Все твои секреты видно в объективе, Сколько они стоят? Мальборо, Мартини. Рисуешь мне сюжеты, но ведь мы не в фильме. Я знаю тебе цену — Мальборо, Мартини…
Она не может уснуть. У нее просто не получается. Каждый раз, закрывая глаза, она видит Гарри с мириадами ран на больничной койке. Кажется, еще минута — и все. Он мертв. Его жизнь видится ей в тот момент настолько хрупкой, что стоит только едва прикоснуться, и она разлетится на бесчисленное множество осколков, звон от падения которых навсегда останется звенеть у нее в ушах. Ее разум преувеличивает. Она мыслит абсолютно не рационально, как следовало бы в подобной ситуации. Но, черт возьми, он до смерти напугал ее. Он ведь мог погибнуть. Она не может представить себе, что бы она почувствовала в тот момент, как узнала бы о смерти Поттера. У нее не укладывалось в голове, что такой вариант событий возможен и вполне реален. Она не может до конца осознать, как ему все-таки повезло. Ей, определенно, было бы больно. Как если бы кто-то разом, в один момент сломал ей все ребра, но сто крат сильнее и невыносимее. Она никогда не видела смерти. И была морально не готова к смерти друга. Черт, да разве к такому можно быть готовым? Разве можно подготовиться к потере близкого человека? Да даже если бы ей предсказали его смерть, она бы не была готова. Никто не бывает готов. Никогда. Это всего-лишь иллюзия, вызванная с целью затуманить рассудок и внушить, что, да, этот человек, который выглядит насколько непоколебимым, настолько храбрым, был готов. Ни хера. Потеря всегда сопровождается болью, просто кто-то умеет хорошо прятать ее. Скрывать то, что, на самом деле, ты разбит, уничтожен, ты уже ничто и никто, ты не представляешь, как это — жить без того, кого потерял. Осознание и принятие, Господи, походит на острейшие когти хищника, которыми он проводит, впиваясь все сильнее, по твоим легким. Ты задыхаешься. Ты не в силах сделать хоть что-нибудь. Ты просто медленно умираешь. Пока на твоем лице видится непоколебимое спокойствие. И она никогда не понимала, зачем. Зачем человек пытается казаться сильным в тот момент, когда все вокруг — хоть самой отдаленной частью своего сознания — осознают, что все это — фальшь; что все это — фарс? Разве человек не имеет права быть печальным, быть разбитым? Разве он не имеет права скорбеть по человеку, которого он потерял? Разве нужно всегда оставаться сильным в глазах окружающих? О, да. Надо. Почуяв слабость, тебя в момент растопчут, не оставив совершенно ничего. Тебя уничтожат, сотрут, словно карандашный рисунок. Ты перестанешь существовать. Все твои усилия в выстраивании своего облика в глазах окружающих полетят к дьяволу, стоит только проявить хоть минутную слабость. Слабость — удел человека. Но то, что ты выстраиваешь из себя — уже не человек. Нечто большее, но в то же время — более жалкое. Глядя на таких людей, становится действительно досадно, что мир довел его до того, чтобы стать ледяной статуей, которая никого к себе не подпускает. Такие люди уже не просто «интроверты» или «замкнутые», они — те, кто пытается банально выжить в котле, наполненном смертельным ядом и подогреваемом на адском огне. Она — одна из таких людей. Она сидит тут не так долго, как ей казалось. На небе ярко сверкают маленькие кристаллики звезд; если наклониться чуть вперед, за перила, можно увидеть тонкий месяц, оставшийся в этом месяце от большой и красивой луны, которую так любит рассматривать Гермиона. По ее оценке, сейчас около трех часов ночи. Самое прекрасное время для ночного самобичевания и насилия над собственным разумом посредством самых разных и таких ненужных сейчас мыслей. Но лучше обдумать их сейчас в спокойной обстановке и больше не возвращаться, нежели терзаться целый день, отвлекаясь на уроки, беседы с друзьями, домашние задания. Хотя побеседовать с «друзьями» она сможет только в свободное от учебы время, ведь Гарри еще несколько дней пролежит в больничном крыле, а Рон… они не помирились. И, кажется, даже не собирается, если вспомнить, как он смотрел на нее, когда она влетела в лазарет, раскрасневшаяся, с глазами, полными страха, даже ужаса; когда она подбежала к Поттеру и резко затормозила перед кроватью; взгляд метался из стороны в сторону, стараясь охватить все целиком и не упустить ни малейшей детали при осмотре пострадавшего. Она не обращала на Уизли ровно никакого внимания, мысли были заняты только состоянием Гарри, и потому она чуть не подпрыгнула, когда услышала его презрительное «что ты тут забыла». Но осознала все очень быстро и ответила рыжему в его же манере. Повезло, что Гарри на тот момент был без сознания, иначе точно бы наорал на них, несмотря на свои травмы, за то, что даже сейчас они не могут перестать грызться. Она пробыла у его постели до вечера, пока мадам Помфри буквально не вытолкала ее пинками из больничного крыла, грозно рекомендуя ей пойти спать. Думает, что Гермиона не доверяет ее профессионализму? Возможно. Впрочем, в этом случае она ошибается. Просто Гермиона не может оставить своего друга в таком состоянии в одиночку. Он слишком нужен ей в данный момент. Он — ее спасательный круг, брошенный самой Вселенной. Что бы она сейчас делала, если бы не оказалась в ту ночь на восьмом этаже? не узнала бы его маленький секрет? не вынудила бы его все рассказать? Что бы она сейчас из себя представляла? Маленькую, загнанную в угол девочку, строящую из себя жертву. Ты бы выглядела жалко, Грейнджер. Она бы выглядела жалко. Она была бы жалкой. Давно пора принять то, что они с Малфоем больше никогда не станут друзьями. Давно пора принять, что она — изгой на своем факультете. Давно пора перестать строить из себя бедненькую невинную девочку, которую обидел злой мальчик-Малфой. Это смешно, Грейнджер. Это нелепо, Грейнджер. Это так по-детски, Грейнджер. Ты никому не нужна со своими проблемами. Им всех нахер все это не сдалось. Им нет дела, ты сама все испортила, ты сама настроила весь Слизерин против себя. Если бы ты с самого начала сказала правду… они бы ненавидели тебя, да, но иначе. Они бы ненавидели, но все равно, даже если тайно, но уважали тебя за храбрость. А сейчас они ненавидят тебя, потому что ты скрывала правду. Ты ничтожна, Грейнджер. — Ты ничтожна, Грейнджер. Она шепчет это вслух неосознанно, нечаянно, совершенно не собираясь нарушать тишину ночи своим голосом. Но слова сами на выдохе вылетают изо рта, срываются с губ, отчего она тут же закусывает их в нелепой, запоздалой попытке удержать, оставив их где-то в горле гнить, не давая ей спокойно жить. — Я бы так не сказал. Резкий, неожиданный, стрелой пролетающий в миллиметре от ее уха — она чувствует, как он касается ушной раковины — голос. Немного терпкий, от ощущения которого неосознанно хмуришься и сглатываешь, проводя эту терпкость с нотками горечи по горлу кленовым сиропом, оставляющим прекрасное послевкусие. Она поворачивается так резко, что задевает ледяную перекладину и охает от боли в ушибленной голове. Морщится, несколько раз моргает, чтобы убедиться, что это не плод ее воображения. Впрочем, нет ничего удивительного в том, чтобы увидеть Драко Малфоя ночью на Астрономической башне. Даже наоборот, это вполне себе ожидаемо. Просто потому что он всегда любил темное время суток и часто сбегал из подземелий сюда будучи первокурсником. Интересно, как долго он тут стоит? Только пришел или наблюдает за ней какое-то время, решив не выдавать себя, но не сумев сдержаться, когда она подала голос? Она не может понять, ведь оба варианта возможны, так что она быстро отметает эту мысль. Собственно, какая разница, сколько он тут находится? Главное, что он дал знать о своем присутствии. — Не спится, Грейнджер? Его голос звучит ровно, спокойно. Расслабленно. И слишком непривычно для нее — обращаясь к ней, он всегда говорил с презрением и горькой, как очень крепкий кофе, ненавистью, которую она буквально могла прочувствовать на корне языка. И было в этом что-то такое… странное. Немного жуткое, но до ужаса интересное. Она не понимает. Эта резкая смена настроения вводит ее в абсолютный тупик, заставляя тупо моргать и наблюдать, как юноша подходит и садится рядом. В полуметре. Прохладно. Она осознает это, когда легкий ветер ледяным дыханием обдает ее щеки и руки, подхватывая светлые волосы и играя с ними, спутывая. Она слегка хмурится и передергивает плечами, жалея в этот момент, что не взяла с собой чего-нибудь теплого. Она так и не ответила на его вопрос, но, кажется, Малфоя это абсолютно не волнует — он не торопится нарушить повисшее между ними молчание, но только смотрит куда-то вдаль. Пронзая верхушки самых высоких деревьев Запретного леса взглядом. Гермионе кажется, что еще немного, и из его глаз полетят острейшие стрелы. — Что ты тут делаешь? Она задает этот вопрос прежде, чем успевает подумать об этом. И поэтому тут же захлопывает рот, отворачивая голову и прикусывая нижнюю губу. Ей правда это интересно? Пожалуй. Ждет ли она от него честного ответа? Конечно, нет. Она почему-то уверена, что Малфой всегда лжет. Вернее, всегда лжет ей. Она почему-то уверена, что ни одно его слово, брошенное в ее адрес с середины второго курса, не было правдой, не было искренностью. — Храп Крэбба делает больно моим ушам, — она слышит легкую усмешку, — да и я все равно не мог уснуть. — Что-то случилось? — Ты слишком любопытная, Грейнджер. Это раздражает. — Ты слишком груб, Малфой. Это раздражает. Снова повисает молчание. Им больше нечего сказать друг другу. Как всегда. После быстрого обмена колкостями у них исчезает причина продолжать диалог. Настолько привычно, что оба не чувствуют себя неудобно в этой тишине, скорее наоборот, как-то… правильно. Она не смотрит на него. Было бы странно, если бы смотрела. Было бы жутко, если бы смотрела. Но краем глаза замечает, как он сует руку в карман брюк и достает оттуда слегка помятую красно-белую (было слишком темно, но Грейнджер была уверена в цвете) пачку сигарет. Ловким движением пальцев он достает одну из немногих сигарет и зажимает между зубов. Несколько секунд колеблется, но все же протягивает упаковку Грейнджер. Она не раздумывает ни секунды. Он словно читает мои мысли, думает Гермиона, вытягивая сигарету. Что греха таить, она часто раздумывала в последнее время о курении и о том, как все-таки оно снимает напряжение. Удивительно, но яд действительно иногда действует как лекарство. Неприятно это признавать (все-таки не зря она с самого детства была загружена нотациями о том, что курение вредно не только для легких, но и для зубов), но в данный момент ей действительно это нужно. Нет. Ей это необходимо. Как гребаный кислород. Она почему-то уверена, что получив дозу никотина, она сможет забыть обо всех проблемах, словно их и не было. Она почему-то уверена, что получив дозу никотина, она сможет расслабиться. Она почему-то уверена, что получив дозу никотина, она сможет получить удовольствие и почувствовать себя счастливой хоть на какое-то время. Она почему-то уверена. Малфой поджигает сигареты, и Грейнджер тут же затягивается (как он и учил, проносится в голове девушки, отчего она слегка хмурится, но быстро отметает эту мысль). Она уже не заходится кашлем, как было в первый раз, но ей по-прежнему не слишком приятна эта первая затяжка. Слишком глубокая, и оттого — горькая. Слишком много горечи ощущается за один вечер. Но дальше будет лучше. Она почему-то, черт возьми, уверена. — У меня есть еще кое-что, — вдруг говорит Малфой где-то на середине сигареты и поворачивается к Гермионе, — кое-что, что больше поможет отвлечься, а ведь тебе нужно отвлечься, Грейнджер. Это видно невооруженным взглядом. Она заинтригована. Она не знает, на что еще способен Малфой. И она, определенно, не ожидает спустя несколько секунд увидеть в его руках большую бутылку «Мартини», которую он протягивает ей. Курение, алкоголь. Она не удивится, если узнает, что он еще наркоман и трахает все, что движется. Серьезно. — Ты же знаешь, что распитие спиртных напитков на территории школы запрещено? — Думаешь, мне есть дело до школьных правил? — вопросом на вопрос. Ничего нового. Ничего удивительного. Она молчит, как бы соглашаясь с ним. Действительно, как она могла подумать, что Драко Малфой, черт возьми, будет следовать каким-то идиотским школьным правилам. Если он захочет напиться — он напьется. И никто его не остановит. Гермиона никогда не пробовала крепкий алкоголь. Ни разу в своей жизни. Что-то крепче сливочного пива для нее — неизведанная территория, она не знает, что ждать от нее. Она колеблется. С одной стороны, она же одна из лучших студенток, которая всегда следует этим чертовым правилам, которая всегда идеальна. Что будет, если их поймают пьяными? Что будет с ней, если ей придется объясняться перед Снейпом? Он же съест ее заживо и не подавится. На ней можно будет ставить крест, как на претенденте на должность старосты школы. А она так этого хочет! Но с другой стороны, если это поможет хоть на некоторое время поставить на паузу все те мысли, что не перестают назойливой мухой жужжать у нее над ухом, если это хоть на некоторое время заставит ее почувствовать себя счастливой и беззаботной, то почему бы и нет? Ведь если быть осторожной, то их и не поймают. Это будет их маленькой тайной. Ну же, решайся, Грейнджер. Сделай глоток. Попробуй. Если не понравится, ты имеешь право больше не пить. С одного глотка же ты не опьянеешь, ты не такая неженка. Ну же. Ну же. Она принимает из рук Малфоя бутылку и вскрывает ее под одобрительную улыбку юноши. Определенно, он удивлен, но удивлен приятно. Возможно, в какой-то извращенной манере он даже уважает ее за этот поступок, за эту смелость. Не каждый пятнадцатилетний подросток будет настолько храбрым, чтобы попробовать что-то крепче пива. Конечно, тебе кажется, что ты уже взрослый, да и запретный плод всегда сладок, но ведь в основном все это только на словах. Не каждый дойдет до дела, ведь от ответственных за тебя тебе же и влетит, причем сильно, ведь по их мнению ты еще ребенок. Впрочем, для алкоголя и сигарет ты действительно ребенок. Но ты же хочешь доказать всем, что уже взрослый. Поэтому при друзьях ты куришь и пьешь, даже если дома ты прилежный, послушный ребенок, посвящающий свой досуг учебе. В большинстве случаев так и есть. Ты говоришь родителям, что идешь гулять с друзьями, но на самом деле валяешься на полу в пьяном угаре у кого-то дома, потому что выпил столько, что уже не можешь стоять на ногах. Ты кашляешь часто и сильно, потому что за день выкуриваешь полпачки сигарет, ведь у тебя уже появилась зависимость из-за того, что ты однажды решил показать друзьям, насколько ты крут в свои чертовы пятнадцать. Грейнджер делает резкий глоток и тут же убирает от себя бутылку, потому что непривычная организму жидкость обжигает горло, а на глаза наворачиваются слезы. Ей кажется, что это — самая огромная гадость, которая только может быть. Слышит смешок Малфоя. Такой же, как в тот раз в Хогсмиде. — Ух ты, малышка-Грейнджер повзрослела, — смеется Драко, делая глоток вермута. Но только для него это не неприятно, а скорее наоборот. Малфою не впервой пить алкоголь, что совсем неудивительно. — Ты считаешь, что взросление — это алкоголь и сигареты? — откашлявшись, Грейнджер выпрямляется и смотрит на юношу, который протягивает ей бутылку, улыбаясь краем рта в немом жесте положительно отвечая на вопрос. Она медлит. Первый глоток был явно не таким приятным, как ожидалось, а потому Грейнджер не хочется вновь испытать этот спирт на языке и в горле. Она с недоверием смотрит на бутылку алкоголя в руках молодого человека. — Если ты больше не можешь… — начинает Малфой, но Грейнджер перебивает его, вырывая бутылку из его рук и делая новый глоток. Чертова гордость и нежелание казаться слабой в его глазах. Но, дьявол, второй раз идет мягче. Они пьют. Они курят и пьют. Ее накрывает не сразу, через десяток или чуть больше глотков. Сначала ничего не происходит, и Грейнджер это настораживает, но потом она чувствует, как постепенно ее разум мутнеет, она словно находится в небытие. Она перестает осознавать все четко и ясно, все словно в замедленной съемке. Все словно нереально. Понемногу становится весело. Она улыбается, почти смеется. И ей хочется еще выпить. Снова и снова. Снова и снова. Она пьет и пьет, иногда отдавая бутылку и своему нежеланному собеседнику и собутыльнику, которого уже тоже начинает немного сносить. Ей больше не хочется сидеть. Она вскакивает и, откинув голову назад, немного шатаясь, делает несколько шагов назад. Широкая пьяная улыбка не сходит с ее лица. Она поворачивается, и, поддавшись только что пролетевшей в голове мысли, она начинает бежать. Не быстро, но она кружит вокруг телескопов, смеясь. Она слышит собственный смех, отчего хочется смеяться еще сильнее. Мерлин, как хорошо! Какое потрясающее чувство! Она больше не ощущает времени и не знает, сколько она бегает вокруг телескопов, когда вдруг чувствует, как кто-то берет ее за руку. Она оборачивается и видит Малфоя, смотрящего на нее расфокусированным взглядом. Он пьян точно так же, как и она. И от этого ей весело. Ей смешно. И почему она так презирает его в последнее время? Он же такой замечательный! Он помог ей познать всю прелесть алкоголя и опьянения. Вот, почему некоторые писатели используют выражение «опьяненный чем-либо». Теперь она понимает, что они имеют в виду. — Ну что, Грейнджер, разве это не потрясающее чувство? — его язык слегка заплетается, но она почти не ощущает этого, ведь сама пьяна не меньше него. Она смеется. Искренне, открыто, запрокинув голову и крепко сжимая его руку. — Ты прав, — отвечает, — я словно могу все! Я все еще ненавижу тебя, Малфой, но я благодарна тебе. Это похоже на сказку. Скажете, слишком гиперболизировано? Возможно. Но она просто слишком устала от всего того дерьма, что происходит в ее жизни, а потому первое опьянение и кажется ей прекрасным, ведь она не думает о своих проблемах. Она не думает о том, что им рано вставать на занятия. Она не думает о том, что в обеденный перерыв она не сможет пойти в библиотеку, ведь ей надо навестить Гарри в больничном крыле. Она не думает о том, что снова придется весь день терпеть взгляды Уизли. Она думает о том, как красиво ветер развевает белые волосы Малфоя. Она думает о том, что его рука очень теплая, и ее приятно держать, особенно на таком холоде. Она думает о том, что на самом деле уже не чувствует холода. Она думает о том, что чувствует, как юноша усиливает хватку, прежде чем поцеловать ее. Что? Нет, ей не кажется. Он и правда целует ее. Мягко, нежно, до ужаса пьяно, но он целует ее, держа за руку. Она стоит как вкопанная несколько секунд, прежде чем поддаться пьяному желанию и ответить. Расцепить их руки, чтобы обвить его шею своими руками, запустить пальцы в короткие волосы на макушке и поцеловать его с неуверенностью. Поцеловать его с некоторой робостью. Почувствовать, как он смелеет, осознав, что она не отталкивает его, и целует ее с непонятно откуда взявшейся страстью. И ответить ему с такой же страстью. С такой же отдачей. Минусом на минус, чтобы получился плюс. Почувствовать, как он толкает ее к стене, и как она поддается. Ощутить холод камня, но не обратить на него внимания, ведь, Мерлин, насколько же неважен этот холод сейчас, когда между ними разгорается такой огонь. Почувствовать, как он кусает ее губы, и тихонько, едва слышно, простонать в ответ. Ощутить, как его руки спускаются ниже, подхватывая ее снизу и приподнимая, чтобы она обхватила ногами его талию. Оказаться из-за этого чуть выше него и на секунду разорвать поцелуй и открыть глаза, чтобы увидеть, как он тянется к ее губам. Словно они — его наркотик. И снова припасть к его губам, потому что они сейчас наркотик для нее. Есть в этом что-то страстное, немного животное и спонтанное, неожиданное, желанное, но обещающее сожаления завтрашним днем от осознания, что сегодня ночью она целует человека, с которым, как она считала, ее больше ничего не связывает, который выбросил ее из своей жизни, словно ненужный мусор. Есть в этом что-то сейчас до ужаса необходимое, опьяняющее больше, чем «Мартини», дающее большее расслабление и удовольствие, чем «Мальборо». Им обоим это нужно. Здесь, сейчас, будучи под градусом. Им это нужно, чтобы сбросить напряжение. Им это нужно, чтобы проветрить головы. Им это нужно, потому что это неожиданно и неправильно, потому что это что-то из ряда вон выходящее, что-то, что никто бы и предположить не мог, что-то настолько взрывающее мозг, что сносит крышу. Им это нужно, чтобы просто… просто. Сигаретный привкус, смешанный с алкоголем, сейчас мешается и со вкусом на его губах. Кофе. Ей кажется, что это кофе, но она не уверена, ведь почти ничего не осознает. Но вкус определенно приятный. Ей не хочется прекращать. Время словно остановилось, но ей хочется, чтобы оно остановилось по-настоящему, чтобы этот момент не заканчивался, ведь это ее извращенное понимание сказки на данном этапе жизни. Она не хочет, чтобы этот момент стал простым воспоминанием, о котором она точно будет жалеть. Вернее, ей кажется, что она точно не будет жалеть об этом, но, черт возьми, когда она проснется утром у себя в комнате и прокрутит в голове события этой ночи, ей точно будет стыдно, и она будет жалеть, что вообще вышла из комнаты. Но сейчас какая, к черту, разница, если ей так до одурения хорошо? Какая, к черту, разница, что будет через пять минут, десять, завтра, через пять лет, если сейчас ей так до одурения хорошо? Она вдруг осознает, что твердо стоит на ногах. Видит Малфоя в несколько шагах от нее. Когда он успел отойти? Почему она не почувствовала этого? Она видит, как он облизывает губы и хмурится, явно прокручивая в голове, что он только что сделал. Осознание заставляет его с расширенными глазами тут же поднять голову и посмотреть на Грейнджер. Сорваться с места и быстрым шагом покинуть Астрономическую башню, не говоря ей ни одного чертова слова. Оставляя ее с мыслью, уж не показалось ли ей все это? Уж не игра ли эта ее воображения? Она неосознанно кусает губы, смотря на дверь, за которой несколько секунд назад скрылся Малфой. Она все еще чувствует вкус этого горького кофе.***
Громкий звон колокола оповещает студентов о том, что урок окончен, и наступает время обеда. Гермиона слегка вздрагивает, когда слышит этот звук, нарушающий тишину в кабинете, где она и ее класс писали тестовую работу по трансфигурации. Признаться, сегодня она на многое реагирует достаточно резко. Она слишком часто, даже для нее, уходит в себя сегодня, мысленно возвращаясь к событиям вчерашней ночи, когда она, как ей помнилось, целовала Драко Малфоя будучи под алкоголем, которым он ее и опоил. Удивительно, но на утро у нее не болела голова, и ей не хотелось пить. У нее не было абсолютно никакого похмелья, что не могло не радовать, ведь если бы к стыду за прошедшее прибавились еще и эти неприятные ощущения, она бы точно не смогла даже выйти из комнаты. Но Мерлин, видимо, был милостив к ней. И за это она бесчисленное множество раз благодарила его. Черт, как же сильно она жалеет о том, что произошло вчера. О том, что она поддалась на провокацию Драко Малфоя и напилась вместе с ним, что вылилось в не самую лучшую для нее ситуацию. Вспоминать об этом так стыдно, что, она могла поклясться, щеки ее в этот момент вспыхивают алым пламенем. Какой же надо было быть идиоткой, чтобы ответить Малфою на его пьяный поцелуй, который он, видимо, совершил неосознанно, потому что под градусом любая девушка кажется просто богиней, а ему уж очень хотелось чего-то подобного. Ладно Малфой, но ведь должна была сохранять рассудок и самообладание, помнить о логике и здравом смысле, но, кажется, у бутылки вермута, которую они вчера на двоих распили, были совершенно другие планы, противоречащие ее установкам. Чертов алкоголь. Чертов Малфой. Ладно, Грейнджер. В конечном итоге, ты теперь знаешь, что такое крепкий алкоголь, и больше ни за что не возьмешь в рот ни капли этого адского питья, что заставляет делать ужасные вещи! Опыт — это почти всегда хорошо. Так ведь? Ну, да, давай, утешай себя, идиотка. Оправдывайся. Это ведь лучше, чем признать, что ты вчера послала к черту все свои принципы, поцеловав этого… — Грейнджер! Она слышит свою фамилию и резко оборачивается на зов. Что? Она уже в коридоре? И когда только она успела сдать работу и покинуть кабинет? Да уж, видимо, ты совсем уходишь в себя, Гермиона. Опомнись уже. Она пытается взглядом среди толпы спешащих на обед студентов найти человека, звавшего ее, и тут же мысленно жалобно стонет, когда понимает, что это Рон, мать его, Уизли. И что же, интересно, надо этому сукину сыну, которому она, Мерлин, прямо сейчас готова врезать промеж глаз? Она видит, что он немного зол, но одновременно сосредоточен и смотрит на нее с привычным презрением. Она терпеливо ждет, когда она проберется сквозь младшекурсников и достигнет ее, но он не останавливается рядом с ней, а берет ее за руку и тащит за собой, да так сильно, что ей приходится едва ли не бежать, чтобы поспевать. Уизли заводит ее в какой-то старый, явно не использующийся кабинет и, отправив вперед, в сторону преподавательского стола, закрывает дверь и скрещивает руки на груди. Грейнджер успевает чудом остановиться, не врезавшись в деревянный стол, и оборачивается, с недовольством и непониманием смотря на Рона. — Ну? — нетерпеливо цедит она спустя минуту или две молчания со стороны Уизли. Юноша словно отходит ото сна и смотрит на Грейнджер сначала непонимающе, а потом снова — с презрением. — Какого черта, Грейнджер? — Какого черта что? — Ты, лицемерная сука, какого черта ты врешь, что презираешь Малфоя? — Что? — она искренне не понимает, что он несет. — В смысле вру? Я презираю его, как и ты, как и Гарри, только намного сильнее. А чего ты вдруг прицепился к этому? — Если ты так сильно презираешь его, то почему тогда вчера так страстно сосалась с ним на Астрономической башне? Сердце пропустило удар. Что? Он видит удивление и страх на ее лице. И его лицо озаряется мерзкой ухмылкой. — Да, Грейнджер. Я видел вас.