Каждый из нас — это нерассказанная история.
До раскаленных углей в легких. До сжимающего сердце свинца. До адского блеска в глазах. Он ненавидит ее. Здесь и сейчас. При нескольких свидетелях-младшекурсниках. Ненавидит ее пылко-холодной страстью. Вынуждает смотреть снизу вверх, чувствовать, как до боли знакомая ярость исходит от него, заставляя светиться изнутри, как впитывается в ее собственную кожу. И — шаг назад. Соблюдая дистанцию, смотря в его ничего-не-выражающие глаза — гнев. — Одолжи у своего ебаря очки, блять. Может, поможет в следующий раз разглядеть, куда ты, мать твою, прешь, а? — Умерь свое эго. Уже нельзя пройти мимо, что бы не столкнуться с ним. И контакт. Глаза в глаза. Создавая молнии, вызывая над их головами бурю. Сильнейший гром, сбивающий с ног ветер, ослепляющие разряды электрического тока. Пропустить мимо ушей упоминание несуществующей связи с Гарри, чтобы посильнее задеть ее, вдолбить под ребра крючок, на который он насаживает ее каждый раз. Два шага вправо — вперед. Не повернув головы, смотря только перед собой. С гордо поднятой — подальше. От него, от его-ее шторма, от любопытных глаз. Отрезвляет. То, как он ведет себя. То, как смотрит на нее. То, что он говорит. Вышибает из головы все мысли, крутящиеся в голове прошлую бессонную ночь. О том, что он меняется. Взрослеет, обзаводится мозгом, долбит лед между ними, пытается вернуть прежние отношения. Нет. Не пытается. И — легче дышать. Как будто ее легкие разом заполнились свежим воздухом, пробуждая ее ото сна. Ничего не меняется. У них ничего не меняется. И ее это, можно сказать, устраивает. То, что происходит с ними наедине — странно. То, что происходит с ними наедине — неправильно. То, что происходит с ними наедине — этого не должно, блин, происходить. Оба понимают это. Оба знают, что это — ненадолго. Потому что уверены — нельзя снова стать лучшими друзьями, так долго тонув в этой грязной, как нефти, и чистой, как первый снег, ненависти. Враги, бывшие друзьями, никогда снова ими не станут. Потому что это идет в полный диссонанс со всеми мировыми устоями. Со всеми накрепко засевшими в людские головы установками. Это разрыв херова шаблона. Услышать его тихий-громкий злобный рык и: — Успокойся, Драко. Она того не стоит, — сладкий, льющийся приторным сахаром голос Пэнси. Гермиона уверена, та сейчас держит его за руку чуть выше локтя, невесомым прикосновением гладя по плечу. В попытке расслабить его. В попытке успокоить его. В попытке не дать ему кинуться вслед за грязнокровкой-Грейнджер, впечатать ее в стену и задушить к чертовой матери, потому что как она, блять, заебала. До крошащихся льдом легких. До сбитого огненного дыхания, посильнее, чем у дракона. До зудящих от одного взгляда на нее глаз. Она ускоряет шаг, чтобы побыстрее скрыться за поворотом, дойти до кабинета и утонуть в новом материале по трансфигурации. Потому что нужно забыть этот маленький неприятный инцидент. Такой, какого давно не случалось. Относительно давно. Так как они относительно давно не сталкивались в коридорах просто так, а виделись лишь наедине. И это приводило к не самым приятным последствиям. Ее внутренний демон получил кусок сочного мяса и теперь довольно греет душу, свернувшись клубочком, как маленький котенок. Звучит колокол, оповещающий о начале урока, и это словно выдергивает ее из мира (не)грез. Оглушает, заставляет хмуриться и стрельнуть глазами вправо, оценить количество студентов в кабинете. Пустующих мест не так много — мало кто рискует пропускать без уважительной причины уроки профессора Макгонагалл, — но среди них она видит два за третьей партой левого ряда, где обычно сидит Гарри и Хуизли (как мысленно окрестила его Гермиона). Старается не думать об этом, неожиданно кривым почерком записывая важные моменты превращения совы в театральный бинокль, но сомнения и переживания за мальчиков холодной змейкой тянутся по позвонку, вынуждая стучать зубами и теребить перо, теряясь в догадках. И, Гермиона заметила это механически, даже не задумываясь, Малфой ни разу не посмотрел на нее. Молодец, Малфой. Тебе и мне ни к чему эти блядские двусмысленные переглядки, показывающие, что ты и я помним. Выходит из кабинета, как только звенит колокол, пару раз натолкнувших на копошащихся в своих рюкзаках учеников и получив в спину тупыми стрелами недовольных возгласов, что разбиваются о железную броню. — Гарри! — она находит их в Большом зале. Оба выглядят подавленными и невыспавшимися. Поттер вяло поднимает голову, откликаясь на зов, и его лицо немного светлеет, когда он видит не какую-нибудь Полумну Лавгуд или Чжоу Чанг (хотя ей он был бы тоже очень рад), но свою подругу Гермиону. Гермиону, которая посылает нахер все правила и стереотипы и садится рядом с мальчиками за столом факультета Гриффиндор, ловя странные взгляды как гриффиндорцев, так и представителей других факультетов, смотревших в то время в ту сторону. — Вас не было на трансфигурации, — обеспокоенный голос набатом бьет по головам юношей, каждое слово — в мозг оглушающим криком, но она не кричит, — что-то произошло? Вы выглядите… уставшими. Только сейчас замечает, что Уизли намного сильнее ушел в себя, чем Гарри, потому что будь он в нормальном состоянии, то тут же устроил истерику, сметая ее своим криком с гриффиндорской скамьи, ведь «это место не для ебаных змей, Грейнджер, вали нахер отсюда, пока я не вытолкал тебя силой». Но ему сейчас просто все равно. Словно он вообще не заметил ее. — Сейчас не лучшее время, Гермиона, — Гарри деликатно отворачивает ее от событий своей жизни, произошедших накануне ночью, пинком выставляет за дверь, куда пустил не так давно, но с неестественно сильным радушием. Она смотрит в его глаза, а в них — океаном переполняющие его печаль и смятение, да так, что он тонет, захлебываясь, безуспешно пытаясь всплыть, сделать жадный глоток кислорода, чтобытольконесдохнутьсейчас. Он бросает странный взгляд на Рона, пытаясь определить, будет ли он против того, чтобы Гарри рассказал. Но Рон, кажется, действительно вообще ничему вокруг не придает значения. Он смотрит на тарелку, наполненную вкусным обедом, но кусок в горло не лезет. — Отца Рона… на него напали сегодня ночью, — осторожно говорит Поттер после недлинной паузы, поворачиваясь к Гермионе всем корпусом, — это была Нагайна, Гермиона. Его змея. Ошеломляет. Кончики пальцев покалывает острейшими змеиными клыками, и что-то внутри сковывается адским льдом. Известие приводит в замешательство, и Грейнджер чувствует жалость к Уизли, что кажется ей неправильным (как часто она сталкивается с этим словом), но необходимым сейчас. Неправильно-правильным, ведь какая может быть до раздирающей крюками для мяса души вражда, когда друг ее друга подвергся такому. Абсолютно обычная, Грейнджер, у любого она может продолжаться, но только не у тебя, да? Может, пора нацепить красно-золотой галстук? — Рон, мне… мне очень жаль, — голос до блядского сочувствия и струящейся искренности, которую он игнорирует, в которую он не может и не хочет верить, потому что видит в ней только слизеринскую мразь, лицемерную суку, малфоевскую «Грейнджер, помоги мне со стояком». Шаблонно и стереотипно, но он видит ее именно такой. Он не верит ни единому ее слову, не верит ни единому ее жесту, потому что знает, что все это фальшь, чтобы втереться в доверие. И цель ее почти достигнута, ведь Гарри доверяет ей, считается с ее мнением, полагается на ее советы. Он словно поставил ей клеймо подруги Гарри Поттера, такое же, какое есть у Уизли с самой их первой встречи в поезде. И это адски вышибает из колеи. Выбрасывает на обочину, вынуждая глотать пыль, пока эти двое весело катятся в счастливое завтра. Не хочется проводить эту параллель, но Рон чувствует в этом свою схожесть с Драко Малфоем. В плотной ненависти, такой, что застилает глаза, лишая трезвого взгляда. В раздражении, таком, что под кожу вгрызается. — Засунь это «жаль» себе глубоко в задницу, — выплевывает ядом в тарелку, не поднимая глаз, сочась гневом на нее, подпитываемым эмоциями от прошлой ночи. — Затолкай так глубоко, чтоб вышло через горло, и ты задохнулась, блять. И съеби отсюда нахуй, грязнокровка. Горячим ударом со звонким шлепком. Раз, два. Одна щека, другая. Она почти ожидала такой реакции, но все-таки надеялась на другую. Не на ту, что покрывает ее матом и вышвыривает к дьяволу, но к той, что принимает соболезнования и позволяет хоть на несколько минут отдохнуть от их битвы-не-на-жизнь. Ловит извиняющийся взгляд Гарри и качает головой: «Все в порядке, я все понимаю.» — На Рождество вы уедете к нему? — она знает ответ, но хочет удостовериться. Пытается выглядеть заботливой и сочувствующей, готовой разделить с ними их горе, несмотря на то, что Уизли это совсем не нужно. — Да, — на выдохе, шепотом. Гарри, — если он… Он не может продолжить, сказать то, что вертится у всех на языке, но боится сорваться. Да и не нужно говорить. Все трое понимают, что он имеет в виду, и Гермиона чувствует горечь на корне языка от мысли, что может произойти с мистером Уизли, а главное — как это повлияет на Рона. Ненависть ненавистью, но она не желает ему такой судьбы. Никому не желает. Кивает Гарри в немом: «Я поняла. Не продолжай, » — и молча встает из-за красно-золотого стола, не считая нужным — а даже наоборот, — что-либо еще говорить. Им нужно остаться вдвоем, держась друг за друга как за спасительную соломинку, ведь они понимают это горе в полной мере, а она — нет. Она сейчас здесь не нужна не только Уизли, но и Поттеру, хоть тот и достаточно тактичен, чтобы не говорить об этом. Она думает о том, что сейчас безумно хочет стать бездушной сукой, потому как перспектива сопереживать Рональду Уизли ей совсем не улыбается. Уже в коридоре она позволяет себе остановиться и глубоко вздохнуть, прикрывая глаза и стараясь выбросить из головы это. Но беспокойство за Гарри, что разъедает легкие серной кислотой, никуда не девается. — Вот ты где, — знакомый голос отвлекает. Она почему-то сразу понимает, что обращаются именно к ней, хотя по имени не окликали. Без улыбки, с равнодушием на лице — разворот. Смерить усталым взглядом молодого человека перед собой и приподнять брови в немом вопросе. Что тебе нужно? Но сказать так — грубо. Так что лучше не говорить ничего, ведь кого-кого, а его обижать ей не хочется. — Ты… сегодня не в духе, — Блейз всегда отличался активной мимикой, и Гермиона еле удержалась, чтобы не улыбнуться его нелепой смене выражений лица за время произнесения этой короткой фразы. — Не то что бы, — медленно качает головой, опуская взгляд, — просто день проходит, мягко говоря, не особо. Она никогда не замечала, что говорить с Забини на самом деле так просто. Это не требует каких-то усилий, тщательного подбора слов, точной формулировки предложений и абсолютного льда. Он простой. Он такой же подросток, как она. Он не высокомерный Малфой и не тупой Уизли. Блейз — это Блейз. Без лишнего пафоса, занебесного самомнения. Единственный, кто может посоревноваться с ним по легкости общения — Гарри. Но сейчас тому не до нее, так что Забини появился как раз кстати. Впрочем, как всегда. — Значит, как раз кстати будет предложить тебе выпить кофе, — мулат усмехается краем рта, — хоть его лучше и не пить после обеда, но нет ничего лучше горячего кофе с корицей после тяжелого дня. Гермиона смотрит на однокурсника и не может понять. Мозг не принимает эту резкую перемену, ищет подвох, пытается читать между строк, искать тайный смысл, ведь так не бывает. Нельзя в один момент изменить свое отношение к человеку. Это такая херня. Мнение о человеке складывается из череды поступков, которые ты одобряешь или не одобряешь. Но разве один хороший поступок может перечеркнуть все плохие? Нет, Грейнджер не верит в это. Но он прав. Горячий кофе ей сейчас действительно не помешает. Она почти улыбается ему, соглашаясь, и он жестом приглашает ее пройти вперед, а затем в один длинный шаг оказывается рядом, начиная рассказ о том, что произошло сегодня с ним. И, Гермиона замечает, она слушает его очень внимательно, с интересом, стараясь не упустить ни слова. Сознание так не вовремя подкидывает воспоминание о том, как на первом курсе Малфой рассказывал ей о квиддиче, в котором Грейнджер ничего не понимала. И тот блеск в глазах, тот энтузиазм, с которым он говорил о любимом спорте… Гермиона никогда не сможет забыть это. Но тот мальчик с горящими глазами, кажется, давно уже мертв, а на его костях сотканный из цинизма и эгоизма демон воздвиг нового голема. — Что ж, мы пришли, — оповещает Забини, останавливаясь перед дверью в один из пустующих кабинетов, и приглашает Гермиону войти внутрь. Она учтиво кивает ему и заходит, но тут же замирает, стоит ей осмотреть кабинет. На первой парте, развалившись и глядя в потолок, лежит Драко Малфой. Белые волосы свисают вниз, открывая лоб, а точеный профиль невозмутим до безобразия. Противно смотреть. До тошноты неприятно смотреть. Особенно после того, что было днем. Она хочет уйти, даже почти делает шаг назад, когда звук запирающейся двери останавливает ее в полушаге. В полувдохе. Кончики пальцев холодеют, а по спине — ледяная дрожь. Она оборачивается так резко, что волосы хлещут по лицу, и бросается к двери. Дергает за ручку, пытаясь открыть дверь. Бесполезно. Колотит ладонью по деревяшке, крича Забини, чтобы открыл. Бесполезно. Даже заклинание, отпирающее любые двери, не действует. Какую магию он применил, чтобы удержать ее в этом месте, черт возьми? — Грейнджер? Какого хуя ты тут забыла? Что, других пустых кабинетов вообще не нашлось? — голос раздраженный, и, кажется, до Малфоя еще не дошло. Она делает над собой усилие — перестает стучать по двери и разворачивается на каблуках, пытаясь не смотреть на однокурсника, потому что его взгляд, она верит в это, убивает. Блядская Медуза Горгона ты, Малфой. Но это ровно на мгновение, потому что потом в ней как будто появляются силы. Поднять голову и со злостью посмотреть на него, сжав руки в кулаки. — Я бы с удовольствием покинула твою неприятную компанию, Малфой, — с плохо скрываемым раздражением, — но твой дорогой друг, Блейз, — если ты не заметил, как я тут колотила по двери долбаных минуты две, — решил запереть нас. Вообразил себя вершителем судеб? Решил, что имеет право вмешиваться в их взаимоотношения с Малфоем? Злость на Забини, подпитываемая неприязнью к Драко и сложившейся ситуации, вскипает в ней практически моментально. По правде говоря, она уже не уверена, что для Блейза будет безопасно сейчас открыть дверь, потому что она убьет его голыми руками. — Угомонись. Ничего страшного не произошло. Расслабься и займись своими делами, — юноша, вставший, стоило ему заметить девушку, снова ложится на парту, принимая ровно то же положение, что и некоторое время назад, не утруждая себя дальнейшим диалогом. Смотрит в потолок, стараясь не обращать внимание на то напряжение, что исходит от Грейнджер. — Это невозможно, — заявляет категорично, хлестко, вынуждая Драко почти цокнуть языком и закатить глаза, но удержаться — не отвести взгляд от камня потолка, — хотя бы потому, что «мои дела» находятся за пределами этого кабинета, откуда, благодаря твоему другу, я выйти не могу. — Ты можешь, блять, заткнуться? Хоть на минуту, Грейнджер. Твое постоянное чириканье очень утомляет. Сжимает зубы, бросает на него режущий взгляд и, зло сложив руки на груди, опирается о преподавательский стол, что стоит как раз напротив двери, и сверлит взглядом кусок дерева, что мешает ей выйти. Где угодно и с кем угодно, только не с Драко Малфоем. После череды событий, связанных с ним и произошедших в течение такого непродолжительного периода, любые новые встречи с ним один на один вызывают у нее чувство неловкости. Ведь стоит взглянуть на него — и холодный ветер снова режет щеки, а его горячее дыхание снова их греет. Стоит задержаться на губах — и снова вкус виски и необъяснимой пьяной страсти. Стоит краем глаза коснуться рук — и снова дымящаяся сигарета там, в переулке Хогсмида. И снова его смех, когда она закашлялась в первый раз. Она не гордится этим. Воспоминаниями о подобии близости с Малфоем. Она, скорее, боится этого. Того, какие последствия это может за собой понести, потому что на нем это тоже оставило след. Он тоже, она видит это, вспоминает, когда смотрит на нее. Два больных ублюдка, да, Грейнджер? Смотрите друг на друга, буквально пожираете глазами, воскрешаете в мыслях те образы, но не позволяете этому произойти снова. Оба хотите и не хотите одновременно. Понимаете, что нельзя. Понимаете, что позволяя себе эту слабость, раскапываете себе могилу. Одну на двоих, на тысячу метров под землей. Понимаете, что происходящее между вами — иррационально. Это просто… ошибка. Сбой в системе. Единичный. Больше его не будет, ведь вы укрепите защиту. — Он знает о нас, — сквозь тишину в уши горящей стрелой его голос. Ее резкий поворот головы и удивленный взгляд. — Не думала, что ты расскажешь ему об… этом. — Он мой лучший друг, — пожимает плечами, все еще не смотря на нее, все еще избегая ее, все еще делая вид, что говорит не с Гермионой Грейнджер. Она не отвечает, и он продолжает: — думаю, он хочет, чтобы мы наконец поговорили. — Нам не о чем говорить, — холодно, почти со сталью, — это была ошибка, и тут больше нечего обсуждать. — Согласен, но Блейз в это не верит. Он в этом плане романтик: считает, что между нами теперь есть какая-то связь. На последнем слове Гермиона не выдерживает и смотрит на Драко, повторяя про себя то, что он только что сказал. «Между нами теперь есть какая-то связь.» Как будто ее не было раньше. Три года назад, месяц назад, сейчас. Нет, она была все это время, но они игнорировали ее. Пытались разрезать нить, их соединяющую, тупыми детскими ножницами. — Не-ет, Грейнджер, — кажется, она смотрела на него слишком долго и слишком странно, так, что он заметил это и догадался, о чем думает девушка, — ты серьезно? Даже не думай об этом. Нет никакой связи. Переставайте читать эти ваши блядские романы, оба. — Я не читаю романы, — с толикой пренебрежения. Гермиона делает пару шагов назад, чтобы сесть за учительский стол и уставиться на запертую дверь, как будто она откроется, если смотреть на нее достаточно долго, — и ты это знаешь. — Знаю. Несколько минут проходят в абсолютной тишине. Такой, что до звона осколков в ушах. — Как мы до такого дошли? — она на мгновение забывается и позволяет голосу дрогнуть. Всего на мгновение, но он заметил. Обратил внимание, как в глазах треснуло стекло. — В тебе… в тебе ведь не было столько ненависти, столько желчи? Ты не был таким. Он медлит, прежде чем ответить. Садится на парте, свешивает ноги, чтобы свободно болтались, и упирается локтями в колени, подпирая кулаками подбородок. Глубоко вздыхает, как будто действительно задумался над поставленным ею вопросом. Хотя на самом деле давно уже знает ответ. Но она никогда его не узнает. Все, что она может знать — сладкая ложь, которую он сплетет из тысячи сопливых сказок. — Ты сделала меня таким. Твоя ложь. — Не смей винить меня, Малфой. Ты знаешь, почему я так поступила. — Ты солгала, Грейнджер. Знаешь, каково это, когда твой первый школьный друг оказывается мерзким обманщиком? Жалкой лгуньей, которая спасала свою шкуру, не задумываясь о том, какой ущерб может нанести окружающим? Ты вела себя, как… — Слизеринка? — не выдерживает, почти скрипит зубами, прежде чем все-таки перебить его взрывным возгласом, с вызовом. — Да и кто бы говорил мне об эгоизме! Ты бросил меня одну. Оставил меня, когда был нужен. Ты считал меня лучшей подругой, но стал открещиваться от нашей дружбы, когда я оказалась всего-лишь не той крови. Действительно хочешь поговорить о ножах в спину? — они замолкают, но через секунды она продолжает уже более спокойно: — Я просто пыталась защитить себя от таких, как ты: помешанных на чистоте крови. Я лгала ради комфортного обучения на факультете, ради того, чтобы на меня не смотрели как на изгоя. И ты не смеешь упрекать меня в этом. — Если ты дорожила нашей дружбой так, как это делал я, то мне могла и сказать, — он выпрямляется на парте, сдвигая брови, неосознанно воспроизводя в голове воспоминания с их первого курса. — Могла, — соглашается, потому что он прав. Она могла сделать это, только: — проблема в том, что ты бы отреагировал точно также. И — не перебивай, — все сложилось бы точно также, потому что корень проблемы не во лжи, а в твоем гребаном расизме. Когда избавишься от предрассудков, приходи — поболтаем. Гермиона вскакивает с места, словно то нагрелось до немыслимых температур, лишив ее возможности более сидеть там, и направляется к двери. Похер. Она вышибет эту деревяшку голыми руками — больше оставаться здесь она не желает. Грейнджер не доходит каких-то несколько десятков сантиметров, когда Малфой хватает ее за запястье и тянет на себя, разворачивая ее лицом к нему. От неожиданности Гермиона вскидывает голову вверх, чтобы смотреть ему в глаза, и на мгновение замечает в его глазах что-то… остервенелое. Животное. Такое, что рычанием из глотки, когтями по коже и волчьими клыками из-под губ. Он держит ее крепко, почти до боли, и притягивает ее слишком близко, почти как на башне. Кажется, запах дорогого виски впитался в него, стал его неотъемлемой частью, потому что чувствуется даже сейчас. И пьянит. Почти настолько, чтобы поддаться внезапному порыву. Почти настолько, чтобы приблизиться к его лицу и… Шаг назад и резко вырывает свою руку, хмуря брови в злости. На этот раз она не дает себя остановить — идет к двери и толкает ее со всей силы. И дверь поддается, распахиваясь и ударяясь о стену. Гермиона не думает, как давно она открыта, и как давно Блейз свалил, оставив их наедине. Она просто пулей вылетает из комнаты, плохо осознавая, куда идет, и постоянно наталкиваясь на студентов.***
— Забини, я убью тебя медленно и мучительно! Разгневанная Гермиона находит Блейза в теплицах профессора Стебль: как ни странно, это одно из немногих мест, где мулата следует искать в первую очередь; за исключением заклинаний, травология — один из его любимых предметов. Прям слизеринский Невилл Лонгботтом, только более социальный и симпатичный. Грейнджер не обращает внимание на то, что юноша чем-то занят; она подходит — почти подбегает к нему, — и еле сдерживается от того, чтобы прямо сейчас не дать этому ублюдку в нос. Ей нужно выплеснуть гнев, и она не может найти здесь эффективного и адекватного способа сделать это, а потому — руки в кулаки и зубы до скрежета. — Как я вижу, разговор прошел… не очень удачно, — на удивление сдержанно, Блейз откладывает перо и закрывает тетрадь, показывая свою полную заинтересованность в том, что сейчас длинным монологом будет вещать ему Гермиона Грейнджер. — Но прежде чем ты начнешь на меня кричать, скажу только, что рано или поздно это должно было произойти, Грейнджер. Я просто подтолкнул вас к действиям. — Ты сделал только хуже, — она сильнее сжимает кулаки, чувствуя, как коротко подстриженные ногти впиваются в мягкую ткань ладони, и кусает нижнюю губу, формулируя следующую мысль, чтобы та звучала именно так, как нужно Гермионе. Не получается. Все перечеркивается красным крестом излишней ее эмоциональности. — Мы не просто поговорили. Кажется, нас слышала вся школа! И я убью тебя за это. — Успокойся, Грейнджер, — командует Забини, однако, достаточно спокойным, размеренным тоном, — сядь. Вот так. А теперь рассказывай, что произошло. Она наотрез отказывалась рассказывать о случившемся в запертом кабинете, но через некоторое время Блейз смог убедить слизеринку, и она не очень коротко, но и не особо длинно пересказала ему их диалог с Малфоем, одновременно самостоятельно снова анализируя его. И приходя к выводу, что Малфой в каком-то извращенном смысле в некоторых вещах был прав, но в ее словах правды все равно было намного больше. — …и когда я собралась уходить, он схватил меня за руку и не хотел отпускать, пока я сама не вырвалась и не убежала, — за время рассказала Гермиона смогла немного успокоиться, и гнев в ней уже не так сильно горит, обжигая внутренности, — но, понятное дело, Малфой же не может просто так допустить ситуацию, когда последнее слово остается не за ним. Это же Драко, мать его, Малфой. — Ты действительно думаешь, что он сделал это только для того, чтобы самому поставить точку? — Разумеется, — ее голос тверд и слегка режет слух, отчего Блейз даже слегка хмурится. А потом молчит несколько секунд, внимательно всматриваясь в ее лицо, словно что-то пытаясь там отыскать. Что-то, что скрыто в ее глазах от нее же самой. Он трет подбородок ладонью, а затем встает и направляется к выходу: — Идем, — говорит, оборачиваясь к Грейнджер, которая не сразу, но поднимается и следует за юношей. Они идут не очень долго. Гермиону слегка удивило, что Блейз повел ее в слизеринские подземелья, хотя по правде говоря, любое направление удивило бы ее, ведь она совершенно не представляет, куда они идут. Они спускаются все ниже и ниже, пока наконец не достигают гостиной Слизерина, но проходят сквозь нее — к спальням, где коридором идут до спальни двоих самым популярных молодых людей факультета — Малфоя и Забини. Грейнджер в недоумении смотрит на Забини, который выглядит на удивление крайне серьезно и медлит, не решаясь открыть дверь. Как будто там что-то, что ей нельзя знать. Или небезопасно. Впрочем, собственно, иначе зачем он привел ее сюда? Сделав глубокий вдох, Блейз словно набирается смелости и открывает дверь, пропуская Гермиону вперед. И девушка идет, переступает порог и тут же застывает на месте, остановив взгляд на одной из стен. И воздуха вдруг перестало хватать. Она не двигается, просто стоит и в ужасе смотрит на половину комнаты Драко Малфоя, где вся стена обклеена листами пергамента с… ее изображением. Большие, маленькие, в карандаше или волшебными красками — везде изображена она. В различных позах и ситуациях, где-то «вырванная из контекста», из человека или группы людей, с которыми в тот момент разговаривала. Везде она. Над кроватью, над рабочим столом и на нем, над платяным шкафом и вокруг рамы зеркала. Несколько рисунков валяется на полу — что-то скомканное как неполучившееся, а что-то просто упавшее. — Вашему вниманию — культ Гермионы Грейнджер, — и хоть Забини старается разрядить атмосферу не особо удачной шуткой, ничего у него не получается. В глазах Гермионы — ужас и непонимание. Сказать, что она в шоке — не сказать ничего. И Блейз, видимо, и предполагал такую реакцию, потому что начинает говорить не сразу, но дав ей свыкнуться с мыслью о реальности происходящего: — Кажется, тебе пора узнать кое-что о Драко Малфое…