Проклятое поколение

      Липкие пальцы соскальзывают с плитки, и я снова падаю на грязный кафель. Бултыхаюсь, пока Шики не подхватывает меня на руки, но, стоит почувствовать его запах, меня снова выворачивает, уже на него. К удивлению, он не отпускает и не бросает меня, молча кладет в ванную, наполняя ее теплой водой. А затем уходит.       Наверное, самое страшное для меня сейчас — это остаться наедине со своими мыслями. Тёплая вода успокаивает тело, но не душу.       Я наконец-то понял, что окончательно остался один. Что за стеной меня теперь не ждут, а тут я нахер никому не нужен. И мнимая забота Шики кажется лишь притворством. Хотя о какой заботе вообще может идти речь? Он вытрахал все мои внутренности! Но мне плевать на Шики, на Арбитро. Единственный, кто вызывает у меня чувства — это Ину.       Вина сдавливает длинными тонкими пальцами мне шею, я бы рад умереть! Сдохнуть в одной из подворотен Тошимы, только бы знать, что не из-за меня. Стоит вспомнить о Шики и Арбитро, как тошнота тут же начинает пробираться к глотке. Мерзкие ублюдки! Здесь никто не способен на уважение. Я не спрашиваю о каких-то человеческих чувствах, но уважение. Блять, неужто так сложно! Думать не только о своей обтянутой латексом заднице! Даже в Рине с Кеске слишком много этой грязи, наверное, все меняются, пробыв здесь какое-то время. Неужели и они станут такими же свиньями, способными только на унижение?       Хочу забыть все. И изуродованного Ину, и Шики, и изнасилование. И собственную слабость. Все же, за годы жизни в городе, я, наверное, привык к людям и их податливости. К мягкости их тел и изменчивости мнений. К бесцельности существования.       Голова готова взорваться от наполнивших ее сюжетов. Как назло, каждый из образов надёжно отпечатался в моём сознании, подстригая свои воспоминания кровоточившими ранами. Гребаная шлюха. Ненавижу себя и это проклятое тело. Кто создал его таким жалким и почему запихнул в него меня? А вот душа — будем считать, что таковая у меня все же имеется — снова молчит, сука. Хотя, не стану скрывать, многие эмоции вопят внутри, просясь наружу. Например, непреодолимое желание разъебать все нахуй.       Хотя, это не единственное, что меня мучает. В сознании зарождается липкое чувство омерзения к Шики и всему, чего он касался. Тошнить начинает — стоит взглянуть на собственное тело и перепачканную кровью, рвотой и спермой воду. Не выдерживаю тошноты и спускаю воду, после заново наполняя ванную.       Меня будит хлопок открытой форточки. Еще одна полупустая комната, не вчерашняя, но точная ее копия, в ноздри снова пробирается запах пыли. А солнечные лучи разбивают пространство, создавая ощущение сказки.       Я вернулся домой. В те недолгие моменты детства, когда родители были дома и с утра заходили в переполненную солнечными лучами комнату, я упорно делал вид, что все еще сплю, ждал, пока нежная рука мамы все-таки разбудит меня.       Хочется снова вернуться в эту сказку и плевать, что она закончилась задолго до моего попадания в Тошиму. Стереть все воспоминания, что она мне подарила, оставив лишь те, за стенкой. Забыть и вчерашний день. Вот я валяюсь, окутанный лучами солнца, играю с пылинками. Словно один во всей вселенной. И сейчас нежная рука потреплет меня по коричневой голове, а боль, что окутывает мое тело, исчезнет, будто страшный сон. Но одеяло соскальзывает от шороха рядом, Шики задевает меня рукой во сне, и все смывается в бездну. Разум уносит прекрасное утро в далекие сказки. Подлетаю с кровати и снова несусь в уборную, спина готова рухнуть на пол, и единственное, что ее держит — это поясница. Кажется, и она не выдержит давления, мое тело рассыпается, словно карточный домик. Я все же добегаю до унитаза и меня снова рвет желудочной желчью, до боли скручивая спазмы.       Еще парочка таких дней, и подохну. От обезвоживания, болевого шока или потери крови.  — Тебе надо поесть. Пошли, — подходит Шики, стоит мне чуть отдышаться. Он помогает подняться, но зря, меня снова скручивает спазмом боли, и я опускаюсь у унитаза.  — Тебя рвет от моего запаха? — даже в его голосе сквозит удивление. Нет блять, кексик тухлый попался! Сука, как же хочется врезать по его мерзкой роже. Но сказать что-либо сил нет, так что я просто опускаюсь на белый кафель ванной.       Я устал от всего, так что изнутри съедает злоба от собственного бессилия. Чертов ублюдок Арбитро, что так любезно подложил меня Шики, гребаный Шики с его блядским комплексом неполноценности. Равнодушный ко всему Мотами и… Ину.       С трудом поднимаюсь на ноги, соскочить с кровати было куда проще, чем добраться сейчас до дверей. Описать, что я сейчас чувствую, не хватит никакого словарного запаса: истощен, ранен, обезвожен, порван, мёртв. Единственное, что кажется правильным — подохнуть, сломав всем планы. Но, несмотря ни на что, гнусное желание выжить любой ценой цепляется отросшими когтями за крышку захлопывающегося гроба.       Дверь заперта, оборачиваюсь — Шики у стены, смотрит, а в глазах превосходство. Над кем? Это надо мной? Чему он рад? Что изнасиловал больного парня? Что смог? И ведь отпор не дали, и похуй, что просто физически не могли! Как же тошнит от его мерзкой рожи! — Открой дверь, — голос едва слышно хрипит, вырываясь из глотки, словно кашель. — Я тебя не отпущу. Теперь твое место здесь, — злость поднимается с невероятной скоростью. — Какое блять место? — Я буду приносить поесть, ванна с туалетом за дверью, попытаешься сбежать — привяжу, — хочу убивать. — Вы с Арбитро убить меня решили? Что, по-хорошему не пошел, по плохому заставим? И молчу про то, что я несколько дней нормально не ел и не спал! И это, не беря в расчет того, что от обезвоживания я еще не отошел! — На тебе как на собаке. Мой порез уже почти затянулся. — Дверь открой, — Я ничего не докажу. Он где-то там, зацикленный на своей цели, не видит ничего. И не пытается, что бесит больше всего, мы и так в доску крутые! — Я жить хочу, — договариваю, с вызовом глядя на него. И это действует, он медлит, но в красных глазах что-то мелькает, он медленно подходит к двери и через несколько секунд я все же покидаю эту квартиру.       Около часа добираюсь до своей комнаты, а дойдя, падаю, стоит переступить порог. На мое счастье, в комнате оказывается Кеске и затаскивает меня на постель. Сил хватает только на то, чтобы попросить воды, потом их просто нет.       Боль не дает уснуть, голод сжимает живот, вкручивая спирали. Кеске стягивает футболку, переворачивает и обрабатывает рану. Охает, глядя на мое тело, и уходит. Через несколько минут возвращается с бульоном и медленно, с ложечки, начинает кормить меня. После дает обезболивающее, которое действует не сразу, но все равно действует, оставляя после себя только дискомфорт. Тело будто чужое, отвергает мою душу, не хочет с ней существовать и невозможно понять: то ли тело слишком грязное для души, то ли душа успела мутировать. С закрытыми глазами смотрю в черноту. Там пусто: нет уже ничего.       Каждая клеточка моего организма, сойдя с ума, вышвыривает меня из тела.       Я далеко не глупый и понимаю, что Арбитро мутит воду. Ему жизненно необходимо вырваться из этой клетки, но вот мерзкое чувство того, что не стоит идти у него на поводу, цепляет и заставляет бороться. Уж слишком отчаянно он подталкивает меня к этому решению. Мысль о Шики так же не приносит долгожданного облегчения, что-то не складывается в поведение черноволосого, если он с Арбитро, то зачем хотел запереть меня?       Одно я понимал точно: я играл по чужим правилам и не знал самой игры.       От мыслей отвлекает скрип двери, хлопок, и в комнату заходит Ину. — Я здесь.       Проглатывая подступивший ком, зову. И, стоит ему опуститься на постель, обнимаю его со спины, зарываясь в седые волосы. Слезы наполняют подушку влагой, но я не в силах остановиться. Безмолвная истерика накрывает с головой, хочется завыть в голос. Вернуться за стены и больше никогда не слышать о проклятых. От своих мыслей становится еще хуже, безвольная тряпка. Я надеялся противостоять этой сгнившей системе? — Идем со мной, — едва слышно шепчу в затылок. Тело подо мной напрягается, замирает, а затем переворачивается, смотря на меня чистыми бинтами. Это ведь невозможно.       Невозможно, чтобы слепой мальчишка смог… Горло тут же сковывает, и воздух застревает в легких. Но, стоит на секунду прикрыть глаза, и я засыпаю.