Хроники Панема. История вторая. Прозрение Брута

***

Антонин не просто был ее лучший друг, не просто надежнейший на свете товарищ. Все было куда серьезней и куда трагичней. В четырнадцать лет, как-то раз Лу, выиграв очередной квартальный поединок, усомнилась, что он в силах стать первым в соревновании на мечах, или хотя бы вторым. «Серебро, а не бронза, Томлинсон» — в запальчивости заявила тогда она и при этом топнула ногой. Красный, он не отошёл ещё от проигранного, тяжелого боя, он принял ее вызов. Спустя полгода случилось то, чего он и сам не ждал — единственный в Академии, он освоил редкий вид оружия — гладиус, древнейший меч. Антонин втайне тренировался владению им и совершенствовал технику боя. Рано утром. С пяти и до шести часов утра. А вечером он сидел над старинными книгами, которые ему помог достать Брут. В Капитолии, ведь Брут Саммерс, имевший там сильнейшие и обширнейшие связи, мог достать бесценные книги, в которых описывались сцены древне-римских битв, в которых легионеры пользовались гладиусом. Брут же привёз из Капитолия и сам гладиус. Острый ум, умение образно мыслить, делать сложные умозаключения — всё это помогло ему постепенно реконструировать боевую технику. Про нее в Панеме практически ничего не было известно, юный Антонин реконструировал искусства владения гладиусом буквально «по крупицам». К тому же, Антонин был исключительно скрытен, то, что он делает каждый день, знал лишь Брут. Антонин, поразив соперника абсолютно незнакомыми приемами боя, в несколько минут выиграл полугодовый поединок. Академия застыла в немом молчании — случая, чтобы пятнадцатый стал первым, еще ни случалось. Ожидавшая своей очереди, вице-чемпионка и претендентка на первенство номер один, Лукреция была поражена: — Ну, ты даёшь. Короче, так, Томлинсон: если ты добьешься своего и получишь право вызваться, я вызываюсь вместе с тобой. Заметано! — сказано это было «под впечатлением». Громко. Спонтанно. Не очень-то умно. Антонин, покачав головой, хотел покрутить у виска, но, зная характер Лу, сдержался. «Зацепил я её. Вот только это никогда не случится. Лукреция всегда первая, а я стану капралом (миротворцев)», — с грустью подумал юноша, он не знал старинной истины: «Никогда не говори никогда!». Через девять с половиной минут Лукреция начала поединок с 17-летней Мезонией, которая была на голову её выше и которой не было равных во владении боевым топором. И последний был полузаточен: чтобы студентка не могла убить соперницу. Она не отличалась большим умом и напала первой, на шестой секунде боя рассекла Лукреции кожу на правой руке, хлынула кровь. Затем задела лоб, крови стало ещё больше. На одиннадцатой секунде Лукреция, сражавшаяся коротким мечом, ранила соперницу в грудь и задела лёгкое, Мезония зашаталась, но, устояв на ногах, сумела легко ранить соперницу в голову. Второй раз. Лу впервые почувствовала то, что она назвала «дикий кайф от боли», и рассвирепела не на шутку. Её странная реакция сочетала несочетаемое — агрессию и наслаждение. Прошло всего двадцать шесть секунд боя и всё было кончено — Мезония была насквозь проткнута полубоевым мечом и рухнула на пол. И первый раз Лу Фиделио завоевала право называться Чемпионкой, пока среднего, промежуточного курса. И вся Академия громко привествовала новую Чемпионку. Но громче всех орали мальчишки — Гай Фэрчайльд и Антонин Томлинсон. Первой поздравить Лукрецию подбежала Норма Джинн, три часа назад ставшая Чемпионкой в дальнем бою, стрельбе из лука, она поразила три движущие мишени из трёх, а ее соперница, Цирцея, попала лишь в одну. Не мудрёно — Брут распорядился, чтобы мишени двигались со скоростью 90 км/час. Никто не посмел спорить. — Ты выиграла, Фиделио. Ты стала первой! — воскликнула Норма, но Лукреция ее не слышала, от «дикого кайфа от боли», с замедлением в девять с половиной секунд, она вырубилась. И двое носилок понесли два тела — стонущей от боли в груди Мезонии (програвшей) и впавшей в кому Лукреции (победителя). И догадайтесь, кто абсолютно не разделял всеобщего воодушевления, ведь Лукреция установила абсолютный рекорд в длительности боя. Это было сенсацией года! Невероятно мрачным, плотно сжав зубы и медленно провожая взглядом носилки, стоял Брут. Присутствующая, и поначалу выражавшая свои чувства громкими криками, Энобария осеклась, глянув на Брута. Такого страшного, нечеловеческого выражения лица у ментора ей видеть за эти годы не доводилось. Ее мозг поразила, как молния в тишине, мысль: «Так вот почему Он никогда не улыбается! Я гадала, почему же в госпитале, после моей победы, Учитель был так смертельно бледен. Как мертвец на Арене, точь-в точь! Шутка ли, трое суток не смыкать глаз! Он же ждал, когда я «оклемаюсь». На коронации я с трудом сдерживала на него обиду. Не улыбнуться в такой день? Учитель никогда не показывает своих истинных чувств? Да это же ложь, глаза раскрой, Дорогая!!!». Она готовилась стать младшим ментором и успела уже кое-что понять. «Проклятие менторства» — она сердцем угадала то, что сейчас чувствовал Брут. И веселье как рукой сняло, и юная Победительница крепко призадумалась над тем, а какова она, «Цена Победы»? *** И вот случилось то, чего никто не мог предугадать: Антонин Томлинсон оказался «счастливчиком»: не чемпион, в итоговых соревнованиях выпускного курса (на мечах и в ближнем бою) он занял лишь восьмое место и продержался против однокурсника, вице-чемпиона Катулла, две минуты сорок три секунды, именно он должен был пойти на 66-е игры. — Лукреция, что-то не так? — глядя ей прямо в глаза спросил Брут и тем самым насильно вывел её из глубокого транса. — Я иду на Игры, Учитель! — такого безрадостного и обреченного лица Брут ещё не видел! Даже у малолетних трибутов из дальних дистриктов, которые осознавали, что жить им осталось день или два. И в Бруте одновременно вскипели ярость и гнев, на непутевую, но любимую ученицу: — Как ты смеешь нарушить слово, данное Плавцию Уиллоу? — голос ментора стал громким: он никогда не повышал на своих девчонок голоса. Никогда. Осознав этот факт, Лукреция лишь сильнее вцепилась в свою решимость. «Не отступлю. Честь дороже! Гори оно всё синим пламенем!» — промелькнула в ее голове отчаянная мысль. Лу уже осознала, в какой капкан она угодила. По собственной же неосторожности. И что выбраться из него невозможно. «Идти до конца, ни на секунду не останавливаться, и будь, что будет!», — Лукреция однажды где-то услышала это выражение и оно безумно ей понравилось: «Это будет мой девиз!» — решила она тогда. Кажется, тогда ей было тринадцать. — Я не могу не вызваться, сэр! Одно обещание против другого. Но я не знала! Никто не мог знать, что «наши» станут тянуть жребий. Такого никогда не было, Учитель! — она говорила твёрдо, и эта твердость «сбила градус» злости ментора. — Ты хочешь сказать, что дала обещание Томлинсону? По глазам вижу, что да. И давно это было? Неужели тогда, когда он пробил «гладиусом» себе дорогу к победе? А ты знаешь, Лу, что это я привёз тот меч из Капитолия. И ты не допустишь, чтобы твой друг погиб, скорее погибнешь сама, Может, даже, заслонишь его собой? — последняя фраза звучала трагически жестоко. — Нет!!! Побеждает достойнейший, как завещал Великий Ромул! — горделиво приподняв подбородок выкрикнула Лу. Она даже не заметила, что она позволила себе повысить на Учителя голос. Вообще, эти двое и не заметили, что их разговор на повышенных тонах привлек к себе массу слушателей. Ведь речь шла о том, кто вызовется добровольцем на игры, а значит, какие льготы получит (или не получит) дистрикт, а последнее волновало сейчас абсолютно всех на площади. Вопрос благополучия десятков тысяч человек — Она и ОН оказались в центре всеобщего внимания. Злой как, даже сложно сравнить с чем-то то, что сейчас испытывал Брут, он взял Лукрецию за руку и совершенно спокойным голосом сказал ей: — За Всё отвечаю только Я! Но выбор, твой выбор, я не оспорю. Ты сделаешь его! Но знайте, мисс Фиделио, у меня предчувствие грозы. Идём, народ ждёт свою избранницу! И эти двое пошли сквозь раступающуюся толпу быстрыми уверенными шагами. Поднялся шум, толпа заметно волновалась, но в самом скором времени, Брут и Лу вышли на самый центр площади. Она опоздала! Посмотрев наверх, чтобы не вскрикнуть, не выказать этим свою слабость, она до боли вцепилась зубами в нижнюю губу: Антонин Томлинсон уже стоял на крыльце дворца правосудия и Лукреции стало ясно: обратной дороги больше нет. А все присутствующие ждали Её — девушку-Фаворита Жатвы. На широком крыльце дворца правосудия, который был самым большим во всём Панеме, сопровождающая трибутов, средних лет женщина по имени Цезония, в красном платье с меховой накидкой, опустила руку в огромных стеклянный шар, в котором находилось 30 тысяч карточек с именами потенциальных трибутов. Но, в отличие от детей всех дистриктов, даже четвёртого и первого, тысячи собравшихся детей дистрикта два не испытывали сегодня ни малейшего страха — каждый ребёнок с детства знал — он никогда не попадёт на Арену, если только он не поступит в Академию самообороны имени Великого Бойца Ромула и, добившись в невероятно тяжёлой борьбе титула Чемпиона выпускного, четвёртого курса, в 18 лет не станет «Фаворитом Жатвы». Никто другой и никогда не имел права выкрикнуть: «Есть доброволец!». Но, как только Лукреция Фиделио, увидев, что Цезония вытащила имя девушки и последняя, ей одногодка, 18-летняя девушка, приблизилась к центру площади, реализовала своё право: — Я доброволец! — раздался на всю площадь голос Лукреции, и разразилась Гроза, о которой только что ей говорил ментор. Сидевший рядом с Цезонией, рядом с главным ревизором и с главным инспектором дистрикта, мэр Плавций Уиллоу поднялся в полный рост и прекратил Жатву одной фразой:  — Жатва остановлена! — и его запрещающий властный жест приковал Лукрецию к месту, где она стояла: он запретил ей подниматься на крыльцо дворца правосудия. Все присутствиющие замерли в полнейшем изумлении. Но также его слова, сказанные подобно раскату грома, услышали миллионы жителей Панема, ведь Жатву снимали несколько камер: — Мистер О’Беннон, мистер Саммерс, поднимитесь ко мне! — и ректор Академии, и Брут, одновременно, как по команде, двинулись со своих мест. Теперь предстояло решить участь злостной Нарушительницы данного ею слова, Лукреции Фиделио. Ректор Академии мистер Гесиод О’Беннон почувствовал, что все его по-прежнему крепкое, мускулистое тело покрыл холодный липкий пот. Но одновременно в его голове родилась ликующая мысль: «Да ведь это «подарок судьбы»! После такой выходки его соплячки, Горцу не сдобровать, не быть Саммерсу ректором, никогда не быть, такого Старик ему не простит. Это Победа!». Но все равно вид разьяренного Мэра, легенды и символа дистрикта два, внушал ректору чисто животный ужас. А вот Горец был невероятно спокоен, просто он наперёд знал, что все так и будет.