась, услышав, о чём идёт речь. — Я говорил тебе накинуть что-нибудь! — обратился к кому-то он снова. Недоумевая, детектив стоял поодаль и сжимал пальцы в кулаки, чтобы согреть их, но теплоты не было нигде. В нём самом её не было. — Не для этого я здесь. — Для чего ещё! Если она замёрзнет, Рейта, то ничего не почувствует, и всё пойдёт насмарку, понимаешь меня? — Понимаю. Второй голос казался до предела усталым, но Юу не мог видеть до сих пор, с кем разговаривает убийца. Это имя он уже слышал где-то — оно было слишком знакомым детективу. Всплеск светлого, появившийся из темноты, расставил всё на свои места. Тот самый человек. Широяма знал блондина довольно смутно, однако за всё это время понял, что он следует за убийцей повсюду, и не разобраться, зачем ему всё это нужно. А ещё этот «Рейта» явно не в восторге от того, что Широяма нарушает их дуэт. Как же он не поймёт, что Юу и не претендовал присоединиться к ним. — Что с вашей рукой? — Тон его голоса изменился вмиг, и тогда Юу поймал на себе взгляд. В такой тьме разглядеть его окрас было слишком сложно. Во всяком случае, взгляд этот вряд ли оказался бы приветливым. — Что произошло? — настоял он, коснувшись плеча преступника, который заворожённо вглядывался. Во что именно — Широяма не мог увидеть, потому как мужчина стоял к нему спиной, заграждая собой привязанное к массивному стволу обнажённое тело. — Не трогай! — так внезапно воскликнул он, что Юу дрогнул непроизвольно. — Не трогай меня, — повторил Таканори спокойно. — Со мной всё просто прекрасно. — Улыбка проступила в его голосе. — Лучше, чем когда-либо. — И он обернулся через плечо, одарив многозначительным взглядом детектива. — Это перелом? Твою мать! Нужно… — Я могу о себе позаботиться сам, — нараспев произнёс убийца и усмехнулся. — Уже совсем не больно. Юу, — позвал он и обернулся снова. — Или, правильнее… детектив? Законы шатки, — вздохнул он. — Ты не поможешь мне немного с этим? Не время для нерешительности — сомнения только разозлят его, и всё обернётся худшим исходом из возможных. А ещё… есть кое-что, что, возможно, сможет смягчить его. Если такое возможно. Юу всё ещё надеялся на то, что человек, убивший уже минимум дюжину и притащивший сюда совсем юную девушку, привязавший её тонкое тело колючими льняными верёвками к дереву — что он способен на милосердие. Ха. Ха. Ха. Вот что сказал бы любой сторонний наблюдатель. Приближаясь к месту преступления, детектив шарился во внутреннем кармане плаща. Пачка сигарет, фамильная зажигалка, бумажник. В бумажнике — там есть фото. Аяме, придерживающая свой огромный живот рукой, и он сам, надевший на свои губы улыбку. Тогда они так опрометчиво попросили у прохожего сфотографировать, даже смешно за эту наивность. Совсем рядом с тёплыми воспоминаниями покоится безжизненная сталь. Нащупав, Юу вытащил бритву из кармана и зажал в кулаке. Плавными потоками темноты их взгляды переплетались с каждым шагом, что приближал детектива к месту преступления. Кто же он сам? Жертва или охотник? Пальцы разомкнулись, и Юу протянул вещь убийце. Вспотевшие руки дрожали от холода. Задержавшись с секунду на лице детектива, взгляд преступника плавно опустился на его ладонь. К тому, что лежало на его ладони. И он смотрел. Долго. Очень долго. С минуту он разглядывал резную рукоять; глаза, до этого излучавшие возбуждённый восторг, застыли, словно высохли напрочь. Тишина звенела в ушах Широямы, побуждая произнести звук. Неважно, каким он станет, но что-то обязано сказать ему, что все они здесь не статичны. Абсолютно точно не инсталляция, не картинка. Когда лицо преступника подало первые признаки жизни, Юу не ожидал, что они могут быть такими. Конечно, он показал эту вещь с целью образумить убийцу, как бы безрассудно это ни прозвучало. Хотел напомнить, сказать, как об этом говорят в фильмах: «Опомнись. Что же ты делаешь?» И, конечно же, как и в фильмах, злодей должен раскаяться и сказать о том, что он несчастен и сожалеет. В эту немую ночь не шевелилась ни одна ветвь. Лицо его было таким надеющимся, каким Юу не видел его ещё ни разу. Брови были хмурыми, однако не острыми стрелами, а хрупкими дугами. Плотно сомкнутые губы дрогнули. Настойчивые глаза смотрели на Юу пугающе доверчиво. Так и не коснувшись протянутой ему вещи, он спросил неуверенно, безо всякой издёвки: — Ты помнишь? Прижимая сломанную руку, начавшую заметно отекать, к груди и дрожа от холода, он попытался ещё раз, и в глазах его разгорались пожары отчаянья. — Что-нибудь? Помнишь? Но Юу глядел в ответ с пустотой в зрачках. О чём речь? Что он должен помнить? Зрительный контакт оборвался спустя несколько секунд. Невесело усмехнувшись, убийца выхватил опасную бритву из рук Широямы и отвернулся. — Помню что? — недоуменно переспросил детектив. Наверное, будь он уверен чуть больше, то посчитал бы этот вопрос сущим бредом. Если бы только он мог быть хоть в чём-то уверенным. Как только его глаза открылись заново, Юу показался себе опустошённым и потерявшим всякий смысл. На самом деле он никогда не придавал большого значения своему прошлому, не пытался собрать его, ведь знал, что вспомнить не получится больше никогда. — Мне нужно… — Выдох был тяжёлым и прерывистым. — Успокоиться. Светловолосый отступил в сторону, когда убийца сделал несколько шагов по направлению к связанной девчонке. — Ну привет, — посмеиваясь подавленно, произнёс он. Неразборчивое и слабое мычание в ответ привычно. — Рейта, дай мне что-нибудь, чтобы завязать ей глаза. Совсем замёрзла. — Но… у меня ничего нет, — прозвучал нерешительный ответ. — Должно быть! Должно! — закипая от досады, завопил убийца и толкнул собеседника в грудь, однако сейчас же сам взвыл о боли, прижимая руку к себе ещё крепче, чем прежде. — Оторви… от повязки оторви… — прошептал он сипло, качая собственную руку, как младенца. — Раны ещё свежие, — возразил блондин настойчиво. — Просто делай как сказано, понял?! Таканори настойчиво протянул руку, не тронутую детективом, и, пересиливая себя, другой мужчина закатал рукав его лёгкой куртки. Видимость была ужасной, но Юу периодически слышал короткое шипение, пока этот самый Рейта возился с рукой. Ткань отсоединялась вместе с запёкшейся кровью, покрывшей только-только начавшие затягиваться раны, и это снова обязывало их кровоточить. Отмотав достаточно, светловолосый раскрыл лезвие бритвы, протянутой ему, чтобы сделать надрез. Затем послышался звук рвущейся бинтовой повязки. Убийца нетерпеливо вырвал полученный кусок из пальцев его спутника. Небольшой шаг вперёд — и Юу рассмотрел её, дёргающую плечами от холода. Голова безвольно склонена, нависшие волосы скрывают лицо. Дыхание глубокое и неровное. Изгибы ломких ключиц светятся в лунных лучах, растекающихся по поверхности кожи, оттого ставшей бледнее в разы. Это место он выбрал неспроста. Приподнявшись на пальцах, Таканори с одержимостью обматывал окровавленную повязку вокруг её головы. Перекрывал последнюю видимость. Приглушённый плач возобновился, плечи девушки вздрагивали, она дёрнула руками несколько раз. Запястья рук саднили невыносимо, потому на большее её не хватило. Юу закусил губу, наблюдая за действиями преступника, и он мог ясно увидеть, что взгляд Рейты, этого блондина, продолжающего сжимать в пальцах опасную бритву, был в точности таким же, как его собственный. Нити сознания расходились — из-за крошечной затяжки разрушалось всё подчистую. Когда-то цельные и полезные, пушистые тонкие волны превращались в гору пустой мишуры. Не нужно даже прилагать усилий, чтобы крошечные петли стали соскальзывать. — Приступим? Коснись, натяни совсем немного — сложная конструкция обязательно поддастся желанию. Так много усилий необходимо для того, чтобы создать, но только шевельни пальцем — вот оно, разрушение. Колоссальное и необратимое. Отражается в глазах.***
Deftones — Smile
Небо отражается в глазах. Как-то раз, когда они с родителями ездили в соседнюю префектуру, Таканори мечтал об этом. Уткнувшись лбом в стекло, он наблюдал за ночными пейзажами и заглядывал глубоко в темноту леса. Размышлял, что если бы машина была его собственная, если бы он был совсем взрослым и умел водить, то обязательно остановился бы прямо сейчас. Ночная равнина, усыпанная посевами, или же просто поляна с короткой травой. Такой восторг вызывало в нём запустение этих мест, их открытость. Совсем не так, как за высоким кирпичным ограждением. И воздух здесь наверняка прекрасен, но Таканори этого не узнать, потому что отец запрещает открывать окно. Говорит, и без открытых окон в салоне холодно. Да и пусть холодно. Пусть сыро и мокро, пусть страшно. Пальцы подростка утопали в траве, лопатки холодила остывающая земля. Ресницы дрогнули, и веки медленно опустились, а на их темноте — всё ещё, казалось, сияли звёзды. Тогда он мечтал о том, чтобы остановиться у обочины и выйти из машины прямо в неизвестность, а затем добрести до самой середины и остановиться. Каким бы было это чувство? Таканори воображал, каким оно могло бы быть, но немой восторг граничил с ужасом, и подросток думал о том, что, наверное, не решился бы. Куда привычней сидеть взаперти: чувствуешь себя защищённым. А ещё угнетённым, разбитым, никчёмным, чужим и слабым. Ладони невесомо щекотала трава, пока Таканори, улыбаясь, поднимал руки выше и выше, но что-то твёрдое под пальцами послужило препятствием уже через несколько секунд. Что-то скользкое. Таканори открыл глаза и дрогнул, когда осознал, что трогает чужой ботинок. Нерешительно он поднял глаза на хозяина обуви — только тогда пульс восстановился. Свои. — Ангел. Таканори нахмурился, приподнимаясь на локтях, и опасливо спросил: — Чего?.. — На взлёт, говорю, идёшь? Насмешки. Вот чего Таканори не мог терпеть больше всего, а губы его собеседника слабо улыбались, и уже это давало ему повод понервничать. В груди сейчас же заполыхала обида. Почему бы просто не оставить его в покое, пока старшие готовят ритуал? Хоть раз в жизни пусть все оставят его в покое. — Тебе какое дело? — огрызнулся он, глядя, тем не менее, прямиком в глаза обидчика. Увиливать — не его тактика. — Никакого, — ответил тот скучающе и дёрнул бровью, удивившись такой агрессии в свою сторону. Его имени Таканори не знал, потому что этот паренёк был здесь новеньким, как и сам он. Никогда Матсумото не считал себя настолько глупым, чтобы не понимать, что такие, как они, — всего лишь пешки для грязной работы. Им не доверяли те, кто стоял выше. И всё же Таканори не имел особого желания «подниматься по карьерной лестнице», потому что книженции, которые они читали, и молитвы, которые произносили, казались ему такими забавными. Всё это было так… неправильно?.. Да, отец бы точно выпорол его по самое не хочу, если бы узнал, чем он занимается такими ночами. Что вовсе не остался у того недоумка, Кидзимы, который за ним постоянно увязывается в школьных коридорах. Без умолку о чём-то бормочет и говорит, что он, Таканори, кажется таким самостоятельным и классным. Классным. Чушь. Того, кто завёл с ним разговор сейчас, Таканори едва знал. Здесь ведь не анонимные встречи для знакомств — они читают молитвы, а младших заставляют отлавливать и убивать животных. Нужны жертвоприношения. Просто хотелось почувствовать себя нужным хоть где-то, почувствовать себя частью чего-то, но всё чаще Таканори уличал себя на мысли, что убийство животных — это не то, что ему по нраву. Зато как он наловчился. — Слушай, — начал Матсумото с заминкой и опустил взгляд, — ты не пройдёшься со мной? Вот это у него всегда получалось здорово. Вводить в заблуждение и получать выгоду. Люди — они ведь всего лишь тупые куски мяса и способны сделать всё, достаточно только правильно сыграть. Сделают это: глупые — из привычки потакать, правильные — из учтивости, а горделивые — чтобы почувствовать себя лучше. А он всегда боялся остаться наедине с собой посреди такого огромного пространства, как это. — Куда? — последовал короткий вопрос. Голос у него спокойный, безмятежный. По виду не скажешь, что он боится незнакомых мест, ведь он наверняка не такой маменькин сыночек, как Таканори. Обувь у него оцарапанная, а одежда не самая новая. — Вон туда. — Матсумото поднял руку и показал пальцем в неизвестность. Непохоже, что это о чём-то сообщило его новому собеседнику, но, к удивлению самого Таканори, не пришлось корчить гримасы и жалобно упрашивать. — Пойдём, если хочешь, — безучастно ответил другой подросток и поднялся в полный рост. Таканори неловко привстал, хватаясь грязными пальцами за траву, чтобы ноги не съезжали с возвышенности. Широкими шагами, под напором силы тяжести, они спустились вниз, оставляя перелесок позади. — Не знаешь, зачем тут так пусто? Вырываясь вперёд, Таканори пытался убедить себя, что не так уж и нужен ему спутник, чтобы решиться остаться одному. — Ты имеешь в виду «почему»? — Ну да, — резко выпалил Таканори. Поправляет ещё, умник. — Здесь недалеко какая-то фабрика или типа того. Обычно возле такого не строят дома. — М, — не оборачиваясь, промычал невнятно Матсумото и замолчал. Дальше шли в абсолютном молчании. Таканори не знал, идёт за ним кто-то или нет: шаги сливались воедино, трава, достававшая до щиколотки, шуршала и шуршала под лёгкими потоками ветра. — У тебя есть какая-то цель? Только Таканори почувствовал, что один, как чуткие звуки прервал вопрос. Обернувшись, Матсумото остановился и заметил, что деревья уже так далеко — они приближались к противоположной стороне этой пустоты, где снова чернел лес. А слева, и правда, виднелись какие-то постройки. Может быть, он прав. — Нет вообще-то, — подёрнув плечами, ответил Таканори и поглядел на собеседника исподлобья. Как-то странно он стоял: опущенные плечи, расфокусированный взгляд и руки в карманах. Тотальное безразличие. — Никакой цели нет, — добавил Таканори. Фраза, произнесённая в таком месте, показалась ему неуместной. Даже не так, скорее — пугающей. И он развернулся, ускорив шаг. Незачем разговаривать с другими о чём-то, всё равно пользы от этого никакой. И никакого понимания. От возвышенности они шли по диагонали, не прямиком к противоположной стороне, а ближе к очертаниям строений. Только вот строения эти словно и не приближались ни на миллиметр. Наконец Таканори решил, что здесь будет достаточно далеко. — Только не смейся, — проговорил он, зная, что другой подросток до сих пор идёт следом. В ответ — молчание. Таканори окинул взглядом окружающее пространство, и сердце забилось ужасно часто, к тому же в этот раз было практически не больно. Огромные пространства пустоты простирались перед ним. Незатоптанные, никем не тронутые, и он почувствовал себя таким свободным. Свободным от всего на свете. От насмешек и злобы, от ругани и рамок. От самого себя. — Здесь так… — волнительно сминая край широкой кофты, пролепетал Таканори, — красиво, — выдохнул он шёпотом, и только тогда опомнился, встречаясь взглядом с чужими глазами. Именно — совершенно чужими. «Будешь насмехаться — давай сейчас», — читалось в настороженном взгляде Матсумото. Не прерывая зрительного контакта, он медленно опустился на траву и был ошарашен, когда его спутник сделал то же самое. — Если расскажешь, с чего мне нужно смеяться, то, может быть, и посмеюсь, — произнёс он тихо. Не в силах больше выносить гляделок, Таканори упал спиной на траву. На самом деле она оказалась не такой уж мягкой, какой чудилась сначала, и дыхание подростка прервалось на секунду от удара. Таканори не обратил внимания: думать сейчас не хотелось ни о чём. Даже о том, что они опоздали на ритуал и в целом занимаются сущей несуразицей. — Красиво, — повторил Таканори, на этот раз без страха. — Знаешь, — словно ленясь говорить, он растягивал фразу, — прибитый к земле, далеко не улетишь, ангел. — Думаешь? — встрепенулся Матсумото, снова приподнимаясь на локтях. — Это ты… меня так назвал? Таканори сконфузился. — Твои крылья, кажется, обрубили, — улыбнулся собеседник беззлобно и провёл пальцами по волосам, показывая тем самым, что он подразумевает. Сам Таканори хотел нервно заправить чёлку за ухо, но тут же остановил себя, вспомнив о вчерашнем инциденте. — И у тебя на запястьях синяки. Да какое ему, к чёртовой матери, дело? Таканори начинал закипать. Он одёрнул рукава пониже и вперился взглядом в лицо другого подростка. Матсумото видел множество своих сверстников, и ни один из них не выглядел так странно. Дело совсем не во внешности. — Это тебя не касается, ясно? Упав спиной на траву, Таканори уже не почувствовал былого облегчения. Да и свобода была слишком ограниченной — он понял это. — Хочешь, покажу кое-что? Сердце подростка забилось гулко. В этот раз — больно, как и всегда. Зачем этот чужак напоминает ему о неприятностях, от которых до безумия хочется отгородиться, которые он желает стереть из памяти без следа. «Всё в порядке. Всё хорошо», — повторял он себе бесконечное количество раз. Когда Таканори открыл глаза, то почувствовал себя одним из тех беззащитных псов, которых они вылавливали. Без укусов и царапин не обходилось, и мать бранилась бесконечно, причитая о бешенстве. И, кажется, Таканори его всё-таки подхватил, это «бешенство». Матсумото понятия не имел, какие симптомы должны при этом появиться, однако то, что произошло дальше, иначе, как «бешенство», он описать не смог бы. Ноги его заскользили по траве — так он пытался вырваться в приступе паники. Прямо перед ним в лунном свете сверкнуло лезвие, и Таканори словно сошёл с ума от страха. — Нет, нет… Даже не кричал — он шептал, прижимаясь к земле. Холодные руки незнакомого подростка стиснули запястья как раз в том месте, где они всё ещё несносно болели, и прижали их к земле. — Пожалуйста, — прошептал Таканори, до боли жмурясь. — Ты такой трус, — прозвучал голос, ещё только недавно сломавшийся, но оттого не резкий, не бьющий по ушам. Голос его казался приглушённым, словно в нём существовал какого-то рода регулятор, и громкость намеренно сбавили. Стало только больнее. Было очень больно, просто чудовищно больно. Ладони сдавливали свежие синяки, и боль буквально пылала в руках Таканори. — Эй, открой глаза, — всё так же тихо звучал голос чужака. — Открой глаза, не бойся. Стиснув зубы, Матсумото сделал это. Его губы, ресницы, веки — казалось, всё дрожало от боли. И внутри. — Пусти, — прошептал Таканори задавленно. В глазах мутнело. Занавесь чёрных, как ночь, волос, заслонила собой даже лунный свет. — Отпусти, — повторил он просьбу и дёрнул рукой, но это вызвало только новую болевую вспышку. Таканори застонал досадно и почувствовал, как его веки горят от собравшихся в глазницах слёз. — Если кто-то делает тебе больно, разве не нужно дать отпор? — Тон голоса нависшего над ним подростка не менялся, и его спокойствие душило Таканори. — Ты позволяешь помыкать собой. Этого ты заслуживаешь? Смысл с большим трудом достигал сознания Таканори. Трахея горела от боли, горели щёки, глаза, руки. А слова делали ещё больнее. Да что этому недоумку известно про него, чтобы говорить так? Кто он вообще, чёрт бы его побрал, такой, чтобы задавать вопросы?! Самым болезненным во всём этом было то, что Таканори хотел крикнуть «нет». Не заслуживает. Он ничего такого не заслуживает. Унижений. Издевательств. Сколько раз он думал об этом и был согласен со словами этого парнишки, однако проблема была в том, что он не мог. Дать отпор он никогда не мог. Давление пропало так же внезапно, как и возникло. Таканори выдохнул судорожно. Ему было так стыдно за себя, кошмарно стыдно, но он стал несдержанно всхлипывать, закрыв глаза широким рукавом. Ничего такого не случилось. Всегда не случалось совсем ничего особенного, если поглядеть общо. — Ну, хватит, — произнесли успокаивающе, однако голос всё ещё представлялся Таканори ничуть не мягким. — Посмотри. Подросток отодвинул руку Таканори от лица почти насильно, и, когда перед глазами Матсумото вновь показалось лезвие, он дёрнулся инстинктивно, но вскоре затих. Никто не собирается причинить ему вред. — Я купил это, чтобы защищаться. Волосы его были такими длинными. В таком виде даже в школу не пускают. Как к этому относятся его родители? Чуть успокоившись, Таканори потянулся дрожащими пальцами к лезвию и мягкой подушечкой указательного прощупал острый край сбоку. Соскользни его палец хоть на миллиметр — обязательно порезался бы. Этот странный нож казался таким дорогим и красивым, поэтому Таканори попытался рассмотреть детальней. Подобного он ещё ни разу не видел. — Это нож? — спросил он, своими мокрыми глазами заглядывая в глаза напротив. — Нет. — Уголок губ длинноволосого подростка приподнялся немного. — Это бритва. Такими раньше брились. Почему-то он показался Таканори очень взрослым, этот сверстник. Как будто он знал всё на свете и мог ответить на все вопросы. — Нравится? — спросил он, заметив заинтригованный взгляд Матсумото. Тот кивнул поспешно. Он был растерян: с ним никогда не общались так просто, в лоб. Безо всяких глупых вопросов. А какая твоя любимая манга? Что ты больше любишь: мясо или рыбу? Дать тебе списать домашку? — Тогда она твоя. Даже сквозь толстый слой тёплой байковой кофты Таканори ощутил, как холод обжёг его кожу. Прямо у мелко дрожащего сердца.