Небо, помоги нам

Пламя хлещет, бьет во все стороны, ревет и не дает вдохнуть. Оно, словно алая Преисподняя, всюду, закрывает собою обзор, заглушает и не дает даже осмотреться, не давая прорости ни одному ростку надежды на то, что можно побороть. Когда-то здесь был оранжевый закат с алыми прорезями в небе. Когда-то здесь было так по-настоящему красиво. Когда-то здесь погода менялась вместе с настроением клубка нитей. Когда-то небо висело над головой, но не угнетало, а распахивало объятия навстречу непогоде. Пока не рухнул небосвод. И родилась Ярость. *** Раздраженный рык вырывается из горла, когда глаза еще не успели открыться. Снова снится эта галиматья. Занзасу хочется орать и материться на все живое и не живое тоже, ибо по-другому эти сны, кроме как все той же галиматьей, не назовешь. Галиматья всегда служит напоминанием его самой большой ошибки в жизни, приведшей ко всему этому дерьму. Как же это все бесит. И самое главное, никого в том винить, кроме себя нельзя. Чертов старик вертит Варией как хочет, выдает самые паскудные задания, и Скуало приходится изгаляться, чтобы рядовых гибло меньше, чем хочет гребаная верхушка. До бунта у него еще был шанс хоть как-то выкрутиться. В крайнем случае, Вария могла бы отделиться и стать маленькой, но независимой семьей наемников, у которой был бы свой Кодекс. Но нет, треклятая обида и гордыня сыграли злую игру, он сорвался, как мальчишка, сам проиграл, так еще и свой отряд за собой утянул, оставив их на растерзание шакалам. Лучше бы сам убил, честное слово. Мусорному старику было мало кинуть в темницу его офицеров, пытать на их глазах верную акулу днями, доводя до грани, размышлять вслух, что с ними сделать, куда продать и на какие рынки лучше, чтобы возместить себе ущерб. Даже приводил оценщиков с Черного рынка и отдавал приказ на медицинские обследования всего организма. Играл, собака такая, на нервах, давил морально, ломал. Но и этого старому мудаку показалось мало. Он натравил на Варию Реборна. Ушлепок был рад перестрелять доверенных людей, преданных рядовых и отличных бойцов. Суперби, которого выпустили самым последним и отдали командование остатками сильного отряда, честно сказал, что надеется, что их люди умерли быстро. Ублюдочный аркобалено мог ведь и в кошки-мышки поиграть с заведомо известным финалом. А о его любимых методах ломания своих игрушек и незадачливых жертв ходили слухи. Только шепотом, никому не хотелось попасть под прицел дьявольских глаз или словить обращенную на себя ухмылку демона. Поэтому мусорную япошку он ненавидел заведомо. Не надо быть предсказателем, чтобы сказать, кто вырастет под руководством такого монстра. А донесения были, что с Наследницей гребаный Реборн познакомился еще в ее нежном возрасте. Поэтому Занзас так старался грохнуть ее на Конфликте, из кожи вон лез, чтобы «такое» не стало главой Семьи. Потому что в таком случае Варии жизни не будет. Девятый ласково улыбался, а глаза многообещающе смотрели, пробовали на прочность. Хочется кого-нибудь убить. Однако желание утихает, когда спустя час он видит картину, откровенно говоря, выбивающую почву из-под ног. В кабинете стоит нахмуренный Скуало и весь его вид выражает озадаченность. — Мусор? Даже привычных криков нет, в кабинет просачиваются Хранители, усаживаясь на свои привычные места. Все серьезные, и даже мелкий туман в виде мусорной девчонки не спешит трепать нервы Потрошителю. Что уже случилось за время встречи япошки и доставки ее тушки в резиденцию? Хватило того, как этот приказ поступил от Девятого. Светлые брови нахмурены до складки на лбу. Скуало пребывает в своих мыслях, которые роются в его башке, и неожиданно остро смотрит на него, отчего Занзас приподнимает бровь, но тот лишь переводит взгляд на аркобалено, давая слово. — Босс, мне нужно вам кое-что сказать, очень важное, — капюшон снимается, рука в перчатке трет переносицу, показывая, что дело серьезное. — Это касается Наследницы. Ручка в руке ломается, вариец раздраженно выдыхает. Японский мусор явно решила его доконать даже на расстоянии. *** Время пустилось вскачь, текло неумолимо, как вода сквозь пальцы. Каждый день был полон новых знакомств, насмешливых взглядов, скользких улыбок и удушающей ядом лжи. А следующий, был похож на предыдущий. Словно замкнутый круг, который совершенно нет сил разорвать. Тсунаеши чувствовала себя тростинкой, которая плывет в горном потоке. Вроде бы слабая, уже давно должна была пойти ко дну, но нет-нет да выдерживает удары о камни, теряет по кусочку коры, с каждым разом приближая открытие сердцевины. И неминуемый разлом на пополам. Очень говорящее ощущение. В день прилета ее не соизволил встретить даже собственный отец, что уже говорить о дьяволе с черными глазами. Офицеры Варии были молчаливы, но их презрение говорило за себя. Выделился только аркобалено Варии, который уделил ей слишком пристальное внимание, после чего в воздухе разлилось ошеломление. Савада только понадеялась, что если он правильно сравнил ее состояние, видимое только одним иллюзионистам, то это спровоцирует ход Занзаса. Дон Тимотео не играл добродушного дедушку и показывал ее место, даже не встретив в резиденции и не уделив внимания и потом. Однако, какой бы видимостью «свободы» ее не одарили, по резиденции она передвигалась, чувствуя себя под микроскопом. Там появится услужливый дворецкий, там мелькнет юбка горничной, а в каком-то коридоре отчетливо улавливается запах кофе. Все это заставляло ежиться и вспоминать свою скорлупу, с которой жила столько лет, которая служила барьером между ней и чудовищной реальностью. Но Тсуна тут же одергивала себя, напоминая, для чего она все это делает. Из-за нее сломали жизнь ребятам. И у нее нет права трусливо принять судьбу. Она его давно потеряла. Именно поэтому пора было делать первый шаг, пока ей давали потрепаться, словно мухе, прежде чем паук начнет подбираться к жертве по сотканной паутине. Сейчас, смотря на стоящего перед ней и мрачно взирающего на нее мужчину, за плечом которого напряженно стоял верный Дождь, она чувствовала, что права. Как никогда в жизни. — Ты его не знаешь, Тсуна. Он сильный и жестокий. Но мне сложно судить. Я не знаю его ни как мужчину, ни как друга. Нельзя составить мнение о человеке, не имея представления хоть об одной из этих сторон. — Мне не сложно судить, Ария, я не знаю его ни как мужчину, ни как друга. — Тсунаеши соглашается, улыбаясь кончиками губ, глаза ее полны решимости. — Зато я знаю его как врага. — Мусор, — алые глаза, казалось, прожигали на сквозь, подмечая все изменения о которых докладывали. Малый кабинет — ха, это даже смешно, почти кладовка на отвали — пропитан ее пламенем. Ее атрибут чувствуется во всех немногочисленных вещах, сам воздух дышит ее силой, и это настораживает. Такого раньше не было. Нет больше скованности в движениях, как и в поведении, нет пустого взгляда, он не замутнен и полон пусть и мрачной, но жизни — то, чего не было даже в бою. С последней встречи что-то в девчонке… проснулось. Все как именно и доложил Туман. Он скалиться, когда чувствует, как едва заметные потоки изменившегося Неба скользят по стенам. Небесная ярость внутри вспыхивает в ответ и гаснет, словно на нее плеснули водой. Скуало сжимает кулак, готовый атаковать в любую секунду, но замирает. Пламя девчонки схлопывается вокруг них, не нападая, а отрезая от внешнего мира. Исключая любую прослушку. — Здравствуй, Занзас. Ему хочется смеяться, а еще перестрелять всех к чертовой матери. Весь мир мафии уверен, что девчонка воспитана под чутким руководством Реборна по приказу Девятого, имеет взгляды и мнение такие же, как нужны верхушке, и держит на цепи, как собак, своих Хранителей, которые даже на Конфликте не получили от нее помощи, а только фальшивый сонм улыбок. И вот это, все такое в красках расписанное и представленное, делает заглушку — медленно, явно неуверенно, пару раз тренировалась. Чтобы об их разговоре не услышало трио ублюдков. Вариец подается вперед, опирается на стол, сталкивая пачки бумаг, и наклоняется впритык к лицу оказавшейся-не-такой-как-казалось япошки. Карие глаза смотрят открыто, на дне их плещется решимость, и Занзас никогда не произнесет этого слух, но именно этот — он нутром чует, не фальшивый — коктейль рождает в нем какую-то надежду на будущее. Какое оно будет — уж точно не радужным и с пони, но точно не такое, какое сейчас настоящее. Именно поэтому он идет в ва-банк, уверенно произнося, взяв ее за подбородок: — Поговорим, золотая пешка?