Шурави

Королевство Афганистан, Джелалабад, 27 мая 1970 года - Что вы здесь делаете? – без положенных приветствий и заходов издалека спросила Шарбат, едва только Петр открыл дверь номера, - Я же еще тогда советовала вам уехать? Несколько обескураженный таким напором, Ленинград даже отступил и примирительно выставил перед собой руки. - Дилсуз уже месяц в Союзе, ей оказали всю необходимую помощь… - А ты?! - Ну, из Кабула я все же уехал… На лице девушки заиграли желваки, и тут только Петр осознал, насколько обманчив ее облик. Или это он сам обманывался, приняв за чистую монету ее поведение, диктуемое местным этикетом, и записав Шарбат в тихую и забитую «женщину Востока»? - И решил приехать сюда? Как это у вас говорят «из огня да в полымя»? - Моя квартира в Самархейле уже давно занята. Где же мне еще…? Афганистан дернула головой и, войдя в номер, закрыла за собой дверь – хоть небольшая двухэтажная гостиница была почти пуста. - Почему ты вообще не вернулся домой? - Слушай, ты чего меня выпроваживаешь? – тоже перешел на «ты» и попытался пошутить Ленинград, как и его отец, надеясь таким образом соскользнуть с неприятной темы, - А как же твое известное гостеприимство? - Гостям у меня рады, когда они званные и не забываются. Лучше бы ты взял любую понравившуюся вещь и честно уехал, чем… Одним словом, откупиться от твоего отца в случае чего у меня нечем. Я не думаю, что его обрадует твоя голова отдельно от тела, даже вся обложенная «Шахами». Король официально предупредил, что не может гарантировать безопасность иностранцев и просил их или покинуть страну, или отправиться в свои рабочие поселки под охрану армии. - Всё… настолько плохо? – вырвалось у Петра, а Шарбат окатила его злым взглядом – она явно не хотела, чтобы разговор дошел до этого. Даже очень хлебосольный хозяин не любит, когда гости невольно становятся свидетелями внутрисемейных «неудобных» сцен. Особенно – такие гости, на которых очень хочется произвести благоприятное впечатление. «Но именно поэтому я и остался - хотелось взглянуть на картину без внешнего лоска». Неохотно, но Шарбат все же заговорила: - Армия и полиция вывезли всех мятежных духовников из столицы. Но они не успокоились. В Мазари-Шарифе мятежники разрушили театр и разогнали труппу, нападают на правительственные здания. Губернатору пришлось бежать в Кабул. Сейчас они собираются здесь. Аллахдад будет с ними – он тоже недоволен королем за то, что мешает местным племенам заниматься контрабандой. Поэтому поднимется весь город. Все это – за исключением последних событий в Мазари-Шарифе – младший Брагинский в общем-то знал и сам. Как и то, что выгнанные из Кабула духовники прямо сейчас собирают толпу у главной мечети Джелалабада. Он именно туда и собирался, когда в дверь номера постучали. Поэтому Шарбат его застала врасплох, но вполне готовым к выходу. Тогда он и впрямь не осознавал, что его может ждать. - Похоже, король сам себя перехитрил. Или они и впрямь так организованно возмутились на то злосчастное слово в «Парчам»? Девушка опять в него словно кипятком плеснула из-под ресниц. В распахнутое окно донесся шум, как если бы поднималась буря или начиналась гроза. - Собирай вещи. Немедленно. Пойдешь со мной. К хорошим людям, которым я особенно доверяю. И ближайшим рейсом улетишь в Москву. - К чему такая спешка? – улыбнулся Ленинград, но в шкаф все же полез. - Потому что я знаю своих людей лучше, чем ты. Поняв, что спорить тут бесполезно, Петр замолк и принялся складывать вещи и неизменно сопровождавшие его повсюду книги в чемодан. За месяц события шли таким косяком, что даже неприятные впечатления от общения с «халкистами» как-то повыветрились. Если забыть о пострадавшей Дилсуз, то ситуация в которую он, горе-разведчик, попал, выходила бы курьезная. Куда хуже было то, что примерно в такой же ситуации оказалось и правительство Афганистана. Опасаясь, что «левые» используют череду весенних праздников – от юбилея Ленина до 25-го Дня победы – для своих выступлений, власти пригласили в Кабул их заклятых противников – консервативное духовенство, влияние которого на народ оставалось огромным. В политике даже в крупных городах разбирались далеко не все, а вот авторитет религии был непререкаем. «Решили активность щелочи гасить кислотой? Ну-ну, видали мы уже таких мудрецов». Начало для короля вышло удачным. Поводом для нападок уже не только на «Халк», но и на умеренную «Парчам» стал 99-й выпуск одноименной газеты этой фракции, целиком посвященный Ленину. Духовенство придралось к фразе «Слава этому великому вождю, великому Ленину!» («Доруд бад бэ ан рахбар-е бозорг, Ленин-е кабир»), считая, что слово «доруд» допустимо использовать только по отношению к Пророку Мухаммеду. И начало требовать закрытия газеты, наказания издателей и членов фракции за «нарушение исламской традиции» и «кощунство». К началу мая все центральные улицы и площади столицы были постоянно запружены людьми. Власти демонстрантам не только не препятствовали, но еще и поддерживали их, помогали с публикацией листовок, с доставкой пищи – несмотря на совершаемые нападения на женщин и время от времени происходившие погромы лавок. Если у НДПА и были какие-то планы, то они оказались полностью сорваны. А потом, как это часто бывает, «ситуация вышла из-под контроля». Гневные выпады и брань в адрес местных коммунистов плавно перешли на СССР, потом – на всех иностранцев с их порядками, а потом пришел черед и нынешнего короля. Ведь он же сам позволил этим кафирам тут жить и работать, и смущать умы правоверных своим образом жизни. Когда стало ясно, что джинн разбушевался до такой степени, что готов напасть и на того, кто его выпустил – в Тадж-Беке спохватились, но было поздно. По своей воле джинн в бутылку лезть отказывался категорически. Чтобы разогнать толпу и вывезти из города ее лидеров пришлось использовать армию – в которой, по иронии судьбы, коммунистом был каждый второй. Но изгнанные из Кабула духовники, многие из которых к тому же специально приехали из Пакистана и Саудовской Аравии, так легко сдаваться не собирались. Гул снаружи нарастал. Но лишь еще какое-то время спустя Петр понял, что это топот множества ног и крики. - Что это? Побелевшая Шарбат выбежала на балкон, пытаясь что-то разглядеть за густой, хоть и пожухшей от нехватки воды зеленью большого сада, которым была окружена «Спингар». Впрочем, долго всматриваться не пришлось – судя по грохоту, рухнула решетка ворот и вскоре на главной аллее показались бегущие к зданию гостиницы люди с камнями и палками в руках. - О Аллах, мы опоздали. Бежим немедля! - Но остальные?! - Будем надеяться, что им повезет. «А мою судьбу ты, стало быть, фортуне не доверяешь?» - И про вещи теперь забудь! Снизу раздался звон битого стекла, треск мебели, разрываемой бумаги и ткани, ругань на десятки голосов, звучащая для Петра так же причудливо, какими ему казались пестрые местные одежды. «Какие уж тут вещи… Хорошо, что деньги и документы уже в кармане». - Из бокового окна – там лестница, в сад и через ограду, - с той мучительной для «нормальной» жизни деловитостью, которая прорезалась в годы войн и потрясений и у Ивана, бросила Шарбат. Когда они выбежали в коридор, с первого этажа донесся настолько пронзительный крик боли, что и не разберешь мужчине или женщине он принадлежал. Брагинский замер, но Афганистан резким рывком дернула его за собой к окну. У подножья лестницы полыхала красным маковая клумба. Спуск был делом нескольких секунд – и про себя Петр еще раз удивился той ловкости, с которой двигалась Шарбат, даже в длинном платье, снова убедившись, каким обманчивым был ее «официальный» образ. Убрались они вовремя – сад быстро наполнялся людьми, и вскоре укрыться от них за кустами и вазонами уже стало бы невозможно. Перед тем, как вслед за Шарбат исчезнуть в проулке, Петр еще раз бросил взгляд на столь внезапно оставленный «Спингар». Над крышей гостиницы теперь поднимался густой темно-сизый дым. Такой же дым клубился еще над некоторыми домами. Кажется, разговор с отцом будет еще серьезнее, чем ему казалось раньше.

***

Афганцы – очень гостеприимный народ. Гость в их глазах – особа почти священная. Как бы дико не казалось это утверждение после разгромленной гостиницы и криков с требованием всем чужакам убираться из страны прочь. Но разгоряченная и науськанная толпа – такова везде. Те же французы во время своей Революции «прославились» массой подобных вещей. Чего столько стоит зверское убийство принцессы де Ламбаль, подруги королевы Марии-Антуанетты. Толпа буквально растерзала молодую красивую женщину на куски, а потом тащила лоскутья плоти и ее насаженную на пику голову по всему Парижу. Некоторые даже обматывались ее кишечником и рвали зубами прочие внутренности. Налет цивилизации на человеке поразительно тонок повсюду. Скажи человеку, что он «право имеет» вести себя, как дикий зверь, и он весь мир утопит в крови. И все же между мглой, стоявшей над Францией или над Россией в годы ее Гражданской войны, и едким дымом, окутавшим Джелалабад, была одна, но существенная разница. Для первых это был пресловутый путь через тернии к звездам. Тут же был лишь религиозный фанатизм, чуждый прогрессу и всему благородному, что может создать человеческая культура. Это было самоуничитожительное безумие, как у тех злосчастных староверов, что даже в конце XIX века предпочитали быть заживо погребенными, чем участвовать в банальной переписи населения. По крайней мере, так считал Петр – «колыбель Революции» и город, основанный человеком, который тоже думал, что ради просвещения и прогресса хороши все средства. «И сам Россия так считал. Наверное… Но Союз-то считает точно». На самом деле, Иван – незадолго до начала Первой Мировой войны - как-то обмолвился сыну о вечной двойственности, к которой он, видимо, приговорен и из-за которой нет такого уголка земли и нет такого времени – разве что исчезающий миг между прошлым и будущим – где он был бы полностью счастлив. Часть его души стремилась к тому же идеалу, какого желали его сестры и большинство народов вообще – к тихой жизни, достатку, мерному течению времени, из-за которого каждый последующий день похож на предыдущий. К пресловутому «садочку коло хаты», монастырской тиши или безмятежному покою укрытого от всего мира града Китежа. Но столь же ясно Иван понимал, что долго в этом безвременье он не протянет. Удавится от тоски на ближайшей осине. Потому что жизнь без цели, без стремления к горизонту, а потом и к звездам, без постоянной проверки на зуб окружающего мира – для него была пыткой. Но и долго без отдыха против течения плыть не сможешь – не хватит сил. Да, он сказал об этом Петру прямо, но тот, как это водится у еще не успевших толком повзрослеть детей – об этом забыл. А потому «забудет» сказать Союзу и о своей встрече с Даудом, Тараки и Амином.

***

Дом был совершенно заурядным. Даже странно и интересно, как Афганистан познакомилась и сблизилась с его обитателями. Но у каждого из них есть свои тайны. Хозяйские сыновья с любопытством таращились на высокого, темноволосого, но все же слишком светлого для «своего», незнакомца, которого привела в их дом Шарбат. Но Ленинград эти взгляды и не смущали, и не тревожили. Они не будут болтать на улице о странном госте. Особенно сейчас. Сейчас эти мальчишки – его глаза. И глаза Шарбат, которая перед тем, как скрыться на женской половине, покосилась на него уже откровенно обиженно. Словно знала, что он собирается сказать отцу. Погромы и поджоги продолжались. Были разбиты книжные магазины, витрина советско-афганской дружбы, кинотеатр, женский лицей… Самое странное, что во всех этих расправах было огромное число раненных, но до сих пор никто не погиб. Будущие стороны чудовищной гражданской войны словно репетировали свои роли – играли вдохновенно, но помнили, что пока все это – не всерьез. - Сейчас они идут к тюрьме, - выдохнул вернувшийся с очередной «разведки» пострел, - Кричат, что хотят освободить заключенных. Полиция их остановить не сможет – они просто сносят все заграждения. «Это нормально», - философски заключил про себя Петр, вяло пережевывая какое-то местное блюдо из пестрой смеси овощей. - .. а потом они хотят пойти в долину и сжечь государственные фермы. Ну, те большие сады. «А вот это уже ни черта не нормально!» Перед глазами потемнело от ярости. Ленинград помнил, каким адским трудом было создание ирригационной системы и этих садов – сколько людей, в первую очередь же самих афганцев, над этим работало. И для чего? Чтобы кучка пьяных от лозунгов имбецилов за час пустила все это по ветру? Ведь сами же потом останутся с пустым брюхом. Это имамы не обеднеют. - А они не думали, что тогда они будут есть? – выдавил он из себя не без труда. Малец задумчиво почесал в затылке, смотря в пол: - Муллы говорят, что если человек берет пищу от неверного, то может и сам стать таким. Говорят, что всеми этими чудесами и подарками вы хотите купить наши души и сделать своими рабами, - он поднял глаза на Петра и взгляд мальчишки вдруг показался тому неожиданно взрослым. И это странно и даже страшно выглядело на обветренном детском лице с облупленным носом. Хотелось возразить. Вот только таких слов, чтобы его собеседник его понял, Ленинград найти не смог. Есть барьеры куда выше и прочнее языковых.

***

Вечером город наполнился хорошо знакомым стрекотом и лязгом. В Джелалабад входила армия. То есть в глазах Петра – сюда буквально возвращалась цивилизация. Он вышел к воротам - мимо как раз неторопливо проползала танковая колонна. Она, конечно, и в подметки не годилась советским, но сейчас он был рад даже ей. Внезапно его окликнули. К немалому удивлению это оказался один из танкистов, от избытка чувств высунувшийся из люка чуть ли не целиком. Брагинскому его лицо тоже показалось смутно знакомым. Видимо, тот был из числа тех, кто чуть больше месяца назад устроил «городу великого Ленина» такой восторженный прием в доме Дауда. А теперь, еще раз отдав ему на прощание честь, ехал распугивать или расстреливать свой собственный народ. Всё запутывалось. Окончательно и бесповоротно. Примечания: Разгромленная в тот день гостиница «Спингар» была восстановлена и благополучно работает до сих пор. http://uploads.ru/MnDUi.jpg Лучше бы ты взял любую понравившуюся вещь. По афганскому обычаю любую вещь, которую похвалит гость, следует отдать ему. Учитывая, что наши и европейские правила хорошего тона, как раз предполагают комплименты в адрес дома и хозяев – это часто приводило (и приводит) к курьезным случаям. Я не думаю, что его обрадует твоя голова отдельно от тела, даже вся обложенная «Шахами». Имеется в виду алмаз «Шах» — когда-то одна из величайших ценностей персидских (иранских) шахов, в настоящее время хранящаяся в Алмазном фонде России в Москве и входящая в его список Семи исторических камней. «Шах» был передан в числе прочих даров императору Николаю I правителем Персии Фетх Али-шахом после того, как в январе 1829 года в Тегеране исламскими фанатиками было перебито русское посольство во главе с А. С. Грибоедовым.