И Ветер от тоски завыл. Он бился и стучался в окна, Просил укрытия, но выбился из сил. Ведь сам того не зная, Он болью неба пропитался. И Ураган от боли бесновался, Нанизав на душу грусть. Устал... попробовал уснуть.
Когда тебе шесть, кажется, что вся жизнь еще впереди. Мама всегда будет играть на фортепиано и напевать незатейливые песенки, дядя Шамал будет приезжать раз в две недели на несколько дней и учить всему, что знает сам, а ты будешь сам делать динамит и оправдывать звание «маленького гения». Жизнь полна красок, лишь бы так было всегда. Когда тебе семь, твои детские мечты кажутся вполне реальными, главное подождать. Подождать пока пройдет витавшее в воздухе напряжение. Подождать пока мамочка перестанет напряженно улыбаться, а горечь, засевшая в уголках глаз дяди, растворится, как расслабляются морщинки на лбу. Когда тебе целых восемь, ты понимаешь, что все слишком серьезно. Черные дьявольские глаза преследуют даже во снах, обещая Ад на земле за непослушание. Мир видится через трехгранную призму: черный и… черный. Белого почти нет — свет жизни забрали и спрятали в темнице. Лавина по телефону наигранно бодрым голосом просит своего сына беречь себя, и ни в чём не ограничивать. Итальянский темперамент буйного ребенка берёт верх — ты не желаешь идти на компромисс, лишь требуя, чтобы тебе вернули мать. Пока тебе не присылают видео, где центр твоего мира висит на цепях, белоснежные волосы все в крови, а на теле кровавые полосы. Ты вдруг отчетливо понимаешь, что это не предел, и даже сил дяди не хватит, чтобы перепрятать маму. Вонгола всегда добивалась поставленных целей. Любыми способами. Разговор с отцом ни к чему не приводит — тот безмерно горд, что его сына — пусть и бастарда — сама великая Вонгола хочет видеть на месте Урагана Дечимо. «Это большая честь», — говорит он, отмахиваясь от полных неверия зеленых глаз. Ничего не остается, кроме как сбежать. Путешествуя по стране и набираясь опыта, наивно полагать, что никто не знает, куда он направляется. «Будь хорошим мальчиком, и тогда твоя maman будет в порядке». Сильнейший киллер Реборн знает, как давить на психику. Одни глаза, в которых через край плещется тьма, заставляют застыть и бояться сделать хоть один вдох. Руки опускаются, как и голова. Ты — никто, и ничего не можешь поставить против него. Остается лишь со злостью и стиснутыми зубами принять правила великой Вонголы. Стать послушной собачкой, виляющей от преданности хвостом перед будущим Наследником трона. Ты заочно уже его ненавидишь. Но прикусываешь язык, чтобы мысли не были озвучены вслух. «Лишь бы с мамой все было хорошо». Когда тебе прямо сейчас шестнадцать, ты сидишь на скамейке под сакурой и невидящим взглядом смотришь на мир. Он окрашен в серые краски, и среди всего лишь выбивается оранжевый проблеск — его так ненавидимый обладатель. Его ненавистное Небо. Доброе? Понимающее? Всепрощающее? Раздражает. Непонятное, слепое, никакое. Не то. Еще не ясно: безукоризненно играющее свою роль, или действительно ничего не замечающее вокруг. Смотришь на нее и хочется намотать эти длинные волосы на кулак, и стукнуть головой об стенку, чтобы вылить ту ненависть, злость и гнев. Ведь скоро семнадцать, а ты уже давно не слышал голос мамы, не говоря уже о том, чтобы видел. Не знаешь, что с ней и как, в порядке… Жива ли. Приходиться лишь с закрытыми глазами делать много вдохов-выдохов. Маска предано восторгающегося идиота должна быть и-де-а-ль-на. Черные глаза пристально наблюдают, и от твоей игры зависит собственное благополучие и жизнь центра твоего мира. ***Ревет Гроза, дымятся тучи Под темной бездною Небес, Стихий тревожный рой мятется, Печальной молнии разя.
Взрослые могут вести себя по-детски непосредственно, если их не волнует мнение окружающих об их действиях — сознательно или «по недомыслию». «Детская непосредственность», говорит всегда Нана, будто бы не замечая всей напряженной атмосферы, витающей вокруг, если речь идет о детях. Ламбо смотрит в окно второго этажа вниз, где стоят такие же жертвы. Раньше маленький Бовино использовал метод исследования мира, точнее, способа вхождения или вторжения в этот мир. Ребенок ничего не знает о возможных реакциях мира на свое вторжение, поэтому не может брать на себя ответственность за свои действия — все это знают, этим он и пользовался. Ламбо понимает, что это переходит в инфантилизм, когда он знает уже достаточно, чтобы предвидеть результаты своих действий, но не использует эти знания, передавая ответственность другим. Все потому что обычно есть Глупая Тсуна, которая с готовностью эту ответственность принимает. Это злит. Ему хочется закидать весь дом гранатами, лишь бы Небо очнулось и перестало так покорно принимать все как данность. Он ненавидит эту «простоту», виднеющуюся в ее глазах. Он интуитивно чувствует эту фальшь. Глупый Ламбо даже не понимает, в чем она заключается, но с присущей детской упорностью продолжает втолковывать И-пин с Футой, что дело тут в черствости Неба и не желании брать на себя ответственность за происходящее, перестав плыть по течению. Он сам запутался, но продолжает настаивать, стараясь растормошить, чтобы увидеть что-то в этих карих глазах, за что он зацепится и скажет «Вот оно!» Не знает что, но думает, что почувствует — только бы увидеть. Однако все бесполезно — Небо безразлично. Остается только доставать гранату, борясь с желанием прыгнуть в базуку, чтобы узнать, что ожидает. Но сразу же мотает головой, прогоняя глупые мысли. Больше всего на свете он боится узнать там, что Небо осталось таким же. ***С деревьев Дождь осыпал, И в пляс пустился озорник. Летят как иглы капли — Спасенья в этом мире нет. Он Небу сольный танец выдал, Одежду вымочил и сник.
Один, два, три... Пять поворотов. Уже вдоль, поперек и наискось изученная улица. Одинаковые двухэтажные домики лишь с разными теплыми расцветками. Дверь на первом этаже приоткрыта, выпуская на улицу глухие звуки падений и возни, сигнализирующих о том, что скоро из дома выйдут. Рядом с калиткой уже стоит пепельноволосый парень и курит, пока есть возможность. Они переглядываются без масок, даже не кивая, и так зная, что у каждого в душе. За несколько лет уже давно разобрались с масками остальных, которые тоже вынуждены играть верность. Верность — это естественная потребность души выстраивать свое поведение так, чтобы соответствовать принятым для себя ценностям. Для верности — всегда необходим объект, ведь она должна принадлежать «кому-то» или «чему-то». Однако у нее есть еще одно дополняющее значение — точность соответствия, и в этой связи — надежности. Ее нарушение — ощущается, как предательство самого себя, приправленное с разной степенью остроты этого ощущения. Сама ошибка будет вызывать внутреннее раскаяние, несмотря на проявление эмоций на лице. Оно как червячок будет грызть изнутри. Неприятно. Такеши, воспитанному на легендах и повестях прошлого, рассказывающих о верности вассала своему феодалу, о презрении к смерти, мужестве и стойкости самураев, не хочется думать о том, что он нарушает собственные принципы. Быть верным человеку, которого всеми фибрами души ненавидишь… Из-за этого человека умерла мама. Из-за этого человека отец нервничает из-за сына. Нервничает из-за невозможности скрыться от жестоких черных глаз и кровавой Вонголы. Может это и по-детски, обвинять такого же заложника судьбы из-за текущей по венам крови, но он никак не может смириться с тем, что Небо слепо. До дрожи, до скрипа зубов хочется схватить за плечи и встряхнуть, чтобы голова раскачивалась по инерции на тонкой шее. Встряхнуть и потребовать ответить, глядя в глаза, почему Небо столь равнодушно к страданиям вокруг. Почему не видит всего, что творится? Почему не осязает эту ауру обреченности, держащую их в своих объятиях? Ответа нет — Небо глухо. Остается лишь натягивать привычную всем улыбку дурачка, и мысленно повторять себе «Наследница. Она Наследница», чтобы не сорваться, обнажив оскал дикого волка, жаждущего крови. И, привычно закинув руки за голову, контролировать свои движения, скрывая желание схватиться за висящую за спиной катану, вызвав плавным росчерком в воздухе бисерины крови. ***Солнце в сердце вдруг погасло, Небо стало чёрно-белым вдруг. Для того, кто во мраке тосковал беспросветно, Оно с высот упованием горит. Там, где прежде солнце скрылось, Ни следа не остается. Небо в звездах слез умылось — Тяжко с солнцем расстается.
Каждое утро реальность стучится сквозь сон, словно наглый лучик солнца пытается разбудить. Столь же назойливо, настырно… И никуда от этого не деться. Чем старше становишься, тем все больше перед тобой открывается мир. И, оказывается, не все так гладко. Тебе доходчиво объясняют ту или иную суть ударами в голову и ломанием костей, обещая причинить вред единственному дорогому человеку — маленькой сестренке. Пока только на словах. Родители постоянно заграницей — раньше это казалось чем-то нереальным, сейчас же — суровая обыденность и туманность рода их занятий. Однако сейчас можно более обусловить вырисовывающуюся картину. Весьма печальную картину. О том, что родители связаны с мафией, ему разъяснили в один из моментов «драки» в подворотне. Искреннее изумление быстро вытеснилось волной леденящего страха, чьи нити стискивали сердце, громко бьющееся в груди. Сердцем Рехея была сестра Киоко, которая со слов ухмыляющегося незнакомца сейчас на одном из заброшенных складов. Но он может не волноваться, если будет паинькой и согласится стать цепной собачкой Наследника Вонголы, то его сестру так и быть не тронут. Не тронут ровно до того момента как он сделает что-то не то. Рехей уже заочно ненавидел этого Наследника, но ему было важно зашуганное состояние сестры, из которого ее пришлось выводить неделю. Для чего это было сделано и так понятно — чтобы наглядно показать только цветочки. Ягодки будут позже, если… И Сасагава-старший искренне ненавидел это «если», такой же опаляющей ненавистью, как и блеклую девчонку, оказавшуюся Наследницей. Первым делом скользнула мысль поговорить когда-нибудь, вычленив момент без лишних ушей… Однако его просто что-то отталкивало в этом поведении, так же как и всех остальных. Однако ощущение дьявольских глаз не отпускало, так что приходилось мириться и только и одергивать остальных при встрече на перекрестке и у школьных ворот, отвлекая их внимание своими идиотскими выходками от этой… Наследницы. Он переживет любое избиение, госпитализацию и прочее, но сестру подвергать такой опасности он не намерен. Пришлось даже скрепя сердце согласиться с Киоко, что ей тоже нужно общаться с ней. Будущее казалось прописанным, но слишком туманным… И не сказать, что эта дымчатая завеса радовала. ***Белые-белые, легкие-легкие В небе глубоком плывут Облака. Сильные-сильные, вечные-вечные Верные стражи небес. Ливнем пролились и… испарились… Небо покинули облака!
Хибари ненавидел людей в принципе. Все они казались серой кляксой, плавно перетекающим в самое настоящее пятно. Палитра жизни была трехгранной, как бы ему ни пытались в детстве доказать учителя: белое и черное было у него свое, серое — все и всё остальное. Люди жили по одним и тем же принципам, так что, наблюдая со стороны, можно было вывести шаблон жизни человека, посмотрев на ребенка, подростка, взрослого и старого. Школа, университет, работа, семья. Не сказать что Кёя не понимал в этом смысл, но у него были свои взгляды. В школе его с первого дня раздражали надоедливые дети, фонтанирующие энтузиазмом и делающие много шума. В университете он и так предполагал, что будет еще хуже. Вот с семьей было странно и чуточку интересно. Госпожа Хибари всегда на взгляд сына одевалась слишком официально, пряча много маленького и металлического в самых неожиданных местах, а также пряча кобуру от пистолета под пиджаком. Как и госпожа Курокава она мало появлялась дома, предпочитая, чтобы подруга приводила свою дочь, оставляя детей на целый день одних. С Ханой у него сложился нейтралитет, в котором каждый пытался как-то выяснить хоть какую-то информацию, а потом раз в неделю делиться и сопоставлять те крупицы, пытаясь сложить паззл. Картина выходила мрачной и до жути страшной. В один день двое почти подростков и уяснили, что мафия отпускает только вперед ногами. Заявившаяся сестра госпожи Хибари оформила опеку сразу на двоих, пытаясь замкнутым подросткам подарить хоть немного тепла. Это раздражало обоих. И в тоже время ему импонировала такая тетя. Предчувствуя нависшую над ним тень, он специально съезжает от них, стараясь не видеть закушенной до крови губы тети и побелевших костяшек кулаков почти подруги. В напряжении проходит день за днем, поэтому, когда пред его глазами одной ночью предстал человек пахнущий порохом и кровью, у Хибари-младшего просто сдали нервы и самое главное тормоза. Привыкшему к свободе, он просто не мог представить, что ему наденут ошейник и придется, словно шут, танцевать под чью-то дудочку. Соперник размениваться не стал — он даже не дал себя задеть, зля еще больше, отчего вспыльчивый подросток испытал на себе все прелести грязи мира мафии, истекая кровью где только можно и не нужно. Надо отдать этому дьяволу во плоти должное — ломать он умел профессионально, с каждым ударом по лицу, хрустом костей, хлюпким шлепком о задницу и толчком члена показывая место. Он физически чувствовал, как затягивается удушливая петля под ошейником с озвучиванием каждого способа, что этот дьявол может сделать с тетей и подругой, пока тот его трахал. Единственное, что было ему разрешено — это «спарринговаться» с Наследницей, что он и делал при каждой встречи, выходя из себя от одного ее вида. Палитра жизни настойчиво раскрашивалась оранжевым дьявольским цветом Небес, отчего ярость привычно распахивала объятия, принимая с радостью. Серый цвет теснился мутной радугой — еще одни жертвы, пытающиеся косить под травоядных. Жизнь с ошейником, чей поводок находится у столь безвольного ничтожества с фальшивой улыбкой, выбешивающего до алого марева в глазах. Стуча мыслей в голове накинуться и растерзать прямо на школьной территории у ворот. Черно-белая зебра с вкраплением серого стремительно затапливалась черной, расползающейся во все стороны кляксой без права разбавления белым до серого. ***Нервы сгорают по клетке, помногу Скоро останется взвыть. Ночью, когда пьяным Туманом, Будет ложиться печаль… Станет в ладони звезда талисманом, Небо покроет туманная шаль.
Больше всего Мукуро ненавидел мафию. До скрипа зубов и полной озлобленности, впиваясь ногтями в ладони, оставляя наливающиеся кровью следы полумесяцами. Его маленькая сестренка пыталась достучаться и сказать, что мафия состоит из людей — значит, он ненавидит людей, а люди в свою очередь населяют целый мир, и что он ненавидит мир и это неправильно. Ненависть — это такое же сильное чувство, как и любовь, но только искалеченная обидой. Он мог бы с ней согласиться, если бы, сидя у осточертевшей белой стены, не укачивал ее хрупкую фигурку на руках, стирая пальцами дорожки слез после очередного эксперимента. В такие моменты он больше всего ненавидел Вонголу. Королевская семья ничем не брезговала, как бы себя ни позиционировала в белом свете, насколько это возможно для мафии. У них все должно быть самое лучшее, самое сильное. И страдать почему-то должны дети. Это для видимости, будто эта кровавая семейка разорвала все связующие нити с Эстранео, запретив изготавливать пули. Запретили, чтобы тут же спонсировать более выгодный проект и им и этим ученым шакалам. И если Вонголе просто нужны сильные иллюзионисты, которые будут, как зеницу ока, оберегать будущего босса, то ученые получали истинное удовольствие, отслеживая реакции на тот или иной препарат, тренируя и заставляя становиться сильнее. Даже не верится, что организация, созданная защищать, превратилась в такое. При виде будущей Королевы ненависть пускала свои корни глубоко в замаранной душе, стараясь утянуть в адские пучины. В такие моменты помимо нынешней Вонголы он ненавидел и ее создателей, в тоже время испытывая к ним жалость. И малышка Наги прощала это ему, садясь на крыше школы подальше от парапета, укладывая его голову к себе на колени и перебирая волосы, чтобы его глаза не видели ненавистное лицо. Он ощущал себя не бабочкой, попавшей в сети, а гусеницей в коконе, не имеющей возможности прогрызть собственное творение. Плещущийся в искусственном глазе его сестры яд на дистанционном управлении красноречиво расписывал дальнейшее будущее. В кого он превратится, если не станет его сестры, его маленького лучика во тьме — он задумываться не хотел. *** Каждый понимает, что из себя-то точно не вылезешь, вот откуда безвылазно. С каждым днем надежда на что-то лучшее угасает как медленный закат солнца, окрашивая все в багряные краски. Под древними небосводами рождаются на свет жизни, проживают и заканчивают свое бытие тоже под ними. У каждого свой мир, который никто из них шестерых не может принять. У каждого из них свой мир... под одним всеобщим Небом. Небом равнодушным к их страданиям и к ним в частности, что впору смириться, в бессилии стискивая зубы. Небо — это всего лишь фон. Фон, который они всеми фибрами своих душ ненавидят.