На привязи

      На смену скорби приходит апатия: проникает под кожу через высыхающие дорожки слёз. Не человек, а выключатель: щёлк — боль, щёлк — ничего, щёлк — злость, щёлк — ничего.       Бейли понимает, что так быть не должно. Не время становиться равнодушной сейчас, когда над пепелищем ещё так ясно ощущается вонь сгоревшей плоти.       Она и сейчас её чувствует, когда находится далеко от того места, под сумрачным небом с длинными закатными всполохами. Полотно небес, прежде вселяющее в неё безмятежность, предстаёт кошмаром. Словно синь — это кожа трупа, словно всполохи — прожилки крови.       Финсток опускает взгляд на спину Питера. Мужчина тащит её за руку и наверняка держит крепко, стискивает не хуже наручей, но она этого не замечает. Внутри Бейли живёт пустота.       И всё-таки, глядя на Хейла, она не может не спросить:       — Куда мы?       — Домой, — повторяет тот.       Бейли молчит, но какой-то частью себя понимает, что её дом в другой стороне. Дом, пахнущий смертью, безмолвный свидетель её трагедии. Девушке становится тошно; она ненавидит и дом Бобби, и этот город, и… Скотта. Пассивная снаружи, Бэй ощущает, как искрит в ней уголь, что называется сердцем, при воспоминании о нём.       — Ненавижу, — движутся только губы. — Я всех их ненавижу.       Плечи Питера напрягаются. Когда Бейли ведёт себя так — спокойно, почти ласково с виду, но говоря столь незнакомо, — он чувствует, как она на самом деле напряжена, как она… опасна. Она как запертый дом, наполненный газом — ядовитой мыслью, что живёт в ней и выжидает. И достаточно всего одной спички, краткого отсвета, и конец.       Единственное, что выдаёт Финсток, — это глаза. Стальные, похожие на расплавленное серебро, они молчат, и тем говорят о многом.       Он за плечи втаскивает её в квартиру и слышит, что она всё ещё говорит: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу…». Лучше бы Бейли кричала, но вместо крика — только шёпот, и нет ему ни конца, ни края. Заплачь она снова, как при своём дяде, и то было бы хорошо. Но, выдавив три слезинки, Финсток прекращает, и слёзы копятся внутри неё, обжигая нутро.       Для слёз нужны чувства — радость или печаль. А у Бейли только глухая ненависть, которая, раскрывшись, выжжет пустыню внутри неё. Это пока она молчит; но совсем скоро Скотт МакКолл увидит, как его благими намерениями протянулась дорога в Ад.       Бейли разувается и скидывает куртку, — скорее на автомате, чем понимая, что делает. Питер смотрит на неё как-то странно; словно он не спас её, словно она всё-таки сгорела. И это заставляет что-то внутри неё зашевелиться.       Мужчина, которому никто не доверял, мужчина, которого все звали чудовищем. Бейли глядит на него и старается улыбнуться. Выходит плохо.       Она видела настоящего монстра: он называл её своим другом и обещал защитить. Даже Джеймс в этот момент не казался ей злом, каким Бэй видела его прежде. По крайней мере, он не был лицемером; она всегда знала, кто он и на что способен.       Джеймс и Питер — такие похожие и такие необоснованно разные, два типа, с которыми никто не хотел иметь ничего общего. Но у неё была связь с обоими, и по непонятным для Бейли причинам каждый из них по-своему её защищал.       А Питер и вовсе полез в огонь. Мужчина, ступающий по трупам ради власти, вошёл в горящий дом; мальчишка, свято верящий в ценность жизни, остался снаружи.       Бейли, в отличие от Скотта, не делит мир на белое и чёрное, хорошее и плохое. У неё представление обо всём более личное: либо своё, либо нет. Бобби и Джексон — свои, Скотт — нет. Стайлз и Джеймс существуют где-то на границе. Но насчёт Питера она уверена: свой.       И сейчас, когда её дядя в коме, а сводный брат неизвестно где, Питер Хейл остаётся единственным человеком, который ещё имеет для неё значение. И ей вовсе не хочется, чтобы он так на неё смотрел.       Питер отворачивается и уходит в другую комнату. Бейли с минуту стоит на месте, а потом идёт следом, и так они оказываются на кухне. При ходьбе девушка шаркает, и звук этот — скрип-скрап по паркету — действует мужчине на нервы. Он уже собирается сказать ей об этом, как она догоняет его и обнимает сзади.       Когда руки Бейли обвиваются вокруг его торса, когда лицо её утыкается ему в спину, когда она прижимается к нему всем телом, — Питер понимает, что действительно не спас её. Потому что в каждом её движении, даже в её дыхании осталось так мало от прежней Бэй.       Это не объятие Бейли Финсток. Она бы спросила, в порядке ли он сам, она бы могла заплакать или рассердиться, она бы ругалась, она бы скорбела, — но она бы никогда не спросила:       — Ты мне поможешь?       Бейли бы никогда не захотела убить человека.       Питер прекрасно знает, что она имеет в виду. Месть — его стихия. И вторгнувшаяся в это пространство Бейли его злит. Но когда он поворачивается к ней, удержав за руку, которую почти вывернул, она смотрит на него, как раньше.       Бейли смотрит на него, и во взгляде её нет расчёта. Она просто смотрит — доверчиво и как-то обезоруживающе. И ещё — с каким-то незнакомым ему выражением, из-за которого Питер ощущает в груди жжение.       — Питер? — зовёт она снова.       Скажи она его имя тем же тоном, что говорила до этого, — почти шипяще — Хейл бы задушил её, раздавил нежное горло одним движением. Однако голос у Бейли необоснованно притягательный, с неразличимой смесью эмоций, — такой чувственный и хриплый.       — Я собираюсь убить Скотта, — говорит она то, что он и так знает. — Ты мне поможешь?       Ни у кого нет права так смотреть на другого человека. Пальцы Питера соскальзывают с её запястья на локоть и сжимают ещё сильнее. Бейли даже не бледнеет.       — Не играй со мной, — предупреждает Питер.       — Я и не думала. Я всё ещё готова помочь тебе убить Джеймса. Но взамен… ты поможешь мне?       Когда она произносит имя Джеймса, Питера опаляет ярость.       — А разве ты не хочешь убить Джеймса? — в словах мужчины полно яда. — Это ведь он убил твоих родителей и устроил пожар.       Бейли смаргивает, но произносит:       — Я вовсе не оправдываю его. Просто сейчас меня больше волнует МакКолл.       — Интересно, почему? — язвит Хейл. — Джеймс разворотил нутро твоего отца, разорвал горло матери и отправил в кому дядю. Но ненавидишь ты именно Скотта. Отчего же?       Хватка становится сильнее. Напоминание о том, что случилось с её семьёй, для Бейли словно приложить раскалённый нож к и без того израненному сердцу. Порезы отзываются болью и шипением, и девушка чувствует, как пассивная агрессия сменяется на вполне себе ощутимую злость.       — Думаешь, я прощу Джеймса? Думаешь, отпущу его?       — Может, ты до сих пор… любишь его.       И это становится последней каплей. Обвинение в том, что она способна забыть о том, что сделал с ней и её близкими Джеймс, потому что любит его, — это то же самое, что дать ей нож и предложить убить и оставшихся в живых членов её семьи.       Бейли и в самом деле продолжала что-то чувствовать к Джеймсу, как пациент со стокгольмским синдромом. Но всё это прошло — сгорело вместе с её родителями. Скотт вызывал в ней ненависть, а Джеймс… к нему она чувствовала только презрение. Он был орудием убийства, а не заказчиком; Джеймс Скотт не планировал убивать её семью. Его направили.       Потому для Бейли Скотт оказался в приоритете. Потому обвинение Питера выбило её из состояния апатичности.       «Я. Не. Люблю. Джеймса», — думает она, прежде чем свободной рукой притянуть мужчину к себе. Это импульс, просто порыв, желание доказать, что этот упрёк нелеп и оскорбителен, но когда их губы соприкасаются, у Бейли заходится сердце.       Её это оглушает — то, как действует на неё близость этого мужчины, как возрождается в ней слабая надежда на то, что она сможет пережить этот день, что в мире осталось ещё что-то помимо пепла того, что уже никогда не вернётся.       И когда Питер её отталкивает, — отодвигает рукой, — она всё ещё ощущает это. И слова его не сразу доходят до её разума:       — Не играй со мной, Бэмби.       Но Бейли не играет. И прозвище, данное ей Наоми, звучит для неё… ласково.       — Поцелуй меня.       Она ещё не успевает договорить, а с ним уже что-то происходит. И глаза у девчонки странные — с мягким, как пуховая перина, взглядом, неизменно серые и дразнящие.       В последнее время Питер то и дело злится на Бейли. И сейчас — тоже. Когда она стоит перед ним, и на лице её, упрямом и всегда нежном, отражается томление, он думает, что непременно её убьёт, если она посмотрит так на другого. И снова странное чувство внутри него: потребность защитить, оградить от боли, спасти. Два желания, не уживающиеся друг с другом.       Кем была эта девушка, вынуждающая его хотеть столь разных вещей? И почему у него нет сил прекратить это — выставить её вон, избавиться, как от занозы? Это было бы лучше всего, зачем ему Бейли?       И всё-таки когда она стоит вот так, с этими своими глазами, когда грудь её вздымается, когда дыхание сбито, — он не может отвести от неё взгляда. Девушка, заставляющая его делать не то, что он хочет, идти за ней, всегда быть рядом; девушка с самым ласковым взглядом, который он когда-либо видел.       В один шаг мужчина преодолевает расстояние между ними.       Оказавшись от Хейла в десятке сантиметров, Бейли под его напором отступает и корпусом клонится назад, так что лишь его рука, оказавшаяся на её пояснице, облегчает удар о стол.       Питер одной рукой сжимает её перебинтованные после ожогов ладони, точно зная, что это причинит ей боль. Ему хочется сделать ей больно, прекратить всё это, остановить чувство, терзающее его. Но Бейли не сопротивляется, и хоть ей больно, не подаёт виду. И ласка из её глаз никуда не исчезает.       Питер заводит руки ей за голову, а второй сжимает горло, — очередная попытка, но тело Бэй прогибается под мужчиной, податливое и зовущее.       Хейл чувствует, как девушка под ним напрягается. Она старается высвободить руки из его хватки, а когда не получается — выгибается ему навстречу и произносит:       — Питер.       Он не только слышит, но и чувствует, что она говорит: под его большим пальцем в её горле рождается звук и ползёт вверх, чтоб с выдохом раствориться в воздухе. Странная мысль — его имя внутри неё; он внутри неё.       Как она, однако, красива — распластанная перед ним, открытая, ласковая, зовущая.       Питер смотрит прямо в её глаза и чувствует, что сдаётся.       — Повтори то, что сказала до этого.       — Поцелуй меня.       И он её целует. Ладонь его освобождает её руки из захвата, и Бейли тут же обхватывает ладонями его лицо. Ей нравится чувствовать его так близко, так нравится, что этого недостаточно, и внизу живота появляется ноющая боль.       Она обхватывает ногами его торс, и Питеру становится тесно — меж её бёдер и в собственной одежде. Но, несмотря на своё желание и на действия Бейли, мужчина не торопится. Невероятно приятно — чувствовать, как она ёрзает под ним. Похоже на пытку — сладкую, но всё же и непонятно, себя он пытает или её.       Ладонь, сжимавшая её горло, расслабляется, соскальзывает вниз, на грудь, останавливается на животе и замирает на молнии джинсов. За каждым его движением следует дрожь, и когда Бейли напрягается, Питер понимает.       Мужчина немного отстраняется, чтобы взглянуть ей в лицо. И румянец на её щеках, затуманенность взора отзываются в нём довольством.       Она и впрямь красива, ведомая его руками, а ещё совершенно невинная. Кажется, Бейли замечает, что Питеру это нравится, потому что лицо её расслабляется, и она даже улыбается.       — Тебе придётся быть нежным, — тихо говорит девушка, но он затыкает её поцелуем. Ладонь, замершая на молнии её джинсов, движется вверх, обратно к животу, — и кожа Бэй покрывается мурашками, но согревается.       Она знает, чего он хочет, и пусть тело её напряжено до предела, Бейли приподнимается и позволяет снять с себя рубашку. Холодно и немного страшно, но поцелуи Питера обжигают, и девушка обнимает его за плечи, сминая его футболку.       Мужчина не сдерживает усмешки и позволяет Бейли стянуть её с себя в ответ. Финсток прижимается к нему, ища тепла, и находит.       Питер проводит языком по шее девушки, и дыхание у неё сбивается. Он слегка прикусывает нежную кожу, и она судорожно вздыхает. Во вздохе слышится его имя. Действительно пытка — для него.       Он стягивает с неё бюстгальтер и, словно наказывая за то, что она мучает его, сжимает зубами твёрдый сосок. Бейли вздрагивает и сильнее сжимает ноги, отчего мужчина шумно выдыхает.       Хейл уже готов взять её прямо здесь и сейчас, и если она будет продолжать так на него реагировать, он не сможет больше сдерживаться. И пусть перестанет смотреть — девственницы не смотрят таким волнующим, испытывающим его взглядом.       Питер расстёгивает её джинсы и стягивает их вместе с нижним бельём. После — смотрит ей в глаза и, зная, как это смутит её, всё-таки произносит:       — Попроси.       Бейли сразу его понимает и краснеет. Её колено трётся о его бедро, и у Питера в паху ноет. Это похоже на борьбу — кто кого доведёт первым. И это нечестно, потому что Бейли делает это ненароком, но Питер ощущает, сколь велико его возбуждение.       — Поцелуй меня.       Она едва не кончает уже тогда, когда он целует внутреннюю сторону бёдер. Бейли вцепляется пальцами в края стола, но стон сдержать не в состоянии. И её бы смутило это, но чего теперь смущаться, когда этот мужчина вытворяет своим языком нечто неописуемое.       — Питер.       Бейли повторяет его имя несколько раз — сначала инстинктивно на выдохе, после — зовя, почти требовательно. И приподнимается, притягивая его к себе.       — Питер, — говорит снова и ухватывается за ремень его джинсов. — Сейчас. Я хочу…       — Чего? — его дыхание щекочет её ухо.       — Хочу быть твоей, — заканчивает девушка. — Питер…       Когда она говорит это, он, наконец, понимает, почему злился на неё, почему обвинил в особом отношении к Джеймсу, почему вытащил её из горящего дома и привёл сюда.       Сейчас, когда Бейли с ним, когда она принадлежит ему, Хейл чувствует себя так, словно обрёл то, что потерял давным-давно. Так давно, что и забыл об этом; так давно, что никогда уж и не думал найти.       Он хотел дать ей всё, чего бы она ни пожелала. Это нехарактерно для него — давать что-то другим; но серые глаза взирают на него с безграничным чувством, которому Питер не мог дать определение, и он ощущал, что сколько бы ни дал этой девушке, всегда получит больше.       И когда он входит в неё, и Бейли впивается ногтями в его спину и сжимает зубы, сдерживая вскрик, а Питер замирает, давая ей возможность привыкнуть к нему, — он уже знает, что будет с ней до конца. Потому что даже сейчас, когда он причиняет ей боль, она находит в себе силы двигаться ему навстречу.       Потому что власть — это ещё не всё; потому что подчиняться и подчинять гораздо… приятнее.

***

      Бейли просыпается очень рано.       Она поворачивается на кровати и смотрит на Питера. Девушка не помнит, как оказалась в постели, укрытая одеялом, но догадывается. И, несмотря на то, что тело ломит, а голова ещё не вполне прояснилась после сна, улыбается.       В этот миг, когда она смотрит на спящего мужчину, проблем словно и нет. В груди её цветёт нежность; она соседствует с затаившейся ненавистью.       Бейли приподнимается на кровати и несколько минут просто сидит в тишине. Затем спускается на пол и намеревается пойти в душ, пока Хейл ещё не проснулся. Солнце тянет свои первые лучи в комнату, и она подходит к окну, чтобы задёрнуть шторы.       И взгляд Джеймса пригвождает её к месту. Её удивляет не то, что он здесь, а то, что он вообще существует. За последние двадцать четыре часа этот мужчина настолько утратил для неё свою значимость, что видеть его как-то странно.       Бейли склоняет голову набок и делает Джеймсу знак подождать. Она окидывает взглядом своё нагое тело, потом смотрит на Питера. Наверное, лучше было бы разбудить его, но, снова столкнувшись с реальным миром, Бейли решает не торопиться.       Ей бы ощутить вину за идею, только что посетившую её голову, но всё, что она испытывает, — слабый укол жалости. Ей правда жаль; она бы предпочла, чтобы в её войне их было лишь двое — она и Питер.       Бейли забирает одну из футболок Питера, висящих тут же, на стуле, и надевает на себя, — та достаёт до самых колен. И в таком виде, даже не обратив внимание на отсутствие обуви, выходит на улицу.       Она знает, что с сегодняшнего дня у Джеймса нет над ней власти. И он знает это тоже, потому молчит, хоть Бейли и выглядит донельзя изнеженной и пахнет другим мужчиной.       Финсток с отстранённым удовольствием замечает, что Джеймс сильно сдал за последние дни. В её глазах он больше не выглядит тем, перед кем стоит дрожать; для неё он всего лишь средство достижения цели.       — Не думала, что у тебя хватит совести прийти, — говорит она.       Джеймс окидывает её взглядом воспалённых усталых глаз. Что он мог сказать ей? Что бы ни сделал, ничего уже не вернуть. Он сделал то, что сделал. И потерял её.       — Я знаю: что бы я ни сказал, это ничего не изменит.       — Стало быть, иногда твой мозг может работать, как у нормального человека, — любезно замечает девушка. — Жаль, этого не случилось раньше.       Джеймс протягивает к ней руку, но сразу же опускает. Надо же, привёз её в этот захолустный городишко, чтобы навсегда привязать к себе, а в результате сам же и оборвал связывающие их нити. Из-за мальчишки, который не умеет держать рот на замке.       Он бы никогда не убил родителей Бейли. Конечно, Джеймс угрожал ей этим, но не помышлял о том. И то, что случилось… Если бы Лукас не пришёл к нему, сгорая от гнева, был бы жив. И Патриция тоже. Но Джеймс был так зол за то, что случилось в Антиоке, и эти глупцы просто попались под руку.       Но мертвецов не судят, и Бейли он тоже не мог судить, — не теперь, когда она смотрела на него, как на постороннего. Поэтому Джеймс винил Скотта.       И Бейли об этом знала. Слишком хорошо ей была известна натура Джеймса, чтобы обманываться тем, что он возьмёт ответственность на себя.       «Прости, — думает девушка, обращаясь к Питеру. — Но ты не дал мне ответа, а одна я не справлюсь. Мне нужно убить Скотта»       — Как прежде уже никогда не будет, — говорит Финсток. — Но если ты поможешь мне, я позволю тебе остаться в моей жизни.       Джеймс не верит, что она говорит это. Бейли относилась к смерти крайне болезненно; даже Алисию оплакивала не один год. А тут — родная семья.       И всё-таки мужчине хочется ей верить. Потому что в конечном счёте она была всей его семьёй. И если она позволит ему остаться, когда-нибудь, может быть, и он станет единственным членом её семьи.       — Я сделаю всё, что захочешь.       Бейли кивает. Сейчас, рядом с ним, ей хочется убить и его; кричать нет смысла — Джеймс никогда не поймёт того, что она испытала в том доме. Но время ещё не пришло.       Джеймс Скотт умрёт, но не от её руки: она обещала его Питеру и обещание сдержит.       А пока что Бейли кривит губы, изображая улыбку, но глаза — два зеркала — отражают мир вокруг, но не её истинные чувства:       — Ты и я — мы убьём Скотта МакКолла.