***
Когда в конце мая Антонио переехал в Париж, на какое-то короткое время ему показалось, что на этом закончилось их общее страшное горе. Два из трех чемоданов с вещами, которые он привез с собой, так и простояли нетронутыми, неразобранными, пока в конце июля Франциск не выпотрошил их, демонстративно, в открытое окно. С улицы отлично было видно, как, перегнувшись через подоконник, Антонио хватает его за запястья в отчаянной попытке что-то спасти, и с неожиданным треском из окна вылетает карниз. Две кисейные белые занавески плавно опускаются на мостовую, подобно подстреленным журавлям. Прохожие изредка задирали головы, когда над сумеречной улицей в очередной раз раздавалась агрессивная испанская брань. -Не так, — шептал потом Антонио, переводя дух, сидя в углу, в тени, — не так я представлял нашу совместную жизнь. -Ты представлял нашу совместную жизнь? -Отстань. Они пили крепкий кофе и по очереди читали друг другу Мопассана по вечерам. Они курили гашиш и смотрели плохое черно-белое кино в полной темноте, пока наконец к девяти утра не отказывали и голова, и зрение. Они пили кофе, пока писали музыку, пили, когда к ним приезжали друзья, пили и тогда, когда ссорились и молчали по три дня кряду. Грязные чашки в гостиной заполняли пустые пространства между ноутбуком, пианино и столом. Антонио никогда не любил кофе, и так и не научился его любить. Они перестали убирать кровати по утрам и закрывать ставни по вечерам. Однако каждый день в одно и то же время квартира наполнялась слегка гнусавым французским шансоном, доносившимся неизменно из ванной. Антонио считал, что не было у его друга таких состояний, которых он еще не видел, кроме неопрятности. Франциск мог бесконечно вертеться у зеркала — он чистил ногти, выщипывал брови, подбирал правильные сочетания духов и костюмов. Старые брюки свободно висели на его бедрах, свитера и кофты спадали с плеч, в то время как Антонио эта одежда была чуть мала. Гардероба Франциска спокойно хватило на них обоих; Антонио решил, что лучше уж он будет донашивать его дорогие и тесные chemises de soie чем позволит ему покупать для себя новые — занятие, которое с Франциском потенциально могло бы затянуться на много месяцев. Разбирая их новый совместный гардероб, он обнаружил на задних полках несколько пар длинных шелковых чулок и черные лакированные туфельки 45го размера. Франциск наблюдал за выражением его лица с довольной улыбкой. Сам он не носил дома ничего, кроме нижнего белья, иногда. Они продолжали жить без занавесок, и на подоконнике, где Франциск завел обыкновение проводить большую часть дня, Антонио развел маленький сад. По утрам из окон соседнего дома можно было разглядеть силуэт совершенно голого юноши, наполовину сокрытый букетами анютиных глазок, иванчая и резеды. Франциск сидел на холодных кирпичах и праздно размышлял, как бы, теперь, если он захочет выйти из окна, не утянуть с собой пару горшков. Он не хотел, чтобы из-за него пострадали цветы. Они выходили выносить мусор, в течение часа постепенно перебирались на лестницу, пили кофе и там, ночью засыпали прямо на площадке между лифтами, на сквозняке. Из-за этого Антонио в скором времени слег в постель; несколько дней его лучший друг ухаживал за ним, как за маленьким ребенком. Физическая слабость окончательно раздавила остатки его самообладания; когда Франциск касался его лица, проверяя температуру, по его ладоням иногда текли слезы. Антонио отворачивался, не давая утереть себе нос, прижимался горячими глазами к его рукам, и ждал, когда Франциск наконец их уберет. Такие секунды всегда тянулись невыносимо долго, но вот он убирал наконец руки, и только для того, чтобы поставить на колени тяжелый, сквозь одеяло обжигающий поднос. Приходилось открывать глаза и в который раз признавать, что Франциск готовит лучше него, на что тот отвечал со смехом, что если он не прекратит плакать, то суп будет пересолен. Они взяли из приюта белоснежную бордер-колли. Антонио звал ее Бьянкой. Франциск вообще никогда ее не звал. Он слушал из кухни, как по другую сторону стены Антонио говорил с Бьянкой по-испански, — в первый раз за очень долгое время. -Todos somos prisoneros aquí, querida. — шептал Антонио, нежно поглаживая щенка. — Solo aguántate un poquito más. * Тогда Франциск входил в темную спальню, аккуратно сгоняя собаку с кровати больного, присаживался на самый край, брал ослабевшего Антонио за руку и заводил тихую колыбельную. «Dans un grand lit carré …Parfumé de lavande lon la, Parfumé de lavande. Aux quatre coins du lit, …Un bouquet de pervenches lon la, Un bouquet de pervenches…» Антонио старался не шевелиться. Он пристально рассматривал каждый изгиб и каждую ямку ладони, что лежала поверх его собственной. Трещинки на его красных обветренных губах. Проблески в полутьме когда он приоткрывает глаза. Кустик вереска на прикроватной тумбочке покачивался в такт песне. Его лепестки облетали на страницы открытой книги, на которой он стоял. В комнате было сыро. Оконные ставни скрипели в соседней комнате. «…Nous y serions heureux, Nous y serions heureux, …Jusqu'à la fin du monde.» ** Франциск, видимо, решил, что Антонио уже заснул — он с тяжелым сердцем оглядел их скромное пристанище, и, еще раз пропев последнюю фразу, тихо вышел из комнаты.***
15:09, 27е июля 2016г.
На следующее утро Антонио проснулся и обнаружил, что Франциска в квартире нет. На полу в прихожей ваза из-под вереска плавала в луже воды. Цветочный запах от нее разлетелся по всему дому. Бежевая косметичка, что поменьше, пропала, и только на дне раковины он нашел карандаш для глаз. Мобильник Франциска отозвался на звонок откуда-то из гостиной. Антонио постоянно за все цеплялся правой штаниной, когда пробегал мимо. Его мысли пытались перекричать одна другую. Колокольчики на входной двери позвякивали на сквозняке. Ни в пальто, ни в шкафу, ни в куче белья на его кровати, ни среди урагана документов, мусора и ключей на ковре перед камином, ни в миске с мелочью на микроволновке, ни в пустом перевернутом рюкзаке, нигде не было его бумажника. Бьянка своими умными, хоть и полусонными, глазами следила за хозяином, метавшимся по дому в нарастающей панике. Под окнами каждые несколько минут заводил одну и ту же простую песенку вьюрок. Если очень осторожно свеситься из окна в том месте, где Франциск обычно сидел, можно было разглядеть его, затаившегося в ветвях дерева на другой стороне улицы, краснопёрого, с черными жемчужинками вместо глаз.