Люблю мой север синеокий — И грусть полей, и тёмный бор, И струй речных с густой осокой О чём-то тихий разговор. Люблю молчанье ночи белой, Когда так чёток каждый путь, Когда в природе помертвелой Витает призрачная жуть, А синий бор, загадок полный, Стоит задумчив и высок, И с заунывной песней волны Сквозь сон взбегают на песок; Гусей весенних вереницы Летят в озёрные края… То север, север бледнолицый, Немая родина моя…
И все же это был именно Брагинский – хоть и с растрепанными волосами, ссадинами на носу и лбу, весь покрытый пылью и в изгвазданной, но явно хорошей одежде. - Товарищ Брагинский! Только представьте, какого о вас тут будут мнения! - Если бы меня интересовало чье-то мнение – я был бы мертв в день собственного рождения! - безмятежно отбрили сверху. После чего оттуда свалился ботинок. Хороший такой ботинок, дорогой – видимо, в СССР воплощения тоже не обижали. Несмотря на заявленный атеизм и тот факт, что наличие таких «личностей» не вписывалось в «научную картину мира». Старк поднял потерянную часть гардероба и, судя по выражению лица, уже готов был запустить ею в несносного подопечного. Поэтому Шарбат все же решилась заговорить, благо языками воплощения владели лучше людей: - Спуститесь, пожалуйста, господин Брагинский. Слишком уж много внимания вы… Прежде чем она успела закончить, Россия одним плавным, быстрым движением - не обращая внимания на разочарованный свист и гвалт ребятни - соскользнул на пыльную дорогу и направился прямо к ней. Лиловые глаза на пыльном лице светились тем искренним любопытством, которое бывает только у детей. Вот только сила в этом теле скрывалась явно не детская. - Ты – Афганистан, верно? – Спросил Союз и ухватился за край паранджи с явным намереньем стащить ее прямо на глазах у толпы. У Шарбат даже дыхание перехватило при мысли о последствиях. Старк тоже ахнул и все же врезал Брагинскому по пальцам ботинком, а потом оттащил назад: - Я же говорил, что тут нельзя прикасаться к людям, если они тебе не родственники! Тем более – к женщинам! И тем более пытаться ее раздеть посреди улицы! – прошипел он по-русски, а потом заговорил уже на пушту, - Простите нас, госпожа, - намного громче и явно обращаясь не к Шарбат, а к резко умолкнувшей и насторожившейся толпе. – Мой друг здесь впервые и здешняя жара на нем отразилась не лучшим образом. - Но мне же интересно… - обиженно протянул Союз и теперь Шарбат окончательно уверилась, что перед ней точно не Россия, даже сильно приложившийся обо что-то головой. Нет, Брагинский действительно говорил что-то про «дитя всех живущих в его доме народов» – но столь буквального воплощения его слов она не ожидала. Радовало только, что, по словам Старка, Союз быстро взрослеет. - Если тебе интересно – не нужно было сбегать, - проворчал полпред, пытаясь придать подопечному более презентабельный вид. - Ты тоже думаешь, что народ и страну можно узнать, сидя во дворцах и обмениваясь лживыми комплиментами с политиками? – неожиданно «взрослым» тоном спросил Союз, и Шарбат взглянула на него уже куда внимательнее. Неужели все произошедшее и впрямь было спектаклем? – Поверь, за этот день я узнал об Афганистане больше, чем за неделю твоих лекций. А главное, - сверкнул он зубами, особо выделившимися на темном лице, - мне было весело. - Ну, в этом я не сомневаюсь, - вздохнул Старк, разглядывая висевший на последней нитке левый рукав. - Хотя я совсем не прочь увидеть ее без этого… всего, - добавил Союз и опять с детской непосредственностью спросил, - зачем они вообще носят все эти мешки? - Сам завтра узнаешь, - не выдержала Шарбат, - когда кожа сползать начнет. И здесь еще не бывает пылевых бурь. Теперь уже оба шурави уставились на нее с искренним удивлением, а потом полпред тихо простонал, представив, как будет выглядеть Брагинский на завтрашнем обеде. Солнце садилось. Народ расходился.***
- Дорогая, ты же знаешь, что опаздывать невежливо. Теперь мы сможем выйти лишь к десерту. Афганистан встретила сама королева Сорайя и по принятому обычаю, будучи хозяйкой дома, сняла с нее паранджу. - Д-да… - чуть заикаясь от неожиданности, ответила девушка, не понимая, что ее удивило больше – то, что королева ждала ее у ворот или то, что она решилась спуститься сюда в платье по европейскому образцу, - Вам нужно быть осторожнее, моя госпожа. Если вас увидят… Королева только пожала оголенными плечами: - Тот, кто будет недоволен – не поверит своим глазам, да и просто меня не узнает. А прочие не удивятся. Жаль, что их пока слишком мало – и все они поместились за небольшим столом. Но довольно разговоров. Пойдем, ведь нам еще нужно тебя переодеть. - Зачем? На мне и так мое лучшее… Недоумение, впрочем, быстро прошло при виде подобранного платья – тут же сменившись негодованием. - Это. Я. Не. Надену. В своем кругу знать, конечно, может сколько угодно сходить с ума, но заставлять и ее тоже носить это полупрозрачное непотребство, к тому же напоминавшее о с таким трудом изгнанном Керкленде – верх наглости. Как будто ей не хватает извечного влияния Ирана, из-за которого в ее стране персидским языком владеют больше и лучше, чем пушту. И теперь ей снова предлагают отказываться от себя самой ради сходства с бывшим хозяином. - Дорогая, это не обсуждается, - спокойным, но тем самым, возражать которому не осмелишься, тоном ответила королева. После чего уже мягче добавила: - В следующем году мы отправляемся в большое путешествие. В том числе побываем в крупнейших городах Европы. Ты едешь с нами. И мне не хотелось бы, чтобы они видели в тебе лишь какую-то дикую девочку с окраины цивилизации. Считай это своего рода подготовкой. Шарбат невесело усмехнулась, вспомнив слова Англии: - Вы и впрямь думаете, что если я стану выглядеть и вести себя, как европейцы – то они сочтут меня за ровню? - Попытка – не пытка, - все также спокойно произнесла Сорайя и сделал знак служанкам. «Легко сказать». Афганистан так и не могла понять, как она относится к Сорайе Тарзи. С одной стороны королева была умна, образована, обходительна и, как положено хорошей жене, являлась верной поддержкой своему супругу, без страха сопровождая его и в мятежные провинции и во время войны с Англией. Навещала госпитали, заботилась о сиротах, открывала школы для девочек и помогала своей матери в издательстве первого журнала для женщин «Эршад-ун-Нисван». С другой – Сорайя откровенно увлекалась образом жизни неверных и вместе с полезными вещами готова была перенимать у них и вещи бесполезные, а порой и вредные. А влияние ее – единственной жены правителя, что уже противоречило тысячелетним обычаям здешних мест - на своего мужа было огромным. Однажды Аманулла-хан прямо обмолвится: - Я ваш король, но я лишь министр [вашего] просвещения, тогда как королевой является моя жена. Пока девушки помогали Шарбат надеть это злополучное платье райского цвета и укладывали заново волосы, королева, устроившись в кресле неподалеку, перебирала какие-то письма. Когда шелест ткани стих, она подняла голову и улыбнулась: - Аллах велик, ты воистину родилась в зеленом, моя девочка. Цвет первой зелени и впрямь очень шел Шарбат с ее смугловатой кожей и большими, зелеными же глазами. И глядя на себя в зеркало, она не могла себе и солгать – и платье, и подобранные украшения, и несколько легкомысленная прическа были ей к лицу. Но при мысли, что она покажется в таком виде перед чужими мужчинами, которые к тому же невольно будут сравнивать ее с «женщинами своего круга», почти болезненно сводило все внутри. - Ни о чем не думай, - пробормотала королева, поправляя ей выбившуюся прядку, - Старк отлично понимает, какую честь ему оказали этим приглашением, а Ро… Союз, кажется, еще просто не дорос до того, чтобы смотреть на женщин. - Как он вам? Королева наморщила нос, а потом все же не удержалась и рассмеялась. - Признаться, я думала, что «Красная Россия» - это такое образное выражение. - Он все-таки обгорел?! - Полыхает, как маковый цвет. Но на самом деле тут странно, что прежний Россия от такой беды не страдал. Он всегда был так бледен, как в последнюю нашу встречу? - Да. Хотя тогда он был еще и болен. Впрочем, куда сильнее меня интересует не это. - Почему он так изменился? Как прежний Россия отнесся бы к поведению России нынешнего? Отец тоже вчера весь вечер об этом думал. И никак не мог дождаться этой встречи. Прямо сейчас, наверное, не дает Брагинскому и минуты покоя. «Но и прямо его никогда не спросит». - Почему он на это пошел? Ведь для него это сродни самоубийству. - А может - единственный способ остаться в живых? – Опять легко пожала плечами королева, - Как говорят «Если не можешь подавить бунт – возглавь его». Но довольно разговоров. Мы и так уже задержались.