Иди на мой голос

Восьмое правило волшебника гласит: Талга Васстерних. Будь достоин победы. Люди — странные создания. Их внутренний мир — загадка похлеще тайны календаря Майя, а если серьёзно — то механизмы, приводящие в действие определенные эмоции человека, запускаются при наличии сотен внешних факторов. Эдакая блок-схема «если-то-иначе» с миллионами ветвлений. Люди — удивительные создания. Внутри них идет постоянная борьба — с внешним миром, с обстоятельствами, с самим собой. Вот борьба с самим собой — исключительно занимательная штука. В голове словно батальоны сходятся в схватке не на жизнь, а на смерть. Что за битва? Да шут его знает, каждый раз разная. Сердце против разума, разум против разума, сознание против подсознания, армия тараканов против армии других тараканов, прожитый опыт против попыток жить по-новому. Бальзак выдавил из себя «прости», и звучало оно очень натужно. Но, впрочем, искренности в нем было ровно сто процентов, и ни на единицу меньше. Наполеон, хоть и слыл порой чурбаном и простаком, таким отнюдь не был, и потому смог это понять.  — Всё в порядке. Ты можешь ругаться и злиться столько, сколько хочешь, — Наполеон погладил Бальзака по голове и притянул поближе. — Тебе нужно время. Времени в запасе было не так много — всего три дня. Или целых три дня? Это с какой стороны посмотреть. Бальзак, думая о том, что у него есть ещё три дня без Жукова, радовался им, потому что это — очень даже много. За это время покрываются корочкой свежие раны, синяки начинают менять цвет, а тело отвыкает от постоянной боли. Хорошо ли это? Нет, я больше не вернусь к нему. Хоть режьте меня на куски — не вернусь. Бальзак постепенно расслаблялся в руках Наполеона. Он слишком устал бояться и держать свой страх под контролем, чтобы продолжать брыкаться. Да и смысла не было — не потому, что Наполеон ему за это навредит, а потому что, даже включив кусочек мозга, можно было придти к выводу, что грызть руку, которая тебя гладит — по меньшей мере неблагодарно, по большей мере — скотство.  — Вот так, да. Всё хорошо. Тебя тут не тронут, — Наполеон погладил Бальзака по щеке. Ситуация складывалась так себе. С одной стороны, они все были из одной большой и дружной компании. С другой стороны — закрывать глаза на то, что Жуков творил было неправильным. В-третьих. Впрочем, это самое «в-третьих» волновало Наполеона меньше всего, потому что он твердо решил, что Бальзак теперь его, и никаким Жукам и прочим сомнительным личностям он его не отдаст. Но всё же вносить раздор в слаженную компанию… Поразмыслив, Наполеон решил продумать оставшуюся часть плана попозже. В запасе оставалось еще три дня, и он намеревался потратить их уж точно не на муки совести.  — Как ты смотришь на то, чтобы сегодня-завтра отлежаться, а послезавтра всё же приедут Дон с компанией?  — Они должны были приехать вчера, если я ничего не путаю, — недовольно проворчал Бальзак.  — Ну не сложилось, что теперь поделать. Оно и к лучшему, разве нет? Ты прав. Тысячу раз прав. Ты дал мне время, и я смог принять решение.  — Кстати, о Гудкайнде. — Наполеон приподнялся на локте и заглянул в глаза Бальзаку. — Всего существует одиннадцать правил волшебника. Какое твое любимое? То, которое ты бы повторял себе каждый день?  — Хм, дай-ка подумать, — Бальзак осторожно перевернулся на спину и уставился в потолок. — Думаю, шестое. Самое главное и самое важное, по крайней мере — для меня. «Существует единственная власть, которой ты можешь подчиниться — это власть разума.» Разве не так?  — Даже не знаю, оно входит в противоречие с третьим, которое гласит, что страсть правит разумом.  — Ты хочешь сказать?..  — Если соединить эти два правила вместе, то, раз страсть правит разумом, то единственная власть, которой ты можешь подчиниться — это власть страсти, логично?  — Звучит отвратительно.  — Почему же?  — Человек — не животное, чтобы быть под властью страстей.  — Я тебя умоляю, — расхохотался Наполеон, — люди — самые настоящие страстные животные, они живут этими страстями, дышат ими. Те, кто научился ими управлять — получают выгоду, те, кто плывет по ним как по реке с сильным течением — только теряют.  — Но ведь управлять страстями может лишь разум?  — Думаю, что не всегда разум сильнее. Иногда одна страсть побеждает другую. Бальзак непонимающе уставился на Наполеона. Нет, он, конечно, знал, что сила эмоций практически безгранична, но суть слов уловить не мог.  — Думаешь, я шучу? — Наполеон слегка улыбнулся. — Это достаточно просто объяснить. Смотри, — он наклонился к Бальзаку так близко, что почти касался носом его носа, — сейчас ты чувствуешь недоумение, страх и любопытство. Сейчас, — он коснулся его губ своими и тут же отстранился, наслаждаясь произведенным эффектом, — ты думаешь о том, чего тебе хочется больше — стукнуть меня и сбежать, или чтобы это случилось ещё раз. Бальзак замер, распахнув глаза и не в силах пошевелиться. Да, он испытывал именно это, в точности. От этого букета противоречивых чувств становилось тяжело дышать. Бальзак нервно скомкал в руке простынь, стараясь изо всех сил хотя бы внешне не подать то, что внутри него происходила баталия.  — А теперь ты принял решение, одна страсть оказалась сильнее другой. — Наполеон провел ладонью по щеке Бальзака и поцеловал еще раз. Полно, сочно, не отстраняясь, с полной отдачей, потому что был абсолютно уверен в своих словах и в том, какая из страстей победит. Бальзак понял, что принял решение, когда осознал себя отчаянно отвечающим Наполеону. Так отчаянно, словно это был глоток воздуха после душного и вонючего карцера. Так отчаянно, что начало сводить кулак, в который была зажата простынь. Это было похоже на наваждение, или на сбой настроек в программе, что-то, что невозможно было просчитать заранее, и оттого такое мощное и всепоглощающее. Наполеон не сказал Бальзаку, а тот не спросил. Любимое «правило волшебника» Наполеона — восьмое. «Талга Васстерних. Будь достоин победы.» Суть этого правила заключалась не в том, чтобы оправдать свои победы, сделать себя достаточно «хорошим», чтобы иметь на них право. А в том, чтобы осознать, что ты, здесь и сейчас, в этот миг, уже имеешь право на победу. И одержать её.