На привязи

      Она вжимает голову в плечи, стараясь дышать медленно и глубоко: спёртый воздух автобуса кажется ей особенно затхлым, хочется выйти наружу, сбежать, исчезнуть. И одновременно – никогда не двигаться с места.       Потому что Бейли нравится, когда Питер близко. В животе оседает щекочущая слабость, и девушка яснее прежнего ощущает, какая она, в сущности, маленькая и беззащитная, но страха не испытывает, только в груди становится тесно.       Последние часы Финсток вовсе не думала о Хейле – о его губах, руках на её бёдрах, дыхании, что смешалось с её собственным. Мелькнувшая за соснами тень и Антиок заполоняли все её мысли. До этой минуты.       Она с удивлением замечает, что автобус только тронулся с места, а ладони уже вспотели, и кожа горит. Это волнение, объявившееся и утраченное несколько лет назад, приводит её в смятение. Как ей было не узнать его – это чувство, перевернувшее всю её жизнь? Желание, спутанное с любовью, приведшее к ненависти; её последнее настоящее желание.       Так она хотела Джеймса, – тело реагировало быстрее, чем разум, когда девушка впервые увидела его, такого по-мальчишески взъерошенного и улыбающегося, на пороге своего дома. Её первая глупая любовь.       Ей больше не четырнадцать, и руки её сплошь в ссадинах и порезах, а сердце обожжено, – этого достаточно, чтобы не совершать прежней ошибки. Нельзя бездумно довериться кому-либо, нельзя позволить маленькому побегу внутри прорасти настолько, чтобы забыть, где кончается она и начинается другой человек. Иначе Бейли может однажды проснуться и снова понять, что потерялась, и от настоящей Бейли Финсток ей осталось одно лицо.       Довериться Хейлу просто, – это сладкое, искушающее, как яблоко змия, наваждение, пропитанное надеждой. Что плохого может случиться, если оба они хотят одного – избавиться от Джеймса?       Но что после?       Их пути разойдутся? Или Питер оставит её при себе, как некогда сделал Джеймс? Не повторится ли история вновь – она и волк, любящая и принимающий, прощающая и грешник, пособница и убийца?       Вручить свою жизнь в руки Хейла сейчас – правильное решение. Не стоит бояться монстра, когда рядом есть другой; но когда всё закончится, не станет ли Питер Джеймсом?       Бейли едва не соскальзывает со своего места, когда автобус сворачивает, и Питер её удерживает. При этом движется только его рука, сам мужчина позы не меняет. Сидит с закрытыми глазами, как и большинство пассажиров в салоне, и не пошевелись он сейчас, девушка бы решила, что он спит.       – Такая неуклюжая, – бросает Хейл.       – Не неуклюжая, а грациозно не развитая.       Его губы дёргаются в намёке на улыбку, и Бейли сама улыбается, хоть он этого и не видит. Почему-то это простое безыскусное движение её успокаивает, и тревога утихает.       Что будет с нами потом?       Вопрос обосновывается на языке, словно в голове для него уже не осталось места:       – Питер, – зовёт Финсток и, пусть тот не отвечает, знает, что он слушает. – А что будет потом, если всё получится?       Несколько минут Хейл молчит. Молчит и автобус, лишь колёса грохочут. Изредка кто-то вздыхает, понося духоту, и из радио доносятся помехи.       – О чём ты?       – Когда ты станешь альфой, что будет со мной?       Питер пожимает плечами:       – Сдашь выпускные экзамены, может быть, – ухмыляется он. – С твоим отношением к учёбе закончить школу – просто удача.       Бейли сдерживается, чтобы не дать ему подзатыльник.       – Может быть, поступишь в университет.       – Эй!       – В крайнем случае, ты всегда можешь подавать мячи своему дяде.       – Питер!       Многие оборачиваются, и Бейли пригибается, проклиная и своё любопытство, и сонных попутчиков, и Хейла. Последний всё ещё недвижим и не торопится открывать глаза, но она знает, что он доволен, и бессильно шипит ему в ухо, пока люди не перестают обращать на них внимание.       А потом до неё доходит:       – То есть ты не станешь меня удерживать? – вопрос звучит двусмысленно, и Бейли исправляется: – Я имею в виду, мне не придётся выполнять твои поручения? В смысле… – она замолкает, не зная, как спросить, будет ли она в конечном итоге принадлежать самой себе.       Сможет ли она управлять своей жизнью, ни на кого не оглядываясь?       Финсток устраивается на боку и склоняет голову на спинку сиденья, глядя на Питера. Он не отвечает, не стремится утешить, ничего не обещает, но ей достаточно и его молчания.       Она будет свободна. Не останется никого, кто бы мог управлять ею.       Но отчего-то понимание этого не успокаивает, а наоборот, пугает.       Питер не станет Джеймсом, тогда кем станет она? Чего ей захочется? Что станет с её мыслями без сумасшедшего волка, указующего, что делать и куда идти? Есть ли у неё свои мысли или всё в ней отравлено им?       Бейли пытается вспомнить саму себя. И болью в ней отзывается память не об Алисии, – неусидчивой девчонке, посмевшей захотеть защитить её от психа, – а о Джеймсе.       Да, в ящиках памяти, закрытых на сто замков, был и Джеймс Скотт – таким, каким она видела его в начале, каким она его любила. Мужчина, с чьих рук она стирала кровь и продолжала бы смывать её и по сей день, если бы он не перешёл черту. Если бы не убил Алисию.       Возникает дикое неистовое желание избавиться от этих образов. Потери продолжают сжирать её изнутри, им всё равно, сколько прошло времени; раны от них нарывают и сейчас.       А потеряла Бейли троих: подругу, возлюбленного и… себя. Она продолжала быть нелепой смешной девчонкой для окружающих, и ей удавалось их обмануть, а иногда она и сама обманывалась. Но всё это – маска, треснувшая и расколотая укусом Наоми Марл.       Девушка запихивает воспоминания об Алисии и Джеймсе куда подальше. Они, как мухи, жужжат в мозгу. Думай о другом, Бейли. Ты ведь существовала и до них, эти двое разбили тебя, но ты была и до них.       Кем же ты была?       – Я хотела стать хирургом, – вспоминает Бейли, и голос её ломается. Она выпаливает слова с каким-то свистом и сама не верит, что сказанное вообще возможно.       Она – и врач? Спасать жизни у неё не получается. Напротив – столько людей погибло по её вине. Ей бы больше пошло быть патологоанатомом.       – Ты всё ещё можешь им стать.       – Могу ли? – сомневается девушка.       Питер поворачивает голову в её сторону и, наконец, открывает глаза:       – Ты можешь делать, что хочешь. Перестань прикрываться Хеймсом, даже с таким грузом на плечах ты все эти годы могла делать, что хочешь.       – Это не так.       – Я прав, и ты это знаешь, – усмехается мужчина. – Вот если бы Наоми сказала что-то не то – давно осталась бы без головы. Но не ты. Тебя он не убьёт.       С этим Бейли не спорит. Она и без Питера это знает. Её жизнь никогда не была разменной валютой в их с Джеймсом отношениях.       – И давно ты знаешь? – всё-таки интересуется девушка. Не то чтобы это имело значение, но всё это время она считала, что Питер в этом и видит её мотив, – спасти саму себя.       – С тех пор, как он принёс руку Наоми. Я подумал, никто так не бесится из-за того, кто ему не нужен.       Финсток кивает, соглашаясь с доводом, и уже через секунду кривится, не брезгливо, но с горькой иронией:       – Как-то он принёс мне мозг парня, чуть не сбившего меня на мопеде, и подал в миске как желе.       – Похоже, ты многое для него значишь, – подтрунивает над ней Питер.       – Не настолько, чтобы не угрожать мне, – в тон ему отвечает девушка, но лицо её серьёзно. – Я в безопасности, но не могу уйти: на мою семью его милость не распространяется.       «И только?» – думает Хейл с еле ощутимым разочарованием от того, что вся таинственность вокруг девчонки имеет настолько простое объяснение.       – Как насчёт того, чтобы пожаловаться папочке?       – Папа стар и болен, – с раздражением отвечает Бейли. – Может, когда-то он и был альфой, от одного упоминания которого любой оборотень мочил в штаны, но теперь ссохся, – она вздыхает и продолжает: – К тому же с точки зрения волчьих законов Джеймс имеет полное право убить всех нас.       Заинтересованные огоньки в глазах Питера на долю секунды вынуждают её подумать: «А не замолчать ли мне? И пусть думает, что хочет, пусть гадает», – но она продолжает, и голос её звучит буднично:       – В молодости мой отец состоял в стае альф.       Знать оборотней – так их когда-то называли. С ранних лет волчата мечтали стать частью великой стаи, и подобные слова не могли не вызвать восхищения. Однако всё, что испытывала по этому поводу Бейли, – горечь. Она бы всё на свете отдала за то, чтобы её отец был обычным.       – Первые беспорядки начались, когда ушёл Бенджамин Марл. Их вожак – старый Грегори Скотт – был в ярости. Они, такие всемогущие и несгибаемые, оказались бессильны перед женщиной, похитившей сердце волка. Это позор, смыть который можно лишь кровью. Грегори велел стае найти Бена и убить, но того и след простыл. Любой бы оставил всё как есть, но не Грег: неудача только подлила масла в огонь, – девушка переводит дыхание. – Он был готов годами искать Бенджамина и его жену, но фортуна улыбнулась ему, и спустя несколько месяцев старик узнал, где они скрываются. Все думали, что он убьёт их, и на этом всё закончится. Не тут-то было, – Бейли улыбается, однако улыбка похожа на гримасу. – Смерти двоих ему показалось мало. Он решил подождать, пока они утратят бдительность и пустят корни; когда на свет появится их дитя. Грегори издал указ: смерть предателя – в искупление его греха, смерть его близких – за раны, нанесённые собратьям, и раболепное существование его ребёнка – в уплату утраченного члена стаи.       Автобус подпрыгивает на ухабах, но ни Питер, ни Бейли этого не замечают. Хейл смотрит на девчонку, и пазл начинает складываться в картинку, все недостающие детали встают на свои места. А Финсток с трудом перемалывает языком слова: первый и последний раз, когда она это рассказывала, случился три года назад. А потом Алисия, выслушавшая всё с нехарактерным для неё терпением, умерла.       – К тому моменту, как Грегори забрал Наоми, мой отец уже ушёл из стаи. Ему хватило указа, чтобы понять, чего ожидать, но от моей матери он не оступился. Папа знал, что их не убьют, пока… пока я не появлюсь на свет. Он увёз маму, взял её девичью фамилию, а когда она заговорила о ребёнке – не зная, что за этим последует, потому что папа скрыл это от неё, – он… – здесь Бейли морщится, точно не одобряя выбор Лукаса. – Отец решил, что сумеет перехитрить Грегори. Он был готов на всё, чтобы защитить маму, поэтому… Он… Ну…       – Джексон? – подсказывает Питер.       – Да, – выдыхает Финсток. – Папа подумал, что Грегори может решить – это и есть его семья. Ему хотелось, чтобы он забрал Джексона. Но та женщина умерла при родах, а сам Джексон просто исчез. Не знаю точно, что произошло, может, его мать о чём-то догадывалась, но до недавнего времени, – пока Джекс сам не явился в наш дом, – отец не знал, где он и что с ним.       – И тут Патриция узнаёт, что муж ей изменил, и подаёт на развод?       – Папа облажался по всем фронтам, – подтверждает девушка. – Тут-то он и выложил ей всё начистоту: про стаю, указ и прочее. Ведь Грегори мёртв, чего бояться? Вот только к тому времени меня уже давно нашёл Джеймс. И он совсем не думает, что «закон» умер вместе с его отцом.       – Почему Джексон думает, что Джеймс заинтересовался тобой из-за него?       – А, это. Джекс сначала нашёл стаю, а уже потом – нас. Познакомился с Наоми и Джеймсом, и Джей сразу смекнул, в чём тут дело. Для него Джексон хуже Ноа. Она хотя бы не подставной ребёнок. Естественно, он не стал его просвещать по поводу всего. Так что брат думает, Джеймс как маниакальный психопат решил увязаться за ним, а сам он привёл его ко мне.       – Допустим, это правда. Почему тогда он не убил твою семью сразу, а тебя не забрал с собой?       – Потому что это Джеймс, – впервые улыбка Бейли кажется настоящей, – потому что ему было скучно, потому что… он мне понравился. Нет, я влюбилась в него, как только увидела. Открыла дверь – и влюбилась.       На Питера смотрит четырнадцатилетняя девочка, с вниманием и трепетом выслушивающая россказни волка. Девочка, тайком выведавшая у отца, что рассказанное – правда; девочка, доверившаяся сумасшедшему, ведь он пощадил их.       – Он обещал, что всё будет хорошо, что мне нужно лишь быть рядом, и я была. Я ждала его днями и ночами, боялась, что с ним может что-то случиться. Джеймс всегда приходил в крови, – не своей, конечно, но каждый раз у меня заходилось сердце, и он это видел и ему это нравилось – то, что кто-то заботится о нём.       Смешно, но Питер его понимает. Понимает, как гипнотизируют большие серые глаза, как влечёт глубина взора – дымная и густая. В упрямом лице Бейли таятся детские черты – не припухлость ребёнка, а мягкость и невинность юности. И эта её чистота сглаживает чернь внутри них.       Пока рядом кто-то вроде Бейли, ты перестаёшь сам себе казаться чудовищем, и псих становится почти нормальным, а монстр превращается в защитника.       – Каждая девочка мечтает, что кто-то исправится ради неё. Но я не мечтала, – говорит Финсток. – Мне было всё равно. Я знала, кто он, с самой первой встречи. Это Джеймс рассказал мне о стае и указе, о том, что я, ещё не родившись, уже ему принадлежала. Для меня это не было проблемой, – она не отводит взгляда, смотрит прямо и просто, как и всегда. – Джеймс мне нравился, моя семья была жива, какое мне дело до того, что кто-то умирал по его вине? Какая мне разница? – голос опускается до шёпота. – Но Алисия была в ужасе. Она сказала, что я совершенно спятила, раз остаюсь с ним, а я не слушала. И она пошла к нему, эта самоуверенная девчонка. Что за дура!       Бейли не продолжает, Питеру и так ясно, что дальше – Джеймс убил Алисию на глазах Финсток. Вот когда её любовь дала трещину и проклюнулась ненависть. Всё равно, если умирали сотни, но как простить смерть того, кого она любила?       – У Джеймса нет границы, нет черты, за которую он не может ступить.       – Думаешь? – не соглашается Хейл. – А мне кажется, есть. Это ты.       – То, что сегодня мне ничего не угрожает, не значит, что завтра я буду жива. Это же Джеймс, – казалось, слова эти всё для неё объясняют. Пока остальные пытались найти логику в его поступках, Бейли отмахивалась: «Это же Джеймс», – и принимала его решения как данность.       Может, Финсток и считала, что не так уж и много для него значит, но Питер так не думает. Возможно, она единственная, кто хотя бы приблизился к пониманию этого психа. Да, Джеймс мог назвать её своей по праву рождения, но не могли ли их отношения прогрессировать до того, что он сумел оценить её? Или даже полюбить – так, как мог только он.       Странным образом связь эта, которую Хейл поначалу желал использовать, начинала раздражать. У Бейли и Джеймса было что-то особенное, – нить, которая никак не хотела рваться; волокна натягивались и лопались, но всегда оставалось ещё одно, сцепляющее их судьбы.       В том, как Бэй говорила о Джеймсе, Питер слышал ненависть, но не глухую, а звонкую, бьющуюся о стенки забытой нежности. Даже сейчас он продолжал значить для неё слишком много.       И Питер задаётся вопросом: сумеет ли она дойти до конца?       – Это уже не важно, – словно услышав, отвечает Бейли. – Моя семья значит для меня больше, чем он.       – А как же Джексон?       – Джеймс чтит указ. Джексон – внебрачное дитя предателя, но всё же его сын. Он не убьёт его. Может, сильно покалечит.       Они сидят совсем близко, склонив головы друг к другу. И Бейли говорит о любви к другому мужчине, о первой любви, оставившей ей столько шрамов, однако рассказ не причиняет ей столько боли, как она изначально думала. Наоборот – становится легче.       Свежие воспоминания оттесняют старые. Последние годы Джеймс был центром её вселенной, и она тонула в болоте прошлого. С появлением Питера в её жизни Бейли обрела опору под ногами; сжирающая её изнутри тайна поделилась между двумя.       И ночной поцелуй отзывается в ней теперь не смущением, а спокойной уверенностью, словно все дыры в ней оказались залатаны. С той самой секунды, как Джеймс поставил на ней свою печать и она покорно приняла своё положение, Бейли принадлежала ему. А сегодня впервые поняла: она вовсе не обязана подчиняться. На ней есть и метки, оставленные Питером Хейлом.       У неё есть выбор, опора, надежда.       И всё это дал ей этот мужчина.       Бейли склоняется, уже ни о чём не думая, и оставляет лёгкий поцелуй в уголке его губ. И конечно, уста тут же согреваются, и сомнения улетают прочь.       Прошлое уже не важно. Она повторяет это с момента гибели Алисии, но верит только теперь. Какая разница, кем была Бейли? Какая разница, кем она станет?       Главное, что происходит сейчас.       И в это мгновение автобус слетает с трассы.

***

      Бейли не боится. Она вообще ничего не чувствует. Даже пистолет – ледяная, смертоносная вещь – ощущается как продолжение её самой. А то, что дрожат руки, так это с непривычки, не более.       Как это произошло? В какой момент она поняла, что всё рухнуло? Когда автобус завис над обрывом? Когда они с Питером выбрались из него, уже зная наверняка, что это дело рук Джеймса, и всё равно отправились в этот дом?       Почему они продолжили путь, если понимали, что их поджидают? Вот и результат – Питер стоит на пороге, не в силах преодолеть препятствие в виде пепла рябины, Наоми истекает кровью на полу, а у неё в руках – пистолет. Джеймс так спокойно, почти с лаской вложил его в её ладони.       Похоже на сон – странный, сюрреалистичный бред.       Джеймс разводит руки в стороны. Вот он, прямо перед ней, – отличная мишень.       – В голову и в сердце, букашка, – напоминает мужчина, и Бейли кивает, подходит ближе, и дуло пистолета упирается ему в лоб. Она давит с такой силой, словно надеясь, что пистолет пройдёт сквозь голову, и на этом всё закончится.       – Стреляй, – хрипит Наоми и сплёвывает кровавый сгусток.       Финсток снова кивает, волосы падают на взмокшее лицо.       – Стреляй!       Вместо крика у Марл выходит лишь жалобно промычать. Аконит, невидимой сетью стянувший тело, разум оставил невредимым, и теперь она смотрит на всё это и не понимает: почему? У девчонки есть всё, чтобы избавиться от Джеймса, чего она медлит?       – Наоми права, букашка, – мягко говорит Джеймс. – Стреляй.       «Стреляй», – эхом отзывается в голове. Но она не стреляет.       – Бейли.       Девушка едва поворачивает голову на его голос. Смешно – Хейл не может войти, значит, Джеймс не может выйти. Они поймали монстра; жми на курок, и дело с концом.       – Иди сюда.       Два простых слова, но в них столько силы!       Она может уйти. Джеймс не может, а она – да. Это его заперли, не её. Бейли не нужно следовать за ним, подчиняться ему, слушать его, больше ничего не нужно.       – Всё хорошо, – продолжает Питер. – Иди ко мне.       – Стреляй, – вторит Наоми.       Не обращая внимания на пистолет, Джеймс чуть сдвигает голову, чтобы лучше видеть Питера. При взгляде на мужчину лицо его заостряется, ладони обхватывают дрожащие кисти Бэй и сжимают.       – Стреляй, букашка, – подбадривает он, но смотрит на Хейла, самоуверенный и довольный. – Ну же, убей меня. Ты ведь хочешь этого.       «Я хочу», – соглашается Бэй, но не может выстрелить и злится на саму себя. Ну почему, почему, почему?       Рук Финсток не отнимает. Годы рядом с Джеймсом научили её терпению и послушанию. Насколько сильна эта связь? На её рёбрах синяки, оставленные им, на бёдрах – царапины от когтей, в крови – яд его обещаний, в голове – чужие мысли.       Может ли Бейли существовать без него?       – Бейли, – вновь зовёт Питер.       Питер. Его пальцы причиняют боль, давят на пожелтевшие гематомы, выдавливают страх, ненависть, подчинение. На их место приходит жар, от которого внутри всё стягивается и ноет.       У тебя есть выбор, Бейли, помнишь?       Прошлое не важно. Стреляй.       «Не могу, – с ужасом понимает она. – Господи, я не могу».       – Я не могу, – дрожащим голосом произносит Бейли вслух, и Наоми смотрит на неё затуманенными яростными глазами.       Джеймс смеётся над Финсток, как над неразумным ребёнком:       – Конечно, не можешь. Ты моя. Иду я – идёшь ты; умру я – и ты умрёшь. Ты ничто без меня.       Наоми в бессильной злобе, балансируя на границе сознания, ещё бьёт кулаком по полу, и он поддевает её голову мыском ноги, приструнивая. Марл этого не замечает, захлёбываясь в крови, и кожа её уже приобретает трупный оттенок.       Джеймс вздыхает, будто она вновь его разочаровала, и обращается к Хейлу:       – Думаешь, ты первый, кого букашка толкает на моё убийство? – усмехается мужчина. – О, она многих к этому вела. Это почти стало для нас традицией, эдакой игрой. Хотя я и несколько устал от этого. Нужно было дать ей пистолет в самый первый раз, чтобы выбить из головы эти глупости. Ведь мысли – ерунда. Главное, что букашка никогда не убьёт меня, как и я никогда не убью её, пусть порой и мечтаю свернуть эту маленькую шейку.       Джеймс раздражается, когда Бейли продолжает молчать, а Питер даже не смотрит на него – только на Финсток.       Потому пальцы Джеймса сжимают дуло пистолета сильнее, он тянет его на себя, и девушка покачивается, потеряв равновесие. Джей с лёгкостью её удерживает и прижимает. В следующую секунду губы его касаются холодных неотзывчивых губ, мнут их и терзают. Бейли даже не отталкивает его, она вовсе никак не реагирует. Джеймсу всё равно – ответа он не ждёт. Он не получает его уже много лет.       Важно оставить на ней очередную метку.       – Ты так и не понял, да? Думаешь, она – моя пленница? Это не так, – Джей широко улыбается, но глаза остаются колючими. – Всё, что я делаю, – ради неё. Скажи ему, Бейли, почему я привёз тебя в Бейкон-Хиллс. Зачем мне понадобилась девчонка в стае Скотта МакКолла? Зачем я напал на тебя на дороге? Зачем, букашка?       Наоми поднимает голову, и Бейли скользит по ней пустым взглядом. Сейчас её мало волнует, что та на границе прощания с жизнью. Даже то, что Джексона здесь нет, не имеет значения.       Она оборачивается к Питеру, отнимая пистолет ото лба Джеймса и говорит:       – Джеймс никогда и не думал убивать Скотта. Он хотел, чтобы его убила я.       – Что? – шепчет Ноа.       – Только обращённый истинным альфой может отнять у него силу, Наоми. Мы хотели, чтобы Скотт принял меня в свою стаю, убоявшись за мою жизнь.       – Но… но…       – Стайлз напомнил мне Алисию, – это уже обращение к Джеймсу. – Я не могу убить его друга, как ты убил моего.       – Алисия, всегда Алисия, – недовольно тянет Джейми. – Эта идиотка заслуживала смерти.       – Ты заслуживаешь смерти, – поправляет Бейли. – Но, наверное, я слишком малодушна, чтобы самой лишить тебя жизни, – Джеймс смотрит на неё с нескрываемым удивлением, и она продолжает: – Ты ошибаешься, когда говоришь, что я твоя. Я перестала быть твоей с того дня, как ты убил мою лучшую подругу. Ты мог убить кого угодно, но её, её?       – Что ты говоришь? – он дёргает её за плечо.       – Я ненавижу тебя, – просто отвечает Бэй. – Я так сильно тебя любила, что больше мне ничего не осталось. Но я продолжала быть с тобой из-за страха; более того – я годами ничего не делала и позволяла тебе творить, что хочешь. Но когда увидела Стайлза… я поняла, что ты снова хочешь забрать моего друга.       – Ты любишь меня, – не верит Джеймс, и она понимает, что это всё, что он услышал.       – Нет. Не люблю.       И это ошибка. Бейли стоит сделать шаг назад, как всегда; улыбнуться и позволить ему обнять себя, как всегда. Но что-то в ней противится, – то, что она не в состоянии прятать с того времени, как Наоми укусила её.       После Финсток часто думала, как бы сложилась её жизнь, если бы она дала задний ход? Если бы позволила ему убить Питера и обелить себя? Если бы не сказала того, что сказала?       Пути назад нет. Ей сказали об этом глаза Джеймса.       Бейли прижимает к себе пистолет, словно ребёнка, и отступает к выходу, туда, где Питер.       Джеймс не двигается с места. Он провожает её мрачным тяжёлым взглядом, не предпринимая ни попытки остановить, – его последняя метка, последнее напоминание об утраченной первой любви.