Иди на мой голос

Сказать по правде, Наполеон не был самым мирным человеком на этой планете. Он вполне мог и кулаки распустить, и наорать. Но он никогда, НИКОГДА не позволял себе издеваться над людьми. Особенно над теми, что заведомо слабее его. Нарваться на драку с ребятами покрупнее — да раз плюнуть, ведь всегда интересно проверить себя. Но показывать своё превосходство без надобности он никогда не видел смысла. Не императорский это поступок, слишком мелочный. *** — Твою ж мать... — Наполеон ошалело переводил взгляд с рук Бальзака на его лицо и обратно, и, судя по всему, кроме этих трёх коротких слов не был способен ничего выговорить. Бальзак чуть насмешливо наблюдал за его реакцией. Бальзаку же не впервой, он видит своё тело каждый день. — Ну что, доволен? Смотрю, тебе не слишком нравится то, что ты видишь. А теперь отдай мне толстовку и выпусти меня отсюда. — Голос Бальзака был абсолютно ровный и безэмоциональный, словно кто-то и так его слабые проявления каких-либо чувств увёл на полный ноль, оставив только невнятное равномерное шипение. Быстро затушив недокуренную сигарету, Бальзак шагнул к Наполеону, выдрал у него из рук толстовку и очень целеустремлённо направился в сторону двери. Запертой двери. — Открывай. Мне здесь больше делать нечего. Наполеон растерянно поморгал, пытаясь придти в себя. Он ожидал увидеть синяки и ссадины, но чтобы они сплошником покрывали всю кожу! Но чтобы на спине сквозь футболку проступала кровь! Это было, пожалуй, слишком. Нет, ну разумеется это не пугало Наполеона. Это злило. Приводило в ярость. Причём не в ту ярость, когда хочется ломать и крушить, а когда внутри наступает штиль и полнейшая тишина. Время, казалось, опять загустело и стало похоже на желе. Его можно было бы при желании резать ножом или черпать ложкой. Бальзак продолжал выжидающе стоять у двери с самым невозмутимым видом. Считай до пятнадцати, а потом обратно. Дыши ровно. Ни звука больше, ни лишнего вздоха, ни слова, ни движения. Я должен отсюда уйти и вернуться к Маршалу. Бальзак дышал тихо-тихо. Ни один мускул на его лице не дёрнулся ни когда Наполеон оказался прямо перед ним, ни когда с грохотом ударил кулаком о стенку рядом. По сути, Бальзак просто замер, не смея подавать какие-либо признаки жизни и понимания происходящего. Он продолжал смотреть перед собой, но уже куда-то сквозь стоящего напротив человека. — Нет. — Наполеон всё своё бешенство вложил в удар кулаком, поэтому злости в голосе уже не было. — Ты. Никуда. Не. Пойдёшь. Бальзак всё так же равнодушно смотрел куда-то в никуда. — Слушай мой голос. Смотри на меня. Смотри мне в глаза. Ты останешься здесь. Даже если мне придётся закрыть все окна и двери и заколотить их наглухо досками. Я тебя отсюда не выпущу. Отпусти меня, пожалуйста, не надо, не трожь, мне страшно. Ведь сейчас опять будет больно, да? Не надо, не надо, не надо! Я хочу обратно, мне надо домой, там всё привычно, я так привык, хватит, отпусти! — Хорошо. — Затолкав скользкий ужас, застрявший в глотке, куда подальше — ведь нельзя, нельзя показывать страх, иначе этим тут же воспользуются! — Бальзак вернулся к столу. С непроницаемым лицом он достал из пачки ещё одну сигарету, закурил. В его движениях на миг мог почудиться вызов: ну же, давай, теперь ты попробуй сломать меня! — Но прежде чем ты начнёшь меня трахать, я всё же докурю. — Да еп твою налево!!! — от переизбытка чувств Наполеон с размаху ещё раз заехал по стене. — Ты совсем ку-ку, или что? Дебил, блять. Что за чушню ты только что сморозил? — он с каждым словом наступал над Бальзаком, повышая голос и бурно жестикулируя. — Кто говорил про трахаться? Что блять у тебя в мозгах? Каша? Желе? Ты блять их где потерял?! «БАМ!» — Наполеон шлёпнул ладонью по столу так, что подпрыгнули и тарелки, и пепельница и всё, что было на нём ещё. — Я, блять, что, по-твоему, похож на человека, который сейчас заголит тебе зад и ебать будет?! Ты гребаный кретин, Бальзак!!! — А разве нет? — даже сейчас Бальзак исходил ядом. — О Боги, ты правда идиот... — Наполеон плюхнулся на стул рядом, вытряс сигарету и тоже закурил. На несколько секунд повисла тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием рыжего и выдохами дыма. — Ох, попадись мне только Жук на глаза, — сквозь зубы процедил Наполеон. — На кол посажу. — Ха. Ха. Ха. Смотри, за свои слова ещё потом отвечать придётся. — Ты его защищаешь?! После всего... этого? — Нет. Просто говорю, что за всё, что мы когда-либо сказали, однажды придётся ответить. Сколько я уже отвечаю за то, что «Я лучше сдохну, чем подчинюсь тебе полностью»? — Ой, хорош философствовать. Вот тебе сейчас только о смысле жизни ещё не хватало начать говорить. — Ты против? — О Боги, да расслабься ты уже, наконец! Пиво будешь? — Сейчас утро ещё. — Да какая, к чертям, разница? — Наполеон усмехнулся. — И не смотри на меня волком. Не буду я тебя валить на пол и трахать, бедненького и беззащитного. Я не Жуков. И запомни это хорошенько. Бальзак только саркастично улыбнулся. Не то что бы он не верил. Просто он не видел смысла запоминать ненужную информацию. Но, с другой стороны, если так подумать, я до сих пор помню то странное ощущение, которое было в лесу, когда я заснул у него на плече. Тьфу, пропасть. Нет, не думать, не думать, не думать. Это было просто наваждение. — Ты чего покраснел, а? Небось, подумал о чём-то пошленьком, а? — Наполеон ухмыльнулся и поставил на стол по банке ледяного пива. — Налетай, Баль. Такого ты в округе не сыщешь, это места знать надо. — От кого я это слышу... Клумба, блин. «Пших» — приятный звук, когда открываешь банку. — Ну, давай, рассказывай, какие у тебя планы на ролёвку по Гудкайнду? Ведь стопудняк ты уже всё продумал...