Шепотом (Sotto Voce)

П/п: эта часть в переводе вышла аж в 15 страниц! Так что я разделила на три части. ХЭ будет, не парьтесь. :)

* * * * *

Он хочет умереть. Он знает, что это так напыщенно и настолько выбивается из его характера. Он всегда был тем, кто говорил людям, что не верит в безвыигрышные ситуации, так ведь? Но в этом случае смерть, наверное, считалась бы победой. Особенно после целой недели пыток по-настоящему выбешенных клингонов. По крайней мере он думает, что прошла неделя. Сложно сказать во мраке крохотной, безо всяких окон, камеры, в которую они его затолкали – хренов клингонский эквивалент тюрьмы. Охранники должны появляться раз в день и вкалывать ему питательные вещества и достаточно лекарств, чтобы удержать инфекцию от распространения, но учитывая то, что он то приходит в себя, то теряет сознание фактически с того момента, как они вытащили его из того богом забытого туннеля, Джим не особенно следит за происходящим. Все болит. Джим-то был уверен, что знал, что это такое до этого, но теперь каждая клетка его тела будто горит – волна за волной невероятной, очень сильной агонии, которая выталкивает его из полного молчания в срывающие голос вопли и обратно, снова и снова по бесконечному кругу. Его горло теперь просто отвратительная наждачная бумага, но он даже не в силах заставить себя устыдиться всех тех криков, что он издал. Его держат в более-менее нормальном состоянии, не считая, конечно, треснувших ребер, и сломанных пальцев, и того клингонского ублюдка с мерзкой ухмылкой и раскаленным ножом. Но в рану на его левой ноге попала инфекция, и его похитители просто бросили на нее один взгляд, и потом клингон с ножом махнул своим чертовым мачете, а двое других схватили Джима и удерживали его, когда клингон вцепился в его ногу и начал рубить… Боль вспыхивает в его теле, ее сокрушительная волна – словно тысячи ножей, одновременно вонзенных в него. Джим задыхается и зажмуривается, начинает хрипло стонать. Господи, пожалуйста, хватит, и его руки движутся сами по себе, царапают грязную пропитанную кровью ткань, которую его похитители обмотали вокруг того, что еще осталось от его ноги ниже колена… Если он сможет развязать узел, если он истечет тут до смерти, просто закроет глаза, заснет и никогда больше не проснется… Но он не в силах. С половиной переломанных пальцев все, что он может, это несколько раз слабо дернуть узел, импровизированный жгут отказывается дать ему то, по чему так отчаянно воет его разум. Черт, он даже убить себя толком не может. Каким же неудачником оказался в итоге Джеймс Т. Кирк. Пол под ним резко трясется. Где-то далеко стонет металл, следом раздается звук приглушенного взрыва. Джим съеживается, насколько это возможно, всхлипывает, когда движение посылает новую молнию боли вверх по отрубленной ноге. Наверное, это его похитители работают над своей последней пыточной машиной, их новейшим способом заставить его скулить и кричать как маленького ребенка. Страх поднимается прежде, чем он успевает об этом подумать, паника холодит кровь и заставляет ком встать в горле, и Джим быстро делает вдох, сбегая в то место, где он еще чувствует себя в безопасности – единственную часть его, которую клингоны еще не уничтожили. Он думает о Споке. Представляет изящный изгиб его бровей, мягкие карие глаза, легкую и едва-едва заметную дрожь в уголках губ, когда бы Джим ни сказал что-то определенно веселое. Он видит Спока, стоящего рядом с ним на мостике «Энтерпрайз», твердая вечная опора, универсальная константа, и неважно, куда Джим смотрит или что Джим делает. Он вспоминает их поздние игры в шахматы, аромат вулканского чая со специями и мягкий взгляд Спока, следящего за ним с противоположной стороны доски; то, как его глаза порой мерцают, когда Джим жалуется из-за проигрыша. Он думает о Споке, работающем над сверхважным экспериментом в его лаборатории, о том, как остро и сосредоточено его внимание на том, что он исследует, и как это иногда заставляет Джима задрожать от неожиданной тоски, от отчаянного желания, чтобы хоть капля этого внимания досталась ему. Ему интересно, знает ли Спок. Почувствовал ли он каким-то образом через месяцы, и года, и бесконечные парсеки, после планет и звезд, которых не сосчитать, как он медленно становился центром вселенной Джима, светящимся сердцем, вокруг которого стало вращаться все его существо. Ему интересно, знает ли Спок о всех тех ночах, когда Джим просыпался от жара и горячих снов, с именем Спока на своих губах. Ему интересно, знает ли Спок, сколько раз Джим смотрел на него через шахматную доску и с трудом удерживал себя от того, чтобы не прикоснуться. Ему интересно, знает ли Спок, как сильно любил его Джим, достаточно, чтобы нацелить фазер на потолок того туннеля, не колеблясь ни секунды, желая и будучи готовым умереть, если это значило, что Спок выживет. Он думает, что, наверное, да, Спок знает. Джим чувствовал это иногда: тяжесть взгляда вулканца, примагниченного к нему, когда они находились на мостике. Тот факт, что Спок всегда был первым, кого он видел, когда бы ни приходил в себя в лазарете. То, как порой Спок останавливался как раз перед дверьми его каюты, после того как они заканчивали партию, и, смотря на Джима, уже открывал рот, будто хотел сказать что-то, но потом замирал и поспешно уходил. Что-то назревало между ними; Джим почувствовал это едва ли не в ту же самую секунду, когда – боже, так давно, – Спок ступил на мостик «Энтерпрайз», улыбаясь своей не-улыбкой, и практически сам назначил себя первым офицером Джима. С того момента это лишь росло по мере того, как они проводили все больше времени вместе, работали, и боролись в тренажерном зале, и сражались, и истекали кровью; и Джим уже понимал, что если Спока не будет рядом, если он сам не сумеет узнать наверняка, могли ли их судьбы переплестись так, как того хотел Джим, то когда он умрет, это будет его величайшим сожалением. А он умрет. Сломленный и одинокий на этом богом забытом судне Джим истончится, искрошится и в конце концов исчезнет. Ведь за ним никто не придет. Все на «Энтерпрайз» думают, что он мертв, и даже если каким-то образом вышло, что это не так, – даже если Спок как-то узнает, что клингоны не казнили его в том туннеле, а просто выбили выстрелом фазер из его руки, чтобы убедиться, что он не приставит его к своей голове, – нет ни единого шанса, что они осмелятся ворваться в клингонское пространство со спасательной миссией. Это ж прям приглашение начать межгалактическую войну, практически гребаная гарантия. И Джим понимает, что хотя он и имеет немалый авторитет в Звездном флоте – по большей части незаслуженный – Федерация не решится рискнуть самим своим существованием и всеми своими гражданами ради одного ничтожного капитана звездолета. Корабль снова воет, за этим следуют два коротких глухих выстрела. Они раздаются ближе в этот раз. Шаги проносятся мимо запертой двери, сопровождаемые теперь уже знакомыми рыками и воплями клингонов. Джим думает, что они звучат зло, но ему трудно судить об этом. На клингонском любой звук – злой. Пол опять дрожит, прежде чем весь корабль кренится в одну сторону. От этого движения Джим ударяется ногой, пламя выплескивается в каждую каплю крови, и он пытается заорать, но выходит лишь грубый стон. Черт, он хочет, чтобы они покончили с этим. Пусть просто войдут, и выплюнут издевательство, и пустят пулю ему в мозг, пожалуйста, он больше не может… Агония так сильна, что команды, и возгласы, и звуки фазерного огня его сознание подмечает лишь в виде блеклого звона. Но потом доносится еще больше шагов, приближающихся к двери и замирающих за ней, и больше глухих криков, но они не клингонские – ох вашу ж мать, они решили нанять долбанных ромуланцев или еще кого. Джим надеется, что они сделают все быстро… Цепочка писка с другой стороны, и сдавленное бум. Потом дверь сдается, открывается с душераздирающим металлическим стоном и впускает целый потоп света, который вонзается в глаза Джима как раскаленные иглы. Он стискивает зубы и крепко зажмуривается, готовясь к боли, к ударам, которые ливнем обрушатся на него в любую секунду… Молчание, за ним – длинный дрожащий вдох. Потом шаги приближаются, поспешные и легкие, прежде чем кто-то дотрагивается его плеча и шепчет: - Джим? От звука этого голоса что-то внутри него начинает искриться. Это… это же… но нет, нет. Не может быть, невозможно… У него уходят все силы, чтобы приоткрыть один глаз – другой воспалился и заплыл уже давно – и наклонить голову достаточно, чтобы кое-как рассмотреть лицо, нависшее над ним. Сперва он думает, что у него галлюцинации: они наконец сломали его, и он сорвался за тонкую грань, потому что не может быть, чтобы Спок сейчас склонился возле него. Не. Может. Быть. Спок на «Энтерпрайз», в безопасности, живой и в световых годах отсюда. Он не может быть здесь, это невозможно… Но потом пальцы нежно опускаются на его щеку, дрожа, когда прикасаются к коже. Теплое знакомое присутствие гладит его сознание, все, что Джим когда-либо ассоциировал с безопасностью и домом. И затем шепот, настолько трепетный, и благоговейный, и наполненный чувствами, что от этого почти больно. Джим. Мой. Никогда не покидай меня. И тогда он понимает, что не галлюцинирует – это, несмотря на все шансы, Спок; он здесь. Холод, который уже так давно сдавил его ледяными оковами, исчезает. Тепло наполняет его, гася боль до тупого ноющего ощущения, когда он косится на Спока. Спок, который тут, который, как обычно, пришел, когда Джим нуждался в нем сильнее всего. - Спок… – имя, сорвавшееся с его губ, чуть громче хриплого шепота, но Джиму все равно. Ему надо сказать это, ему надо знать. – Почему…? В ответ Спок наклоняется ближе и мягко прижимается лбом ко лбу Джима. Когда он говорит, его слова мягки, как признание, как обещание. - Ради тебя, Джим, – шепчет он. – Всегда ради тебя. Джим чувствует, как что-то глубоко внутри него распутывается и растет. Этому нет названия, нет маленьких аккуратных ярлычков, но отчего-то он чувствует, что оно всегда было там, просто ждало, чтобы быть разбуженным словами Спока. Это та его часть, которая смотрит на него и неважно что, неважно когда, или где, или какие маски они носят, она всегда видит Спока и говорит да. - Сэр, – раздается другой голос – Хендорф, и Господи Боже, Джим его потом повысит так, что парень головой о потолок биться будет, – простите, но нам надо уходить. Отряд Сулу провел хорошую диверсию, но надолго ее не хватит. Спок отодвигается от него – и Джим сейчас рад, что он в данный момент лишь груда переломанных костей, а то бы он, наверное, сделал бы что-то до одури смущающее, типа попытался бы вцепиться в Спока как репейник за одежду, – и снимает с пояса гипошприц. - Вы впереди, лейтенант. Я понесу капитана. Потом он поворачивается обратно к Джиму, и его голос снова смягчается. - Джим, мне придется вколоть тебе это. В противном случае твое возвращение обратно на «Энтерпрайз» причинит тебе неудобства. Джим усмехается и пытается ответить: - Я покажу тебе неудобства, – но он уверен, что в итоге вышел лишь искаженный стон. Однако Спок, кажется, все понял, если ласковое прикосновение кончиков пальцев к его щеке можно считать знаком, и через секунду раздается шипение гипрошприца, и все вокруг становится нечетким и далеким.