Синдром свободы

Вокруг меня - сплошная темнота, она напоминает вязкий мазут, я не вижу даже собственной вытянутой руки. Всепоглощающее ничто - мой собеседник, способный если не понять, то выслушать. Я так хотел разорвать все нити прошлого, связывающие меня, но сейчас только и делаю, что пересказываю горькие воспоминания. Ничто слушает молча. Никогда не любил школьные клубы, кружки, секции и прочие объединения, где приходилось взаимодействовать со сверстниками. А летние лагеря были моим любимым развлечением, этаким личным десятым кругом ада. Наверное, Данте оценил бы. Но именно в лагерь отец отправлял меня каждое лето после смерти матери, чтобы хоть какое-то время совсем не видеть моей физиономии. Веселье было сомнительное. Каждый раз перед отправлением в лагерь кто-то из воспитателей вставал в начале автобуса и рассказывал заезженную сказку "Как-же-замечательно-мы-проведем-время-и-как-много-новых-друзей-найдем". Я даже верил в это поначалу, но отвращение к подобного рода речам росло прямо пропорционально количеству поездок. К шестой я уже не слушал абсолютно, как и не пытался заводить ни с кем дружбу. Все пели по дороге в лагерь, я смотрел в окно. Все шли купаться в озере, я читал в комнате книги из местной скудной библиотеки. Вечером все сидели у костра, делились впечатлениями, порой рассказывали страшилки. Я смотрел на полыхающие языки пламени. Наверное, именно тогда возникла эта жуткая идея, переиначившая всю мою жизнь. В самом начале смены обсуждалось, каким образом каждый из нас будет добираться до дома. Кого-то забирали родители, остальные уезжали до города на автобусе. Было предложено некоторым уехать в пятницу вечером, другим - утром субботы. Я записался на субботу, рассчитывая, что отец только порадуется если меня не будет еще один вечер, хоть это и был вечер пятницы, когда он уходил на всю ночь в бар. Но внезапно возникшая идея, страшная для любого из тех, кто тогда окружал меня, заставила изменить планы. Я не спал ночами, смотря в потолок, все отговаривал себя. Вот только не знаю сейчас, действительно ли я думал о последствиях. О чем я размышлял, глядя в черною воду озера? Общее горе... объединяет? Я жаждал хоть капли внимания. Но жалеть поздно. Каяться тоже. Мне не стоило особого труда найти такого же невзрачного незапоминающегося мальчишку, который вместо субботы записался на отъезд в пятницу. Он не походил на меня, да и сложно было найти кого-то еще с таким диким цветом волос, каким обладал я. Франа Сейма многие знали внешне, но никто не отличил бы его голоса, никто толком не знал его характер и даже имя. То же и с тем парнишкой. Так и вышло, что я уехал из лагеря в пятницу. При перекличке, услышав чужое имя, я поднял руку и произнес: "Я здесь". Никто не возразил, никто не удивился. Автобус катил по ровному дорожному покрытию, а я все думал, но почему-то не боялся. Оказавшись возле дома, я не стал открывать дверь ключом, а вместо этого влез через вечно открытое окно на кухне. Первый этаж пустовал, и это не удивило, на часах было уже около девяти вечера, отец явно сидел в каком-нибудь баре, заливая неутешное горе алкоголем. На второй этаж в свою комнату я подниматься не стал, все вещи у меня и так были с собой. На секунду мне стало жаль все это, но лишь на секунду. Раз за разом я вспоминал все самое плохое, что случалось в этих стенах, и сомнения исчезали. Я не имел понятия, к чему это приведет. Из мини-бара отца достал бутылку какого-то дорогого виски, облил диван, ковер, шкафы и полки, стопку маминых журналов, которые никто никогда не посмел бы выкинуть. Еще пара бутылок ушла на прихожую и кухню. Все началось с гостиной, пламя быстро разгоралось, переходя с одного предмета на другой, пока я покидал дом через окно. На часах было около одиннадцати вечера, и я отправился слоняться по городу, чтобы провести ночь в подворотнях Олстеда. В это время я не думал о будущем, и страшно мне не было. Я не знал, что сам разрушил все, что у меня осталось. Утром передо мной предстает почти уничтоженная пламенем куча бетона, дерева, металла и прочих чудес цивилизации. Пожарные без энтузиазма тушили остатки. Возле того, что было домом, стояла машина, несколько похожая на скорую, на которую поначалу я не обратил внимания. Но когда заметил, как в ее серое нутро отправляется черный непрозрачный мешок, ноги подкосились сами. Отчаяние не пришлось даже изображать. Тогда мне стало больно и страшно. Тогда мне стало жаль. Я стоял на асфальте на коленях, пока весь окружающий мир расплывался из-за слез, полившихся из глаз. Все должно было быть не так. Не так. Не так! Абсолютно неверно! Нет! Все разрушено моими же руками. Эти стены, память прошлого, жизнь отца и моя собственная жизнь. Наверное, спроси меня кто-нибудь, являюсь ли я поджигателем, я признался бы во всем. Но никто не спросил. Кто воспримет всерьез тринадцатилетнего мальчишку? Даже не смешно. Ничто слушает молча и внимательно. Темнота густеет. Здесь спокойно, ничего не тревожит. Но есть другое пространство, не менее наполненное, чем эта пустыня. Там может быть холодно, больно, страшно, там меня не ждет такого же всеобъемлющего покоя. Но там есть нечто куда более важное, и даже черный омут здешних мест не способен удержать меня. Пора домой. Мрак начинает приобретать синеватый оттенок, возникают смутные очертания. Далеко не сразу я понимаю, что мои беседы с уже полюбившейся пустотой закончены, меня приветствует реальный мир. В западной части Америки сейчас непроглядная ночь, мне не приходится щурить глаза. Первое ощущение - ноющая боль в районе плеча, она заставляет прийти в себя, собрать мысли в кучу. Тогда, сидя на крыше, я считал, что конец близок, но история все продолжается, я все еще дышу, чувствую боль, вижу слабые лучики света в темноте. Они проникали в небольшое помещение сквозь приоткрытую дверь, высвечивая контуры скудной мебели. Сам я лежал на кровати, от постельного веяло запахом дешевого стирального порошка, что напомнило мне о тесных комнатах мотелей, но это было единственным напоминанием. Рядом с кроватью - тумба, в дальнем от меня углу расположился стул, и больше ничего. Обстановка походила на больничную палату, и позже я убедился в правдивости этой мысли. Сначала я не заметил стойки с капельницей слева от себя, но этот факт изменился, когда я попытался пошевелить рукой. Затем согнул правую руку, мышцы заломило будто с непривычки, а локтевой сгиб отозвался ноющей болью. Значит, вены мне обкололи знатно. Пока я лежал, голова не кружилась и ощущения были вполне обычными, не считая перебинтованного плеча, но если вспомнить, сколько крови я потерял, то этот утраченный объем сулил мне анемию и надобность в срочном переливании. Выходит, я тут уж точно не один день, раз успел прийти в себя. Вот только последние события четырнадцатого апреля помнились слабо. Отчетливо в памяти всплывали лишь требования полицейских, образ отчаявшегося Бельфегора, звуки взрывов. Последнее воспоминание - мое собственное признание. Дальше все становилось путанным, словно клубок старых ниток. Кажется, я начал терять сознание, Бел совсем перестал себя контролировать. На самом деле, удивительно, как он удерживался раньше, но в тот момент как будто кто-то в его голове оставил пост управления. Я видел его в подобном состоянии, он не может сосредоточиться на чем-то одном, говорит быстро и сбивчиво, скачет с темы на тему, кидается к другой фразе, не завершив предыдущую. И вот тогда на крыше, вероятно, его настигло именно это состояние. Кажется, я даже слышал, как он истошно кричал, прося копов вызвать скорую. Вопил, что я могу умереть. Так на него не похоже. Но что дальше? Где именно я? Где он? Что нас ждет? Вопросов было слишком много, а ответов мне добиваться не от кого. А ведь совсем недавно я не заботился о будущем, словно и нет у меня его вовсе. И в этот момент, лежа в больничной палате, толком не мог выудить из мироощущения нечто конкретное, не мог понять: осталась ли хоть на дне моего сознания тяга к жизни? Или было утрачено все кроме равнодушия? Закрывать глаза было боязно, словно мрак снова обступит меня стеной, не отпустит, но я был слишком слаб, поэтому вскоре уснул. Под веками мне чудились созвездия, рождения сверхновых, черные дыры, разрезающие пространство, слышалось биение миллионов солнц, спешащих завершить свое существование и возникнуть вновь. И это все было вечным в отличие от нашей планеты, ее жителей. В отличии конкретно от меня со своими житейскими мелочами. Когда я в очередной раз открываю глаза, за окнами уже утро, и первое, что я вижу, это крайне удрученное и уставшее лицо человека в полицейской форме. Он смотрел на меня, как на кучку мусора или на кое-какую другую кучку, и в мыслях явно винил меня же во всех смертных грехах, но в первую очередь - в своем недосыпе. Кстати, сидел этот грозный страж правопорядка на том самом стуле возле противоположной стены. - Ничего себе, спящая красавица разлепила очи, - констатировал он факт. В голосе его читалась скука, усталость и горьковатые нотки презрения. Что он тут делает и почему именно моя персона стала объектом его ненависти, я спросонья не понял. Естественно, от глупого вопроса не удержался: - А... Вы кто? Каюсь, сначала хотел обратиться на "ты", но здравый смысл уже проснулся. Мужчина как-то горестно вздохнул, поднялся со стула и выглянул в коридор, подзывая к себе одну из медсестер. Полицейский махнул на меня, девушка в белом халате закивала и умчалась в неизвестном направлении. Но вернулась очень скоро в компании высокой женщины, которая в целом произвела впечатление человека образованного и знающего свое дело. Она и оказалась местным доктором. Уже из ее уст я узнал, что около двух суток был в отключке, за это время в меня влили почти полтора литра чужой крови. От агонии меня отделяли еще пол-литра, но спасительные пакеты с красной тягучей жидкостью нашлись быстро. С самого момента пробуждения мне казалось, что я участвую в съемках какого-то сериала без сюжета, причем смотрю на это чужими глазами или сквозь стекло. Спустя день ощущение отдаленности происходящего исчезло, но вот постановочности - нет. Я казался себе порой другим человеком, совершенно новым, живым, чувствующим. Будто прежний я так и не очнулся. При этом вся моя память была при мне, каждый момент прошлого. Я не обманул судьбу, не перевернул устои бытия, но будто стал свободнее. В этом местами скучном сериале пока что самым запоминающимся был день, когда мне пришлось встретиться с адвокатом. Один из стражей порядка (а эти ребята дежурили возле палаты по очереди, и я называл их #1 и #2, так и не запомнив имен) сопроводил меня до полицейского участка, когда состояние мое сочли удовлетворительным. Светло-серое неприветливое помещение без окон, но с камерой наблюдения в углу, посередине металлический стол, к которому приковали мою руку. Сидеть в гордом одиночестве пришлось недолго, в комнату влетела женщина с папкой в руках. Выглядела она в целом уставшей, этакий образ обиженного на жизнь государственного адвоката. Она говорила быстро, я едва успевал осмыслять ее слова. Она говорила о всяких законах, о моих правах. Говорила, что Бельфегора будут судить по всей строгости, ему светит пожизненное. Говорила, что я должен сказать на суде, будто был принужден Келлером под страхом смерти помогать ему, и тогда есть возможность получить наименьшее наказание. Говорила с таким старанием убедить, словно видела нити, связывающие меня с Бельфегором, хотя я и сам мог разглядеть далеко не все и вряд ли осознавал их природу. Адвокат выглядела равнодушной, называя всю нашу историю "забавной случайностью". Как же ей повезло иметь отношение к этой "забавной" истории только в качестве адвоката! Женщина дождалась моего кивка, попрощалась и ушла. Я остался в одиночестве с мыслью о возможном предательстве. Или как это еще назвать? Меня не страшила идея о мести Бельфегора, пугала сама эта возможность - предать его. Будто для меня он, как и в самом начале, только способ избавиться от прошлого. Но все иначе. Я не знал, куда деваться, хотелось для начала побиться обо что-нибудь головой. Отчего-то я не боялся наказания, будто все это только фарс, третьесортный сериал, и я гораздо выше этих событий. Как до такого дошло? Оставалось ожидание и беспрерывная тревога от мысли о возможной встрече с Бельфегором. Меня могли бы закрыть в изолятор, но оставили дожидаться суда в больнице. Полицейские по очереди следили за мной, и это начало надоедать. Бывали даже короткие разговоры, но начинались они исключительно от скуки. Как-то я даже попытался поиграть со своим надзирателем #1 в слова, но закончилось это быстро фразой мужчины "Я к тебе не в гости хожу, развлекать не собираюсь". В общем, отвлечься не удалось. Полицейский #2 шел на контакт охотнее, но в его ситуации уже я сам не решался заводить беседу. Этот второй настораживал, выглядел он довольно молодо, поэтому было неудивительно, что ему доверили лишь следить за раненым недопреступником. Только на полицейского он походил не очень, знаете, сработала эта стереотипная несочетаемость внешности и профессии. Ни в коем разе не гармонировали его светлые волосы и глаза с этой форменной фуражкой. А еще у него была глупая привычка - говорить на повышенных тонах. Наверное, без всего этого его образ в моей голове оказался бы совсем обезличен. Перед самым судом я всю ночь совершенно не спал, плечо ужасно ныло, пущей радости добавляло присутствие полицейского, дремлющего на стуле в углу, сегодня это был #2. Достаточно намучавшись, я поднялся с кровати, направляясь к двери. - Ты куда это? - раздалось из угла незамедлительно и очень громко. Закон не дремлет. - Обезболивающего попросить, - ответил, не оборачиваясь. Мужчина заворчал и пошел за мной. Отчего-то завожу разговор, пока мы идем по коридору до поста медсестры. - Не волнуйтесь, я не собирался сбегать. - И так видно, просто не хочу потерять работу, - ответил тише, видимо, вспомнив, что пациенты больницы спят. - Выгляжу жалким подростком? - Жестоко, но правда, - усмехнулся даже. - Удивительно, что Келлер тебя не убил, - ну а эта фраза показалась ему еще смешнее. Звучало так, будто он с ним хорошо знаком. На посту никого, я прошел чуть дальше и остановился у окна, смотря на молочно-розовые предрассветные сумерки. Я не чувствовал себя заключенным, лишенным свободы. Меня никто в действительности не держал за преступника, никто не относился ко мне серьезно. В голове пронеслись слова адвоката. Медсестру ждать долго не пришлось. Да и сильное обезболивающее подействовало быстро, но с той же завидной скоростью меня посетило и побочное действие - сонливость. В итоге я блаженно проспал почти до двенадцати, и эту идиллию нарушил страж правопорядка #2. Заседание суда было назначено на час, так что стоило поторопиться. Уже в машине, стараясь не думать о предстоящем мероприятии, я упорно размышлял над всякими незначимыми мелочами и заметил несостыковку. Полицейские дежурили, меняясь каждые сутки. Получается, где-то в девять утра второго должен был сменить первый, но уже почти час дня, смена второго окончена, а он до сих пор тут. Дальнейшее обдумывание казалось опасным для моей нервной системы, так что я предпочел считать красные машины, встретившиеся по пути, лишь бы прекратить поток мыслей. В здании суда мы были вовремя, и на меня даже надели наручники. Надзиратель #2 объяснил это тем, что "так положено". Пожалуй, этот бессюжетный сериал становился все реалистичнее. Где-то среди моих ощущений все ярче проявлялось волнение. Мне хотелось увидеть Бельфегора, и если бы в нем была хоть сотая доля уверенности, я бы тоже прекратил уничтожать себя изнутри этой тревогой. Но чуть ли не за десять минут до начала суда я узнал, что наши дела рассматриваются отдельно. Это не укладывалось в голове. Как это вообще могло быть? Я не понимал, удача это или кто-то просто подтасовал карты, но невозможно, чтобы сотрудникам полиции удалось вот так запросто закрыть глаза на факты, касающиеся столь громкого дела. Да, погиб во время нападения только один человек, но это же чертов небоскреб в центре города! Пришла мысль, что Бельфегора я не увижу больше никогда. Мало того, на заседании рассматривалось сразу несколько похожих дел. Нет, конечно, я не был оскорблен столь небольшим вниманием к своей персоне, это было даже лучше. Но... Буквально за несколько минут до начала заседания полицеский, сопровождавший меня от больницы, сунул мне в руку смятый клочек бумаги. - Бел передал. Я развернул записку, вчитываясь в слова, нацарапанные карандашом, и внутри меня что-то оборвалось. ...стало ясно, на каких же шатких устоях держится закон и власть. Человеческая жизнь - срубленное дерево. И все глупые нерушимые нравственные порядки обваливались на Бельфегора со скипом и грохотом. Вам известно, в чем вас обвиняют? Честно говоря, нет. Светлое помещение с высокими потолками встречает тишиной, на меня смотрят с безразличием, здесь переживаю только я. В показаниях говорится, что вы действовали по принуждению. Это правда? Да, все верно. Я даже не знаю, кто здесь виновен больше. Я трясусь, словно бы единственная мера пресечения для меня - это казнь. Вспоминаю тот день, когда мой план снова оказался неидеален. Крыша, звуки взрывов, бессмысленные обещания Бельфегора. Так я предал его? Или наоборот? "Во всем моя вина," - гласила записка. Удар молотка не разделяет мою жизнь на две части, как об этом говорят, он просто ставит точку в длинной истории, которой было суждено так нелепо окончиться. Тогда я не подозревал, что эта точка окажется запятой. Все это прозвали террористическим актом с целью устрашения населения, забавно, не правда ли? И конечно, упомянули, что я действовал не по своей воле. Оказалось, и сам Бел сказал, что заставил меня, обещая убить с особой жестокостью, если я не подчинюсь. Учитывая все обстоятельства, меня осудили на год, отправив отбывать наказание в колонию для несовершеннолетних ублюдков без представления о морали и воспитании. Мне стоило даже радоваться, но было без разницы. Колония оказалась чем-то очень похожа на интернат, только люди еще более мерзкие и порядки строже. Тем не менее, сначала мои четыре года в приюте казались райским курортом по сравнению с этим эпицентром гнили и ненависти. Ко мне цеплялись с завидным упорством, одним ублюдкам я надоедал - возникали другие, радостно принимаясь за издевательства. Я не смог себя зарекомендовать, чтобы в этой иерархии оказаться хоть чуточку выше, чем на самом дне. Было плевать. Синяки, трещины, переломы, кровотечения - так привычно, словно это и не прекращалось. Порой я думал, что буду делать, когда и этот круг ада останется позади. Светлое будущее давно скрылось за густым туманом и не подавало опознавательных сигналов. Будто бы и не было трех месяцев с разыскиваемым убийцей, я снова в отправной точке. Мироощущение "нового" меня задохнулось еще на суде. Обмануть судьбу? Смешно. Я окончательно разучился сожалеть, начал забывать смех Бельфегора, его голос и запах. Улыбку помнил. Как Чеширский кот, да? Учился не захлебываться в мыслях при каждой возможности. Как хорошо, что мне не тринадцать и идея вешаться на шнурке вновь не возникла в голове, мигая спасительным маяком. Здравствуй, начало моего пути. Вот я: самое низкое, слабое, мерзкое. Быть растоптанным - как честь. Так минули два месяца. Ждать чего-то было глупо, ибо даже за стенами колонии для меня не осталось ничего. Жизнь в трущобах и смерть от передозировки героином далеко не высокого качества вместо будущего сменились внезапно чем-то неизвестным и даже светлым. Все перевернулось настолько быстро, что я едва смог устоять на ногах. В очередной раз я лег спать, ничего не предчувствуя, отплыл в царство Морфея, где меня ждала темнота без снов. Все еще спали, когда я вскочил посреди ночи, почувствовав такой знакомый и разъедающий самую мою суть запах гари. Дым проникал в комнату из-под щели в двери, которая, кстати, была заперта. Вряд ли что-то изменила бы моя смерть в пожаре, но я кинулся колотить в дверь, руководствуясь инстинктом самосохранения. Соседи по комнате проснулись, сначала облили меня упреками и отменными изощренными ругательствами, но затем медленно осознали, в какой ситуации мы оказались. Попытки выломать чертов кусок древесины на петлях успехом не увенчались. Решетки на окнах также снять мы не смогли бы, и когда щелкнул замок, один из парней уже начал прощаться с жизнью. Эти отчаянные малолетние преступники в большинстве своем трусы, просто небольшой факт. В дверном проеме среди густого дыма появилась фигура Мэм-Простите-Не-Помню-Вашего-Имени. - Выходим, все эвакуируются во двор, - гаркнула она с интонацией бойцовской овчарки. Такие люди ясно дают понять, насколько же ненавидят тех, кто преступил закон. Ну или они просто ненавидят всех подряд, этого мне знать не дано. Мы последовали указанию, Мэм-Без-Имени следовала за нами, подгоняя. Во дворе собралась уже целая толпа, разговаривая и шумя, вдалеке звучал вой пожарной сирены. Я прошел вдоль забора, оказавшись в самом конце людского шумящего моря. - Кажется, в блоке питания что-то загорелось. - Да нет, проводка это. - Я слышал взрыв. Теории сыпались со всех сторон, и я все не мог понять, которая из них хоть немного похожа на истину. В окнах иногда мелькали всполохи пламени. Я смотрел завороженно. Куда бы я ни шел - кругом огонь. Пожарные принялись тушить выгорающее изнутри здание, скорая помогала получившим ожоги. Царила полнейшая неразбериха. Огонь вспышками освещал гудящую толпу, прожекторы над двором никто не включил. Я щурился, стоя в самом конце толпы, вдыхал дым, отчего-то было приятно. Словно все так, как должно быть. И среди всей суматохи отдаленно знакомый голос показался игрой сознания. - Иди на другой конец территории, не привлекай внимания. Человек сказал это мимоходом и скрылся среди людей. Но я узнал и пожалел, что когда-то не запомнил его имени. Вдалеке забрезжило будущее. Вместе с этим я ощутил, как нервы мои натягиваются струнами до предела. Этот голос. Почудилось, словно в один момент все взгляды устремились на меня, словно каждый здесь слышал короткое указание и сейчас же поспешит остановить меня. Но никто не заметил, все смотрели на полыхающее здание. Я выждал немного, для вида поглазел на пожар, пройдя вдоль ограды, оказался в углу двора. Мне повезло, что надсмотрщик, который должен был стоять здесь поблизости, отвлекся и куда-то ушел. В тени будки с метлами, ведрами и прочей лабудой для уборки я заметил лаз, прокопанный под решеткой. Ночи в июне теплые, и спал я только в белье, но успел натянуть казенные штаны, шитые то ли из негодных простыней, то ли из чего еще похуже. В итоге, запачкавшись в земле и оцарапав спину об ограду, я оказался за пределами территории колонии. Впереди вырисовывался какой-то силуэт, и я направился к этому сгустку темноты, который в итоге оказался машиной, задняя дверь была открыта. - Давно не виделись. Как жизнь? - раздалось на весь салон громко, ну а в последней фразе явно чувствовался сарказм. Этот человек меня в очередной раз насторожил, как и пару месяцев назад. - Лучше не бывает. А вас за грехи отправили с детишками работать? - я еще не был уверен во всей ситуации, но от колкости не удержался. Двигатель был и так включен, автомобиль плавно тронулся с места. Во мне не завопила и не принялась сверлить мозг тревога, чего уж точно мне хотелось - уехать подальше от колонии, даже если меня кинут где-нибудь на обочине. - Не рискнули бы, - мужчина старательно осматривается, осторожничает, двигаясь с выключенными фарами. - Конечно, кому нужны оглохшие дети? - А Бел не врал, говоря, что не прибить тебя - та еще задача. И на кой ты ему сдался? - снова громко. Фары загораются, когда машина выезжает на шоссе. - Там сзади сумка с некоторыми вещами, документами. С началом новой жизни, - произнес мой спутник, распуская светлые волосы, которые до этого были собраны в какой-то небрежный полупучок-полухвост. Я отыскал в темноте сумку, включил, еле попав наугад, свет в салоне, порылся в ее содержимом. Паспорт на чужое имя, несколько футболок, джинсы, ветровка, мобильник и... черный оттеночный шампунь. То, от чего так хотелось освободиться, заскреблось внутри, царапая грудную клетку. Пальцы сжали флакон, дыхание на секунду прекратилось. - Зачем? - голос не дрогнул, прозвучав буднично и совершенно обычно, в отличие от моего состояния. - Занимательная штука. Зачем? Ты должен вроде знать. - В смысле... все это зачем? Побег какой-то, новая жизнь... - Могу прям здесь высадить, - гаркнул мужчина, глянув на мое отражение в зеркале заднего вида. - Тебе это надо не у меня спрашивать, я только помогаю. Но благодарность имеет место быть. - Тогда спасибо. На долгое время в салоне повисло молчание. Все это было так знакомо: лента дороги впереди, прокуренный салон автомобиля, тихое шуршание шин по асфальту. Я не знал, что будет дальше, откуда-то изнутри по телу растекался холод и тяжелая слабость. Возвращаться в колонию не хотелось, но и те перспективы, которые возникли передо мной этой ночью, едва ли казались радужными. Наверное, все из-за отсутствия одного человека. Надежду увидеться я не лелеял, это было слишком глупо и по-детски. Кем бы он ни был, я... - Скоро будет заправка, остановимся там. Можно будет купить кофе и сделать из тебя неприметного брюнета, - звучало вымотано и без особого энтузиазма. - А как ваше имя? С самого первого дня в больнице я не придал этому никакого значения, но теперь все изменилось. - Скуало, если тебе все-таки интересно. Спустя несколько минут молчания, пока я произносил мысленно услышанное имя, автомобиль подъехал к заправке. Скуало спросил, не нужно ли мне чего-то купить. Я отказался, взял бутылек с краской и направился к туалету. В машине переодеваться я не стал, так что оказался на улице в одних штанах, больше походивших на пижамные, но и это было к лучшему, марать другую одежду шампунем не хотелось. Тот факт, что из комнаты во время пожара я выбежал еще и босиком, дошел до меня с приличным таким опозданием, когда мелкие камушки неприятно впились в ступни, но до уборной я-таки добрался. Стены, выложенные желтоватой от времени квадратной плиткой, смрадный запах, какой часто чувствуешь в общественных туалетах, посеревшая раковина с разводами и кран, из которого лилась только холодная вода. Поначалу я просто заторможено наблюдал, как краска капает с моей ладони в поток воды, исчезающий, закручиваясь, в сливе, как она стекается по неровной грязной поверхности раковины. Кожа пальцев уже впитала краситель, когда я только-только принялся наносить смоляного цвета жижу на собственные пряди. Холодные капли падали на плечи, скатывались по груди, заставляя толпы неприятных мурашек пробегать по телу. В какой-то момент все вокруг оказалось покрыто полупрозрачной пеленой, я далеко не сразу понял, что глаза мои слезятся вовсе не из-за попавшей в них воды с красителем. Склизкий ком в горле перекрывал дыхание, сожаление цепкими лапками ухватилось за сердце и методично сжимало. Я ненавидел свою память, которая подло подкидывала воспоминания. Холодная вода под ногами, чужие пальцы в волосах... У меня из-за тебя теперь руки серые будут. Все это было слишком. Слезы полились неконтролируемым потоком, я вцепился в края раковины, стискивая необработанную поверхность до боли, склонился, словно под невыносимым грузом. Сжал зубы едва ли не до мелкого крошева, откуда-то изнутри прорвался вой отчаяния. Куда-то пропало мое внешнее равнодушие, нервы, натянутые струнами, принялись разрываться от напряжения. Зачем пытаться спасти меня, если сам себя спасти не можешь? Горечь внутри уничтожала, доводила до края, и я ненавидел все вокруг и себя тоже за это мерзкое ощущение. Он снова дал мне шанс, а у меня кончились силы идти дальше. Из грязного зеркала на меня смотрели красные глаза матери. Продолжать эту глупую истерику не было смысла и времени. Я попытался собрать мысли и ощущения воедино, слепить из этого хоть что-то, отдаленно похожее на прежнего Франа. В сторону сожаление, только равнодушие и холодный расчет. Судорожно я начал смывать с волос краску, запутывая пряди, ругался сквозь зубы, вырывая клочки. Вода попадала в глаза, их щипало порой от шампуня, и именно его я винил в красноте и слезах. Эта мимолетная боль была куда лучше раздирающих изнутри чувств. - Все нормально? - спросил Скуало, когда я сел в машину. Выкраситься получилось пятнами, сзади проглядывали бирюзовые пряди, но при желании их можно было запрятать под искуственную черноту. Шея, плечи, ладони и даже лицо были местами запачканы серым, как бы я ни старался отмыть эти разводы. Ну а живописные розовые белки глаз делали из меня заправского наркомана из социальной рекламы. - Да, - коротко ответил я, открывая немного окно, чтобы ветер подсушил волосы. Спустя еще пару часов я уже даже походил на человека, переодевшись и кое-как расчесав волосы. - Кажется, опаздываем, - произнес мой спутник, взглянув на часы и прибавив скорости, хотя мы и без того не ползли черепахой, - у нас самолет через час. До этого мне даже не было интересно, куда мы направляемся, но и после слов Скуало этого интереса не прибавилось, так что я промолчал. Внутри меня было пусто и в целом никак. Аэропорт вырос на горизонте сверкающей громадой, везде суетились люди, кто-то торопился, кто-то ждал своего рейса. Очередной людской муравейник. Тут же благодаря чудесам беспошлинной торговли я обзавелся обувью. После мы сразу пошли на регистрацию, Скуало шагал быстро и размашисто, а вот я тащился еле-еле. К тому же, по боку била сумка с вещами. Наверное, со стороны мы походили на обычных туристов. С документами не возникло проблем, незадолго до взлета мы оказались на своих местах. Шум двигателя. Рейс до Торонто.