Синдром свободы

Я все также лежал на спине, наблюдая за полосами света, что проезжающие машины рисовали фарами на потолке номера. Бельфегор молча слушал. Наверное, можно было решить, что он вовсе спит, но отчего-то я знал, что это не так. - У меня нет никого. Мать погибла девять лет назад, ее сбила машина. Хруст ее костей до сих пор у меня в ушах стоит. Ты когда-нибудь видел торчащие из груди поломанные ребра? - мой вопрос звучит в пустоту, но меня вполне устраивает, что Бел не собирается отвечать. - Я тогда был с ней и тоже должен был умереть. Чертово глупое стечение обстоятельств. За стеной, которая, судя по степени звукоизоляции, была сделана из картона, вдруг ожили соседи. Включили телевизор, послышался однотипный закадровый смех из комедийных шоу. - Четыре года назад умер отец. Он сгорел вместе с домом. Ужасно видеть, как единственное место, куда ты мог вернуться в любое время дня и ночи, рушится в огне. Наверное, сейчас на этом месте стоит новый дом, там живет счастливая семья. Каждый вечер они собираются все вместе за ужином, а дети ночами смотрят в окно на звезды. Они возводят свою жизнь на пепелище. А человек, который поджог мой дом, сейчас даже не в этой стране, возможно, устроился неплохо, - я усмехнулся, а за стенкой раздается очередной приступ постановочного смеха. Я не сообщал ему сплошные сухие факты, которые и без меня можно отыскать в полицейском деле. Ведь ни в одном отчете не написано, что после смерти Аниты я почти неделю просидел в своей комнате, не ходил в школу, а отец про меня и вовсе забыл. Просто в один прекрасный день ему позвонили из школы и спросили, почему его сын пропускает занятия без уважительной причины. Тогда-то он и вспомнил о моем существовании. Ни в одном отчете вы не прочитаете, что после года пребывания в интернате я пытался повеситься в своей комнате на шнурке от кроссовка. Но тогда чертова лампа, к которой я и привязал шнурок, оторвалась. Ни в каком деле вы не найдете информацию о том, как долго я выворачивал желудок в унитаз после того, как увидел труп отца в морге. Эти данные не занесены в базы, но я сообщал их без сожаления едва знакомому человеку, а Бельфегор молча слушал. - Я боюсь окончательно быть поглощенным прошлым, боюсь свыкнуться со своей судьбой. Хотя, честно говоря, я даже не знаю точно, существует ли такая штука под названием "судьба". Я говорил долго, много, без остановки. Пожалуй, впервые такое количество слов сразу вырывалось из моего рта. Казалось, я выговариваюсь, чтобы заткнуться на следующие пару сотен лет. Будто я под какими-то наркотиками, и речь не контролируется. Когда я закончил свою исповедь, на улице еще стоял непроглядный густой мрак, а из-за стены слышались вопли героев теле-шоу. Мне стало немного легче, совсем чуть-чуть. Как и сказал Бел, я вскрылся перед ним и промыл внутренности с мылом. Но прошлое так легко не оставляет человека. Слова в данном случае не имеют никакой силы. Бельфегор выдохнул и откинулся на подушку. Глупо было ждать от него ответных откровений, да я и не ждал. Мне бы даже хотелось поблагодарить его, что он слушал всю эту чушь из моей биографии. Не давая никакого отклика, но просто преподнося мне возможность сказать то, что никто не скажет между делом за обедом или на рабочем месте, или во время прогулки по городу. О таком вообще редко рассказывают первому попавшемуся человеку. - Иногда проще смириться с судьбой, чем плыть против течения. Смотря насколько неизбежно предначертанное, - произнес блондин, и я буквально ощутил, как его слова повисли в тяжелом воздухе комнаты, который стал еще тяжелее после того, как я выплеснул в пространство давящую на меня информацию. Вскоре усталость взяла надо мной верх, и я погрузился в сон, улавливая на фоне всех посторонних звуков едва слышное размеренное сопение Бела. Парень, знающий отныне обо мне больше любого другого живущего на планете человека. Утро для меня началось рано и с пронзающего колючего холода. Откуда-то взявшийся ледяной ветер ударил в лицо, обнял невесомыми руками за плечи, забрался под одеяло. Я тут же распахнул глаза, плотнее кутаясь с тонкое одеяло, ничуть не спасающее. Липкая духота, стоявшая в номере, вдруг сменилась зябкой прохладой и запахом снега. Такой запах вы чувствуете, выходя с утра на улицу зимой, он легок и ненавязчив. За окном еще не поднялось солнце, часовая стрелка едва миновала цифру семь на циферблате. Я пробежался взглядом по комнате, выхватывая из окружения уже знакомую фигуру. Бельфегор сидел на своей кровати лицом к распахнутому окну, может, думал о чем-то, пока порывы ветра, врываясь в здание, трепали его волосы. Мой взгляд задержался на опущенных плечах и сгорбленной спине, скрытой под тканью футболки. Не знаю, сколько он так уже сидит и сколько мог бы еще просидеть. Поднявшись с кровати, я зашагал по неровному полу, который тот час же скрипнул. Бельфегор медленно обернулся, и на секунду я почувствовал его взгляд, но затем парень вновь уставился в окно перед собой. Мелкие снежинки влетали в комнату, оседая на пол и превращаясь в капли воды. - Сегодня останемся здесь, - проговорил парень безэмоционально, когда я опустился в кресло, расположенное справа от окна. Я не возражал, да и не было у меня такой возможности. Мне нет особой разницы, куда ехать, в каком городе останавливаться, где ночевать. Главное, что место моего нахождения - не интернат. Бел оставил свое место на кровати, с которым, как мне показалось, уже успел слиться, и подошел к окну, закрывая его. Ветер остался по ту сторону стекла, оставляя нам лишь привкус холода в воздухе и маленькие холодные капли на полу. День проходил незаметно. Я сидел в номере, бесцельно щелкая пультом. Новости. Ток-шоу. Реклама. Реклама. Мультфильм. Реклама. Музыкальный канал. Документальный фильм. Новости. Бельфегор минут десять назад вышел куда-то, ничего не сказав. Только прихватил с собой ежедневник. Все это могло бы походить на попытку кинуть меня в тесном номере мотеля, просто сбежав. Но все его вещи лежали в сумке возле кровати, только ежедневник блондин утащил с собой. Он не оставит меня здесь. Это не предчувствие, не предположение. Это одна из тех вещей, которые точно знаешь. И я переключаю канал обратно. Документальный фильм об американских лагерях для немецких военнопленных. На экране мелькают черно-белые фотографии, кадры хроник. Тысячи людей на огромном поле, которое уже и полем-то назвать трудно. Болото. Кладбище. Месиво из грязи, крови и испражнений. Над головами этих людей только небо. Ни крыши, ни тентов. Вокруг - изгородь из колючей проволоки. Весна 1945-ого, капитулирующие немцы оказались в окружении американских войск. Их держали, как скот в загонах, давали ничтожное количество пищи. За каждый кусочек хлеба они дрались на смерть, готовы были перегрызть глотку товарищу за еду. Ослабшие, сваленные тифом и дизентерией, мучимые жаждой и голодом, люди умирали сотнями каждый день. Ужасающее зрелище, не правда ли? Я смотрю на сменяющиеся кадры, сопровождаемые нудным голосом репортера. В моей голове возникает мысль, что в разные времена человеческая жизнь имеет разную цену. Сегодня за убийство тебя будут искать по всей стране, влепят приличный срок, а в каких-то штатах посадят на электрический стул и отправят к праотцам. Но уже завтра может начаться война, переворачивая с ног на голову жизни народов. Она зайдет в каждый дом и с мерзким хищным оскалом обозленной крысы даст приказ убивать. И тогда убийство человека будет приравнено к срубленному дереву. К выстрелу из пистолета в пылесос. Жизнь стоит действительно дорого, пока ее охраняет закон. Бельфегор появился только к вечеру, держа в руках свой ежедневник. Уже почти совсем стемнело, а в моей голове до сих пор транслировались картины документального фильма. Бельфегор - человек, готовый заплатить свою цену за отнятые жизни. - Тебя реально никто не ищет. Похоже, всем плевать на какую-то лягушку, - усмехнулся парень. Лягушка. Мое новое прозвище. Будто обзывательств в интернате мне было мало. Из-за одной фразы блондин вдруг стал мне противен, хотя чего я ждал? Не стоит забывать, что он - жестокий убийца, насколько бы безобидно он не выглядел, сидя на кровати с лэптопом на коленях. Не стоит показывать своих слабостей. - Ну, а я что говориил? Даже когда кто-то сбегает, они не начинают поиски, - я выдохнул, откидываясь на подушку. Как бы не раздражал меня Бел своими редкими, но колкими фразочками, нужно оставаться равнодушным. Никаких эмоций, лицо - непроницаемая маска. Иначе я вернусь в интернат. Или меня ждет судьба этих беглецов. - Обычно они ждут, когда в какой-нибудь подворотне обнаружат труп сбежавшего, потому что неприспособленный ребенок без денег и крыши над головой долго не проживет на улицах города. - Зато последние дни проведет на свободе, - отчего-то Бельфегор улыбнулся, при этом правый уголок его губ поднялся чуть выше левого. Скорее всего, причиной его улыбки послужило это последнее слово - свобода. Его Бел произносил как-то по-особенному, из его уст оно звучало невероятно легко и естественно. Как если бы мечта приобрела звучание. Как молитва. Но при этом оно выглядело цельно и уместно, говоря обо всей фразе. - И чего хороошего? Вообще, смерть - лучший исход для беглеца. В худшем случае его ждет сон в подвалах, воровство, возможно, даже проституция. На улицах строгая иерархия, слабые не выживают. - Но ты ведь тоже сбежал, - блондин посмотрел на меня. Его глаз я не видел, но ощущения не могли меня подвести. Я замолчал, знаменуя этим конец разговора. Я такой же беглец, ничем не лучше. Только я не борюсь за свободу, я не желаю быть тем, кем меня сделал этот мир. *** Мы пробыли в Братлборо еще пару дней, а в один из январских вечеров, когда я без особой цели смотрел на неровный потолок и захлебывался в собственных мыслях, ожидая, когда же кто-нибудь рискнет вытянуть меня из этого омута в моем сознании, Бельфегор произнес, пялясь в свой неизменный ежедневник: - Завтра выдвигаемся дальше. Позавтракав с утра в небольшом кафе, располагавшемся рядом с мотелем, мы выехали, направляясь на юго-восток. За время, проведенное в пути, мы практически не разговаривали, но меня это не особо волновало. Короткие ответы, не содержащие большого смысла фразы. Но мне вполне хватало их и вечного мысленного диалога с самим собой, от которого порой болела голова. Если я и решался что-то спросить, то ответом меня не удостаивали, и лишь в редких случаях Бельфегор отделывался многозначительным "угу". Оно и правильно, ведь меня с ним вообще быть не должно. Ну или я должен уже быть мертв. За окнами мелькали все те же степи, от тишины, шума мотора и почти неуловимого шуршания пустой волны радио уже начинало тошнить. Приостанавливая мои мысли, раздалась стандартная мелодия, Бел достал из кармана мобильник, тут же отвечая. Снова этот номер, оканчивающийся двумя шестерками. Бельфегор долго молчал, выслушивая звонившего. Произнес пару раз в трубку что-то вроде "да, хорошо", не давая мне никакой возможности уловить тему разговора. - ...да, ладно, - снова сказал он, и я уже совсем потерял интерес. - Уничтожь все, что есть о нем. Последняя фраза заставила меня прислушаться, но в следующий же момент парень сбросил вызов и сунул телефон обратно в карман. - Поздравляю, ши-ши, информации на тебя больше не существует в базе данных интерната. - Всмыысле? - я повернулся, сверля взглядом висок блондина. - Будто ты туда и не попадал. Я снова отвернулся и уставился в окно. Будто и не попадал. Раз человек, с которым Бельфегор вечно говорит по телефону, отыскал мои данные среди архивов интерната, то вскоре вся информация будет в распоряжении Бела. Сухие фразы, цифры, имена и названия. Недавней ночью я влил в его сознание куда больше информации, гораздо более значимой, но ему требуется нечто иное. На мгновение я ощутил себя раскрытой книгой, которую блондин быстро пролистывал, бегая глазами, скрытыми челкой, по словам, тянущимся нитями паутины из самых глубин моей жизни. Но во мне опять не нашлось хоть толики сожаления. Похоже, я априори не способен испытывать это чувство, заставляющее многих замолкать и забиваться по углам. Пропуская сквозь разум одну за другой торопливые, нервные мысли, я не заметил, как салон автомобиля окутало вязкое молчание. Будто воздух застрял у меня в горле, и я был просто не в состоянии произнести хоть что-то. Не думаю, что Бельфегор испытывал нечто подобное, он сосредоточенно вел "шевроле", не отворачиваясь от дороги. Желая нарушить тишину, я попытался настроить радио хоть на какую-то волну, но каждый раз меня мерзким шебуршанием встречал белый шум. Обратив внимание на мои старания, Бел чуть встрепенулся, будто очнувшись от длительного сна, давая мне понять, что ни черта он не сосредоточен на дороге. Он пребывал в этом мире, но сознание его уже витало где-то далеко за пределами атмосферы. - Посмотри, может, там что-нибудь найдется, - парень указал своим аристократичным пальцем на бардачок. - Ты так плоохо осведомлен о тоом, что хранится в твоей же машиине? - спросил я, принимаясь рыться в бардачке, находя там несколько квитанций, рекламку, пачку красных "Мальборо" и небольшую стопку дисков. Не веря своему счастью, наугад вытащил один. Мне требовалось сейчас хоть что-то, способное разбавить мои мысли и тишину, что грозила воцариться через пару минут вновь. - Ши-ши, а это и не моя машина, - Бел начал скалиться, а внутри меня зародилось мерзкое ощущение. - Она числится в угоне. Сука с заезженным именем "судьба" явно не хотела оставлять свое полюбившееся развлечение. Как я ей только не надоел? Она снова и снова выдумывала новые повороты событий, не позволяя мне оклематься. Я еду черт знает куда с опасным убийцей на угнанной машине. Думаете, есть смысл мне пытаться верить в лучшее? - Успокойся, - произнес он, стирая с лица улыбку в одно мгновение. - Номера сменены, да и скоро придется от нее избавиться. - Ты сейчас прямо этими словами вернул меня в равновесие, - саркастично произнес я, рассматривая обложку диска в моих руках. Альбом "Two" группы Earshot. Больше не раздумывая, я включил диск. Никогда не слышал их композиций раньше, но сейчас они могли стать тем, что отвлечет меня от потрескивающей тишины. Раздались первые аккорды, прозвучавшие громом среди ясного неба, партия ударных, голос солиста с легкой хрипотцой. Я смотрел вперед сквозь лобовое стекло на грязно-серое полотно дороги, но на периферии мог заметить, как тонкие матовые губы Бельфегора искривились в однобокой довольной усмешке. - Оставь этот, - произнес блондин, а я и не собирался выключать диск. Музыка всегда являлась чем-то удивительным, и сейчас она развеивала тяжелое напряжение между нами, его уносило, словно легкую пыль. Мы продолжали молчать, но теперь это давалось проще. Находясь в салоне одной машины, пребывать в разных измерениях, но на одной волне.