Проклятое поколение

      Все время, что я спал, Мотами усердно зашивал мою спину, так что, когда я проснулся, боль была не такой мучительной. Хоть моему состоянию это не помогло. Каждый день, проведенный в этой клетке, высасывает из меня жизнь не хуже бессмертных паразитов. Да и сама Тошима похожа на этого паразита, питающегося попавшими в него невинными отбросами общества. Она съедает наши тела без остатка, лишь от некоторых остаются обглоданные и отсыревшие от вечной мерзлоты кости.       Проснулся я уже давно, но открывать свои сросшиеся веки совершенно не хотелось. Да и Мотами не останется равнодушным к моим побоям. А я даже свои мысли с трудом улавливаю, забраться бы снова в одеяло, уснуть. Вот только обезображенное тело Ину не перестает терзать мое сознание.       Когда мы превратились в таких уродов? Когда мы перешагнули зыбкую грань дозволенного? И почему забыли об этом? Наверное, глупо было полагать, что мир, в котором я жил, настоящий. Настоящий он здесь. Без ретрансляторов, за высокими каменными сводами и с вечным надзирателем. Это странно и совершенно не логично, но, пробыв здесь несколько дней, я окончательно убедился только в одном. Ни один человек не заслуживает свободы! Она чужда ему, заставляет брать на себя ответственность, когда мы бежим от нее как от огня. — Акира, я знаю, ты не спишь, — Бормочет Мотами, когда я пытаюсь притворяться спящим. — Тебе нехило досталось, ты как, живой? — Все в порядке, — вру я, вру с такой легкостью, что даже для меня в этих словах скользит правда. Мотами крутится неподалеку, разбираясь в каких-то бумажках, я же лежу, уставившись в потолок. — Вы ведь знаете, зачем меня звал Арбитро? — Не отрывая взгляда, спрашиваю я. — Догадываюсь. Видишь ли, мы с ним не очень ладим. Взгляды на жизнь у нас разные. — И что вы думаете? — Глупо спрашивать совета у такого неудачника, как я. — отмахивается он. Молчу. Ожидаю. — Не сделаешь станешь сродни Ину. Согласишься потеряешь все, но если тебе нужен мой совет: — не делай этого — Почему? — От удивления даже привстаю на кровати. — Не стоит оно того, — И все же, почему он против? Неужели есть еще что-то? Но я задал еще не все вопросы. — Кто сделал Ину инвалидом, — Слова с трудом вылетают из ссохшейся глотки. Тело бросает в дрожь от собственного голоса. — А ты как думаешь? — Арбитро. — Не лез бы ты в это дело. Даже я тогда не смогу тебе помочь. Не пытайся спасти Ину.       Меня вновь передергивает. Вы здесь живые? Как можно оставаться равнодушным к такому? Или ты ограничился этим общежитием? А, Мотами? Кричишь о том, что помогаешь, а на деле стоишь в стороне, боясь пойти против Арбитро. Насколько все сгнили в этом склепе.       Тело едва слушается, но я поднимаюсь с постели. — Эй, парень! Тебе нельзя вставать! Давай обратно в постель, пока в обморок опять не упал. — Старик тут же подлетает ко мне и пытается уложить обратно, но я непреклонен, и через пару минут борьбы он уступает.       Мне плевать, как я сейчас выгляжу, минут пятнадцать уходит на то, чтобы натянуть джинсы, еще столько же вожусь с ширинкой, но дрожащие руки отказываются слушаться, соскальзывая с противной застежки. Мотами охает в стороне, но все же помогает одеться. Я ему даже отчасти благодарен. — Ты в могилу себя загонишь, Акира, — В ответ ухмыляюсь, натягивая куртку, не столько от холода, скорее, скрыть дрожащие руки. — Чем она хуже этого места?       Каким жалким я стал. Хотя мне даже обвинить в этом некого. Да и если бы было кого – не стал бы, наверное. Спросите почему? А я и сам не знаю.       Не пытаясь застегнуть куртку, иду к выходу, все еще погруженный в свои мысли. Но я не успеваю открыть дверь, как она распахивается, являя передо мной образ всемогущего Арбитро. От неожиданности отступаю назад, заплетаясь в собственных ногах, но, удержав равновесие, замираю. — Мне сказали, ты плохо себя чувствуешь? Я бы на твоем месте не вставал сейчас с постели. Тебе ведь еще понадобятся силы? — Он ухмыляется своими мерзкими глазами — ядовитыми властью. И направляется к дивану в центре комнаты. — Какого черта приперся? — злится Мотами. — Я не к тебе — к Акире, а он по сложившимся обстоятельствам прописался у тебя. Я сяду? — Нет. — Что ж, я ненадолго, — снова эта мерзкая ухмылка. Пробирает до остатков костей, вызывая одно единственное чувство – презрение.       Он - вершина в этой сгнившей клетке, а мы его жалкие рабы. Каждый, независимо от своих поступков, чувств и эмоций. Слишком поздно понимаю, что уже несколько минут стоит тишина. Словно все разом передохли от нового биологического оружия. Но это не так, оно должно заставить меня бояться, нервничать. Но мое состояние не позволяет мне реагировать на происходящее с должной реакцией, и все же я замечаю мнущегося в тени коридора Ину… — Ину... — Едва слышно зову я, прекрасно осознавая, кому в этой комнате он принадлежит.       Хрупкое тело содрогается от моего голоса и делает неуверенный шаг в комнату.       Он поднимает свою голову, склонившуюся в покорном поклоне, и меня одолевает ужасом. На его глазах белые бинты, перепачканные красными подтеками. Они закрывают все глазное яблоко, оставляя лишь вздрагивающую полоску бровей.       Холодный пот облепляет тело, воздух покидает легкие, и я замираю. Не в силах моргнуть, закрыть глаза, не в силах отвернуться. Мне некуда спрятаться. Я не знаю, в кого они меня превратили, но душа сворачивается клубочком и прячется в самом дальнем углу моего сознания. Воет, вытирая слезы, и сжимается с такой силой, словно еще секунда – и все внутренности сожмутся, ссохнутся и больше не посмеют расправиться.       Глубже вглядываюсь в уродливую повязку, ища маленький шанс на ложь, на то, что это просто случайность. Ему не из-за меня зашили глаза. Не из-за меня! Нет! И Арбитро не пытался этим... Меня запугать. Это не его тело убивают день за днем, прорезая путь к искалеченной душе. Становится еще хуже от осознания, что это ложь. Это я - вина того, что, стоя передо мной, он не знает, где я, куда ему повернуть голову, чтобы наверняка посмотреть на меня.       Мрази! Мерзкие ублюдки! Кто им позволил распоряжаться судьбами других!? Пусть бы на его месте были мрази, такие, как сам Арбитро, я бы молчал, не думал. Но, не когда такие дети! Палачи наших душ, потерявшие все человеческое за бесконечными легионами невежества и похоти. Ненавижу! Ненавижу каждого из них. Каждую мразь, что дышит со мной одним воздухом. Душа разрывается от боли, опустить глаза оказывается тяжелее спарринга с Шики, тяжелее боли собственного организма. Я готов вновь и вновь терпеть это, лишь бы не видеть, не знать, навсегда забыть этот чертов день.       Сухие дрожащие губы не могут скрыть страха души. Будь глаза Ину отрыты, из них бы лились слезы. Будь среди нас хоть один человек, и наши кровоточили бы соленой влагой. — Они ему больше не нужны. Ему ведь лучше без них? — Блядский голос отравляет весь воздух в комнате, не давая мне дышать. — Ты ведь уже принял решение? У нас не так уж и много времени, — шипит над ухом...       И я срываюсь. Душа разрывается раскаленной звездой, унося меня в бездну. Срываюсь с места, и, упав на колени, обнимаю дрожащие тело Ину. Впервые за время присутствия Арбитро в комнате у меня прорезается голос. И я кричу, вою, раздирая глотку, осыпая струю краски с потускневших стен. А душа разбивает все стекла, единственным наполнившим ее чувством вины.       Я должен был подохнуть еще там. В собственной квартире. Горло заходится в хрипе, и я затихаю, не в силах больше сказать ни слова. Пальцы еще крепче вцепляются в хрупкое тело, не отпуская.       Как они посмели?       Арбитро проиграл. Проиграл, когда привел обезображенного мальчишку запугивать меня. Ты хотел показать, каким я стану, если не буду слушать тебя. И проиграл. Но и я не победитель, я – убийца. Такая же мразь, как те, что живут здесь. Меня добивают неосознанно и невинно. Тонкие пальцы разжимают мои объятия и хватаются за пиджак Арбитро.       Уходят.       И снова тишина, давящая на мое сознание. Кислород в легких закончился, а попытки сделать еще глоток проваливаются. Весь воздух в комнате отравлен ядом. Могильным смрадом моего разлагающегося тела. Новый глоток, и я задыхаюсь, словно рыба, глотая кислород, который так и не доходит до легких.       В чувства меня приводит старик. Подняв с пола, он вышвыривает меня на балкон. Воздух попадает в легкие в таком количестве, что голова начинает кружиться. Взгляд падает с девятого этажа на расплывающиеся фигуры. Арбитро и Шики. Но Ину нет рядом! Срываюсь с места будто обожженный. Неужели Арбитро что-то еще посмел сделать с этим мальчишкой? Тело колотит, а голова раскалывается, готовясь взорваться вслед за моей душой.       Залетаю в лифт, давя на первый этаж. Лишь бы успеть! Этажи мелькают слишком медленно, будто их разделяет бесконечность. Свет меркнет, все тускнеет, заплывая чернотой. Воздух снова отказывается забираться в легкие. Лифт останавливается, а вместе с ним оседаю и я на перепачканный грязью пол. Наблюдаю за разъезжающимися створками, не в силах даже поднять глаз. На секунду проход темнеет, а затем снова освещается. Несколько этажей вверх, и меня поднимают с пола. Но я успеваю потерять сознание, прежде, чем узнаю незнакомца.       И снова я просыпаюсь переполненный болью. Нескончаемая пытка всего моего существа. Серая комната размывает контуры, а пыль забирается в нос, хочется чихнуть, но тело слишком устало.       Меня пропустили через мясорубку, а потом запихали внутренности обратно с единственным словом: — Живи.       Снова закрываю глаза, пытаясь уснуть, вот бы исчезнуть из этого мира. Но мне не дадут. Дверь в комнату открывается, на пороге Шики, без ухмылки, наверное, даже слишком обреченный для его образа. Равнодушие, присущее мне в последние дни, изменяет мне все чаще. Это еще не страх, но маленький паразит беспокойства зарывается в мое сознание, тревожа его. Заставляя смотреть на своего противника. Не отрываясь, а, увидев, ужаснуться. Хочется выгнать душу из тела, пинать ее, топтать ногами, но не позволять видеть этой решимости в глазах напротив.       Когда это перестало быть игрой? Когда мы безответственно перешагнули эту грань? Я готов вытерпеть все, что угодно, бей меня, режь, втаптывайте ногами в грязь. Только не так.       Смотрю в глаза, наполненные кровью, глаза давно неживого человека. Живые так не смотрят. И ужас пробирается в сознание, они ведь смотрят на меня.       Клетка в клетке, и все в клетке. А внутри я. Хочу сбежать, спрыгнуть с этого проклятого этажа.       Одежда, что я так долго надевал еще несколько минут назад, слетает с одного рывка. Оставляя меня полностью обнаженным и безвольным.       Не смей, не смей ко мне прикасаться. Не смейте меня трогать! Мрази!       Пытаюсь отпихнуть нависшую надо мной фигуру, но Шики не сдвигается ни на сантиметр, сильнее впиваясь руками в сгибы локтей, и опускается на мои ноги. Лишая возможности пошевелить хоть чем-то. Выдергиваю ногу, пытаясь отпихнуть, но меня опережают и, перехватив, до крови кусают в плечо. Хочется закричать, но голос не покидает глотки, разрешая лишь глотать кислород.       Словно рыба, выброшенная на берег, безвольное создание, трепыхающиеся в руках хищника! Жалкий трус! Тряпка! Нет, это снова мое тело предает своего хозяина. Оно слишком обезвожено, чтобы сопротивляться. Оно слишком устало, чтобы бороться. — Будь хорошим мальчиком, и все кончится быстро и почти безболезненно, — низкий голос пробивается в самосознание.       Это не я. Не я лежу придавленный чужим телом. Еще месяц назад никто бы не подумал уложить меня на лопатки. Еще месяц назад я был самым сильным. Еще месяц назад я был собой. — Пусти, — шепчут мои губы. Он не слышит, но знает. И сильнее вдавливает меня в пружину.       Руки немеют, а красная корка со спины сползает, уступая место красному мареву. Мрази! Мерзкие ублюдки! Я убью каждого! Всех в этом проклятом питомнике. Закрываю глаза, пытаясь спрятаться. Правы были ученые, утверждавшие, что, при потере одного из органа чувств, остальные усиливаются. Боль в руках становится давящим грузом, а спина полыхает заживо, но я не разжимаю век. Пытаясь скрыть пробивающиеся слезы. — Надоело, — плеткой по ушам.       Меня отпускают лишь на секунду, потом переворачивают. Пусть так, лишь бы не видеть глаз. Говорят, глаза – это зеркало души, может, так он не доберется до ее обглоданных костей. Поставив меня на карачки, он всовывает сразу два пальца.       Презрение к самому себе, к собственному телу наполняет с головой. Тошнота липкими пальцами сковывает глотку, но отступает, стоит добавить еще один палец. Боль захлестывает все, а сросшиеся веки усиливают ее. Каждый палец, скользящий внутри, отпечатывается в сознании миллионами образов. Гнилая тошнота снова пробивается наружу, но не успевает вырваться, как резкий толчок боли оглушает все тело. Я кричу, но меня не слышат. Сильнее сжимаю и без того узкое кольцо, корчась от боли. Слезы скользят по подушке, смешиваясь со слюной и соплями. Мерзкий ублюдок! Как он смог возбудиться! Ненавижу!       Толчок за толчком бьет плетью по всему организму, каждая рана взбунтовалась против меня и кровоточит. Еще один толчок, и он меня рвет, давая ему возможность легче входить в мое мертвеющее тело. Меня рвут изнутри, Шики не видит ни меня, ни крови, стекающей по бедрам, ни слез, пропитавших подушку. Ему плевать, кто под ним, чувствую себя шлюхой. Вес давящего тела превышает все величины, разбивая остатки моей гордости.       Конец наступает слишком поздно, тело не способно сопротивляться, и вязкая жидкость наполняет изнутри, не поместившись, – стекает по бедрам. Шики выходит из меня, садясь рядом на постель. Я прикован стойкой, не сдвигаюсь ни на йоту. Мне кажется, пошевелись – и мое мнимое спокойствие слетит к чертям. Чувствую, как вязкая жижа крови и спермы стекает по бедру, пачкая колени и простыни. Как слезы новым потоком пробиваются сквозь закрытые веки, как плачет спина и плечо. — Можно шевелиться, — Зовет Шики, шлепая меня по заднице. И я срываюсь. Онемевшими ногами скольжу по грязному полу. — Там закрыто. Тебе не... — фраза обрывается, стоит мне залететь в уборную.       Меня рвет. Рвет тухлым обедом, рвет желчью, не переставая. Не давая возможности даже вдохнуть воздух. Выворачивает наизнанку всего, словно прочищая, пытаясь выплюнуть всю погань, что в меня запихнули минутой раньше. Обезвоженные руки соскальзывают с унитаза. Снова рвет, уже на пол. Сил не остается ни на что. Пусто. Рвет, пока внутри не остается ничего. Чувствую взгляд Шики за спиной. Сморит, как меня раз за разом выворачивает, как я пытаюсь зацепиться за краешек ванной, забраться, смыть.       Смыть себя. Как же хочется смыть себя в унитаз вместе со всем дерьмом, что рвется из меня наружу.