Тысяча и одна ночь

Она никогда не обманывала. Саму себя. У неё было много мужчин — ещё больше ночей: одиноких, случайных, последних, единственных. Но только нынешняя была первой. Первой, а оттого волшебной, в бесчисленной череде бесконечно долгих ночей. Несмотря на постоянные подножки и тычки в спину убогой реальности, она продолжала верить в волшебство, но только в то, что дарят чьи-то руки. Такие руки, как у него — бугрящиеся неуёмной силой, исчерченные жизненным опытом, грубые и шершавые — разве не должны были нести лишь смерть? И она, пожалуй, — нет ведь смысла врать себе — приняла бы из них, как величайший дар, возможность умереть быстро и безболезненно. Она знала и раньше — он не из тех, кто продлевает мучения. Но эти руки оказались более чуткими и страстными, чем даже многие сердца. Осторожные касания мозолистых пальцев оставили несмываемые жгучие следы на её коже. Жар его тела согрел стылое сердце, тяжесть вернула чувство защищённости и уверенности. Настойчивые жадные поцелуи клеймом запечатлели губы, запечатали душу от штормовых порывов одиночества и проникающих исподтишка сквозняков тоски. У неё было так много слов — признаний, обещаний, восхвалений и проклятий, — что произнесённые вслух, они больше не имели над ней власти. Лишь к проявленным на бумаге словам ещё осталась в ней вера — зыбкая и тусклая. А он молчал — выразительно и честно. Руки, те самые убийственные и жестокие, говорили ей о желании и приятии. Она не могла отказать — отказаться. Волшебство не падает с неба звездой, его не купишь, не украдёшь. Его можно лишь подарить — однажды и единожды. Она приняла в нём всё — безоговорочно и безоглядно. Теперь эти руки не отпустят — не оттолкнут, волшебство в них не иссякнет уже никогда. Поэтому нынешняя ночь первая… — Спи уже, женщина! — он недовольно открыл глаза — от выводимых нежными пальцами на его руках узоров, сон таял, вместо него нарастало желание, сердце никак не могло успокоиться и гремело в груди — дребезжаще колко. Тут же пожалел — загадочную улыбку невыносимо потянуло смять, руки самовольно сомкнулись, прижимая совершенное тело к собственному — теперь и вовсе не уснуть. У неё было много ночей — бессонных, неистовых, незабываемых, долгих. Их теперь не отринуть и не отнять, не стереть и не исправить. Остаётся лишь бесстыдно жить, не оглядываясь на уже прошедшие и не считая оставшиеся — теперь для них двоих каждая ночь станет первой.