Синдром свободы

Пока мы ехали, Бельфегор не произнес ни слова, а я наблюдал за стелющейся за окнами автомобиля степью. Отчего-то я никак не мог согреться, ледяные пальцы то и дело сжимались в карманах куртки, а челюсть сводило от холода. И в этом был виноват не промозглый февральский ветер или низкая температура. Внутри меня образовался тяжелый леденящий осадок, словно бы металлическое крошево пустили по венам, и оно постепенно скапливалось, наполняя организм. Все из-за этой идиотской ссоры. В нависшем молчании ни одна мысль не встречала преград на пути в мое сознание, все они образовывали бешеный вихрь, и я не мог сосредоточиться на чем-то определенном. Chase Tower. Понадобится много реактивов. Это слишком опасно. Почему так холодно? Почему Бел вернулся? Я мог остаться посреди дороги. Мысли сменяли друг друга, как кадры в фильме. Бельфегор молчал, и я не решался даже включить музыку. Казалось, он напряжен настолько, что сейчас кровь его в буквальном смысле закипит и хлынет через нос, глаза, рот. В голове крутились вопросы, на которые Бел вполне мог ответить, но я не желал служить катализатором, поэтому тоже предпочел всем словам молчание, оставляя блондина с самим собой и бесконечным полотном дороги. Я мог не сидеть сейчас в этой машине, а трястись от холода на обочине шоссе. Всего несколько неаккуратных слов, и я чуть не потерял все, что стало моим настоящим. Пришло осознание, насколько хрупка моя жизнь сейчас, в ней очень много "если". Я едва не утратил свою связь с Белом. С моей возможностью переменить судьбу. Эта встреча - несказанно щедрый подарок вселенной, куда меня закинуло, и мне совсем не хотелось вот так просто распрощаться с ним. Минуя мили на пути к очередному городу, я снова задумался о судьбе. Сразу вспомнилась мама с ее замашками фаталиста, и, будь она не погребена под шестью футами земли, сейчас я бы костерил ее от души за привитую или передавшуюся мне привычку верить в предсказания и предначертанное. Но Ани мертва, и любое воспоминание отдавалось ноющей болью под ребрами, хоть и прошло много времени. К счастью, эти мысли крутились в голове недолго, вскоре их заменил образ Бельфегора. Он плотно обосновался в мозгах, все глубже впиваясь раскаленной спицей, и исчезать никуда не собирался. Я вспоминал его приступы помешательства, когда он начинал говорить без умолку, забывая о паузах и тому подобном. Вспоминал его с окровавленным ножом в аристократичных бледных руках, над умирающим трепыхающимся телом. О, как же ему идет этот вишнево-алый! Невероятное сочетание, которое хотелось хранить в памяти, и я уже начинал побаиваться своих странных замашек по этому поводу. Но это было действительно красиво. Красота в своем первозданном виде, ничего кроме. Как художник погружается в работу над очередной картиной, так и Бел - в процесс передачи души человека в костлявые объятия смерти. Он убивал вдохновенно, как творят свои шедевры гении искусства. Пожалуй, в этом действительно заключалась его судьба. А я упорно верил, что моя судьба - быть рядом с ним. Мы оказались на улицах Талсы, когда время перевалило за полдень. Мне хотелось лишь принять душ, поесть и предаться нормальному человеческому сну, дабы отдохнуть от дикой свистопляски мыслей, что разрывали мою несчастную уставшую голову надоедливым гулом и гудением. Талса не была каким-то захолустьем на отшибе вселенной, здесь кипела жизнь, хоть и зима, подходящая к концу, поумерила слегка ее пыл. Я с радостью вдыхал эту атмосферу, хоть она и была переполнена выхлопными газами и ядом, потому что успел вусмерть устать от забитых городков с домишками в два-три этажа и всего двумя светофорами на перекрестке в центре. - Ты отель проехал, - сказал я как бы между прочим, намекая Бельфегору, что стоит бы остановиться уже где-нибудь. Эти походные условия порядком меня достали. - Я в курсе, - отстраненно отозвался Бел, будто и не находясь в салоне "хонды". Он все так же вел автомобиль в неизвестном мне направлении, не разворачиваясь. Я уже успел испугаться, что парень удумал гнать до следующего города, оставляя Талсу позади. - Нас здесь ждут, - произнес блондин, оставив меня при этом с кучей вопросов, на которые он, судя по всему, отвечать не собирался. Минут через двадцать беспорядочного неясного мне петляния по улицам Талсы Бел остановил автомобиль во дворах тихого района, вышел, а затем и мне дал знак покинуть салон. Взяв вещи, блондин направился куда-то вниз по улице, пару раз свернул, ну а мне, оказавшемуся в абсолютно незнакомом городе, оставалось только слепо довериться ему, что я и делал последние пару месяцев. Без хотя бы ничтожной доли этого самого доверия не состоялся бы ни один наш разговор. Думаю, все-таки оно являлось взаимным, хоть Бел и обещал за некоторые мои слова накормить меня моими же реактивами, пристрелить и приковать среди прерий, где уже никакие копы меня не найдут. Вскоре мы оказались в абсолютно чистом подъезде, где по углам не стояли консервные банки, выполняющие роль пепельниц, а в воздухе не пахло куревом. Бел настойчиво звонил в дверь на шестом этаже, пока я пробегался взглядом по светло-синим стенам, серым трубам и ровному белому потолку, но дверь открывать нам никто не собирался. Спустя несколько минут упорного нажимания на кнопку звонка и парочки ругательств со стороны Бельфегора за дверью послышалось хоть какое-то движение. Щелкнул замок, а то, что возникло в дверном проеме, заставило меня старательно сдерживаться от колкого комментария, ибо тогда меня могли бы, не церемонясь, спустить с лестницы. - По-моему, ты что-то говорил про восемь часов, - сонно и в то же время раздраженно произнес этот фрик. Первое, что бросилось мне в глаза - фиолетовые волосы чуть длиннее моих собственных и татуировки на лице в виде пресловутых стрелочек. Ну чем не фрик? Вот только этими чертами он слишком походил на меня, именно это заставило не ляпнуть лишнего. Парень (а представшее перед нами существо являлось именно парнем, насколько я смог рассудить по голосу, ибо по внешнему виду данный пункт понять не светило никому) обладал невысоким ростом, ну а телосложение умело скрывал за мешковатыми джинсами и толстовкой не пойми какого размера, капюшон которой был натянул едва ли не до самого кончика носа. Таким образом, половина его лица оказывалась скрыта от посторонних взглядов, как и у Бельфегора. На мгновение фрик переключил внимание с блондина на меня, слегка повернув голову. Наверное, в этот момент его глаза выражали чистейшее без единой примеси равнодушие, я ощутил этот холод кожей. - Возникли некоторые проблемы, - ответил Бел, проходя в квартиру, и я устремился за ним. Жилище фрика произвело на меня меньшее впечатление, нежели подъезд, но и здесь я разумно промолчал, а то отправился бы ночевать на лестницу. Под ногами с явным недовольством скрипнул дощатый выкрашенный пол, стены выкрашены в светло-фиолетовый, из коридора виднелись тривиальные обои с цветочным рисунком, поклеенные на кухне. По углам стояли стопки каких-то папок, громоздились разобранные процессоры и детали прочей электроники. Позже, пройдясь по просторной квартире, я обнаружил в себе ощущение, будто здесь и не жил никто никогда. Нынешний владелец квартиры не старался подогнать интерьер под себя. Все было в таком виде, в каком оставили после себя люди, продавшие жилплощадь. - Даже спрашивать не хочу, что за проблемы, - сказал парень, уставившись на меня, будто знал уже заранее все мои действия, знал о нашей с Бельфегором ссоре. Он без какого-либо стеснения разглядывал меня, это было очевидно, даже если я не видел его глаз. Несколько секунд я стоял, неловко молча и желая исчезнуть отсюда подальше. - Я Фран, - с этими словами, наконец, пересилив себя, я протянул руку фрику. Он перевел взгляд на мою конечность, зависшую в воздухе, но затем все же пожал. Пальцы у него были тонкие и холодные, что меня даже пробрала дрожь. - Я знаю, - усмехнулся парень. Его ответ не должен был особо меня удивить, ведь, если он общался с Белом, то блондин вполне мог рассказать обо мне и назвать мое имя, это не являлось страшной тайной за семью печатями. Но тон парня звучал иначе. Он звучал так, будто ему известно обо мне абсолютно все, до последней жалкой мысли. - Мое имя Маммон, - наконец, представился фрик, а я стал судорожно вспоминать, где слышал это имя ранее. Кажется, так звал Бельфегор своего собеседника по телефону. - Гостевая спальня моя, лягушка, - неожиданно подал голос Бельфегор, до этого разувавшийся и снимавший пропитанное февральским ветром пальто. - В общем, я надеюсь на вашу самостоятельность, - устало произнес Маммон, разворачиваясь и скрываясь за дверью, что выделялась своим темным силуэтом на светлой стене слева по коридору. Бел же направился к той двери, что справа. - Диван в гостиной в твоем распоряжении, - сказал блондин, а затем дверь за ним захлопнулась, и я остался в тишине коридора. Между мной и Бельфегором после той ссоры вдруг выросла стена изо льда. Наши отношения никогда не блистали теплотой и тому подобным, но сейчас от Бела веяло таким мертвенным холодом, что я искренне жалел о сказанных в машине словах. Я мог потерять его. Вот так в один момент и без пути назад. Когда он скрылся за дверью, во мне возникло желание пойти за ним, вцепиться мертвой хваткой в его руку и держать, пока не возникнет уверенность, что он никуда не денется. Но я остался стоять в коридоре, освещенном одной только тусклой полоской света, проникающего из-за приоткрытой двери гостиной. Расположившись на том самом диване, так любезно мне выделенном, я вдруг понял, что не знаю, куда себя деть. Можно было бы сходить прогуляться, но я был слишком вымотан, причем больше морально, чем физически. Меня не особо волновало, что я в розыске, как соучастник Бельфегора, меня бы все равно не узнали. Единственный материал, где я засветился более менее четко, это запись с камеры наблюдения в кафе Чарлстона, но там ни разу не видно мое лицо, а черный краситель на тот момент не смысля с волос. Все эти размышления вновь и вновь наводили меня на мысль о том, каким чудовищем я выгляжу в глазах простых обывателей. Бессердечное чудовище, убийца. Во мне ничего святого. Зато сам я видел свои цели благородными, открывая людям, которые этого, возможно, не заслуживали, двери в лучший мир. Так и получилось, что я, устав за время дороги, лежал на диване, закинув ноги на один из подлокотников. Сил не хватало даже на то, чтобы отогнать надоедливые мысли, которые с бешеным рвением штурмовали мою голову. Заснуть не получалось, но я был бы безумно счастлив отбыть в царство Морфея, спасаясь от раздумий, буквально вскрывающих череп. Тогда я обвел взглядом гостиную, натыкаясь на сервант с книгами. Этот элемент мебели вряд ли принадлежал Маммону. Только если он достался ему в качестве наследства от прабабки вместе со всем содержимым, но в это верилось с трудом. Наличие этого серванта еще раз доказывало, что гостиная - далеко не самая любимая комната фрика в его квартире. Подойдя ближе, я принялся рассматривать сквозь пыльное стекло переплеты книг. В большинстве своем это были какие-то третьесортные романы о счастливой любви до гроба со слащавыми названиями. В существование невиданного зверя под названием "счастливая любовь" я никогда особо не верил. Всегда приходится менять свои привычки ради другого, ломать свой характер. Ты дробишь собственные кости, чтобы затем они срослись в нечто иное, в то, что понравится твоему любимому человеку. Таким образом, основа любви - саморазрушение. Это доказывали и мои родители. Вальтер любил Ани всем сердцем, из кожи вон лез, чтобы добиться от нее того же. А она оставалась свободной. Свободной и погибла. Я пропускал взглядом одну за другой глупые любовные истории, пока не наткнулся на темно-зеленый переплет, где красовалось золотистыми буквами "Оскар Уайльд. Гранатовый домик". Думаю, можно представить, насколько по-идиотски я себя чувствовал, когда рука невольно потянулась к потрепанному сборнику сказок, доставая его с полки. Истрепанная, висящая лохмотьями душа, тянулась к чему-то светлому. Так странно, что, зная вкус собственной крови вперемешку с весенним грязным снегом, я продолжал надеяться на счастливую концовку. Устроившись на диване, я открыл начало первой сказки, принимаясь вчитываться в ровные черные строки на пожелтевшей бумаге. "Юный Король" - так называлась эта сказка. В ней не описывался замечательный мир, в котором главный герой на раз-два решает все трудности. Здесь говорилось о нашей реальной бытности, о наших пороках и проблемах. Вот она Жадность сидит рядом со Смертью, вот страшные болезни, вот Скорбь, вот Боль, Стыд. На этих вещах, как на сваях, держится весь мир, и от них никуда не деться. Когда небольшая история была дочитана мной, я сидел неподвижно, боясь закрыть книгу, словно бы я мог рассыпаться, если сделаю это, и тогда Бельфегор примет меня за простую пыль, осевшую на мебели гостиной. Мне хотелось еще хоть на минуту удержать внутри это чувство тепла и надежды на лучшее. Мне отчаянно хотелось покинуть этот город из камня, льда и равнодушия, очутившись в мире, где юный Король нашел в себе мужество бороться с Грехом, Смертью, Болью. Здесь, в моей реальности, таких смельчаков нет, никто не возьмется спорить с основами жизни. Мы будем вязнуть в скорби по своему будущему, пока совсем не захлебнемся. В какой-то мере я считал себя смелым, раз объявил войну судьбе. Так где же мой венок из алых роз? Честно, чувствовал себя последним придурком. Любому младшекласснику известно, что все эти глупые истории - сплошная выдумка. Но мне требовалось цепляться хоть за что-то, пока реальность не убила меня. В моей жизни было слишком много жестокости, потерь и боли, и я прекрасно знал одну простую истину: это реальность, а не сказка. С истории Уайльда для меня начался странный период жизни. Длился он не больше месяца, но за это время я много успел для себя понять. Первые три дня, пока я жил у Маммона, Бельфегор вообще не разговаривал со мной. Мало того, он практически не покидал ту самую гостевую спальню. Точнее, он не делал этого, если я оказывался поблизости. Из-под двери комнаты, где обосновался Бел, отчетливо тянуло холодом позднего февраля. Его это решение справляться с проблемами путем избегания моего общества порядком раздражало. Бел заперся в четырех стенах, предпочитая компанию мыслей, которые вертелись вокруг него бешеным диким вихрем, не давая сомкнуть глаз даже ночью и медленно сводя с ума. В один момент все это мне осточертело до такой степени, что я решился нарушить замкнутое пространство гостевой спальни, наконец, поговорить обо всем. Я как раз стоял перед дверью, чувствуя ногами холодный воздух, от которого мурашки стаями мчались по коже. Моя рука была занесена в воздухе, чтобы постучать, но я заранее знал, что распахну дверь, даже если меня проигнорируют или красноречиво попросят удалиться. Но меня остановил голос, донесшийся сзади: - Лучше не трогай его, - во мраке коридора возник Маммон, и с его словами вся былая решимость покинула меня, словно ее и не бывало. Я опустил руку, и она повисла безвольной веревкой вдоль тела. Внутри разрасталось чувство беспомощности. - Пойдем, - и фрик направился к комнате напротив, а я просто пошел следом. Помещение было поглощено полумраком, но Маммон щелкнул выключателем, и все сразу осветилось синеватым светом лампы, одиноко свисающей с потолка. Здесь не было идеального порядка, но и бардак не достигал своего апофеоза. Думаю, все лежало на своих местах, но порой места эти были не слишком подходящими. Снова на полу у стен были расставлены детали разнообразной электроники, стопками высились книги. На не застеленной кровати валялись какие-то бумаги, одежда и пластиковые коробки с дисками. Сначала я не уловил звук, практически сливающийся с тишиной и становящийся подходящим сопровождением всей этой обстановки. Ровно и глухо гудел системный блок компьютера. Пожалуй, компьютерный стол в комнате был средоточием порядка, на нем не стояло ничего лишнего, кроме кружки с недопитым кофе, который уже тысячу раз успел присохнуть к керамике. Парень подошел к кровати, подхватив с самой вершины этой горы вещей и бумаг небольшую стопку листов, скрепленных степлером. - Бел просил отдать тебе, - выдохнул он, протягивая мне стопку, в которой я сразу узнал распечатанный документ с планом Chase Tower. Несколько секунд я не решался дотронуться до бумаги, словно мог обжечься. Но было уже ясно, что отказываться нет смысла. План оказался в моих руках, снова впереди у меня были часы или даже дни за расчетами и составлением тактики действий. Но в этом мне все равно требовалась помощь одного заносчивого блондина, который упорно морозит кости в гостевой спальне неделю с лишним. - Он собирается вообще выйти на белый свет? - спросил я, пролистывая белые в черных линиях и надписях страницы. - Когда сочтет нужным, заставить его ты не сможешь. Дай ему время, - отмахнулся Маммон. Бельфегор говорил, что у нас достаточно времени, но оно явно не безгранично. Вряд ли в его планы входило сидеть до скончания веков в четырех стенах, в любом случае, я надеялся на это. Парень тем временем сел в компьютерное кресло, понуро опустив голову, но потом вскинулся, словно отогнав наваждение. - Почему ты за ним таскаешься? - вдруг спросил он, отвлекая меня от разглядывания аквариума, что расположился в углу комнаты на полу. Сперва я не обратил на него внимания, но теперь мог отчетливо различить за стеклом темно-зеленую лягушку. - И не трогай Фантазму, даже не помышляй! - строго сказал фрик, когда я устремился к аквариуму. Пришлось оставить эту идею. - А почему ты ему помогаешь? - задал я встречный вопрос. Парень фыркнул и отвернулся. - У меня есть причины, когда-то я совершил идиотский поступок, а теперь стараюсь хоть что-то исправить, чтобы не чувствовать угрызений совести, - произнес он, когда я уже перестал надеяться на ответ. - Что же за поступок? - Бел расскажет, если сочтет нужным. Он не расскажет, отчего-то я это точно знал. Пытаясь разузнать что-то, я сталкивался с непробиваемой каменной стеной, и пока из моего рта не полились очередные вопросы, Маммон выставил меня за дверь своей комнаты. Я убедил себя в том, что нужно подождать, заставлял мозг производить расчеты, погружая себя в работу, в которой нельзя было ошибиться. Мои эмоции постепенно сменяли друг друга. Сначала было смирение и равнодушие. Бел ведь взрослый человек, разберется со всеми своими заскоками сам. Я решил дать ему на это время, а сам пытался разрабатывать план чужой мести. Звучит абсурдно, но с этой местью оказалась переплетена моя собственная жизнь. В самом плане была куча пробелов, несостыковок и белых пятен. Я до сих пор считал Бела больным, раз он решился провернуть подобное. На листах с планом небоскреба постепенно возникали мои пометки и записи, но мне все равно была необходима помощь Бельфегора. Затем на смену полнейшему бездействию пришла злоба и обида. Он не желал видеть только меня, всячески избегая контакта, но при этом замечательно общался с Маммоном. Иногда он сбегал на улицы Талсы, где начинался март, а возвращался уже ночью, чтобы не столкнуться со мной. Это чертовски бесило. Особенно когда из гостевой спальни начала раздаваться музыка. Я злился на Бела за его желание уйти от реальности, закрывшись в комнате. От чего он хотел спрятаться?! Что скрывал за своей гребаной челкой?! Свои глаза, в которых больше боли, лжи и ненависти, чем жизни? Глаза, в которых легко можно разглядеть, как его кольцуют магистрали ада. Видно, сколько душ сгорело на дне этой радужки. Этот огонь, эта одержимость местью уже поселились внутри него, пустили корни. Так почему же он тормозит сейчас, когда машина под названием "месть" несется на огромнейшей скорости, рискуя вовсе вылететь с трассы. И ведь каждое утро, каждое чертово утро Бел отодвигает срок собственной гибели, с готовностью продолжая этот праздник мертвых, этот танец висельников. Если испугался, то не стоило и начинать. Сейчас ни у него, ни у меня нет пути отступления. В то время я спал словно в бреду. Что-то не давало сознанию погрузиться в забытие и отдохнуть. Но при этом я не помнил ни одного сна. Засыпал поздно, вслушиваясь в музыку из-за стены. Просыпался около обеда, и вместо реальной жизни перед глазами возникал странный плохо смонтированный детский мультфильм. Цвета тусклые, звук фонит, а кадры сменяют друг друга либо слишком быстро, либо слишком медленно. Ночами мой воспаленный мозг одолевали потоки мыслей, которые постепенно меня разрушали. Заставляли забираться в самые дебри, не важно, о чем я думал. Я снова начал возвращаться воспоминаниями в ненавистное прошлое. Снова возник жуткий страх перед собственной памятью, она убивала меня. Мое расписание стало до ужаса простым. Каждую чертову ночь с одиннадцати до пяти - саморазрушение. Мысли без остановки, без передышки, наслаиваются друг на друга, образуя несвязный ком. Вытягивать из себя нерв за нервом. Убивая свое настоящее, я надеялся убить и прошлое. Я боялся потерять себя, но страх перед воспоминаниями, втравившимися едва ли не в кости, превосходил эту сомнительную боязнь в несколько раз, помогая расставить приоритеты. Помню, как в начальной школе учительница твердила нам о важности самообразования. Знала бы она, что самовольно разлагать собственный мозг ночь за ночью стало моей вредной неисправимой привычкой. Это сложно? Нет. Правильно? Нет! Но это есть я. Довершая картину событий, словно серебряная рамка, обрамляющая фотографию, на смену злости явилось отчаяние. Пустое и безнадежное. Да, у нас было время. Но что-то внутри твердило, что оно на исходе. Кое-как я справлялся с этим липким предчувствием. Иногда проводил время в компании Маммона. Тогда моя жизнь все еще походила на идиотский мультик, а за окнами уже неделю, как тянулся март. Фрик оказался человеком, знающим свое дело. Он писал разнообразные программы, но в основном зарабатывал тем, что доставал личную или секретную информацию из закрытых архивов, которые взламывал с помощью своих же программ. На его счету также были несколько дел, связанных с банковскими операциями. Он занимался этим уже довольно давно, но ни разу еще не был пойман за руку. В основном это происходило через ноутбук, компьютер был просто на всякий случай и включался лишь иногда. С виду Маммон и был тем самым хакером, каким его может представить общество в силу своей ограниченности. Он живет затворничеством и не видит дальше монитора своего ноутбука. Но я прекрасно успел понять за время проживания в его квартире, что за обликом нелюдимого парня скрываются какие-то его собственные переживания. В то время, когда меня с головой накрыло отчаяние, возникала пару раз мысль взять вещи и свалить на все четыре стороны. Меня ведь ничего не держит? Нет, это самообман. Держит. Еще как держит. Я приходил вечерами к дверям гостевой спальни и садился на пол, упираясь спиной в стену. В один момент пришло странное сравнение. Лет пять назад я так же сидел на кладбищенской земле, упираясь в мраморную могильную плиту, давая меланхолии струиться свободно по венам. Там я разговаривал с мамой, которая никогда бы мне уже не ответила. Пока мои сверстники гуляли с друзьями, я проводил время на кладбище, изливая душу мертвой, потому что никто больше не желал меня слушать. И вот я сижу, чувствуя позади холодную крашенную стену. Дошло до того, что я прямым текстом просил Бела открыть, поговорить. Но меня ожидала та же самая неприветливая стена, что была за моей спиной. И когда я был уже готов бросить все, дверь щелкнула и открылась, из комнаты повеяло холодом.