***
После почти четырех десятилетий неторопливого развития Афганистан подходил к той самой, озвученной сегодняшним именинником, роковой черте, когда «низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут по-старому управлять». А засуха и вызванный ей голод, «удачно» пришедшиеся на окончание многих крупных строек, после которых местные рабочие, по крайней мере, на время останутся без работы – позволяли стремительно радикализующимся политическим силам нарастить вокруг себя «протестный и бойцовый материал». Самое обидное для всех участников и свидетелей развернувшейся впоследствии драмы – всё это не было чьим-то злым умыслом или специально созданной ситуацией. Просто так легли карты в пасьянсе, который в этом уголке земли собирали несколько десятилетий и далеко не одним десятком пар рук. Причем, каждый бросал карты строго за себя. Впрочем, время раскрывать карты наступит только через несколько лет, а пока… Пока со всех сторон на короля сыпалась критика – завуалированная на страницах газет и в речах депутатов верхней и нижней Джирги, и более чем откровенная в разговорах по душам. Значительной части афганской элиты и городского населения проводимых реформ уже стало не хватать – даже действующая конституционная монархия их более не устраивала. С другой стороны изменений этих уже накопилось достаточно, чтобы и они, и образ жизни горожан, коих в стране было меньшинство, стал бельмом на глазу для духовенства, племенных глав и многих рядовых афганцев. И эта вторая «партия» отлично помнила, как в свое время сбросила Амануллу-хана и Тарзи, заставив страну вернуться «к истокам». Вот только она совершенно не брала в расчет, что людей, желающих в Афганистане реформ, теперь уже куда больше, чем 40 лет назад. И далеко не все из них воевать умеют только на бумаге. Одним словом, как и Аманулла-хан, Захир-шах в судьбоносный для страны момент рисковал оказаться в полном одиночестве. Для одних он был слишком реформатор, для вторых – слишком консерватор. Но по иронии судьбы и логике социальных процессов – именно Захир-шах и был последним предохранителем. Последней стеной, которая мешала этим двум половинам общества встретиться лицом к лицу и начать обучать друг друга своим ценностям при помощи кулака. А то, что будет именно так – и даже хуже! - Ленинград, «колыбель Революции», отлично видел уже сейчас. Ему для этого не требовалось даже жить в Афганистане – с лихвой хватило бы одной сегодняшней встречи с лидерами «Халк», которую он – спустя несколько лет – назовет «встречей временно помилованных смертников». Иван давно просил его пообщаться с этими людьми – даже если ради этого требовалось раскрыть свое инкогнито. Видимо, тоже помнил, что в «случае чего» бал тут будут править отнюдь не умеренные политики, и желал знать, с кем придется иметь дело. И хороших новостей у Ленинграда для него не было.***
Первоначально встреча должна была пройти в гостинице, где младший Брагинский остановился. Но к его удивлению вместо этого в назначенное время за ним прислали дорогой автомобиль, явно принадлежащий не просто богатому, а весьма значительному человеку. И это было определенным звоночком – обычно респектабельная публика предпочитала иметь дело с «Парчам» (с ней же с советской стороны поддерживала связь и КГБ), а не с «Халк», костяк которой составляли чрезмерно амбициозные молодые офицеры. Не по чину. Да и опасно. Впрочем, когда Петр увидел владельца автомобиля, а также - роскошного особняка, в садах вокруг которого даже сейчас щедро журчала вода, удивление быстро прошло. Мухаммед Дауд - сердар, двоюродный брат и зять короля, в прошлом премьер-министр Афганистана – умел устанавливать оригинальные связи и «успевать предвидеть» - то есть вовремя менять сторонников, что, как известно – предательством не является. Именно Дауд заложил основу промышленной экономики Афганистана и стал автором тех реформ, благодаря которым правление его брата потом и вспоминали, как «золотой век» в истории страны. Но, по иронии судьбы, реформы оказались столь успешными, что афганское общество быстро «переросло» стиль управления Дауда, в итоге заставив своего «создателя» уйти в отставку. Еще ироничнее было то, что именно совершенный им три года спустя авантюрный переворот станет первыми зубьями шестерней гражданской войны, перемалывающих Афганистан уже несколько десятилетий. Дауду же Шарбат была обязана своим сближением с СССР, и полученными от Союза огромными беспроцентными кредитами и активной помощью во всех отраслях хозяйства, за что американская пресса одарила его громким прозвищем «Красный принц». Хотя свою истинную окраску, наверное, не мог назвать и сам сердар. К «советскому порогу» его привели причины, не имеющие ни малейшего отношения к социализму или коммунизму. Во-первых, это, конечно, деньги, ученые и специалисты, в которых так остро нуждался Афганистан. Во-вторых, Дауд был пуштунским националистом, желающим присоединения к Афганистану пакистанских земель с пуштунским населением. Но за Пакистаном стояли США. Вот такая вот неприятность… А враг моего врага, как известно – мой друг. Любопытно, что в свое время Дауд мог легко расправиться с находящимся на этой же роскошной террасе лидером НДПА Нуром Тараки – тем более тот сам дал ему повод – но решил его пощадить. На черный день. И судя по этой встрече – день этот наступил. Впрочем, когда Дауд все же дорвется до верховной власти, он легко предаст приведших его к власти «халкистов», и пойдет на сближение с тем самым Пакистаном, ради давления на который он когда-то стал «Красным принцем». Одним словом, этот человек был живым символом того, какие порой могут возникать занятные политические союзы, и как часто один и тот же политик может менять свое мнение. Хитрость и беспринципность приведут Дауда к власти. И – вполне закономерно – к смерти. И уж совершенно закономерно – а может, в какой-то степени и справедливо – свергнет Дауда и лишит жизни некогда помилованный Тараки, сейчас пьющий чай в его обществе под крышей его дома.***
Несколько лет назад Петр в шутку сказал отцу, что ему нравится приезжать в Афганистан, потому что тут можно почувствовать себя богом. Было такое – искренне удивление и огромное уважение со стороны афганцев действительно грели душу и ласкали эго. Но все это померкло перед встречей, устроенной ему «халкистами». Восторг был таким, словно из машины бывшего премьер-министра вышел ангел с личным посланием от Аллаха и приветом от Пророка. «Просто жутко представить, как тут встречали бы отца. На лоскуты порвали бы от избытка чувств». - Быть может, подать что-то более существенное? – спросил сердар, когда на изящной, оплетенной зеленью террасе у белого тонконогого столика остался лишь он, Петр, Тараки и еще один мужчина, оказавшийся никем иным, как тем самым Хафизуллой Амином. Который смотрел на своего наставника с не меньшим обожанием, чем на воплощение «великого города, носящего имя великого человека». Надо сказать, выглядело это юношеское восхищение у вполне взрослого и солидного мужчины и нелепо, и фальшиво. Липко. Как и сама эта встреча. И начавшиеся потом перевороты с правителями, «ушедшими с поста по состоянию здоровья». Причем ушедшими так далеко, что и костей сразу не найдешь. И последующая за ними война. Все это было и будет не ужасно, не кошмарно, не чудовищно – как в других «авантюрах» и войнах. А как-то поразительно мерзко. Одним словом – липко. Как зыбучий песок или болотная хлябь. Хорошо, что отец – еще давно, до его собственной Революции – прямо предупредил Петра о таких «восторгах», доверять которым не следует ни в малейшей степени. Такие «обожатели» - особенно на Востоке – страшнее любого открытого врага. Видимо, сказался опыт тесного общения еще с Ордой, который так сильно врезался даже не в сознание, а в подсознание России, что даже нынешний Брагинский без труда предугадал, что Амин своего наставника и руководителя Тараки «уйдет» при первой же возможности. Судя по тому, что вскоре после приезда Ивана в Самархейль Амина из партии исключили, «те, кто надо» за «Халк» тоже приглядывали, хоть и не так пристально. Тут бы Амину и исчезнуть с политического горизонта, по крайней мере, с его левого крыла, но Тараки с какой-то поистине мистической заботой жертвы о своем будущем палаче приблизил к себе Амина уже вне официоза. И даже по этой короткой встрече, на которой Амин благоразумно держался в тени Дауда и Тараки, было понятно за что именно – человек этот обладал удивительной харизмой, а по отзывам – еще и несокрушимой волей и работоспособностью. Прирожденный лидер. Из тех, что становятся для своего народа или величайшим даром, или величайшим проклятием. - Благодарю, я успел пообедать в гостинице. Как-то не ожидал такой вот… встречи. Но от чая и фруктов не откажусь. - Что ж, тогда располагайтесь. И не стесняйтесь попросить чего бы то ни было. - Скажите, а вы сильно похожи на вашего… отца, если не ошибаюсь? – спросил Тараки. - Почти одно лицо. Только я темной масти, а он – светлой. Видимо, много тогда писал и чертил, и случайно чернила пролил. Все рассмеялись. Вообще, разговор еще долго петлял вокруг подобных бессмысленных для дела подробностей, но тут уж ничего не поделаешь – местный этикет. Зато когда перешли к обсуждению настоящего и будущего Афганистана, Брагинскому очень сильно захотелось провалиться куда-нибудь вместе со стулом. Такой ненаучной фантастики он не слышал еще никогда. Даже от декабристов, Чаадаева и Чернышевского. «Вот как вежливо объяснить взрослым неглупым и образованным людям, что они несут ахинею? Нет, я, конечно, слышал, что они ребята своеобразные, но чтобы настолько…» Даже самые оригинальные русские революционеры (которых обычно ликвидировали их же собственные товарищи, едва только от революционной романтики переходили к реальной политике) меркли на фоне его собеседников, в первую очередь на фоне Тараки. Дауд говорил скупо и мало, предпочитая наблюдать за гостем. Амин явно тоже молчал не только из-за почтения. Мужественно не расхохотавшись на слова, что Афганистан за 5 лет может пройти тот путь, который у СССР занял 50, и, удержавшись от комментария, что их страна – ни разу не Россия 1917 года, а в лучшем случае Великое княжество Московское века XIV, Ленинград сдался на фразе, что «через год после прихода нашей партии к власти мечети окажутся пустыми»: - Мне кажется это сомнительным. Как показывает наш опыт и опыт других стран – для этого нужно минимум два поколения образованных горожан в индустриальной стране. При этом старшие поколения все равно будут склонны к суевериям. К тому же в России церковь никогда не была самостоятельным, способным отстоять свои интересы игроком – и всецело зависела от милости государства. Нет этой милости – церковь умалилась. Про Афганистан и ислам такого не скажешь. К тому же ваш народ еще слишком мало знает о достижениях рационального светского общества. Он боится его и не доверяет ему. Любая попытка же влиять на детей через головы их родителей вызовет у последних негодование. Тараки несколько нервно ущипнул кончик усов: - Да, люди не всегда понимают, что для них лучше. Неудивительно, что в Советской России началась Гражданская война, да и потом потребовалось несколько десятилетий борьбы с вредителями. - То есть…вы морально готовы к, эм, силовому решению вопроса? - Вас это смущает? – тихим мягким голосом заговорил Амин, - Но разве история вашего отца не знала подобных методов? Он подал нам пример. Не террора, конечно же. Но возможности создать процветающее общество, пройдя через этот тернистый путь. Теперь пришел черед Петра теребить запонку на рукаве: - Его вынудили им пойти. Если бы у него был выбор… - Вы думаете, у нас есть выбор? – возмутился Тараки. - Вы видели тех, кто нам противостоит? Поверьте, эти… люди не стесняются в методах. «Да, видел. Пол-Афганистана. Если не больше». - А если не сможете? Не хватит сил? Если духовенство объявит какой-нибудь джихад и обратится к соседним странам? И, насколько мне известно – ваше влияние в армии огромно, но далеко не всесильно. - В таком случае, и я в этом уверен, - подал голос Дауд, - Ваш отец, наш великий северный сосед, не оставит народ Афганистана в беде. - Вы предлагаете ввести войска?! Ваше Высочество, вы были премьер-министром, и кажется, вы здесь лучше кого бы то ни было осознаете, какие это может вызвать последствия! Сердар улыбнулся: - Конечно, осознаю. Но армию не обязательно вводить «официально». Можно прислать людей в гражданской одежде. Каждый третий житель нашей страны – таджик, каждый десятый – узбек. И, чтобы оказаться здесь, вашим людям требуется лишь перейти с одного берега Пянджа или Амударьи на другой. Только, пожалуйста, не заверяйте меня, что подобные вещи не в вашем характере. Ленинград закусил губу, пытаясь найти ответ, а Дауд продолжил: - Что поделать – у славы громкие трубы. И боюсь, это пока вы, к моему большому сожалению, не осознаете главного. Выбора нет не только у нас. Выбора нет у вас. Вы не можете нас не поддержать. Причем всеми доступными вашей великой стране средствами. - Что отец не терпел и сто лет назад, и не терпит сейчас – так это шантажа, - холодно бросил Петр, - И по странному стечению обстоятельств люди, решившие с ним поиграть в такие игры, после этого жили недолго… или интересно. - Вы совсем не прикоснулись к пирожным. А они, право, стоят внимания! Вы меня не совсем поняли. Никто из нас и в мыслях не решится угрожать или обманывать вашего батюшку. Я лишь озвучиваю возможные варианты. Либо Афганистан будет ему дружеским государством, либо сюда – в его подбрюшье - придут американцы. Если при этом власть возьмут фанатики, желающие обрушить нашу страну в прошлый век – то картина станет еще интереснее. То, что дает СССР преимущества сейчас – распахнутые границы, этническая близость народов – станет его уязвимыми местами. Если вы не остановите их здесь, то через несколько лет получите волнения в ваших мусульманских республиках. Быть может, даже теракты в Москве, Сталинграде, на ваших улицах… Хоть одна только мысль об этом повергает меня в ужас. «Хорошо говорит. Мягко стелет». И все же после бредовых фантазий Тараки в эти, выглядевшие вполне логично, построения верилось с трудом. С другой стороны – отец всегда говорил, что тот, кто не хочет сражаться на дальнем рубеже, тот рано или поздно будет биться у столицы, на пепелище своего дома. Другое дело, что эту войну выиграть будет невозможно. Ее лишь можно будет вести постоянно.***
Невеселые размышления прервал истошный женский вопль, и крики: - Еще одну обрызгали! - Он! Вот он! - Ловите его! Мимо ветром пронесся и тут же исчез за поворотом какой-то мальчишка. За ним бежали люди. Отбросив в сторону газету, Петр бросился к своим спутницам, которых уже начали обступать прохожие. Дилсуз теперь тихо выла на одной ноте, вцепившись руками в собственные колени. По неприкрытой юбкой коже ног сползали капли прозрачного густого масла, оставляя за собой характерный беловатый след. Теперь Брагинский сам едва удержался от вскрика – серная кислота! - Нужна вода. Чистая, проточная, много. И содовый раствор, - осторожно подхватив Таджикистан на руки, он спросил, - Здесь есть рядом больница? Кто-то – лица окружающих сейчас все казались размытыми пятнами - отозвался: - Через две улицы. Я покажу. - Тебя не зацепило? – поднял Ленинград взгляд на застывшую рядом истуканом Афганистан. Впавшая в оцепенение Шарбат долго пыталась понять, что он имеет в виду. - Ты меня слышишь? На тебя не попало?! - Едва ли, - произнес кто-то сзади, - Нападают на тех, кто одевается по-европейски. - Нет…. кажется. Если только на одежду… - наконец, прошелестела она. - Бегом переодеваться! – Чуть споткнулся, зацепившись за разбросанные по асфальту какие-то листки, - Что за…! С криво обрезанных лоскутьев дешевой бумаги на него опять взглянуло будущее: «Долой сторонников ленинизма! Долой эксплуатацию Востока и западный империализм!» «Смерть шпионам социал-империализма! Смерть шпионам США и русского ГПУ!» Примечание: Сердар - название правителя, вождя в Средней Азии, Иране и некоторых тюркских странах. Может переводиться, как «принц, князь». Текст листовок, а также слова Тараки про пустые мечети и "путь СССР за 5 лет" - реальны.