На привязи

      Джексон догоняет её у третьего по счёту дома и поворачивает к себе. Он отпускает тонкое запястье, словно обжёгшись, не продержав и пары секунд, даже несмотря на то, что Наоми тянется к нему, желая продлить касание.       В свете уличных фонарей её лицо кажется жёлтым и болезненным, а в глазах стынут злые слёзы, мутящие взор. Наоми психует, не получив то, что хочет. Даже отказавшись от него, заткнуть собственнический инстинкт она не в состоянии.       Он мог бы принадлежать ей. Сама возможность этого мучит и дразнит, хоть о любви речь не идёт. Должно быть, именно так, остановившись в оглядке на свою жизнь, мы задаёмся вопросом «а что, если бы?..».       Наоми одинока, сколько себя помнит. Люди нравятся ей, только если она нравится им. Ей хочется, чтобы её любили, но сама Ноа не способна на любовь. Всё, что у неё есть — это верность, но верность не людям, а идее. Она верит в силу и в то, что ради неё можно пойти и на преступление.       Ноа поняла это не сразу. Много лет она считала, что всё необходимое заключается в любви. Но Джексон открыл ей глаза. Он звал её уехать, протянул руку; стоило ухватиться, и Джеймс, падение стаи, смерть Девкалиона стали бы делами прошлыми. Но она отмахнулась от помощи, уверенная, что Джексону следовало остаться с ней и стать частью их стаи. Это был единственно правильный и приемлемый путь для неё, а Джексон уехал. Бросил её, не удосужившись хотя бы попытаться стать тем, кем она могла бы его принять.       И сейчас она на него злится. Как он посмел оставить её с навязчивой идеей заполучить силу? Почему пошёл дальше без неё, по дороге, приведшей его к Бейли Финсток?       — Что ты здесь делаешь?       — А что ты здесь делаешь? — парирует Наоми, и вздёрнутый подбородок напрягается, стоит скрипнуть зубами. — Разве ты не должен быть в Лондоне?       — Я задал тебе вопрос.       Джексон не предпринимает попытки подойти ближе, но Ноа всё равно отходит. Её смущает его стальной голос.       Почва уходит у неё из-под ног. Наоми представляет, как могло бы всё сложиться, позволь она увезти себя. Да, любить девушка не умеет, но Джексон ей нравится, и ноющая боль в груди на месте заштопанной сердечной раны это подтверждает. Она по-прежнему барахтается в своём болоте, а он живёт, словно Ноа была для него чем-то незначащим: пятном, оттерев которое, тут же о нём забываешь.       Чуткая к тому, чего ей не достичь, Наоми с трудом избавляется от картинки, на которой он обнимает малявку и держит едва ли не с нежностью.       — Похоже, у нас есть общая знакомая, — Наоми растягивает губы в улыбке, наполовину искренней, наполовину горькой.       — Судя по всему, ваше знакомство не такое близкое, раз ты скромно топталась у дома, — Джексон глядит насмешливо, и расстояние между ними похоже на пропасть. — Не знаю, в чём твоя проблема, но не трогай Бейли. Она всего лишь ребёнок.       — Неужели? — Ноа смеётся. — И с каких пор тебя волнует кто-то кроме собственной персоны?       — Ты путаешь меня с собой, — отвечает Джексон, и уголок его губ приподнимается. — Я, может, и козёл, однако забочусь о людях, которых люблю. Не всегда выходит это показать, но, по крайней мере, они у меня есть.       Это стрела, пущенная в её адрес. Джексон усмехается, но не зло и не торжествующе, а так, словно их стычка стоит у него поперёк горла.       Ноа начинает закипать. У Джексона прекрасные способности к тому, чтобы выводить её из себя. Их разговор никогда не может пройти спокойно. В парне есть нечто, заставляющее Наоми жонглировать эмоциями, балансируя между блаженным покоем и гневной червоточиной.       — Мне надоело, — выпаливает она как на духу. — Надоело, что эта малявка повсюду. Куда бы ни пошла, везде на неё натыкаюсь!       — Тогда, может, перестанешь околачиваться возле её дома? — предлагает Джексон.       Будь у Наоми что-нибудь в руках, оно всенепременно полетело бы ему в голову.       — Знаешь что? Плевать, — и правда сплёвывает Наоми. — Всё равно, кто она и что вас связывает. Джеймс убьёт её, особенно теперь, когда узнает, что она не состоит в стае МакКолла, — в ночи её глаза горят дьявольским огнём. Она старается надавить на больное, задеть, сменить позицию заранее проигравшей. — А на тебя у него и вовсе зуб. Так что будь умным мальчиком, хватай малявку под мышку и улепётывай из города, пока можешь.       От неё так и веет напыщенностью. Наоми хочется показать Джексону, что он ничего не стоит, но каким-то образом, увидев его улыбку, безразличную к ней и самоуверенную, она чувствует, что если кого и унизила, то только себя.       — Кстати, об этом, — теперь, когда Джексон делает шаг ей навстречу, Ноа теряется и ориентируется не сразу. — Хотел сказать Джеймсу в лицо, но раз ты тут, — он склоняется, и она видит крапинки в его глазах. — Скажи, что, если он снова тронет Бэй, я его уничтожу.       Он говорит на её языке: жёстком и одновременно пафосном — так, чтобы его поняли. И действительно понимают. Наоми знает, что Джексон вовсе не то имеет в виду, но всё равно представляет его на месте Джеймса. И шальная мысль отрезвляет: если так легко вообразить, как кто-то убивает её спутника, то отчего она сама никогда не думала так поступить? Почему не могла получить рубиновые глаза, не приезжая в этот дикий захолустный городок?       Более разумная часть Наоми знает почему. Девкалион пытался избавиться от Джейми, и вот что получилось. Если свезло жить с психом, не зли его и не заставляй подозревать себя — одно это поможет тебе выжить. Иначе — смерть.       А свою шкуру Наоми ценит выше волчьего статуса.       — Что ещё мне ему передать? Одна новость лучше другой, — шутит Ноа, которая с того момента, как раскрыла Скотту их с Джеймсом присутствие в городе, так и не нашла в себе храбрость вернуться к тому.       Джексон больше не смотрит на неё как на пустое место, но глядит как-то снисходительно и с жалостью, и это ей не нравится. Словно он не может познать всю глубину её глупости, а Ноа и впрямь так глупа, что не осознаёт, за что конкретно он её жалеет.       — Ты всё ещё можешь уйти, Мими.       Наоми знает: Жжексону нравится называть её Мими — это звучит по-детски и чуть смягчает образ, — а ей нравится слышать. От него это звучит как обещание дома.       Он напоминает ей Девкалиона — мужчину, в некоторой степени заменившего ей отца, мужчину, которому она симпатизировала, мужчину, которого она не спасла. Ноа вспоминает его с теплом в сердце, и при взгляде на Джексона оно сжимается, потому что девушка знает, что и его ждёт то же.       Джеймс не умеет прощать, не умеет забывать; он избавляется от всего, что ему не нравится, не выясняя причин, не интересуясь мотивами. И крохотная нежность, которую девушка питает к своему собеседнику, не заставит её защитить его. Она не спасёт его, как не спасла и Девкалиона. Джексон должен сдаться, он должен прийти и вымолить у Джеймса прощение. Пусть лучше станет пешкой безумного альфы, чем умрёт.       Ещё три минуты назад она была готова самолично отдать его на растерзание Джеймсу, но сейчас ей хочется ему помочь. Что-то в ней, сгнившее не до конца, не даёт покоя, и Наоми предпринимает последнюю отчаянную попытку уговорить его пойти с ней.       — Ты тоже можешь уйти, Джексон, — говорит она. — Со мной. Знаю, вы с Джейми не поладили, но всё ещё можно исправить. Можешь сам избавиться от малявки, как-нибудь гуманно, не причиняя боли, — её ладони обхватывают его руку в области предплечья, и она чувствует, как он напрягается. — Джеймсу будет всё равно, она не настолько важна. Дже…       Её голову ударяют о фонарный столб, и Ноа видит, как ощерился Джексон. Когти вцепляются ей в горло мёртвой хваткой, и от приязни в парне остаётся меньше, чем ничего.       — Не трогай Бэй, — по слогам, почти спокойно произносит он, но в его словах звучит угроза. — Сколько раз нужно повторить, прежде чем до тебя дойдёт? Вы двое, оставьте её в покое.       Наоми шипит не от боли, а от удивления. Ей сложно понять, почему он продолжает подставляться ради какой-то малявки. Она пытается ответить хоть что-то, но не может.       — Твои принципы того не стоят, — бросает Джексон, отпуская её. — Никакая сила не стоит того, чтобы пресмыкаться перед Джеймсом. Может, иметь его во врагах — не самый здравый поступок, но притворяться друзьями — тоже. Ведь однажды он решит избавиться и от тебя.       — Джейми меня не тронет.       — Я бы не был так уверен, — качает головой Джексон, и у девушки проскальзывает мысль, что он знает больше, чем говорит. — Серьёзно, Мими, оставь его, пока можешь.       Он отворачивается от неё явно с намерением уйти, но что-то в его словах, то, как он их произнёс, заставляет её вцепиться в рукав его куртки. Наоми не уверена, что это разумно — ей кажется, что мир может разрушиться в любую секунду, — и всё-таки она удерживает его, словно, если быть слишком упрямой, беды отступят. Так было и в стае: когда Девкалион долго на неё смотрел, когда чему-то усмехался Джеймс и презрительно провожала взглядом Кали, Ноа тянулась к ним за ответами, и они увиливали, а она принимала это за хороший знак.       Легко было думать, что то, о чём ты не знаешь, никогда не случалось; и ей было нужно, чтобы Джексон это подтвердил. Но бурлящие синие воды в его глазах неумолимо влекли её на глубину.       — Что это значит? — не может удержаться Наоми, хотя все инстинкты вопят ей заткнуться.       Джексон смотрит на касающуюся его ладонь, на лицо Ноа, на неё всю.       — Джексон, что это значит? Почему Джеймс избавится от меня?       Он закрывает глаза и глубоко дышит.       — Мими…       — Скажи мне!       С минуту они молчат.       — Помнишь, когда мы встретились и я увидел твои глаза, то удивился, что стая альф позволила тебе стать её частью?       Будь у удивления лицо, это было бы лицо Наоми.       — Ты хочешь поговорить об этом? — в её ответе слышится то ли разочарование, то ли облегчение. Джексон молчит, и девушка с неохотой отвечает: — Помню. Я сказала, что мне было двенадцать, когда родителей убили оборотни. Девкалион и остальные охотились за ними, а нашли меня.       — Я много об этом думал, — признаётся Джексон. — Кто были те оборотни? Почему твоя семья погибла, а ты осталась жива?       — Девкалион защитил меня, — как нечто само собой разумеющееся произносит Ноа. — Спас меня.       — Он обратил тебя, — поддерживает историю Джексон. — Допустим. Но слишком много непонятного. Зачем стая охотилась на других оборотней? Сколько их было? — Наоми молчит, а в голове у неё непрерывно щёлкает, словно кто-то балуется с выключателем. — Почему альфы пощадили девочку и обратили её, но она до сих пор бета?       Наоми закрывает глаза и пытается избавиться от этого жужжащего роя мыслей. Прежде она тоже вертела эти вопросы в уме, и страх перед правдой заставлял её повернуть назад. Она смешала истину и ложь, создав приемлемые для себя воспоминания. Их было трое. Они убил её семью. Девкалион и стая выследили их и успели спасти её. Ноа была их выбором… выбором, не ошибкой.       — Не понимаю, о чём ты.       Джексон показывает лицо луне. Луна видит, что терпение его на исходе, а Ноа — нет. Как пластинку, она прокручивает в голове «я не понимаю», хотя прекрасно всё понимает.       — И наконец, удивительно, что Девкалион привёл свою стаю, — спустя какое-то время, говорит Джексон. — Ведь тогда он не был их вожаком.       Наоми еле удерживается, чтобы не заскулить. Джексон не даёт задний ход, всё говорит и говорит, а она делает вид, что всё ещё не понимает. Правда опасна, она — червь, копошащийся в мозгу Наоми с двенадцатилетнего возраста. Ноа придумала историю, которую смогла принять, где люди, сыгравшие в ней главные роли, были её друзьями. Ей хотелось верить в это, ведь, защищаясь от боли, детский мозг на что только не способен. Всё переписать, изменить, вычленить из памяти то, что ранит, то, что её разобьёт.       Джексон задаёт наводящие вопросы, а Ноа только и может что думать о том, чтобы он замолчал. Она не хочет его слушать, не хотела с самого начала. Пусть не отвечает, пусть уходит куда хочет: подальше из Бейкон-Хиллс или прямиком в руки смерти.       И всё-таки Наоми слушает. Руки не позволяют закрыть уши, безжизненно повиснув по бокам. И память, корёженная годами, изливает на неё поток обрывочных воспоминаний.       Она видит старика, держащего за горло её мать, помнит кровь, много крови, и что-то тёплое и липкое, инородное, застрявшее в волосах; слышит отца, умоляющего того остановиться. Он никогда никого не умолял, и это уязвляет её. Старик оборачивается, смеясь, взгляд его скользит по отцу и останавливается на ней.       — Здравствуй, — говорит он. — Ты и есть Наоми?       Она прижимает к груди плюшевого волка и смаргивает с ресниц каплю крови; тело одеревенело. Отец пытается подойти к ней, но двое других, тоже пожилых, сморщенных, пахнущих застарелой смертью, удерживают его.       — Ты чтишь законы своих предков, девочка?       Ноа смаргивает снова, но на щеку падает не кровь, а слеза. Старикан подходит, приподнимает её подбородок, заставляя смотреть на него. Ей страшно, у ног разлито серое вещество, а то, что осталось от матери, всё ещё приходит к ней в кошмарах.       — Ты ведь знаешь, что такое преданность, девочка? — спрашивает старик. — У каждого должна быть идея, которой он предан, и ради неё нужно сражаться. Она — смысл существования любого из нас. Нет её — нет и человека. Понимаешь?       Старик умер в тот же год, двое его сообщников — на три недели позже. Но для Наоми все они были живы. Они жили в ней идеей, маниакальным стремлением к власти, появившемся в ту же ночь. Клин вышибают клином, и Ноа — ребёнок, растоптанный собственной беззащитностью, слабостью отца, не сумевшего ответить за свой выбор, — предпочла идею правде.       Ей было двенадцать, могла ли она отомстить? Могла ли выжить, не признав правоты старого убийцы? Ноа очистила голову от воспоминаний, сотворила себя заново; она предпочла тянуться ввысь за мечтой, ей даже не принадлежавшей, лишь бы избавиться от призраков прошлого.       Старик умер, тиран исчез, а на его место пришёл Джеймс. Ничего не закончилось, она в плену, она — награда, она…       — Грег, она просто ребёнок! — крик Девкалиона, ворвавшегося в дом с Кали, пытающейся его остановить, — это единственное, что позволило сохранить разум, выстроить цепь альтернативных событий, поверить в них. Он никогда не любил её, но позволял верить в то, что хочет. Это был его способ заботы о ней.       Он сказал то же, что и Джексон о Бейли. Он пришёл спасти её. Он…       — …остановил своего альфу и убедил забрать тебя как трофей в назидание твоему отцу, бросившему стаю ради женщины, — говорит Уиттмор. — Мими, Бен Марл был оборотнем, и ты унаследовала этот ген от него.       Ноа где-то на границе яви и бреда. Она слышит слова — его и людей из прошлого, — но сути не улавливает.       — Девкалион стал следующим альфой и, наверное, заботился о тебе, как мог. Он и правда спас тебя. Но не от каких-то мифических оборотней. Он спас тебя от твоей собственной стаи.       Девушка мотает головой. Ещё не поздно забыть об этом. Однажды ей это удалось.       — Можно её убью я? — спрашивает юнец, и с большой натяжкой Ноа узнаёт в хлипком парне Джеймса.       — Конечно, мой мальчик, — улыбается старик. — Но уважь волю Девкалиона. Убьёшь её в другой раз. Он прав: она останется с нами, чтобы всякий волк знал, чем чревато его предательство. Девочка будет жить, но пожалеет, что не умерла.       Угроза такая настоящая, почти материальная, что дрожит и взрослая Ноа. Она знает, что её жизнь сложится куда лучше, потому что старикан умрёт, а Девкалион позволит ей забыть, и никто из членов стаи не посмеет ему перечить.       Оба оборачиваются, чтобы взглянуть, как волк опускается на колени рядом с девочкой. Она не плачет и совсем не хнычет — не может принять, что это всерьёз.       — Я заберу тебя, Мими, — произносит Девкалион. — Всё будет хорошо.       — Я не верю, не верю, — у неё спирает дыхание, и в груди становится тесно.       — Выпусти когти, мой мальчик, — морщит лицо Грег, явно не впечатлённый порывом мужчины. — Вот так, — он держит отца Ноа за волосы сзади, обнажая шею. Тот не сопротивляется, зачарованно глядя на дочь: ему страшно за неё, он боится сделать ещё хуже. — А теперь убей его.       Девкалион успевает ухватить Наоми, прежде чем она обернётся и увидит смерть второго родного человека. Джеймс одним движением рассекает открытое горло её отца, и всё, что слышит девочка, это булькающий звук. Её отец, мужчина, всегда бывший для неё примером, умер вот так, с бульканьем. Каким бы ты ни был при жизни, никогда не знаешь, насколько жалкой будет твоя смерть.       Быть может, если бы она увидела тогда Джеймса, совсем юного, но уже не по годам жестокого, перемазанного чужой кровью, Наоми выбрала бы другой путь. Но тогда у неё был один враг — мерзкий огромный старик по имени Грег. Куда ей было с ним тягаться? А когда она осознала свою силу и поняла, что может сделать, он успел склеить ласты и два его прихвостня — тоже.       Оставался лишь Джеймс, но его роль потрясённый детский мозг обработать не смог. Всё это возвращается лишь теперь, когда жадный до крови юнец, обросший со временем щетиной, превратился в мужчину, потерявшего разум.       Какая ирония: Джейми убил отца, а она считала его самым близким человеком из всех.       Она вообразила себе невесть что, сделала себя мнимо желанной, нужной, кем-то оценённой. Принятой в стаю бетой, единственной в своём роде.       Ей был нужен толчок, чтобы принять правду. Но откуда ему было взяться? Никто из стаи за столько лет не обмолвился о том, что случилось. Девкалион вообще мало говорил с ней, Кали обращалась как с прислугой, Эннис не замечал, а Джеймс… Джеймс был приятным. Близнецы появились позже и, скорее всего, даже не знали о том, что на самом деле случилось с Наоми.       Её жизнь была ясна: у неё имелись стая — её стая, заменившая семью, — и отчаянное, яростное желание стать альфой, возникшее, казалось, на пустом месте. Только двенадцатилетняя Мими знала его истоки, а теперь начинала понимать и настоящая Наоми.       — Этого не может быть, — повторяет она снова и снова. — Как такое может быть правдой? — её глаза блестят. Сейчас Наоми выглядит едва ли не безумнее Джеймса. — Откуда тебе знать, что случилось? Откуда?..       Последние слова она выкрикивает. В одном из домов загорается свет, и мужской голос советует заткнуться, пока он не вызвал копов.       — Девкалион обратил меня… Другая стая… Спасли… Да, да, так и было…       Наоми бессвязно бормочет. Она, тянущаяся к Джексону, желающая возродить в нём толику былой симпатии, отступает сама, пятится во тьму, и ему остаётся только наблюдать её крушение.       Наоми Марл присутствовала в жизни Джексона всего ничего, встрепенула её и исчезла, не оставив следов. Он мог бы остаться с ней, и, кто знает, может, они сумели бы найти покой друг в друге. Может, будь они вместе, правда прошлась бы по ним кругами на воде и смолкла. Но судьба сложилась иначе.       Вместо этого Джексон встретил Бейли, и его такая же ищущая душа, как у Наоми, угомонилась в руках маленькой калифорнийской девочки. Девочки, не оттолкнувшей его, оставшейся разделить горькие плоды правды вместе с ним, покинувшей отчий дом и застрявшей в пучине сверхъестественных драм.       Девочки, сердце которой остановится совсем скоро, ровно в семь четырнадцать до полудня.