***
20:56, 3 августа 2016г.
-Понимаешь, он даже выйти на свой задний двор не может без какой-нибудь драмы. «Лес Короля Артура», оч-чень смешно. Я искал его полдня после этого. -В этом весь Франция, ты же знаешь. — она засмеялась, — Он у нас драма во плоти. -Нет, ты права. Но я это видел и раньше, до какого-то момента. А ведь люди так просто не бросаются с мостов. — Антонио судорожным жестом («в который уже раз за эти десять минут?» — подумала Люсиль) потрепал свои волосы, стряхнул пепел и попытался закончить мысль, но чудовищный приступ мигрени тут же накрыл его целиком. -Что с тобой? Может, все-таки дать таблетку? Антонио с усилием оторвал подбородок от груди, разогнулся и сверкнул зубами в искаженном оскале, мало походившем на улыбку. -Все хорошо. Люсиль ответила ему в той же манере, шутливо скривившись. -Если бы. В ее глазах, однако, читалась плохо скрываемая тревога. Он кинул окурок на землю, все еще придерживая голову свободной рукой. -Так о чем я?.. Окурок покатился по блестящему асфальту, и через секунду уже слился с дождем. Сквозь глухой ропот капель до молодых людей доносились голоса, прилетевшие с ветром из другой части парка. Далекий смех. Шлепанье по лужам. Треск веток живой изгороди, клонящейся под весом воды. Люсиль аккуратно выбирала листья, прицепившиеся к ее влажным волосам. Воздух этого вечера цвел, наливаясь спокойствием, и город оживал на глазах. Антонио рассматривал мокрый ночной Париж с безразличием живого мертвеца. Он продолжал рассказывать ей о том, какой невыносимой была его жизнь до переезда, но Люсиль уже и вовсе не слушала его — она все рассматривала его лицо, пытаясь поверить в реальность ситуации, и испуг на ее лице сменился сначала потрясением, затем тоской, и затем снова ужасом. С тех пор, как они виделись с Антонио в последний раз, он изменился до неузнаваемости — впалые щеки, блуждающий взгляд, опухшие веки («он много плачет?») и сбивчивая речь («…он пьет?»); будто бы она встретила кого-то совершенно незнакомого, сказочного монстра, так внезапно заменившего ее старого друга. У нее в голове не укладывалось, как он мог думать, что кому-то в этой ситуации помощь нужна больше, чем ему. -Ты слушаешь меня? Девушка вздрогнула и отвела взгляд от сигареты, тлеющей в его руке. Внезапно ей захотелось домой. Этот день показался ей каким-то ненастоящим. -Ты очень много куришь, — рассеянно ответила она. -Да ничего, я все равно его переживу, — Антонио погасил окурок и ответил неискренней улыбкой, — короче говоря, после этого я… просто… Я даже не знаю, у меня слов не хватит, чтобы описать, как страшно он рыдал по пути домой. Я насилу успокоил его. Я все еще боюсь надолго отпускать его из дома, а может дойти и до того, что мне придется запирать его спальню на ночь, а, дьявол, ты же знаешь, как он этого не любит… -Да, — машинально ответила она, убирая на всякий случай зажигалку в карман. — Прости, а ты теперь всегда будешь с ним жить? А как же твой дом? -Я не представляю, — он пожал плечами и удивленно стянул в складки лоб, — мне нужно будет рано или поздно вернуться на какое-то время домой. Я ни в коем случае не прошу тебя сидеть с ним во время моего отьезда, но, может, мне удастся упросить Романо, или… Я не знаю, идея так себе, но, может… стоит еще раз поискать ему психиатра? Я уже не справляюсь с ним в одиночку… -Я помогу, безусловно, я многим обязана ему, равно как и тебе… -Ты говоришь это, — он вдруг перешел на тон выше, глядя ей прямо в глаза, — с таким хладнокровием! Монако, обьясни, почему ты вообще не знала обо всем, что произошло? Мне казалось, ближе тебя у него никого нет! -Ближе меня? — она ответила неоднозначным взглядом, — Тебе уж, видимо, лучше знать? -Давай-- без вот этого вот, ладно? — он резко, будто бы как в приступе нервного тика, взмахнул рукой — она узнала в этом жест, который Франциск использовал только тогда, когда был сильно расстроен. — Мне кажется, в такие моменты нам всем стоит оставить свои разногласия в стороне. -Нет-нет, я просто… — эта мысль не давала ей покоя, пока она бессмысленно рассматривала рукав его рубашки. — Я надеюсь, что у вас с ним все будет хорошо… -Ну, раз хуже уже некуда, — он мрачно усмехнулся в сторону, и тут же подумал, что теперь он пожалеет об этих словах. Они оба на минуту замолчали, уставившись в искрящуюся темноту. -Прости, это все нервы, нервы. Мне было бы легче, если бы ты приехала к нам сегодня, но. Если до этого у нее еще были какие-то сомнения на этот счет, думала она, играя зажигалкой Антонио в кармане, то теперь они испарились окончательно. С облегчением Люсиль заметила, что к остановке подьехал автобус. -Честно, я сама очень бы этого хотела, Испания. Но ты понимаешь. Я не могу просто так переносить дела государственной важности. В любой другой день на следующей неделе, ладно? Антонио посмотрел ей в глаза и горько улыбнулся. -Конечно. Давай. Рад был встретиться с тобой. Он хотел было обнять ее на прощание, но Люсиль быстро обернулась, щелкнула зонтиком, и нырнула в темноту парка. Автобусные фары просвечивали сквозь облака капель редеющего дождя. Мотор терпеливо гудел. Еще несколько мгновений он стоял под фанерным навесом остановки и следил за ее фигуркой, поспешно приближающейся к свету дальнего фонаря. Он был почти что убежден, что никаких планов на этот вечер у нее не было вовсе. У него снова начинала болеть голова.***
22:04, 3е августа 2016г.
Когда в конце мая Антонио переехал в Париж, он пытался настоять на том, чтобы они сняли комнату где-нибудь в другой части города. Он заранее присмотрел для них квартирку на тихой, приятно узкой улочке в 14м округе, неподалеку от парка Монсури. Антонио был убежден в том, что покой этого зеленого, почти что средиземноморского пейзажа пойдет на пользу им обоим. Естественно, в скором времени Франциск добился своего, и Антонио вьехал в его старые комнаты на Сольферино, на набережной реки, на дне которой все еще лежал где-то замшевый плащ, с карманами, полными камней. Пока вода, накапавшая с его штанины, стекала по пыльному мрамору лестницы, Антонио сидел на полу между двумя пролетами, и с удивлением обнаружил, что в первый раз за долгое время он не может думать ни о чем. Он хотел закурить, но не нашел своей зажигалки — теперь он просто сидел в темноте. Еще неделю назад, быть может, он бы в несколько прыжков пересек Сен-Жермен, как ненормальный взбежал бы по ступенькам, с замиранием сердца перевернул бы всю квартиру в поисках прощальной записки — и тогда скорее всего нашел бы Франциска сидящем на подоконнике в спальне, где целыми днями он смотрел в окно на сад Тюильри (Антонио, как ни старался, все не мог понять, почему Франциск питал такие теплые чувства к этому туристическому муравейнику с первой страницы каждого дешевого путеводителя), на мутную воду страшной реки, с которой, как ему иногда казалось, Франциск разговаривал по ночам, или же просто равнодушно разглядывал памятник Томаса Джефферсона — и тремя этажами ниже, Джефферсон отвечал ему таким же безразличием. Иногда он, правда, как раньше, превращал их домашнюю жизнь в театр одного актера, но большую часть времени этим актером был сам Антонио, игравший единственную роль несчастного контрабасиста, влюбленного в выдуманную им Сару. В его случае Сара и контрабас были одним и тем же лицом. Нет, Антонио с куда большей радостью спустился бы сейчас к статуе отца-основателя и провел бы вечер с куском бронзы под проливным дождем. С этими мыслями он открыл входную дверь.***
22:07, 3е августа 2016г.
Остановившись на пороге, он тут же забыл о том, что хотел сбежать еще минуту назад.